Текст книги "Ромейский талисман"

Часть II
Знамение

I

Отсюда, со сторожевой башни Вышнеграда, весь Киев был как на ладони. У замолов,[10]10
  Замол – пристань.


[Закрыть] там, где Почайна впадала в Днепр, пестрели паруса судов – торговых, булгарских и ромейских, русских стругов и кумваров[11]11
  Кумвар – грузовая или военная ладья.


[Закрыть] и норманнских боевых драккаров. Хельгеру было хорошо видно, какое множество народа собралось у пристаней. День был погожий, солнечный, и хотя с Днепра дул холодный ветер, особенно ощутимый здесь, на стенах Вышнеграда, сидеть в четырех стенах не хотелось. Горожане наслаждались солнечным теплом, ремесленники работали в своих мастерских, грузчики на замолах таскали с кораблей товары, купцы торговали, женщины придирчиво рассматривали разложенные в лавках ткани и побрякушки, нищие просили милостыню, мальчишки играли в русских и хазар. И никто не задумывался над тем, что в эту минуту князь киевский и русский Хельгер Вещий наблюдает за ними с одной из башен детинца.

– Хороший город я оставлю тебе, Ингвар! – сказал с усмешкой князь своему спутнику, худощавому светловолосому юноше с невыразительным лицом.

– Оставишь? – встрепенулся юноша. – Что это значит?

– Тебе пора становиться мужчиной и воином. Только настоящий воин сможет удержать в руках такую землю, как эта. – Хельгер простер руку в сторону города. – Десять лет назад Киев был другим. Вон там, где сейчас Пасынча Беседа, был пустырь. Пристаней было всего две, и обе никудышные. И Подол был вполовину меньше. Каменных домов вообще не было. И кругом был лес, дома порой стояли прямо среди деревьев. Но Аскольд и Дир знали, чего стоит этот город, потому и сражались за него отчаянно… Тебе тогда было всего три года. Помнишь что-нибудь?

– Ничего, – признался Ингвар.

– Хвала Одину, что не помнишь. Тогда пролилось столько крови, что воды Почайны стали красными. В сражении за Киев полегла половина моей дружины, потому что поляне дрались яростно. В тот день Аскольд и Дир погибли. И я стал конунгом, или, как говорят руссы, князем. Хорошо, что ты всего этого не помнишь.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Какой вопрос?

– Ты говорил, что собираешься оставить мне этот город. Почему?

– А ты не понимаешь? Я стар. Скоро Один призовет меня в Валгаллу, и я прошу богов об одной милости – позволить мне умереть в бою. Так или иначе, рано или поздно тебе быть князем. Это твой город и твой народ. Тебе уже шестнадцать. Твой отец Рорк был чуть старше тебя, когда стал правителем словен.

– Почему ты все время сравниваешь меня с моим отцом, Хельгер? – в голубых водянистых глазах юноши мелькнули гневные огоньки.

– Я не сравниваю. Я лишь хочу, чтобы ты помнил, чей ты сын.

– Я не помню своего отца. Я бы предпочел, чтобы моим отцом был ты.

– Я не твой отец. Но я сделал все, чтобы заменить его тебе.

– Ты никогда не рассказывал мне о моем отце, Хельгер.

– Разве? – Старый князь усмехнулся. – Я плохой рассказчик. К тому же со дня смерти Рорка прошло больше пятнадцати лет. Я мало что помню.

– Ты меня обманываешь. Просто не хочешь рассказывать. Клянусь Одином, я на тебя обижусь!

– Клянись Перуном, малый. – Хельгер ласково похлопал юношу по плечу. – Или Сварогом. Один – бог норманнов, не твой бог.

– Но я же норманн!

– Ты рожден на этой земле. Значит, ты русс.

Ингвар собрался возразить своему пестуну, но внизу на стрельницах затопали тяжелые сапоги, послышались громкие голоса. Секунду спустя в проеме люка в полу башни показалась голова сотника Борзи.

– Воевода Ола вернулся, княже! – прокричал сотник; после того как в последней войне с хазарами его ошеломили в бою тяжелой булавой, Борзя стал плохо слышать. – С ним люди из Чернигова!

– Хорошо, идем. – Хельгер подкрепил слова кивком и жестами.

Борзя нырнул обратно в люк. Ингвар, повинуясь взгляду пестуна, последовал за сотником. Потом на стрельницу спустился сам Хельгер.

На току у подножия башни уже собрались любопытные, окружив группу всадников, весь вид которых говорил о том, что они проделали тяжелый многодневный путь. Воевода Ола, дюжий седобородый норманн, завидев князя, сошел с коня, опустился на одно колено.

– Слава тебе, конунг! – сказал он по-норманнски.

– Говори по-русски! – велел Хельгер, заметив, что вокруг них уже собралась большая толпа воинов и горожан. – С чем прибыл?

– Торков под Черниговом больше нет. А постарались ради этого молодцы, которых я привел с собой.

– Славная весть. – Хельгер перевел потеплевший взгляд на двух всадников, продолжавших оставаться в седлах, будто и не князь к ним подошел. Первый, тот что помоложе, явно русич, хоть и чернявый и темноглазый, с едва пробившимися усами и бородкой. Хельгер бросил на него мимолетный взгляд – второй воин заинтересовал его куда больше, ибо по виду был чужеземцем. На коне сидел гордо и спесиво, уперев правую руку в бок, и с вызовом поглядывал на собравшуюся вокруг толпу. Широкоплечий, коренастый, большеголовый, с окладистой черной бородой, в которой кое-где мелькает седина. Да и вооружен отлично – кольчуга превосходной работы, скорее всего арабская, со стальными пластинками на груди, стальные поножи, сапоги из доброй кожи. Над левым плечом торчит рукоять привешенного за спиной прямого арабского меча-шемшира, весьма искусно отделанная. К луке седла приторочены шлем с личиной и бармицей и стальная шипастая булава с яблоком в два кулака величиной. Весь грозный облик воина и его богатое вооружение совершенно не вязались с его конем, простым мерином с облезлыми коленями и спутанной гривой. Впрочем, у второго черниговского воина конь не лучше.

– Вижу я, что ты не славянского племени, витязь, – сказал Хельгер старшему воину. – Как твое имя?

– Великий князь киевский! – Чернобородый воин наконец-то спешился и склонился перед Хельгером в учтивом поклоне, прижав правую руку к груди, заговорил неожиданно на неплохом русском языке, хоть и с сильным акцентом: – Меня зовут Давид Таренаци из Гегарда, я искатель славы и подвигов. На моей родине, в далекой Армении, обо мне сложили немало песен, и мне захотелось повидать мир и прославить свое имя в далеких странах. С купеческим караваном я отправился сначала в земли сельджуков, оттуда в богатую и вероломную Романию, а затем на Русь, о которой слышал от людей, знающих немало хорошего. Я ехал в славный город Киев, чтобы поступить к тебе на службу. Но проклятые купцы обманули меня, сказав, что держат путь в Киев – на самом деле они ехали в хазарские земли. Так я паче ожидания оказался в Чернигове, о чем, впрочем, совсем не жалею.

– Ты хотел служить в моей дружине, не так ли? – спросил Хельгер, пряча в бороде улыбку.

– Хотел, – подтвердил армянин. – Я и сейчас этого желаю всей душой и всем сердцем. На моей родине хорошо знают о грозном Хельгере Русском и его победах.

– Видишь, Ингвар, – обратился князь к сыну Рюрика, – в чужих землях меня называют Хельгером Русским, а не Хельгером Норманном! Это неспроста… Вижу я, что воин ты храбрый, Давид из Армении. Но право стать моим керлом еще нужно заслужить.

– Позволь мне сказать, конунг! – выступил вперед Ола. – Витязь сей и вправду боец непревзойденный. Когда подошел к Чернигову нечестивый торчин Явуз со своей ордой, воевода Жерех струсил и задумал сдать торкам город. А этот воин как раз у Жереха гостил, ну и распорядился по-своему – Жереха связал, засадил в поруб, а сам возглавил оборону города. В первый же день, когда торки на ворота черниговские поперли, витязь Давид один выехал на них и обратил в бегство, а потом всего с пятью воинами само стойбище степняков атаковал и в пух их разбил. Самого Явуза зарубил вот этот молодец. – И Ола показал на молодого воина. – После того как хан их погиб, торки рассеялись, кто куда.

– Ты Явуза торского зарубил? – спросил Хельгер у юноши.

– Я, княже, – ответил темноглазый воин. – Прости, княже, не могу сойти с коня, чтобы поклониться тебе. Рана у меня в ноге, без чьей-нибудь помощи спешиться не сумею.

– Истинно говорит воевода Ола – этот юнец снес Явузу голову, – подтвердил Давид Таренаци, раздувая ноздри от избытка гордости. – Мечом он владеет на диво хорошо, я сам видел, как сей юноша ратной потехи ради разрубал брошенные в воздух яблоки. А я мечом своим разогнал торков, как поганых шакалов, и изрубил их немало.

– Посмотрю я, истинно храбрых воинов послал мне Один. – Хельгер милостиво кивнул молодому воину. – Как твое имя, сынок?

– Зовут Владом, а кличут все Вороней.

– Откуда родом будешь?

– Из псковской земли.

– Стало быть, Влад Вороня? Запомню. Эй, Борзя!

– Княже? – Сотник протолкался из-за спин собравшихся к князю, застыл в ожидании.

– Этих двух воинов зачислишь в свою сотню, – велел Хельгер. – И от меня по серебряной гривне на шею и тому и другому. Заслужили они награду своей храбростью. А куда собаку Жереха подевали?

– Помер он, княже, – ответил Ола. – Как разбежались торки от Чернигова, созвали черниговцы вече, чтоб решить, что с воеводой сим трусливым делать. А Жерех тем временем в порубе и удавился на кушаке своем. Видать, со стыдом таким на душе жить не захотел.

– Правильно сделал, что удавился, – заметил Хельгер. – Легкой и почетной смерти от меня бы он не дождался. Идите, воины. Борзя, кликни ведунов, чтобы рану у юнака этого посмотрели и обиходили. И коней им дай добрых, а то на этих одрах они много не навоюют.

– Если позволишь пояснить, княже, – вставил Давид Таренаци, – то коней этих мы у черниговских смердов взяли, чтобы до Киева доехать. Был у меня отличный нисийский конь, да только в бою поразила его стрела. А торкские кони, в бою взятые, меня далеко бы не увезли – стать не та.

– Верно говоришь, степная лошадка не для тебя, – усмехнулся Хельгер. – Но и мерин-оратай тебе не подобает. Борзя, позаботься о гостях! И чтобы оба сегодня были у меня на пиру.

– Все исполню, княже!

Хельгер ответил кивком на учтивый поклон армянского витязя и направился к своему терему, обметая гладкий ток своим длинным шерстяным плащом. Ингвар следовал за князем, как тень.

– Ты им поверил? – спросил он Хельгера, едва они отошли от собравшейся на току толпы.

– Я поверил Оле. А если и приврал чего этот армянин, то только самую малость. Я разбираюсь в людях, Ингвар. Тебе тоже не мешает научиться в них разбираться.

– Я еще молод. Доживу до твоих лет, стану таким же мудрым.

– Хорошие слова! – Хельгер положил юноше ладони на плечи. – Сегодня донесли мне, что к нам едут ромейские послы. Принять их надо с почетом. Я буду говорить с ними не как самовластный князь киевский, а как твой соправитель. Пускай видят, что будущий князь уже готов принять власть.

II

В огромной княжеской гриднице было душно и чадно, воздух был пропитан запахами обильной снеди, меда, браги, факельной смолы, пота и сыромятной кожи. За длинными столами, расставленными вдоль стен, собралась вся старшая дружина Хельгера – норманны и славяне друг подле друга, все бывалые опытные бойцы, завоевавшие право сидеть за княжеским столом своими подвигами и победами над врагами – хазарами, аварами, венграми, немцами, булгарами. Хельгер смотрел на пирующих воинов и временами бросал мимолетные взгляды на ромейского василиска, пытаясь угадать, о чем думает посол.

Византиец между тем казался невозмутимым; его костлявое бледное постное лицо с крючковатым носом и близко посаженными черными глазами оставалось спокойным и надменным, а голос таким же бесцветным и лишенным эмоций, как в тот миг, когда посол басилевса впервые заговорил с киевским князем. Вместе с тем высокородный патриций не выглядел спесивым – скорее равнодушным ко всему, что происходило вокруг него. Посла вместе с пятью его товарищами по посольству усадили сразу за молодым Ингваром по правую руку от князя – на самые почетные места. Однако было видно, что пир греку не в радость. Он почти ничего не ел и пил только холодную воду, которую подливал в его кубок стоявший за его спиной кравчий. На все вопросы, которые Хельгер задавал Софронию Синаиту – так представился посол, – грек отвечал охотно и учтиво, на хорошем русском языке, но глаза его при этом оставались холодными и отстраненными. Это злило Хельгера, однако старый норманн прекрасно знал о высокомерии ромеев и потому не давал волю гневу, помня, что перед ним посол. И еще заметил киевский князь, что императорский посол с самого начала трапезы подолгу и внимательно наблюдает за молодым Ингваром, будто изучает юношу. Сам же Ингвар этого, казалось, не замечал, наслаждался вкусной едой и выдержанным медом и почти не слушал того, что говорит посол в ответ на вопросы Хельгера.

Между второй и третьей переменой блюд проворная челядь заменила в поставцах прогоревшие факелы на новые, и в гриднице стало светлее. Поданная с пряными подливами горячая верченая дичь вызвала восторженные возгласы пирующих. Кравчие спешно разливали темный душистый мед и выдержанное греческое вино по рогам, ковшам и кубкам. Хельгер встал со своего места, поднял ковш с медом.

– Пью за здоровье могущественного императора Ромеи, нашего доброго соседа! – провозгласил он и осушил ковш.

– Слава! – хором отозвалась дружина, стуча чарами.

Хельгер посмотрел на посла. Грек пьет только воду, будто магометанин – пусть же выпьет чистой водицы за своего порфироносного владыку! Но Софроний Синаит угадал мысли князя.

– Вина! – приказал он кравчему.

Хельгер усмехнулся в бороду. Теперь ясно, что грек пьет воду, чтобы тем самым выразить свое презрение к собравшимся в гриднице. Между тем патриций пригубил кубок с вином и поклонился Хельгеру. Глаза у него были такие же ледяные, как и прежде.

– Хороша ли романея? – спросил Хельгер посла.

– Неплохая. Мне приходилось пить вино более выдержанное и с лучшим букетом, но и этот напиток весьма приятен. Наши торговцы привозят на Русь хорошие вина.

– Это не привозное, – ответил Хельгер. – Шестьдесят бочек этого вина мы взяли в бою у хазар.

– Хазары тоже покупают у нас вино, – невозмутимо ответил посол. Сел на свое место, расправил складки хламиды. Хельгер сделал знак Ингвару – мол, пора и тебе поговорить с ромеем. Юноша понял своего пестуна.

– Пленные хазары сказали нам, что это вино – дар вашего императора, – произнес он небрежным тоном. – Почему же нас великий император ромейский не жалует подобными дарами?

– Наверное, император знает, что вы сможете всегда забрать его дары у хазар, – ответил Софроний.

Дружинники загудели, заулыбались; ответ посла им понравился.

– Здоровье императора ромейского! – выкрикнул кто-то зычным голосом, и снова застучали чаши и ковши. Посол отвесил дружине легкий поклон, при этом на его губах мелькнуло подобие улыбки.

– Ты сказал хорошо, почтенный посол, – заметил Хельгер. – И я согласен с тобой. В последнюю войну мы взяли у хазар не только хорошее вино. Великая была добыча. Золото в Киеве стало по цене серебра, а серебро – по цене олова. А хазарских пленников мы считали по сотням, чтобы не сбиться со счета.

– Мы в Херсонесе наслышаны о твоих победах, князь Хельгер, – произнес посол, прожевав кусочек овечьего сыру, который он перед этим обмакнул в чашку с уксусом. – Император тоже о них знает. Успехи твоего оружия стали в западных землях притчей во языцех.

– И вас успехи моего оружия, конечно же, беспокоят? – осведомился Хельгер.

– Отчего же? Все державы воюют с соседями, побеждают их или терпят неудачи. Так уж устроен этот мир, что войны в нем обычное дело. Какая нам забота, воюешь ты с восточными варварами или нет? Кто прав, кто неправ, рассудит Бог.

– Однако мы слышали, что хазары часто называют великую Ромею своим союзником, – вставил Ингвар.

– Мало ли что болтают эти дикари! – пожал плечами посол. – Ты правильно сказал, князь Ингвар, Ромея великая держава, и есть немало тех, кто набивается ей в друзья. Скажу прямо; я встречался с хазарскими тайдунами. Они пытались заключить с нами тайный союз против вашей державы. Что мы им сказали? Нет, нет и еще раз нет. Ромея не хочет войны с Русью. Русь нам не враг, да и будь она нашим врагом, мы не стали бы с вами воевать. Мы побеждаем наших врагов не силой, а любовью и цивилизованностью. Халиф арабский, могущественный Кутейба, побывав в гостях у императора, был так восхищен великолепием Вечного города Константина и разумностью созданного нами порядка, что отказался от войны с нами. Однажды, юный князь Ингвар, ты посетишь нашу страну и сам убедишься, что мой народ несет миру свет и добро. Бог свидетель, что я говорю правду!

– Ага, на мою землю вы уже принесли и свет, и добро! – раздался чей-то громкий голос.

Посол вздрогнул. В гриднице стало тихо, и в этой тишине отчетливо прозвучал голос Хельгера:

– Кто это сказал?

– Я! – Один из гостей князя поднялся со своего места. – Я это сказал, нахарар[12]12
  Нахарар – титул родовой аристократии в средневековой Армении.


[Закрыть] Давид Таренаци из Гегарда, слуга своего царя, великого Ашота Первого Багратуни!

Армянский воин был в числе дружинников, приглашенных на пир. Хельгер сразу узнал его. И еще он заметил, что армянин с нескрываемой ненавистью смотрит на византийского посла.

– Ты оскорбляешь посла, – сказал Хельгер суровым тоном.

– Это сиятельный посол императора ромейского оскорбляет тебя, великий князь, и всех нас, – с горячностью выпалил Давид. – Он говорит тебе о любви и цивилизованности. Пусть расскажет, как цивилизованные ромеи уже который год пытаются захватить наши земли. Пусть расскажет о набегах диких сельджуков, подкупленных ромейским золотом. Пусть расскажет, как вели себя императорские войска, захватив Татван! Я знаю это наверное, а не понаслышке. В Татване были мои родственники – мой брат Вартан и сестра Наринэ. Они погибли, когда византийцы взяли город.

– Я не в ответе за поведение наших солдат, – произнес посол, нисколько не смутившись под гневным взглядом армянина, – и уж тем более за поведение варваров-сельджуков. Война есть война. Мне жаль, что твоя семья пострадала, воин. Я никого не хотел оскорбить. Если бы ты знал о судьбах мира больше, ты понял бы, что сам Господь Бог держит нашу руку во всех войнах. Нам Создателем даровано право – нести народам свободу и истинную веру. Вы же, армяне, отвратились от веры Христовой, впали в ересь монофизитства, ищете союза с нечестивыми измаильтянами – арабами, вот Бог вас и покарал нашими руками.

– Ложь! – выпалил Давид, теряя над собой власть. Цепкие руки дружинников схватили его за руки, плечи, полы архалука, а он пытался вырваться, чтобы добраться до посла. Тот же стоял невозмутимый, и лишь в глубине его глаз вспыхивали недобрые искры.

– Взгляни-ка, великий князь киевский, – сказал он, когда Давида Таренаци все-таки сумели усадить на место, – вот тебе и ответ, почему наша Богом хранимая империя вынуждена держать могучую армию и флот. Нас окружают варвары, которые, подобно обезьянам, тщатся подражать нам во всем. Они строят храмы по подобию наших, пользуются нашими знаниями, подгоняют свои законы под законы империи, копируют на свой лад наше военное дело и наши каноны в искусстве и литературе. Но истинная сущность этих дикарей тут же проявляется воочию, стоит им выпить лишний кубок вина!

– Я не варвар и не обезьяна! – загремел армянин. – И не тебе высокомерно говорить о народе, который раньше вас, ромеев, принял христианство. Не был бы ты послом, я бы тебе показал!

– В самом деле? – Посол впервые за вечер засмеялся. – Когда я ехал в земли руссов, я будто предвидел такую встречу и потому взял с собой своего слугу. Верно ты говоришь, варвар, – я посол и не могу ответить тебе на твои оскорбления, сделанные к тому же в доме твоего господина. Но мой слуга постоит за мою честь. Так принято в моей стране. Думаю, на Руси обычай такой же. Позволишь ли, князь?

– Позволю, – Хельгер гневно посмотрел на армянского воина. – Оскорбление, нанесенное послу в моем доме, нанесено мне. Посмотрим, как рассудят боги.

– Я согласен! – воскликнул Давид. – Свою честь и честь моего народа я буду защищать конным и пешим, с оружием или без оружия. Выбирай, посол, способ, каким мне лучше убить твоего слугу!

– Кто говорит об убийстве? – Посол поклонился Хельгеру и с неожиданной улыбкой сказал: – Не гневайся на своего дружинника, князь, лучше позволь ему отстоять свою честь, о которой он так сокрушается, а заодно и потешить нас зрелищем своей удали. В моей свите есть неплохой кулачный боец. Пусть твой дружинник сразится с ним в честном бою. Победитель получит награду от меня и от тебя. Честное состязание – лучший способ решить спор. Ты согласен?

– Слово гостя – закон. – Хельгер вновь метнул свирепый взгляд на Давида Таренаци. – Победитель получит награду. А проигравшего вымажут медом, вываляют в перьях и провезут по Киеву на осле задом наперед. Зови своего бойца, почтенный Софроний!

– Позови Маркела! – шепнул Софроний одному из сопровождавших его аколитов, а затем протянул кубок кравчему. – Вина! Хочу выпить за мудрого и справедливого князя Хельгера и его достойного наперсника князя Ингвара! Слава!

– Исполать! – грянули дружинники, поддержав тост патриция.

– Бог любит сильных и праведных, – сказал Софроний, осушив кубок, заглянул в серые грозные глаза Хельгера. – Пусть Бог подаст победу сильному!

Пир продолжился. Греческий посол как ни в чем не бывало отвечал на вопросы молодого Ингвара, который расспрашивал его о Константинополе. Хельгер невольно прислушивался к разговору. Грек охотно рассказывал юноше о знаменитых зданиях столицы Ромеи и как бы невзначай повел разговор об укреплениях Константинополя.

– Взять наш Богом хранимый город невозможно, – говорил он. – Стотысячная армия готов простояла под стенами Константинополя три года. Тогда полегло семьдесят тысяч готов, а король Аларих ничего не добился. Город защищают четыре кольца стен высотой в сорок локтей, девяносто шесть восьмиугольных и четырехугольных башен, а еще высокий вал, устроенный так, что к стене нельзя подтащить стенобитные машины. Бухта Золотой Рог запирается кованой стальной цепью, которую невозможно разбить. К тому же Божественный басилевс держит постоянно в Константинополе тридцатитысячную армию. Но главное – нас защищает сам Бог. Он благоволит к моему народу и не допустит, чтобы город, заложенный блаженным Константином, стал добычей варваров.

– Княже, подавать четвертую перемену? – шепнул огнищанин Хельгеру, заставив князя вздрогнуть.

– Подавай. И романеи пусть принесут побольше…

Слуги вносили в гридницу лебедей и фазанов в оперении, ендовы с вином, огромные блюда с редкими восточными фруктами, но пирующих еда больше не интересовала – все ждали начала поединка между ромейским бойцом и новым дружинником Хельгера. Сам Давид между тем с завидным аппетитом поглощал тушеные оленьи потроха, заедая их пирогами. Изучающие взгляды дружинников и самого князя его, казалось, нисколько не смущали.

Когда в гридницу вошел ромейский боец, за столами сразу сделалось так тихо, что стал различим шум капель смолы, падавших с факелов на пол. Во-первых, чужеземный атлет оказался чернокожим. Среди ратников Хельгера были воины, уже видевшие африканцев во время набегов на византийские земли; для большинства русских дружинников человек с черной кожей был чем-то невиданным. Во-вторых, Феодор Маркел, телохранитель Софрония, был настоящим великаном. Сидевшие за столами воины были люди ражистые, могучие и в большинстве своем рослые, но только рыжий норманн Витгейр мог бы похвалиться таким же ростом – но не телосложением. Маркел был словно специально создан богами ради того, чтобы нагонять ужас. Торс византийца был грудой железных мускулов, увенчанной маленькой бритой головой со свирепым лицом, покрытым шрамами; ноги напоминали колонны, выкованные из черной бронзы. Маркел поклонился Хельгеру, потом послу и встал посреди гридницы, вызывающе глядя на дружинников и скрестив на своей необъятной груди ручищи с громадными кулаками.

– Вот мой боец, – сказал Софроний. – Если твой дружинник не струсил, то можно начать потеху.

– Я готов! – неожиданно для всех объявил Давид Таренаци, залпом осушил ковш с вином, вытер рот и бороду рукавом архалука и встал из-за стола.

– Что ты творишь? – не выдержал сидевший рядом с армянином Влад Вороня. – Не сдюжишь…

– Можешь поставить на него свою серебряную гривну, – сказал Давид. – Эй, я иду!

Армянский воин встал напротив византийца; он был на две головы ниже соперника, и по рядам дружинников прокатился вздох – не то сокрушенный, не то удивленный. Однако Давид быстро расстегнул и сбросил свой шелковый архалук, потом снял расшитую рубаху, обнажившись по пояс. И тут всем стало ясно, что легкой победы византийскому бойцу не видать. Армянский богатырь хоть и не выглядел так же внушительно, как Феодор Маркел, но сложение имел геркулесовское. Лишь посол Софроний презрительно фыркнул, бросив на Давида Таренаци короткий взгляд.

– Ставлю сто золотых солидов на своего бойца, князь, – сказал он Хельгеру. – А сколько поставишь ты?

– Столько же, – не колеблясь, сказал киевский князь.

– Благодарю тебя за веру твою, княже, – произнес армянин и поклонился Хельгеру.

Маркел между тем достал из мешочка на поясе пару длинных кожаных ремней и принялся неторопливо и тщательно обматывать ими свои ладони. Такие же ремни поднесли Давиду Таре-наци, но он покачал головой. Хельгер тихонько выругался; чужеземный воин вел себя неразумно. Ремни защищают кулаки бойца от случайных повреждений. В бою с таким чудовищем мелочей быть не может…

Чернокожий богатырь покончил с ремнями, еще раз поклонился, на этот раз только послу, и сказал по-гречески;

– Его убить или только покалечить?

– Убей его, – велел Софроний.

– Княже, – внезапно обратился к Хельгеру Давид Таренаци. – Что мне сделать с этим мужем? Просто расквасить ему физиономию или забить до смерти?

Ответом армянину был неудержимый хохот дружинников. Один Софроний не смеялся – он понял, что этот странный дружинник говорит не только по-латински и по-русски, но еще и по-гречески.

– Ты победи его, – сказал Хельгер, которого и забавляла и сердила бесшабашная отвага армянского воина. – А уж как ты это сделаешь, не моя забота! Начинайте, во имя богов!

Противники разошлись по углам прямоугольника, образованного пиршественными столами, и какое-то время стояли неподвижно, видимо, собираясь с духом. Византиец двинулся вперед первым. Выйдя в центр гридницы, он встал в боевую стойку – руки согнуты в локтях и подняты вверх до уровня плеч, корпус развернут боком к противнику, ноги широко расставлены. Давид осторожно двинулся ему навстречу, закрыв левой рукой лицо, а правую вытянув вперед. Все, затаив дыхание, следили за перемещениями бойцов.

Внезапно Маркел взревел и прыгнул вперед. Удар, направленный армянину в лицо, не достиг цели, но Таренаци попятился назад, уперся спиной в один из поддерживавших кровлю терема резных столбов. Лицо византийца растянулось в свирепой гримасе. Маркел пошел вперед, стремясь заключить противника в тесном углу на стыке двух столов. Но Давид оказался необыкновенно проворным – вывернувшись из-под убийственного удара, он выскочил за спину византийца и коротко и резко ударил Маркела по корпусу. Чернокожий боец вскрикнул, больше от неожиданности, чем от боли, развернулся лицом к противнику и пошел в атаку. Его удар левой рукой едва не угодил Таренаци в лицо. Отпрыгнув в сторону, армянин выпалил:

– Ва! Настоящий вол – тяжелый и глупый!

Маркел пружинящим шагом двинулся на противника; правый кулак византийца описал короткую дугу и задел плечо Таренаци. Со стороны это могло показаться легким прикосновением, но на самом деле удар был так силен, что Давид едва удержался на ногах. Он быстро перегруппировался, ушел из-под очередного удара и вновь оказался за спиной у черного богатыря. Тогда византиец применил прием, который много раз помогал ему с одной атаки выиграть поединок: отведя правый кулак к щеке, он опустил левую руку вниз, будто прикрывая корпус, а сам неожиданно нанес удар с разворота правой ногой. Таренаци показалось, будто его лягнула лошадь: удар пришелся в левую сторону груди, послышался хруст ребер. От боли потемнело в глазах. В последний миг Давид успел увернуться от убийственного удара в челюсть, нырнул византийцу под руку и сам ударил коротко и резко, целя противнику в лицо. Удар получился больше похожим на тычок, но Маркел покачнулся и попятился назад. Глаза у него будто подернулись пеленой. Несколько мгновений он стоял в растерянности, потом попробовал разбитую губу пальцами, выплюнул кровавую слюну и с рычанием пошел на армянина. Хитрый и коварный удар левой рукой Давид отразить не успел – кулак Маркела угодил не в голову, а в плечо, но этого было достаточно, чтобы дружинник Хельгера отлетел на несколько шагов и врезался в стол. С торжествующим воплем византиец бросился на соперника, пытаясь нанести ему удары ногами. Один из ударов попал в цель, и Таренаци отлетел к дверям в гридницу, однако с легкостью поднялся и встал в боевую стойку. Нос у него был разбит, кровь стекала по усам и бороде, но армянский воин выглядел вполне боеспособно.

– Иди сюда, валух греческий! – выпалил он. – Я тебе покажу, как мужчины дерутся!

Сказал – и сам пошел вперед. Меткий удар его левой руки пришелся по правому бицепсу византийца, а когда Маркел попытался провести ответную атаку левой рукой, Таренаци уклонился от него, обманул противника ложным выпадом в лицо и нанес удар в солнечное сплетение. Чернокожий богатырь захрипел, начал хватать ртом воздух, и тут же получил меткий удар в лицо, сломавший ему нос. Армянин отскочил назад, будто приглашая своего обескураженного противника атаковать. Маркел вытер льющую из носа кровь, перевел дыхание и с рычанием пошел вперед. Он обрушил на Таренаци настоящий ливень ударов, но все они почему-то не достигали цели: армянский воин с удивительным проворством уворачивался от них. А потом сам вдруг наддал снизу правой, да так, что византиец на какое-то время совершенно потерял ориентацию. За эти мгновения Давид наградил его несколькими точными ударами, один из которых рассек Маркелу левую бровь. Теперь на византийца и вовсе было страшно смотреть – весь залитый кровью, с перекошенным распухшим лицом, он напоминал адское чудовище, а не человека. Отчаявшись поразить противника ударом руки, Маркел начал атаковать ногами, прижимая верткого армянина к княжескому столу. Удары византийца колебали воздух не хуже крыльев мельницы, и многие из зрителей невольно втягивали головы в плечи, наблюдая за боем. Но Таренаци уже не боялся ромейского гиганта. Улучив момент, он ударил византийца в живот, а потом, не дав противнику опомниться, провел несколько точных ударов в голову. Оглушенный и потерявший ритм дыхания Маркел лишь бестолково размахивал руками в надежде достать врага – но не достал. Он еще успел увидеть, как Таренаци бросился вперед, и кулак армянина угодил ему прямо в ухо. Раздался громкий хруст, и Феодор Маркел беззвучно опрокинулся назад, с грохотом повалив лавку, стол и разбросав посуду и кушанья. Он еще попытался подняться, но сил больше не осталось, и византийский боец потерял сознание.