Книга: Грань веков - Натан Эйдельман

Достоинства:

+ автор - ученый историк, специалист по русскому 19в.

+ документальность: монографии такого типа я называю "расширенный комментарий к источникам", т.е. текст на 2/3 состоит из цитат и пересказа источников (письма, мемуары, документы). Библиографические ссылки на основные источники занимают 12 стр.

+ легкость слога: изложение очень популярное, чувствуется опыт автора в разжевывании материала студентам =0)

+ факты-факты-факты, цифры-цифры-цифры и - самое ценное - не сами по себе, а в контексте и сравнении: идеи, политика, образ действий Павла сравнивается с идеями/политикой/действиями предшествующих российских и иностранных правителей, решавших те же проблемы, что и он. Все измеряется: люди, деньги, законы, время и пространство - с аптечной точностью.

+ логичность и последовательность. В начале первой части дается панорамный взгляд на историю России с Петра через Екатерину, выделяются особенности развития и бытия России на грани веков 18 и 19го (огромные пространства, малолюдность, аграрность, ничтожно малое кол-во "сливок общества" сосредоточивших, однако, в своих руках огромные ресурсы, вольность дворянства, диктатура гвардии, крепостничество vs просвещение, блеск идейности и нищета реальности); дальше рассматриваются особенности менталитета народа (вера в батюшку-царя, самозванство) и способы использовать его для подпирания тронной табуретки под царской попой. Детство и юность Павла - развитие характера и взглядов на жизнь/долг/правление/народ и тп.

И вот Павел на престоле: начинается самое интересное =0)) Автор скрупулезно , сравнивает, анализирует и разбирает до запятой все более-менее достоверные источники о деятельности Павла как царя. А это трудно, ибо злосчастного императора анекдоты, слухи и мифы начали окутывать буквально с первых дней правления, превратив историческую фигуру в туго спеленутый кокон из клеветы и намеренной лжи. Разворачивается настоящая следственная работа с параллельным чтением мемуаров и записок участников одних и тех же событий (свидетельские показания), поиском улик, раскрытием мотивов. Дело усугубляет сама жертва - как все Романовы он не считает нужным объяснять свои действия и решения даже самым близким сподвижникам, в результате чего остается непонятым настолько, что версия о его сумасшествии до сих пор кочует из учебника в учебник.

Очень трудно выявить политический курс Павла из нагромождения противоречивых указов и законов помноженных на его импульсивность и склонность менять решения под влиянием минуты. Очень трудно, но возможно =0) Если перестать все упрощать (Павел был чокнутый идиот, что с него взять?) и принять реальность такой, какой она предстает из документальных свидетельств в хронологической последовательности, выяснится, что с головой у самодержца все было более, чем просто в порядке. И именно порядок он стремился навести в стране, которой последние десять лет (не)руководила больная старуха, из последних сил цеплявшаяся за шапку Мономаха. А когда приходит новая метла на смену старой - это не может понравится тараканам, тем более, если она, метла, вместо того, чтобы мирно стоять в уголке, начнет мести направо и налево =0) Ключевые слова: конец вольности дворянства; пшли вон фавориты и куртизаны; государство - это я; дайте народу вздохнуть; затягивание дисциплинарных гаек в армии; отставить революцию! и только рыцарские идеалы спасут родину.

Вторая часть книги представляет собой буквально по дням и по часам восстановленный ход событий последних дней императора, подробности и этапы развития заговора, собственно ночь убийства.

+ детальное препарирование мотивов заговорщиков, подробная биографическая справка о каждом + история и обстоятельства написания ими записок и мемуаров, сравнение того, что персонаж говорил сначала, а что потом, как менялось в его устах описание одних и тех же событий в зависимости от того, когда и кому он это рассказывал => извлечение зерна истины из компостной кучи плевел.

+ критическая и внимательная работа с источниками типа "слухи, анекдоты, мифы": сказка - ложь, но в ней намек =0)

+ ровное отношение ко всем действующим лицам: автор по-человечески понимает и принимает все точки зрения, признавая за каждым право поступать так, как тот считал необходимым

Недостатки:

- художественность стиля, не мешало бы побольше академизма

- лично мне не очень интересно про заговор против Павла, мне интересно про правление и решение им насущных задач, а по его царствованию как раз автор пробежался не то чтобы совсем вскользь, но мало этому текста уделил

- дурацкие названия глав типа "один и сто тысяч", "тридцать три миллиона" - не дают понятия о том, что там в этой главе, структура сильно хромает, в книге очень трудно ориентироваться, ее можно только читать подряд, как роман, что не годится для научпопа.

Итоги: строго рекомендуется всем любителям истории, политики, заговоров и трагических биографий =0)

«Два полюса – «рабство» и «просвещение» – после «петровского взрыва» резко отодвигаются друг от друга на большое социальное расстояние, и притом друг другу «как бы не мешают». Больше того, и цивилизация, и рабство усиливаются синхронно: пересекаясь и переплетаясь, одновременно вступают в российскую историю школы и рекрутчина, Академия и подушная подать; календари, грамматики, учебники, переводы, и право помещика ссылать крестьян в Сибирь, и гордость палача за умение тремя ударами кнута лишить жизни. К важнейшей для российского просвещения дате – рождению Пушкина – в его родном городе продается «лучшего поведения видный пятидесятилетний лакей, да ямских кучеров два и разного звания люди», да «в Тверской Ямской в доме ямщика Андрея Маслова продается повар 24 лет с женою 18 лет и малолетней дочерью». По тонкому наблюдению Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, очень часто как раз более просвещенные были в том веке не самыми гуманными…»

Так, Европа переживает эпоху Просвещения, торжествует разум, к нему подтягивается милосердие и попытка постичь ценность человека как индивидуальности, независимо от происхождения и иных социальных условностей. Франция провозглашает «Свободу, Равенство, Братство», как получилось на деле, разговор иной, но само веяние Свободы, той заманчивой абстрактной категории, которая мало ощущается, коли ею владеешь, но недостача которой ощущается резко и зачастую выливается в реакционные действия, достигло самых маловосприинчивых носов. Еще при Екатерине Великой в Россию пробовали трансплантировать просветительские идеи, однако в здешнем неприветливом климате они не прижились, но зато поддались гротескным преобразованиям. Иными словами, как и со многими вещаими, произошла подмена. Екатерина Вторая оценила достижения Европы, заимствовала высказывания, полные человеколюбия, причастилась к чтению свободолюбивой литературы, но скрыла диковинные саженцы за 100 замков, боясь, что кто-то может случайно вдохнуть их аромат и заразиться столь опасными для ее трона идеями. Н. Сперанский предлагал преобразования в государственном устройстве России, звучали вполне демократические предложения, но как шлейф духов знатной дамы лишь тревожили окружающих, но вскоре растворялись, пробуждая воспоминания из области миражей. Однако царица затеяла опасную игру, которую неосмотрительно подхватил Павел Первый. Ведь тревожащие умы слова запоминаются надолго, непознанное манит, человек всегда желает больших привилегий, да что там привилегий, хотя бы уважения. Ведь на тот период отставание Россиии ощущалось существенно, государство, в котором процветает крепостное право, где при Павле завел новую моду на избиение и даже казнь дворянства. А ведь до отмены крепостного права более полувека, Лондон живет в ожидании метро, придворных девицс камчатки царице Екатерине везут шесть лет. Если не прибегать к контрасту со странами Европы, стоит отметить, что Российская империя сама – страна абсурда. Приведем несколько примеров из книги, служащих доказательствами резкой контрастности, сохранающейся во всем, в Эпоху Екатерины, и перешедших в Эпоху Павла Первого:

«Тут начинается мир, где обыкновенное парадное платье, например, Потемкина стоило 200 тыс. руб., т. е. годового оброка 40 тыс. крепостных; где зажигали на балах до 100 тыс. свечей; где «тарелки спускались сверху, как только дергали за веревку, проходившую сквозь стол; под тарелками были аспидные пластинки и маленький карандаш; надо было написать, что хочешь получить, и дернуть за веревку; через несколько минут тарелки возвращались с требуемым кушаньем» - российская максима. И тут же по соседству, растворенные в лесах и реках: «Как мелкие островки, скалы, камни – деревни по 100 – 200 душ, и 62 из каждой сотни – крепостные. А на всю империю никак не меньше 100 тыс. деревень и сел, и в тех деревнях известное равенство в рабстве (80% тогдашних российских крестьян – середняки); но высшей мерой счета было у тех людей 100 руб., и, «кто имел 100 рублей, считался богатеем беспримерным». Деревеньки, в нелегкой борьбе отвоевывающие у дикой природы новые простpaнствa (в одной Западной Сибири за XVII и XVIII вв. добыли 800 тыс. десятин пашни и сами себя обеспечили хлебом). 100 тыс. деревень, оживающих при благоприятном «историческом климате», но зарастающих лесом, исчезающих с карт целыми волостями после мора, голода, а еще чаще – после тяжелой войны или грозного царя».

Вместе же все составляют 40 млн жителей на просторах огромной империи, которая нередко забывала и своих подданых, поскольку сложно совладать с такими территориями. Павел Первый продолжает в том же духе, он усиливает процесс «абсурдизации» пространства. Царь-шарада, поскольку до сих пор, несмотря на мемуары, собрание документации, большое количество анекдотов и полубасен, где есть доля шутки, ни исследователи, ни любопытствующие не смогли определить: гений или сумасшедший. Эйдельман пытается разгадать эту загадку, но тщетно. Всегда выходит где-то посередине, но ведь там, если мыслить рационально, беззастенчиво существует среднестатистический человек. Павла таким не назовешь, он – человек контрастов, может даровать вольности, может казнить по подозрению. Снова выходит схематический рисунок, указывающий на самодурство и не умеющий передать все оттенки многосложной натуры Павла Первого. Скорее всего, причиной тому, как раз дух Просвещения, который инкогнито блуждает российскими просторами. Разумеется, Просвещение было опальной «фигурой», которую чтила Екатерина, но одинаково страшилась ее, поскольку в этом гиперболическом абсурде нет места царице, коль есть Просвещения. Еще более мощного фонаря разума боялся Павел, над мыслями которого давлел призрак отца Петра Третьего. Неспроста Павла в Европе прозвали «Гамлетом».

«Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон (…) История представляет около его всеобщее рабство…» (Пушкин, XI, 14). Двадцатитрехлетний кишиневский чиновник формулирует основной парадокс прежнего века: просвещение и – рабство…»

К слову сказать, за царем закрепилось много прозвищ, указывающих на нессотсветствия в образе государя, среди них как обидные, сатирические, так и простительно-шутливые: «Дон-Кихот», «рыцарь абсолютизма», «романтик», «тиран», «увенчанный злодей». Все это свидетельствует о двусмысленности истории. Неизвестно, выиграли ли дворяне, совершив убийство, ведь, как показывают дальнейшие события, мало что изменилось в эпоху правления Александра. Вероятно, подобный оксюморон вышел из того, что Павел, пытаясь, удержать прошлое, то бишь жить в традициях абсолютизма, отчаянно цепляясь за идею единовластия и централизации власти, выпал из эпохи. Российские же кони гнали к реке Просвещения.

«Обилие анекдотов на «заданную царем тему» доказывает несоответствие павловских идей своему веку. В XII – XIV, даже более поздних веках многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 г. мир жил в иной системе ценностей, и царя провожает в могилу смешной и печальный анекдот: Павел просит убийц повременить, ибо хочет выработать церемониал собственных похорон».

Надобно сказать, что невозможно до конца восстановить образ Павла Первого, не зная литературы. Многие его проекты, да и в целом систему ценностей, ярко иллюстрирует повесть «Подпоручик Киже». Фонетическая омонимия, переросшая в действительность, не редкий случай ответственности за неверно истолкованные слова. Подобное отношение царя к окружающим, в том числе высоких званий, разумеется, вызывало недовольство, переросшее в волнения. Потому, дабы познать эпоху Павла Первого ,необходимо знать русскую литературу того периода.

В предыдущие годы на уроках литературы в школе преподаватель своей настойчивостью внушил некоторую антипатию к произведениям, изданным во время шквала перестройки. Речь идёт, в основном, о том, что вначале публиковалось в каких-нибудь "толстых" журналах наподобие "Нового мира" и содержало в себе высшую правду о коллективизации, репрессиях и иных наших бедах, а также настойчивые советы, как обустроить Россию или то, что от России осталось.

Преподаватель не знал, что исполняя нестройным хором вечером в подъезде песню Виктора Цоя "Пачка сигарет", мы после слов "Но если есть в кармане пачка..." выкрикивали не "...сигарет", а жутко оптимистичное и самими придуманное "...да хоть бычок!", и в чернухе мы нуждались в последнюю очередь.

В итоге я предпочитал книги с датой "1975" или "1982", отсеивая только после прочтения первых страниц производственные романы и/или наиболее уродливые ухмылки соцреализма. Их было немного, впрочем. Видимо, многое уже было сдано в макулатуру... До новых имён, к сожалению, дело доходило редко. На Пикуле-Ремарке-Дрюоне-Честертоне сидели, как на ананасовой диете.

Читать исторические произведения было приятно. Le petit эскапизм. Но после Пикуля романистика стала казаться просто видом приключенческой литературы. Авторская римская-корсакова фантазия делала фигуры высшего пилотажа, используя лайнер с пассажирами, расчитывающими лететь ровно и прямо. Любителям экстрима нравилось. Остальные постепенно становились любителями экстрима по тому же принципу, по которому мазохистами становятся после изрядной дозы мучений. Но иногда подташнивало. Спасали старые советские книги вроде "Порт-Артура" или "Дмитрия Донского", а также документалистика, особенно, биографии. Проверенные и читанные-перечитанные авторы - Андре Моруа, Натан Эйдельман, Юрий Тынянов (не документалистика, и даже не очень прямо, но как красиво летал!). Чем удивил на тот раз Эйдельман?

Удивил не Эйдельман, а Павел I. Удивил тем, что вообще был, и был такой весь нестандартный. Это как в целом приятное воспоминание о Никите Сергеевиче Хрущеве. Да, стучал, невежда, ботинком по трибуне, да, распекал художников, практически ничего не понимая в живописи, но был хорош уже тем, что не Сталин и не Брежнев. Так и Павел был хорош своей непохожестью на своих родственников-убийц - Екатерину и Александра. Самое же главное - смерть. Его смерть была необходимостью лишь для небольшой группы людей во главе с его сыном, а бесчестность убийства признана всеми остальными, не считая тех, кому было всё равно. Нам свойственна жалость. Мы мало любим и еще меньше верим, но многих жалеем и постоянно на что-то надеемся...

Эйдельман вовсе не стремится доказать, что Павел был белый и пушистый. Все эти слова - "оболганный", "поднять завесу", "после вдумчивого исследования документов" - в его исполнении не были признаками коммерческой подёнщины, спекулирующей на интересах читателей (что не сильно плохо) и объявляющей все другие точки зрения неправильными (какое отличие от соцвремен тогда?). Эйдельман считает, что освобождение Радищева, например, было лишь жестом в сторону умершей Екатерины, а сухие данные о количестве судов и приговоров говорят, что Павел был гораздо "репрессивнее" Екатерины и Александра.

Вопрос отцовства... Любители "клубники" могут сколько угодно поминать Салтыкова или Понятовского. Я честно рассматривал портреты Павла, Петра III и перечисленных вельмож. Вопрос ясен.

Отдельный вопрос - психическое здоровье Павла. Придавая термину "безумие" четко негативную окраску, мы спешим объявить сумасшедшими всех, кто на нас не похож. Мы стремимся раствориться в мимикрирующей похожести, мы хотим быть равными, но каждый хочет быть равней других, что требует постоянной работы локтями, например, или шариковой ручкой. Миф или не-миф о безумии Павла начинается с первых лет царствования Александра I. Задумайтесь о следующем. Как легко было убрать в свое время из шалаша в Разливе товарища Зиновьева, оставив Ленина в необходимом по сталинскому курсу одиночестве, так и легко было убедить всех и каждого в безумии Павла. Факты - вещь упрямая, да, но все люди делятся на две категории: трудно и легко меняющие убеждения. Как правило, люди читающие, интересующиеся вопросами истории, убеждения меняют трудно. С одной стороны, это хорошо, Мандельштам сгинул, но помним мы сегодня именно его, а не всяких пролетарских поэтов. С другой стороны, если все вокруг уже двести лет твердят о безумном карлике Павле, то отрицая это, можно тоже стать безумным карликом в глазах других. Только дивный новый капиталистический мир дал возможность громко заявить, что всё было не так, что Павла оболгали, что необходимо приподнять завесу над некоторыми ранее скрываемыми (кем?) данными, полученными после вдумчивого исследования... Замкнутый круг.

Я для себя решил следующее. Следуя принципу своей линии жизни, которая на обеих руках у меня состоит из трёх местами параллельных и местами пересекающихся линий, я одновременно считаю, что Павел был безумен, и что он был нормален. Каждый его поступок можно объяснить безумием или нормальной государственной или иной необходимостью. Я испытываю к Павлу глубочайшую симпатию, зная, что для некоторых я тоже безумен (перевод "не такой"), для других - нормален. Я считаю, что люди могут посчитать безумным ЛЮБОГО индивидуума, если ОЧЕНЬ ХОРОШО И ДОСКОНАЛЬНО его узнают. Так посчитает большинство людей, а именно те, о которых никто никогда ничего не захочет узнать.

Принцип параллельности не подходит для людей, вещей и явлений, поддающихся анализу, в том числе с помощью недвухсмысленных данных. Например, в переписке Эйдельмана и Астафьева невозможно считать обоих одинаково правыми. Необходимо делать выбор. Сложнее же всего понимать, где ОБА противника правы или не правы.

"Всех ожидает одна ночь" (М. Шишкин)

Я только что прочитал "Идиота" и знаю, что место святых - в психушке. Вот кем, а святым Павел не был))). И слава Богу. Наше общество пусть незаметно, но сдвинулось вперед под влиянием идей, исходящих не то от Гамлета, не то от Дон-Кихота на троне. Это были перемены, которых ждали, даже не осознавая этого. Павел хорош уже тем, что своей жесткой политикой нажил большое количество врагов. Логика проста. После одиноких Новикова и Радищева при Екатерине появилось достаточно обширная ОППОЗИЦИЯ, что было новостью для тогдашней России. Ранее с помощью пьяных гвардейцев меняли немцев на троне под жидкие хлопки меланхолически настроенной публики. Эти оппозиционеры как раз растили в это время сыновей, ставших через два десятка лет декабристами. Было какое-то развитие, пусть и принимающее трагические формы. Все-таки, это был не Холокост, и не 37-й, а почти что Англия в 1688 или Франция в 1830, но... Николай I со своей вызывающий зубовный скрежет толстокожестью, непробиваемостью и непоколебимостью прекратил все попытки.

Павел был чуть ли не единственным нашим государственным деятелем, который демонстративно не учитывал так называемых классовых интересов. Никого не боялся! Наступил момент для союза с корсиканцем. Почему нет? Ну и что, что в Италии недавно воевали? Ну и что, что санкюлоты? Я так думаю, англичане хоть и смеялись, но дрогнуло у них там что-то...

Примечательный во всех отношениях человек. Эйдельман написал труд, изобилующий сухими данными, но не являющийся академической монографией, отнюдь. По мне, так лучше так, чем шмели Пикуля или примеры обустроителей у Балашова. Примерно половина книги рассказывает о Павле, вторая половина - о заговоре, закончившемся убийством Павла. Вторая часть чем-то мне неуловимо напомнила "Момент истины" Богомолова, роман, который я очень люблю. И я прекрасно понимаю интерес Крымова/Свана, читающего эту книгу, чтобы вокруг него не происходило.

Красота не спасёт мир, но темная первобытная пещера нашего мира всё ещё заселена, пока теплится огонек красоты, спасаемый некоторыми из пещерных. Эйдельман - один из тех творцов, которые находят прекрасное в обыденном. Судьба Павла так же не ограничена рождением и смертью, как судьба каждого из нас.

"Бедный Павел!"