Электронная библиотека » Андрей Андреев » » онлайн чтение - страница 10


  • Текст добавлен: 2 октября 2013, 19:10


Автор книги: Андрей Андреев


Жанр: История, Наука и Образование


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Подведем итоги. На развитие университетов в Восточной Европе XVI–XVII вв. решающее воздействие оказали процессы Реформации и Контрреформации. Образовательное пространство в регионе во многом определялось активностью иезуитов, а также реакцией на их деятельность со стороны представителей других конфессий. В результате к уже существовавшему с XIV в. Краковскому университету в конце XVI – начале XVII в. добавились еще три новых католических университета Восточной Европы, получившие свои привилегии из рук местных монархов и папы римского и носившие название академий: Виленская, Замойская, Трнавская. Кроме того, еще одна утвержденная светскими и духовными властями академия в Коложваре не смогла продолжить свою деятельность в XVII в. из-за изгнания иезуитов из Трансильвании.

Одной из главных особенностей основания училищ в Восточной Европе XVI–XVII в. являлось то, что они обеспечивались не только и не столько государством в лице королевской власти, но пожертвованиями частных лиц – местных магнатов. Именно поэтому на землях Речи Посполитой смог распространиться особый тип учебных заведений – иезуитские коллегии, соответствовашие уровню средних, а иногда и высших школ. Однако попытки иезуитов преобразовать последние в полноправные университеты не всегда увенчивались успехом (как показывают примеры Браунсберга и Львова).

Еще одним типом училищ Восточной Европы, появившимся в конце XVI в. были т. н. «греко-славянские школы», первая из которых открылась в Остроге на средства князя Константина Острожского, а последующие существовали как школы православных братств во Львове, Вильне, Киеве и других городах. В учебной программе и уставе они ориентировались на образовательные традиции Греции и православного Востока, получали от восточных патриархов привилегии, которые по своему содержанию были близки к «академической свободе», и в этом смысле представляли собой зародыши православных университетов, которым, впрочем, не хватало государственной санкции, т. е. утверждения официальными властями. Укреплению идеи создания православного университета в Речи Посполитой значительно способствовала деятельность киевского митрополита Петра Могилы. В результате в середине XVII в. Гадячский договор, утвержденный польским сеймом, создал наконец правовую базу, на основе которой такие академии-университеты могли бы открыться в Киеве, Львове, а возможно, и в других городах. Однако эти права не успели реализоваться, как в результате противодействия иезуитов (во Львове), так и из-за тяжелых условий русско-польской войны (в Киеве). Тем не менее с передачей Киева Московскому государству туда же «генетически» перешла и идея открытия православного университета, которая воплотилась в ряд проектов, рассматривавшихся при царском дворе и положивших начало развитию университетского образования в России.

Представления об университетском образовании в России XVII – начала XVIII в.

Общим местом историографии российского высшего образования является констатация значительного отставания, с которым университеты появляются в России по сравнению с Западной Европой. Согласно этому стереотипу, университет в России появился с опозданием на шестьсот лет (в Европе – в XII, в России – в XVIII в.), возникнув лишь в эпоху Просвещения, поскольку в отличие от Европы здесь в силу определенных условий не сложились средневековые традиции университетского образования.[332]332
  Напр.:Meyer К. Die Universität im Russischen Reich in der ersten Hälfte des 19. Jahrhunderts // Die Universitäten Dorpat/Tartu, Riga und Wilna/Vilnius. 1579—1979. Beiträge zu ihrer Geschichte und ihrer Wirkungskreis im Grenzbereich zwischen West und Ost / Hrsg. G. von Pistohlkors, T. Raun, P. Kaegbein. Köln; Wien, 1987. S. 37.


[Закрыть]

Данное утверждение можно было бы считать корректными, если предполагать, что появление университета служит естественным продуктом общественного развития в любой стране и носит, так сказать, «автохтонный» характер. С этой точки зрения Россия – особенная страна, раз в ней университетов в средние века не возникло. Однако возможна и другая точка зрения, которой придерживается методология данной работы – развитие университетов рассматривается здесь как процесс экспансии в масштабах Европы, в ходе которой происходит перенос и усвоение определенных образцов высшей школы, подчас не имеющих непосредственной связи с местной культурой и традициями.

В таком случае, говорить об отставании в возникновении университетов в России бессмысленно – они появляются именно тогда, когда процесс распространения европейских университетов достигает территории российского государства. Необходимо только правильно датировать это время: как показал анализ, проведенный в предыдущем параграфе, массовая экспансия высшего образования из Центральной в Восточную Европу началась в последней четверти XVI в. и практически сразу затронула православные земли Речи Посполитой, откуда в XVII в. представления об университетском образовании перешли и в Московское царство. Таким образом, именно XVII век вполне естественным образом и должен служить точкой отсчета в зарождении отечественной высшей школы. И это отнюдь не «поздно» в масштабах Европы, о чем свидетельствует, например, тот факт, что в соседних землях Северной Европы – шведской Прибалтике и Финляндии – университеты появились в том же XVII в. (лютеранские университеты в Дерпте / Тарту (1632) и Або / Турку (1640)).

Утверждение, что представления об университетском образовании переходят в Россию в XVII в., не означает, что в более раннюю эпоху здесь совсем не знали об университетах. Так, отдельными представителями древнерусской книжности уже в конце XV в. осознавалась потребность в научном богословском образовании, о чем, в частности, свидетельствует появление в Ростокском университете в 1493 г. первого из известных нам русских студентов – Сильвестра Малого из Новгорода, вероятно посланного архиепископом Новгородским Геннадием, который тогда подготавливал полный свод библейских книг на церковнославянском языке и нуждался в квалифицированных переводчиках, образованных в богословии.[333]333
  Андреев А. Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII – первой половины XIX в. С. 100.


[Закрыть]
Архиепископ Геннадий ходатайствовал перед митрополитом и об открытии собственных училищ на Руси. Одна из самых ярких фигур русской культуры первой половины XVI века – Максим Грек, прежде чем прибыть на Русь, учился в нескольких университетах Италии – Болонском, Падуанском, Феррарском, и полученное образование отразилось на его творчестве. В 1582 г. Антонио Поссевино предлагал Ивану Грозному организовать отправку русских юношей для обучения различным наукам в иезуитских академиях, а в царствование Бориса Годунова польский король Сигизмунд III (надо думать, с подачи тех же иезуитов) просил царя разрешить открыть латинскую коллегию для обучения проживавших в Москве поляков и других горожан.[334]334
  Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. М., 1992. Т. 2. С. 252.


[Закрыть]
Когда же при Лжедмитрии I в 1605 г. иезуиты обосновались в Москве, устами самого царя была озвучена мысль об основании здесь университета – очевидно, католического.[335]335
  Маржерет Ж. Состояние Российской империи / Под ред. Ан. Береловича, В. Д. Назарова, П. Ю. Уварова. М., 2007. С. 183, 262. Интересен контекст упоминания: с современных позиций кажется, что намерение основать университет свидетельствует о просвещенных взглядах Лжедмитрия, однако Маржерет приводит этот факт сугубо в конфессиональном смысле, как одно из возможных свидетельств отступления царя от православия.


[Закрыть]
Впрочем, проекты иезуитов были нереалистичными: характерна твердая позиция Боярской Думы, высказанная еще при Борисе Годунове, против преподавания на латинском языке: «На Руси издревле было единоверие, а с разноязычием наступит и разноверие».

Поскольку для университетской истории после Реформации была свойственна конфессионализация (суть которой, напомним, заключалась в том, что каждое государство основывало или обращало университеты в официально поддерживаемую им конфессию), то Россию естественным образом ожидало создание не католического, а православного университета. Однако первые попытки его организации, предпринимавшиеся в восточных землях Речи Посполитой, вскрыли ряд трудностей, которые нужно было преодолеть, чтобы встроить новое училище в систему церковно-государственных и общественных отношений. Похожие трудности проявились и в Московском царстве XVII в., приведя к тому, что процесс открытия затянулся здесь на несколько десятилетий.

Одной из главных трудностей служило отторжение в массовом церковном сознании новых понятий и принципов, которые несло высшее образование, тем более что они шли с «еретического» Запада и на чужом языке. Как точно заметил В. О. Ключевский, с точки зрения московских людей, особенно распространившейся после Смутного времени, изучение наук казалось изменой древнерусской старине, вековым устоям религиозного быта, а значит, занятием не только не нужным, но и небезопасным, способным повредить вере, и, в конечном счете, погубить душу.[336]336
  Ключевский В. О. Указ. соч. Кн. 2. С. 380, 404.


[Закрыть]
О том, что подобные мнения были распространены в православной церкви не только на территории российского государства, но и на других землях, свидетельствует приведенный выше пример Иоанна Вишенского.

Поэтому для усвоения научных понятий в России нужны были посредники из «своей» же православной среды, уже воспринявшие систему высшего образования. И они появились в XVII в. в лице киевских монахов – выучеников Киево-могилянской коллегии. Митрополит Петр Могила гордился своим училищем и предлагал распространять его опыт на другие страны (что, как упоминалось, успешно произошло в Молдавии и Валахии). В 1640 г. он отправил послание царю Михаилу Федоровичу с предложением соорудить в Москве особый монастырь, в котором могли бы жить выходцы из Киево-братского монастыря – своего рода «московский филиал» Киевской коллегии, чтобы обучать «детей боярских и простого чину грамоте греческой и славянской». «Дело то Богу угодно будет и твоему царскому величеству честно, и во всяких странах преславно», – писал царю Могила.[337]337
  Харлампович К. В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Т. 1. Казань, 1914. С. 115.


[Закрыть]
Предложение в Москве приняли сочувственно, и, хотя с некоторой задержкой, в 1649 г. в Москву были приглашены киевские монахи Епифаний Славинецкий и Арсений Корецкий-Сатановский. В последующие годы ими был выполнен огромный труд по переводу с греческого и латинского на славянский язык античных и средневековых учебных трактатов по широкому кругу предметов (от анатомии до «гражданоправительства»), а также подготовке греко-латино-славянских словарей.[338]338
  Панченко А. М. Епифаний Славинецкий // Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 3 (XVII век). Ч. 1. «А» – «3». СПб., 1992. С. 309–313.


[Закрыть]
Покровительство развитию наук при царском дворе оказывал ближайший друг царя Алексея Михайловича, окольничий Ф. М. Ртищев: в частности, на его деньги под Москвой был основан Андреевский монастырь, «ради во оном монастыре российскаго рода во просвещение свободных мудростей учения».[339]339
  Таково, несомненно, было желание Ртищева, но носил ли в действительности Андреевский монастырь характер «ученого братства», источники не дают четких сведений: кроме процитированной «Привилегии на Академию» (см. ниже) об этом говорится в т. н. «Житии» Ф. М. Ртищева, но там подряд приведены два, по-видимому, не связанных события – 1) основание Ртищевым Андреевского монастыря «от превосходящей же ко Богоматере любве и ее святыя печерския обители» в Киеве (т. е. Успенской лавры) и приглашение туда монахов из Малой России; 2) приглашение в Москву Епифания Славинецкого и других ученых монахов для перевода книг. – Харлампович К. В. Указ. соч. С. 125.


[Закрыть]

Приглашая монахов из Киева, Алексей Михайлович упомянул и о преподавании ими «риторского учения», что (с точки зрения последовательности школьных предметов в classes inferiores) соответствовало бы учреждению гимназии, и действительно, Ртищев привлекал на учебу «к киевским старцам» московскую служилую молодежь.[340]340
  Длительное время господствовало убеждение (отразившееся в трудах С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и др. историков и встречающееся и в современных очерках и справочных изданиях), что «ртищевская школа» действовала в упомянутом «ученом братстве» Андреевского монастыря. Это убеждение не поколебалось, даже когда обнаружили, что Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский никогда не были насельниками этого монастыря. Однако в 1910-х гг. К. В. Харлампович, проделав критический анализ существующих и обнаружив новые источники, убедительно доказал, что Андреевский монастырь, действительно, принимал западнорусских монахов, но от раза к разу, без какой-либо системы, и отнюдь не представителей Киево-могилянской коллегии, и, соответственно, там не было никакой школы, а поддерживаемое в конце 1640-х гг. Ртищевым обучение языкам и наукам происходило, скорее всего, в его собственном доме в Москве и не имело твердых организационных форм. – Харлампович К. В. Указ. соч. С. 131–137.


[Закрыть]

Однако даже «адаптированная» киевлянами наука вызывала негативную реакцию, виной чему, в том числе, была опора последних на латинский язык. Как и два десятилетия назад в Киеве, при основании могилянской коллегии, так и теперь в Москве высказывались подозрения в неправославии приезжих учителей. Из возникшего в 1650 г. следственного дела видны отзывы, что «старцы они недобрые, доброго учения у них нет… Да и кто по латыни ни учился, тот с правого пути совратился».[341]341
  Сторожев В. Н. К истории русского просвещения XVII в. Киев, 1890. С. 14–16.


[Закрыть]

Впрочем, и другой источник образования, без латинского языка, с помощью греко-славянских школ, куда, как и в западнорусские земли, приглашались бы греческие учителя с благословения восточных патриархов, не приносил немедленных плодов. Так, не состоялась в Москве греческая школа монаха Иосифа, направленного в 1632 г. александрийским патриархом. В 1649 г. близ Патриаршего двора, в Чудовом монастыре школу открыл грек Арсений, но уже вскоре он был сослан на Соловки, обвиненный в неправоверии.[342]342
  Ключевский В. О. Указ. соч. Кн. 2. С. 374.


[Закрыть]
Как видно, дело оказывалось не только в латинском языке: подозрение вызывал и греческий («Вот учится у киевлян Ф. Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте еретичество есть», – толковали москвичи), а главное, содержащиеся в новых книгах идеи.

В этой ситуации важное значение должна была иметь твердость позиции верховных властей – светской в лице царя и духовной в лице православных патриархов – по учреждению училищ в Москве, а также присутствие у престола постоянного ходатая по делам образования.

В роли последнего выступил западнорусский ученый Самуил (в иночестве Симеон) Петровский-Ситнианович, прозванный в Москве Полоцким. Он учился в 1640—50-х гг. в Киево-могилянской коллегии, а затем в иезуитских коллегиях Великого княжества Литовского (по всей видимости, Полоцкой и знаменитой Виленской академии) и представлял новое поколение монахов – выходцев из Киева, прекрасно владея латинской образовательной традицией и не понаслышке зная устройство западных академий. В Москву Симеон Полоцкий переехал в 1664 г., приобрел доверие Ф. М. Ртищева и вскоре был назначен учителем и наставником царских детей, получив, тем самым, постоянный доступ ко двору[343]343
  Панченко А. М. Симеон Полоцкий // Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 3 (XVII век). Ч. 3. «П» – «С». СПб., 1998. С. 364–367.


[Закрыть]
.

Важный момент, ознаменовавший реальную озабоченность и светской, и духовной властей недостатками образования в Московском царстве, наступил после церковного собора 1666–1667 гг., на котором были осуждены старообрядцы. Размышляя о причинах, «откуда бы могло произойти такое наводнение ересей на общую нашу пагубу», один из участников собора подчеркивал мысль, что для укрепления «сана церковного и гражданского… первое училища, второе училища, третие училища пренуждны быти»[344]344
  Цит. по:Богданов А. П. К полемике конца 60-х – начала 80-х годов XVII в. об организации высшего учебного заведения в России: Источниковедческие заметки // Исследования по источниковедению истории СССР XIII—XVIII вв. М., 1986. С. 182.


[Закрыть]
. В обращенном к царю слове на Рождество Христово 1666 г. восточные патриархи призывали деятелей Московского царства предпринять скорейшие усилия для открытия учебного заведения в Москве, которое сможет послужить интересам как России, так и всей православной церкви: «Ниже отрицайтесь неимением училища, ибо еще взыщете, даст предвечная мудрость от сердца благочестиваго самодержца таково хотение, еже училище построити и учители стяжати в сем царствующем богоспасаемом граде Москве».[345]345
  Каптерев Н. Ф. О греко-латинских школах в Москве в XVII в. до открытия Славяно-греко-латинской академии // Прибавления к творениям св. отцов в русском переводе. Ч. 44. М.,1889. С. 616.


[Закрыть]

Таким призывом и воспользовался Симеон Полоцкий, выдвинув в конце 1667 – начале 1668 г. проект открытия при церкви Иоанна Богослова в московской Бронной слободе «гимнасиона» – славяно-греко-латинского училища языков и «свободных искусств». План получил одобрение царя Алексея Михайловича и благословение в грамотах находившихся тогда в Москве восточных патриархов: александрийского Паисия, антиохийского Макария, а также в грамоте московского патриарха Иосифа.[346]346
  Фонкич Б. Л. К истории организации славяно-греко-латинского училища в московской Бронной слободе в конце 60-х гг. XVII в. // Очерки феодальной России. Вып. 2. М.,1998. С. 215.


[Закрыть]
По типу основания, начало которому положила инициатива прихожан церкви, проект сближается с братскими школами в западнорусских городах, также обращавшимися за грамотами к восточным патриархам. Средства на училище и, прежде всего, на «препитание и одеяние» для учеников планировал предоставить сам Полоцкий, и в этом тоже видно сходство с западнорусскими школами, финансирование которых находилось в частных руках братчиков.

Как показал недавно Б. Л. Фонкич, в основе текстов всех патриарших грамот и челобитных по организации Иоанно-Богословского училища лежали тексты, подготовленные Симеоном Полоцким. Поэтому оттуда можно почерпнуть некоторые сведения о планировавшейся им программе преподавания, наиболее подробно отразившейся в грамоте московского патриарха Иосифа, где говорилось о том, как «по грамматичестей хитрости и прочих свободных аки из недр матере всех злату из различных диалектов писаний, наипаче же славенскаго и латинскаго, взыскивается в гимнасии, состроитися хотящем при храме., да трудолюбивые спудеи радуются о свободе взыскания и свободных учений мудрости и собираются во общее гимнасион ради изощрения разумов от благоискусных дидаскалов в писаниих божественных».[347]347
  Цит. по: Фонкич Б. Л. Указ. соч. С. 225.


[Закрыть]
Речь, таким образом, идет именно о «гимнасионе», т. е. средней школе с преподаванием грамматики, преимущественно славянского и латинского языков (греческого языка Полоцкий не знал), но с возможным дальнейшим расширением программы за счет «свободных учений» (artes liberales) вплоть до изучения «божественных писаний», т. е. богословия. Все это было вполне характерно и для основания западнорусских братских школ, например, встречается в «Порядке школьном» во Львове и, как уже говорилось выше, может рассматриваться в качестве зародыша православного университета-академии при надлежащем постепенном развитии от средней школы к высшей.

Однако училище при храме Иоанна Богослова в Бронной слободе открыто так и не было. Причины этого неясны: что-то вообще помешало Симеону Полоцкому вести школьное преподавание в Москве в конце 60-х гг. XVII в.[348]348
  Фонкич Б. Л. Указ. соч. С. 212–213.


[Закрыть]
Но все же данное патриархами благословение рассматривалось Полоцким в дальнейшем как прецедент, на который он опирался при новых попытках открыть славяно-греко-латинское училище в Москве. Итогом такой деятельности явился проект, который Симеон Полоцкий при жизни не успел довести до конца, но который сыграл первостепенную роль в усвоении представлений об университетском образовании в России конца XVII в. – «Привилегия» Московской академии.

История этого проекта представляется сейчас следующим образом[349]349
  В историографии проекту «Привилегии» Московской академии уделено большое внимание, начиная от трудов С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, А. В. Горского, Н. Ф. Каптерева и до современных работ – см. обзор в статьях:Богданов А. П. Борьба за развитие просвещения в России во второй половине XVII в. Полемика вокруг создания Славяно-греко-латинской академии // Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР с древнейших времен до конца XVII в. М., 1989;Фонкич Б. Л. «Привилегия на Академию» Симеона Полоцкого – Сильвестра Медведева // Очерки феодальной России. Вып. 4. М., 2000. С. 237—297. Спорными вопросами, обсуждавшимися в этих работах, являлись, во-первых, авторство проекта (С. Полоцкий, или С. Медведев, или неизвестные редакторы, исправлявшие начальный текст), во-вторых, время его создания (1682 г. или более раннее время при жизни С. Полоцкого), в-третьих, был ли этот проект утвержден и, соответственно, вступил ли в силу как акт об основании Московской академии. Наиболее убедительные результаты на базе анализа первоисточника – сохранившейся рукописи «Привилегии» – на современном этапе получил Б. Л. Фонкич, их и придерживается изложение ниже. При этом, на наш взгляд, еще недостаточно внимания обращалось на сопоставление «Привилегии» с аналогичными законодательными актами других европейских университетов «доклассического» периода.


[Закрыть]
. После вступления на престол в 1676 г. царя Федора Алексеевича, бывшего ученика Симеона Полоцкого, влияние последнего при дворе усилилось, что позволило вернуться к планам открыть высшее училище. Новый проект был поддержан не только Федором Алексеевичем, но и новым патриархом Иоакимом (1676–1690), получив более весомый статус и название Академии. При этом Симеон Полоцкий представлял его как продолжение инициативы по открытию «гимнасиона» в 1667—68 гг., что позволяло ему опираться на грамоту восточных патриархов Паисия и Макария. Об этом свидетельствует упоминание этой грамоты в преамбуле к «Привилегии», за которым следует фраза о желании «на взыскание юным свободных учений мудрости и собрания общаго ради от благочестивых и в писании божественном благоискусных дидаскалов, изощрения разумов храмы чином Академии устроити», что почти дословно совпадает с цитированным выше отрывком из подготовленной Полоцким грамоты московского патриарха Иосифа по поводу организации «гимнасиона»[350]350
  Текст «Вручения Привилея» и самой «Привилегии на Академии» цит. по его новой публикации в работе: Фонкич Б. Л. «Привилегия на Академию» Симеона Полоцкого – Сильвестра Медведева // Очерки феодальной России. Вып. 4. М., 2000. С. 279–297, здесь с. 287.


[Закрыть]
.

25 августа 1680 г. Симеон Полоцкий скончался, подготовив, но не закончив основной текст «Привилегии». К этому времени слухи о решении московского царя основать Академию уже распространялись по стране и за ее пределами, о чем свидетельствует прибытие в феврале 1681 г. из Смоленска в Москву ученого шляхтича Яна (Андрея Христофоровича) Белобоцкого,[351]351
  Горфункелъ А. X. Белобоцкий Ян // Словарь книжников и книжности древней Руси. Вып. 3 (XVII век). Ч. 1. «А» – «3». СПб., 1992. С. 128.


[Закрыть]
уроженца Великого княжества Литовского и выученика европейских университетов, объявившего, что хотел бы преподавать в устраиваемой Академии (интересно, что на поверку будущий профессор оказался кальвинистом).[352]352
  19 мая 1681 г. на Белобоцкого был подан донос, в котором, в частности, освещались причины его прибытия. Доносчик спросил его: «что вина твоего в Москву приезду. Он же отвеща: Услышах, яко великий государь хощет по Москве учение заводити и Академию устроити, и аз приехал учити» — Богданов А. П. К полемике… С. 194.


[Закрыть]
Вполне вероятной реакцией на слухи об Академии выглядит и то, что в середине 1680-х гг. в Москве вновь водворились иезуиты со своими образовательными планами.[353]353
  Экономцев И. Н. Предыстория создания Московской Академии и ее первоначальный период, связанный с деятельностью братьев Лихудов // Московская духовная академия. 300 лет. Богословские труды. М., 1986. С. 46; Задворный В. Л. Предыистория Ордена иезуитов в России (конец XVII века): к постановке проблемы // Россия и иезуиты. 1772–1820. М.,2006. С. 48.


[Закрыть]
Впрочем, более важным свидетельством служит появление оживленных дискуссий об Академии в самой общественной мысли России на рубеже 1670—80-х гг., о чем чуть ниже.

На этом фоне с весны 1681 г. эстафету в работе над проектом подхватил ближайший ученик и сподвижник Полоцкого Сильвестр Медведев. Примерно через полгода им был представлен окончательный вариант, согласованный с царем и патриархом. До нас дошел текст проекта, собственноручно написанный Медведевым, где уже были обговорены такие частности, как названия семи монастырей и дворцовой волости, доходы с которых поступают Академии, и оставлены пропуски лишь для незначительных деталей и точного дня подписания «Привилегии», которая датирована в тексте Медведева «в лето от создания мира 7190, а от воплощения Бога слова 168… месяца… в … день» – т. е. была закончена после 1 сентября и, вероятно (раз Медведев, поставив точно год от сотворения мира, не указал год от P. X.), до 31 декабря 1681 г. Но царь Федор Алексеевич, скончавшийся 27 апреля 1682 г., не успел утвердить «Привилегию», а значит, вопрос об Академии был из-за болезни царя или по иным причинам отложен – вместо этого с января 1682 г. в назначенном по проекту для Академии Заиконоспасском монастыре под руководством Медведева открылась средняя школа с преподаванием на латинском и славянском языках.[354]354
  Фонкич Б. Л. Указ. соч. С. 250, 266–269.


[Закрыть]

В регенство царевны Софьи Алексеевны Сильвестр Медведев продолжил хлопоты о преобразовании своей школы в Академию. 21 января 1685 г. им был взят тот же самый, приготовленный еще для Федора Алексеевича текст «Привилегии», к нему приплетено стихотворное послание Софье под заглавием «Вручение Привилея», и с получившегося сборника изготовлена парадная копия, «во алую тафту переплетенная», для вручения «государыне царевне», которое состоялось через Федора Шакловитого 24 января «в вечеру».[355]355
  Там же. С. 246. Парадный экземпляр для Софьи не сохранился, но снятая с него копия находится в собрании Погодинских автографов, а в собрании ГИМ (Син. 44) – оригинальный экземпляр Медведева.


[Закрыть]
В стихах Медведев объяснял царевне: «Тако любезный ти брат Феодор Царь / Мудрости любец, великий Государь, / Яко бы злато многое собрал есть, / Академии привилей создал есть. / Но не изволи Бог той укрепити / Ему, и славу ону улучити: / Благоволи бо тебе оставити, / И то начало делом совершити».[356]356
  Цит. по: Фонкич Б. Л. Указ. соч. С. 283.


[Закрыть]

Таким образом, «Привилегия на Академию», переданная на утверждение высшей власти в 1685 г., представляла собой текст, последовательно подготовленный Симеоном Полоцким и Сильвестром Медведевым, и, как убедительно показал Б. Л. Фонкич, в нем действительно можно вычленить вклад обоих авторов. Симеону Полоцкому, который прекрасно знал не только обустройство Киево-могилянской коллегии, но и восточноевропейских академий, принадлежит преамбула к «Привилегии», где, среди прочего, говорится о программе преподавания, а также значительная часть последующих параграфов, которые с организационной стороны обеспечивали существование Академии.

Обзор этих параграфов позволяет сделать вывод: «Привилегия» является первым в православных землях полным и развернутым проектом православного университета, который по своему статусу и организации сопоставим с другими университетами данной эпохи. Термин «православный университет» используется здесь по аналогии с терминами, обозначавшими университеты других конфессий (католические, лютеранские, кальвинистские), и означает, что православие являлось официальным вероисповеданием, поддерживаемым в университете, и в его задачи входила защита и укрепление православия в государстве. Заметим, что данное понятие вовсе не тождественно «церковному университету» или «университету Русской Православной Церкви», но шире его – ведь университет создавался с участием и Церкви, и государства и отвечал нуждам как Церкви, так и государства (что можно сказать про любые университеты «доклассической» эпохи вообще).

Если сравнить «Привилегию» Московской академии, например, с грамотой Стефана Батория об основании Виленской академии, разобранной выше, то их принципы очень похожи. Во-первых, и Московская, и Виленская академия должны преподавать курс философских и богословских наук в их четкой последовательности, зафиксированной в Ratio Studiorum. Текст преамбулы, составленный Полоцким, планировал «науки гражданския и духовныя, наченше от грамматики, пиитики, реторики, диалектики, философии разумительной, естественной и нравной, даже до богословии учащей вещей божественных и совести очищения постанови™».[357]357
  Фонкич Б. Л. Указ. соч. С. 287.


[Закрыть]
Это означало открытие в Академии двух факультетов – философского и богословского. Также было и в грамоте Батория, вследствие чего в Вильне (как и во многих других иезуитских университетах) до середины XVII в. не было юридического факультета, а медицинский появился только в конце XVIII в. Тем не менее возможность создания юридического факультета была предусмотрена «Привилегией» Московской академии, где дальше упоминалось также «учение правосудия духовного и мирскаго и прочиим всем свободным наукам, ими же целость Академии, сиречь училищ, составляется быти».

Во-вторых, в «Привилегии» была четко прописана средневековая «академическая свобода» для университетской корпорации, в том же смысле освобождения от юрисдикции местных властей, что и для Виленской академии, и любого другого «доклассического» университета. Согласно параграфам 7 и 8, учителя и ученики, обвиненные в преступлениях, «не передаются в приказы», а предстают перед собственным судом Академии. Его осуществляет блюститель – высшая должность в корпорации, аналогичная ректору – вместе с другими учителями «по академическому чину», т. е. подробному уставу Академии, который еще надлежало составить с одобрения царя и патриарха; сам же блюститель в случае обвинения подлежит тому же академическому суду, но в присутствии царских и патриарших делегатов. Важен был и параграф 5 об открытости академической корпорации, куда могли поступать ученики «всякого чина, сана и возраста», принадлежащие к православной вере.

В-третьих, отсутствие в «Привилегии» Московской академии упоминания об ученых степенях должно было бы составлять отличие от Виленской академии. Но не стоит забывать, что с момента возникновения в XIII в. ученых степеней, выдаваемых тем или иным университетом, их широкое признание гарантировалось буллами римских пап, а поэтому автоматический перенос этого института на православные земли был невозможен. Тем не менее в «Привилегии» предусмотрен аналог ученых степеней – в 10 параграфе говорится, что прилежные ученики, изучившие «свободные искусства», по свидетельству от блюстителя и учителей получат от царя «достойное мздовоздаяние» и будут пожалованы «в приличные их разума чины». Православный университет, таким образом, должен был бы повторить опыт многих кальвинистских академий XVI–XVII в., которые также не присваивали ученых степеней, но выдавали свидетельства об учебе, принимавшиеся их государствами при поступлении выпускников на службу.

Государственная поддержка Московской академии, вообще, по понятным причинам была выражена гораздо сильнее, чем для Виленской иезуитской академии. Так, согласно «Привилегии», новому училищу «навечно» передавалась царская библиотека (п. 17). Здание Академии строится и содержится из царской казны (п. 18). Царь же брал на себя заботу о пенсиях учителей, прилежно трудившихся в Академии (по представлению блюстителя они получали особое жалование «ради их к старости упокоения», п. 9). В этом отношении «Привилегия» даже обгоняла практику европейских университетов, которые начали создавать особые капиталы для выплаты пенсий, но далеко не везде получали их обеспечение от государства.

Основное финансирование Академии предоставлялось не в виде жалования, но блюститель и учителя получали, как и в иезуитских коллегиях Восточной Европы, полное содержание «на доволное и лепотствующее препитание и нужных исполнение» за счет семи монастырей в Московском, Рязанском и Дмитровском уездах (среди них был и основанный Ф. М. Ртищевым Андреевский монастырь, а также московский Данилов монастырь для размещения «новоприходящих ученых людей»). Непосредственным же местопребыванием Академии назначался Заиконоспасский монастырь в Китай-городе в Москве (настоятелем которого был Симеон Полоцкий, а после его смерти в 1680 г. – Сильвестр Медведев). Также в собственность Академии передавалась дворцовая волость в Верейском уезде «со всеми крестьянскими и бобыльскими дворы и со всеми угодьи и с мелницами» и еще восемь пустошей (п. 1). Не запрещалось Академии и получать дополнительные источники доходов в виде частных пожертвований, вносимых в академическую казну, из которых ежегодно оплачивалось «на препитание и одежду» определенному количеству учеников (п. 2).

Характеризуя разобранную выше часть содержания «Привилегии на Академию», историки уже давно сделали вывод, что ее воплощение в жизнь означало бы основание первого русского университета – аналога европейских. Так, С. К. Смирнов справедливо отмечал: «Судя по содержанию этой грамоты, которою вводился такой обширный курс учения, по тем преимуществам, которые предоставлялись ученому сословию, по всей справедливости можно заключить, что при составлении грамоты руководствовались уставами западных университетов и академий».[358]358
  Смирнов С. К. История Московской Славяно-греко-латинской Академии. М., 1855. С. 15.


[Закрыть]
К той же мысли еще в 1840 г. пришел Н. И. Надеждин, который в составленной им биографии Палладия Роговского писал: «Славяно-греко-латинская Академия замышлена была в формах и размерах совершенно университетских».[359]359
  Надеждин Н. И. Палладий Роговский, первый русский доктор // Сын Отечества. 1840. Т. 4. С. 607.


[Закрыть]
В современной историографии положение о том, что проект Московской академии представлял собой университет со всеми необходимыми атрибутами: корпоративной автономией, судом, собственными имениями, преимуществами для выпускников – четко высказал А. П. Богданов.[360]360
  Богданов А. П. Из предыстории петровских преобразований в области высшего образования // Реформы второй половины XVII–XX в.: подготовка, проведение, результаты. М.,1989. С. 45, 55.


[Закрыть]

Обратимся теперь к другой части параграфов «Привилегии», авторство которых, по-видимому, принадлежит Сильвестру Медведеву, дорабатывавшему текст после смерти Полоцкого. Их содержание уже не имело аналогов среди принципов организации европейских университетов, больше того, иногда им противоречило. Все эти параграфы объединяет одно: желание с помощью Академии жестко контролировать и выносить окончательное суждение по всем возможным «отклонениям от православия»: проверять веру у всех приезжих учителей, не допускать религиозных диспутов и любого «восхваления ересей» в преподавании, следить за людьми, перешедшими в православие «из разных вер и ересей» (они не должны допускаться к званию учителей), преследовать иностранные книги, в которых могут быть отступления от православия, не допускать нигде без ведома и разрешения Академии изучения иностранных языков – и за любые нарушения в вопросах веры судить, а затем высылать из страны или сжигать виновных как еретиков (пп. 3, 4, 6, 11, 12, 13, 14, 15, 16).

Еще В. О. Ключевский с горькой иронией подметил, что, тем самым, «продолжительные хлопоты о московском рассаднике свободных учений для всего православного Востока завершились церковно-полицейским учебным заведением».[361]361
  Ключевский В. О. Указ. соч. Кн. 2. С. 409.


[Закрыть]
Б. Л. Фонкич справедливо связывает это с личностью Сильвестра Медведева, подчеркивая, что тот не имел опыта обучения в европейских академиях, ни даже в западнорусских православных школах, но питал к ним подозрение, боясь, как бы их выходцы не заняли его место, что ясно показали его поступки по отношению к Яну Белобоцкому. «Честолюбивые замыслы, ревность и ненависть к возможным противникам своих планов – вот, что водило пером Медведева в те месяцы, когда он сочинял «Привилегию на Академию»».[362]362
  Фонкич Б. Л. Указ. соч. С. 268.


[Закрыть]

Характерно, что к числу этих противников Медведев относил отнюдь не людей, препятствующих открытию Академии, но, наоборот, ученых – выходцев «из Литовской страны и Малой России» (п. 3), которых нужно освидетельствовать в вере с особым вниманием (а ведь к таковым принадлежал и учитель Медведева Симеон Полоцкий!), а также учителей, прибывающих из Греции. В последнем сказалось не столько упоминавшееся мнение, что «в греческой грамоте еретичество есть», сколько опасения Медведева упустить из своих рук организацию высшего училища, поскольку одновременно с реализацией его планов в Москве появлялись другие учителя: при покровительстве царя и патриарха с апреля 1681 г. была открыта греко-славянская школа иеромонаха Тимофея на Печатном дворе,[363]363
  Московский иеромонах Тимофей прожил 15 лет в Греции, хорошо знал греческий язык и преподавал по греческим учебникам, использовавшимся и в западнорусских братских школах — Фонкич Б. Л. Греко-славянская школа на московском Печатном дворе в 80-х гг. XVII в. (Типографская школа) // Очерки феодальной России. Вып. 3. М.,1999. С. 149–246.


[Закрыть]
а с июля 1685 г. – школа братьев Лихудов в Богоявленском монастыре.[364]364
  О ней см.: РамазановаД. Н. Богоявленская школа – первый этап Славяно-греко-латинской академии // Очерки феодальной России. Вып. 7. М., 2003. С. 216.


[Закрыть]
Как показал источниковедческий анализ, именно после приезда Лихудов в Москву в марте 1685 г. (т. е. уже после подачи экземпляра «Привилегии» царевне Софье) Медведев внес в свою копию некоторую правку, направленную как раз против греческих учителей, называя их потенциальными отступниками от православия, которых нужно здесь в Москве испытывать «крепце в вере».[365]365
  Фонкич Б. Л. «Привилегия на Академию»… С. 278.


[Закрыть]
В течение 1685 г. Лихудам, пренебрежительно оценившим ученость Медведева, пришлось пережить клевету и прямые угрозы физической расправы, подстрекавшиеся последним[366]366
  Яламас Д. А. Столкновение представителей греческой и латинской культур в Москве во второй половине XVII столетия (некоторые эпизоды из жизни братьев Лихудов) // Научные доклады филологического факультета МГУ Вып. 2. М., 1990. С. 120—122.


[Закрыть]
.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации