Текст книги "Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде"

А оставшиеся помахав вдогонку платочками стали продолжать строительство далее. Предполагалось сначала что атлетов разместят в Бахчисарае, так как хотя богатые люди селились в здешних плодородных землях весьма охотно, роскошных дворцов, по мнению Лизы, в Таврической губернии еще не существовало.

Тогда разумеется не было ни Воронцовского дворца, построенного для одноименного губернатора, у горы Ай-Петри, ни дворца Дюльбер в Мисхоре, сооруженного для великого князя, ни восхитительного «Ласточкиного гнезда» на мысе Ай-Тодор, ни Массандровского дворца для будущего царя-батюшки Александра III. Только Бахчисарай мог похвастаться Ханским Дворцом, называемом также Хан-Сарай, построенным тамошними падишахами из рода Гиреев.

Однако от Бахчисарая было бы далековато до горы Аю-Даг, так что решили строиться где-то в ее подножии, опираясь на деревеньки Ялту с Алуштой, бывшими впрочем не последними в местных уездах. Правда Лизу огорчало что даже и высоким гостям придется жить прямо в полевых условиях, и она все надеялась найти что-то поприличнее, но Зимний дворец конечно за полгода было никак не возвесть.

– У губернатора однако же недурен дом, – отметил граф Г. для справедливости.

– Да вы знаете из чего он выстроен? Вы б внутрь зайти поопасились, если б узнали!

– О качестве материалов я не могу судить, не будучи архитектором, но колонны на фронтоне и парадная зала были превосходны.

– Все из матерьялу коий в лабазах по три года под дырявой крышей гниет… нет, меня всерьез беспокоит вопрос о ворах-подрядчиках, ведь если не следить наши стадионы поднимутся не дальше фундамента!

Впрочем этого никак не следовало бояться, ибо хотя понаехавшие со всех концов Руси купчики пилили не столько бревна сколько государевы денюжки, стадионы, дворцы и живописные избушки росли обильно как грибы после дождя.

Платов каждую субботу объезжал все стройки, ругаясь что места маловато и не зря татары назвали одну здешнюю местность Тырнак, то есть ноготь – развернуться на нем широкой душе было негде, однако же благодаря природному мастерству тульских и прочих земель умельцев все будто бы умещалось и даже еще место оставалось, хотя и приходилось лепить постройки одна к другой.

Кое-какие земли пришлось выкупать у местных жителей, некоторые и у помещиков, причем те так непомерно дорожились, словно продавали настоящую вещь, а не заброшенный пустырь, пригодный разве что для козьего выпаса. Отчаянно торгуясь, экспедиционерам удалось несколько сбить цены, при этом Лесистратова как торговка на базаре кричала что она и копейки не прибавит. Однако же местные не теряли надежды что не все члены государева ай-лимпийского комитета столь стойки и с прочими удастся сговориться так чтоб всем было не обидно.

Словом коррупцию изобрели уже весьма давно и бороться с ней начали примерно тогда же, но ни военные ни штатские как ни старались, а обрубить все головы этой гидре так и не могли, чуть оторвешь одну башку – сразу вырастают новые и все требуют ассигнаций или хоть борзых щенков.

– Кругом жулики, воры и христопродавцы! – Гневалась Лиза на вечернем совещании в казачьей ставке Платова. – Запорю лично! И в Сибирь за казенный счет.

– А на кого сил не хватит, я помогу! – бухал Платов своим зычным голосом как колотушкой в медный таз.

Граф Г. попытался примирить их с грустной реальностью, указывая что ежели всех перепороть и пересажать то кто ж работать останется.

– Чай не в Голландии живем, тут травки не покуришь, удовлетворение купчика российского наступает лишь после некоторого опустошения государственной казны. Увы, мадам и месье, таковы особенности национального менталитета и с ними надобно считаться.

– Я со всеми с ними посчитаюсь! Шельмы всюду пролезли, такие-сякие, – гневался Платов, но уже скорее по инерции.

Графу Михайле стало неожиданно ясно что российский народ всегда жил по понятиям, но не разбойничьим а своим собственным народным понятиям, то есть жизненным правилам. Это было пожалуй что еще хуже, так как разбойниками были не все, но в народ как известно помимо собственно крестьян попадали и купцы, и мещане, и прочие низкого рода, от него следовало держаться подальше потому что если в народные массы вляпаешься – уже не отмоешься.

После обсуждения решено было покамест работать с теми людишками что есть но в дальнейшем при первой возможности народ поменять. Затем перешли к другим насущным вопросам ай-лимпийского зодчества, а там и ужин приспел.

После пошли большие споры – можно ли вырубать роскошные деревья, дубы и буки, радующие глаз, которые многие уже называли «священной природой Тавриды». Местные греки и татары забеспокоились за судьбу горных и якобы целебных источников, вместо которых пригнанные с равнинной части России мужички-строители стали рыть колодцы да вести водоводы. Магометане требовали не трогать фонтан в предместье Бахчисарая, где покоились их святые, караимы, крымчаки, все настаивали на своих правах на священные дубовые рощи, словом скучать не приходилось.

– И все лезут и лезут! – жаловалась Лесистратова, которой приходилось объяснять государеву ай-лимпийскую политику по пять раз на день. – Что им неймется?

– Они ж здесь живут! – пояснял Платов на известном примере соловья-разбойника, как бы входя в положение несчастных еще и еще раз.

Местные аборигены шибко гордились своей природой и всем пересказывали красивую горную легенду о том как все тут красиво, особенно если поглядеть с хребта, когда сидишь как горный орел на вершине Ай-Петри, и как жалко тех несчастных кому не повезло тут побывать. За горами, за долами море с небом обнималось, и все крымские люди свой край обожали и умирать вовсе не хотели. Испокон веков разные нации и культуры сосуществовали и вели тут совместное хозяйство, и честно говоря были не очень рады когда в таврическом лесу начал раздаваться топор дровосека и горы и долы стали покрываться ай-лимпийскими стадионами.

– Понаехали тут божьи луга портить, планы с гор снимать, сливки собирать! – ворчали аборигены, не желая очевидно полностью отдаться великому спортивному процессу. – Едет шайтан-арба, смотрит шайтан-труба, пилит шайтан-пила – не будет тут добра!

Нашлись конечно и активно протестующие, как христиане так и мусульмане, однако их протесты успешно отражались экспедиционерами, почти без помощи воинской команды. Платов отмахивался от делегаций старейшин нагайкой, граф Г. пространно объяснял необходимость внесения цивилизации в дикий азиатский край, зодчие говорили что их дело маленькое – к сроку поспеть. Таким образом цивилизация насаждалась вроде бы принудительно, но с другой стороны как бы добровольно, так как цивилизуемые понимали – назад дороги нет, а цивилизаторы чувствовали что ежели отпустить чуть вожжи то все рассыплется, но и перетягивать узду не надо.

Ай-лимпийские игрища, хоть и краткосрочные, требовали от мастеров больших усилий, так что Левша и его товарищи месяц, два, три сидели и далеко не отходя все молоточками потюкивали. Меж тем согласно высочайше утвержденному регламенту надо было ускорить процесс и утроить усилия, поэтому на благословенный полуостров стали прибывать иноземные архитекторы и наставники для атлетов, а также и первые спортсмены из далеких заморских стран – некоторых селили тут же в еще недостроенные избы, обещая что все вскорости будет сделано на диво.

– Вам же сказано – будет, значит будет… завтра! – поясняли наши чудо-труженики в ответ на все претензии и увещевания. – Вот ведь как с вами тяжело!

Иностранцы принимали эти высказывания за издевку или же черный русский юмор, особенно это подозревали англичане, хотя мы как всегда говорили от чистого сердца и то что думали.

– Пускай пока тут поживут, а то еще ждать их так не поспеют к сроку, кто ж тогда бегать да бороться у нас будет? – пояснила такую тактику мамзель Лесистратова.

– Вы б лучше подумали кто за нас бороться будет? Уже всех надо было набрать, а у нас как всегда – жизнь прошла, а ничего не сделано! – отметил граф Г. радея за государевы интересы.

– А что борцы? У меня на примете есть один – Ванька Полудубный, прямо бык, косая сажень в плечах, и шея в три обхвата… Любого заборет! – пояснила Лиза, проявив неожиданный интерес к стати богатырей.

– А мало будет – так можно для панкратиона и греческо-римских схваток кавказцев набрать. Чистые звери, зубами любого зарежут, как волк ягненка Тут их столько без дела болтается – хоть две роты сформируем! – подал идею Платов.

– Вот и правильно, направим их силы в нужное нам русло. И еще надо что-нибудь придумать…

Все стали придумывать, и на некоторое время воцарилось молчание. Каждый думал о своем, Лиза о девичьем, в частности о богатырях и их мускулатуре, граф Г. о том что Кавказу очень не хватало столь решительного и боевитого генерала как Ермолов, которого как раз собирался туда послать император, дабы принудить к миру и сожительству всех недоусмиренных, Платов же полагал что главное всех построить в ряды, а там уж и само пойдет, что борьба, что к примеру бег с препятствиями по горно-лесистой местности.

Однако мечтание и молчание затянулось несколько неприлично, и граф Г., от скуки ставший вспоминать крымскую природу – и кипарисы и горные сосны, а также древовидный можжевельник, дуб пушистый и даже лох серебристый, почувствовал что вот-вот задремлет. Надо было спасать положение, пока мозговой штурм не превратился окончательно в бабьи посиделки на завалинке, тем более опять в глаза лезла луна.

– Может соревнования по стрельбе? Кто собьет яблоко? – подал идею граф, вспоминая дворянские забавы.

– А это мысль! Можно мушкетеров, можно и лучников… Прекрасно дополнят наши кулачные бои и конные скачки на колесницах. Еще пускай мечут диски, копья, прыгают кто дальше приземлится… Или все вместе – с бегом и борьбой сие называют пентатлон, сиречь пятиборье, – одобрила Лесистратова.

– У нас многие лихо бегают, особливо с каторги, – поделился Платов. – А что до конных бегов, то тут не худо бы помимо античности вспомнить и наш российский опыт. И гипподромы для военных кавалеристов в Петербурге строили, и на Донском поле в Москве за призом графа Орлова пылили. И жокеями были наши, русские люди! Один Сорока Степан чего стоил – равных на верховом круге никого не было! Что ни круг то приз, что ни приз то и спасибо…

– Ну лошадей-то ему из Англии завезли, некто Смит. Кстати сейчас этих Смитов понаедет – не счесть сколько. Инженеры, зодчие, всякие атлеты да жокеи, – напомнила Лиза собравшимся.

Это преданье старины седой заставило экспедиционеров вспомнить историю создания знаменитой орловской породы рысаков, начавшейся с завоза графом Орловым в Россию арабского светлого жеребца Сметанки, за баснословные деньги купленного у турецкого султана. К сожалению Сметанка пал уже через год с небольшим, не выдержав российских грубых конюхов и сурового климата, но успел оставить потомство, от коего и пошла орловская порода. Завозились также лошади и из Дании с Англией и Голландией, все это скрещивалось и смешивалось, Хреновской завод трудился без остановки, покрывая кобыл. Сам государь удостоил его своего посещения, причем полтысячи кобылиц ржали и вставали на дыбы, радостно его приветствуя. Такого рода вещи очень нравились всем царям во все эпохи, и они тут же начинали раздавать брильянты и вольные грамоты.

– Надобно к иноземцам приставить курьера который на все языки учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтоб он сам англичанам мог показать нашу архитектурную работу и каковые у нас в Туле мастера есть, – заметил Платов, как известно смерть не любивший уступать иноземцам.

На том и порешили. Между тем вновь прибывшие инозестранные гости оказывались излишне любопытны и всем недовольны. Таможня им свое добро не давала а норовила и чужое, ими привезенное, отобрать, ружья ихние для стрелковых состязаний не пускали и желали за каждое стаможить чуть не всю его стоимость, да так словно оно золотое.

Шведы, немцы, англичане, примкнувшие к ним чухонцы не говоря о всяких лягушатниках с макаронниками – все ахали, видя лихой казачий патруль, или крестьянскую живописную таратайку, где кучер был борода да рукавицы и сидел черт знает на чем, или городового с необхватным животом, как будто это была прямо диковина и ничего подобного в целом свете нельзя было увидеть.

– Мы рады всем приехавшим, заходите, гости дорогие, будьте как дома, счастливы сделать знакомство! – Лиза привечала всех улыбкой и кланялась высокопоставленным особам.

– Будьте как дома, но не забывайте что вы в гостях! – прибавлял граф Михайло сквозь зубы дабы не раздражать компаньонку.

Для того чтобы успокоить местное население и навести хоть какой порядок была набрана целая армия добровольцев-волонтеров, которым денег вовсе не обещали а пояснили что помогать проведению ай-лимпийских игрищ – их первейший бесплатный долг. Для вящей заманухи Лесистратова даже придумала им особый девиз – «Жаркие летние ночи над нами – взвейтесь вы, соколы, в небо орлами!»

Обряженные в особую форменную одежду, состоявшую из сизо-синей шинели с желтыми как канарейка кантиками, граждане разных полов и сословий, недоучившиеся студенты, мещане, крестьяне, ранее шатавшиеся без дела меж двор, и даже некоторые поблагороднее должны были все время сопровождать иностранных гостей и пояснять им на иноземном языке где горы а где море, где стадионы а где кабаки. Новые баре были капризны и требовательны, все им было не так – то кушанье воняет, то тараканы слишком резвые, то рязанский акцент в немецкой фразе у волонтера не хорош, но традиционное русское радушие и гостеприимство конечно все побеждало, когда лаской, когда увещанием а иной раз даже и силой.

– Ни тпру ни ну, понимаешь ли, стоят и мечтают! – жаловались местные аборигены на непонятливость приезжих. – Ну тупые!

– Да, мне вон один попался – ни украсть ни посторожить, по англицки ни бельмеса не шпрехает, пачпорт у него не в порядке, с виду вроде мужик – а написано баба. Другой бы его конечно сразу за ухо да в околоток да я добрый паренек-то – всего за полтину простил, сам на месте от руки и переправил ему евонный секс куда надо.

– Вот это правильно, чай тоже люди – тоже ведь лопочут что-то по своему, без толмача и не разобрать, но конечно выгоду надо соблюдать, с миру-то по нитке – нам и рубашечка.

Многие жаловались что вся Таврическая губерния превратилась в огромную стройку, кругом только пилят и рубят, так что щепки во все стороны летят, и это мешает наслаждаться великолепными видами Севастополя и Бахчисарая. Одна романтичная француженка-лучница написала в письме, к счастью вовремя перехваченном цензурой, что олимпийским духом в здешних местах и не пахнет, а выросшая у подножия гор олимпийская деревня на самом деле есть город-призрак, и оттого ей весьма тоскливо и одиноко. Чувствительная Лесистратова, просматривавшая письмо по долгу службы, даже всплакнула перед тем как кинуть его в ящик «Для вечного хранения», и промокнула глаза батистовым платочком.

– Ах, господа, вы представить себе не можете как у нас тут много чувств и эмоций! – поясняла она ввечеру графу Михайле и Платову. – Это прямо-таки бурлящий котел страстей!

– Даже через край захлестывает – уже невмоготу. Еще ничего не начато, а уж недовольных полная кошелка, давеча жандармский полковник жаловался что беглых кругом пруд-пруди и к каждому жандарма не приставишь. Следует хоть на время ристалищ кой на кого набить колодки да отправить в Сибирь прохладиться или по крайности запереть в отдаленности, – возражал ей Платов.

– Ну это все проза, а надобно жить поэзией спортивных игр! – уверяла всех Лиза и служба продолжалась далее.

Корабли немецкие, турецкие, британские, испанские и прочих наций так и сновали туда-сюда – для их беспрепятственного прохода даже соорудили на мысе Тарханкут особый маяк белого инкерманского известняка в двадцать саженей вышиной. Седые капитаны набравшись рому, грогу и прочих горячительных напитков иногда промахивались мимо нужного фарватера, но конечно с таким маяком проплыть мимо стало невозможно. Джин и виски как в старом морском припеве звали их к родным берегам и кабакам.

Однако же в трезвом виде англичане проявили неподдельный интерес к сооруженным тульскими мастерами гипподромам и стадионам. Они даже заговорили что это настоящий остров сокровищ, только очень уж дикий и таинственный. Возведенное в ущелье без единого гвоздя стрельбище для мушкетеров и лучников с трибунами из кипариса для царственных особ привело их в такое восхищение что они назвали сие аж восьмым чудом света.

– Удивительно как в этом краю, до которого только добралась европейская цивилизация – лучшие сыны – уже можно видеть творения инженерной мысли, не уступающей западной, и даже без всякого участия инженеров вообще! – поражались они.

Но прочие чудеса их отчего-то не вдохновляли. В торговых рядах, разбитых местными купцами прямо возле ай-лимпийской деревни, иноземцев обсчитывали и обвешивали так что самим иногда совестно становилось, да удержаться не могли.

– А вы думали что в сказку попали? – поинтересовалась толстая торговка, ловко впарившая немцу безголосую крашеную скипидаром сосновую шарманку под видом органа из красного дерева, в ответ на прусские претензии. – Ауфидерзейн!

– Фрау, мадам, сеньора, – взывали к ее убившейся на льду осенью совести озабоченные иноземцы, но их наличные капиталы неумолимо уменьшались, а дорожные баулы безобразно распухали от сувениров.

Напрасно иноземцы пытались противоборствовать и уверяли что собранные в торговых рядах нарядные куклы, холсты, самовары, треухи, бубны, металлические черно-оранжевые кокарды, шинели и намалеванные картины с видами Крыма им вовсе не нужны и что не все они немцы чтоб с шарманками по дорогам шататься. Увлекшись и войдя в раж иностранные подданные накупали товару насколько хватало карманных денег, некоторые брали даже жеребцов и серебряные рукомойники, высшим шиком считалось втюхать голландцу голландский же холст, а французу – французское вино доселе совершенно неизвестной ему марки массандровского розлива. Иные приходили на ай-лимпийскую ярмарку купить тыквенных семок, а уходили как в романе с четверней лошадей, коляской и даже кучером, решительно не представляя куда их деть далее.

– Может их товарец выкупать незадорого, да и продавать потом на ярмарке, а то многие уже в свой ай-лимпийский ломбард швейцарские брегеты закладывают чтоб прокормиться? – вопрошала Лиза, но граф Г., не имевший никогда дела с ломбардами, которые до России еще официально не добрались, ничем не мог ей помочь в этом вопросе.

– Я уряднику скажу чтоб разогнал этих ростовщиков по углам да застрехам а то уж и казаки газыри закладывают! – Платов решал вопрос зря в корень.

Между тем расходы росли в астрономической прогрессии. Англичане за услуги никак не брали бумажных ассигнаций и признавали только презренный металл. Бочонки с золотом и серебром, привезенные экспедиторами, быстро убывали, причем Лиза была убеждена что еще и свои подворовывают, вот только схватить за руку не могла.

– Мусье Вольдемар уехал, но многие другие остались! Замечу кто крысятничает – лично придушу! – гневалась она, однако ни грозные стражи, ни сторожевые псы не помогали, и казалось что даже и у этих животных из-под ошейников блестят монеты.

Прилетевший из Нового Света на воздушном шаре американский инженер Сайрес Смит остался так недоволен предложенной ему для проживания избой на курьих ножках (из нее выгнали местную бабу-ягу) что мигом соорудил себе в Аврориной скале мыса Ай-Тодор целый гранитный дворец, вроде ласточкиного гнезда, расширив пещеры взрывами пироксилина и быстро устроив там водопровод, собственный свечной заводик и даже крольчатник, для снабжения себя и спутников экологически чистой пищей.

– Работать, негры! – орал он на своих людей, некоторые из которых действительно были американцами африканского происхождения, а прочие хоть и являлись белыми но пахали как негры на плантации. Этот Смит правда был северянином но почему-то командовал рабами не хуже любого южанина-плантатора и грозно потрясал новейшим шестизарядным кремниевым револьвером Коллиера для острастки.

Все излишки производства продавались на базаре в деревушке Ялте, причем мистер Смит упирал на высокое качество товара на основе новейших американских технологий, чем вызвал зависть и уважение даже местных торгашей, не ожидавших что их кто-нибудь сумеет переплюнуть.

– Респект энд уважуха! – говорили они американцам, видя что за пакетик морской капусты с сушеной крольчатиной и ай-лимпийской символикой в виде оливковой ветви мира и разных зверюшек требуют деньгу сколько стоит пара овец. Символику эту придумали члены экспедиции, которая теперь стала гордо именоваться ай-Лимпийским комитетом. Это прибавило конторе солидности и заставило всех местных чиновников признать превосходство приехавших столичных не только в титулах и званиях но и в важности для имперских прожектов.

Надо отметить, что чиновничество и бюрократия была разумеется врагом России во все времена, и любая инициатива сверху, поначалу вроде бы вполне разумная, вязла как в болоте в море бумажной волокиты. Собственно графу Г. как потомственному аристократу казалось совершенно излишним вводить все эти названия вроде комитета или же комиссии, назначать председателя и секретарей, он опасался что чего доброго его заставят ходить в присутствие и у него даже появится начальник. Перспектива эта казалась просто ужасающей. Платов тоже терпеть не мог крючкотворов во всех видах, потому что у него руки так и чесались пришпилить их к стене вместо крючков.

– С одной стороны – высокие олимпийские идеалы, а с другой – все эти кувшинные рыла, вдумайтесь, господа! – увещевал Михайло собравшихся, не желая менять свой графский герб на чернильницу.

– Чтоб я да вместо седла на канцелярском стуле штаны с лампасами протирал? Не бывать этому! – сурово отнекивался и казак Платов.

Но Лесистратова как-то очень просто объяснила им что разумная организация необходима, а никакой излишней забюрокраченности не будет – она сама за этим проследит.

– Я вам буду добрая начальница, очень добрая! Ежели все делать по-моему, так из меня веревки можно вить! Да, да.

Ну а без символов и девизов комитет конечно не мог существовать. Сначала ай-лимпийским символом хотели избрать местного муфлона – дикого горного барана, которого лоббировал Платов, утверждая что в ем и шерсть и мясо – все есть что надо казаку, и папахи очень хорошие выйдут. Лизе Лесистратовой больше нравились дельфины, которые так любили плавать вокруг нее во время морских купаний, и некоторых она даже называла по именам греческих богов – Ясон, Тесей, Аполлон и тому подобными. Граф Г., будучи утонченной натурой, желал видеть символом ристалищ благородного быстроногого оленя. Словом было все как в недавно опубликованной басне стихоплета Ивана Крылова про лебедя, рака и щуку, которые все тянули в разные стороны, кто в небеса кто в воду, и согласья в товарищах не наблюдалось. Голоса их уже начали срываться на крик, а воз оставался все там же.

– Дельфины животные вовсе бесполезные и к службе не годные! Их дрессировать все равно что поросенка стричь – визгу много, шерсти никакой! – аргументировал Платов свою позицию, а вернее оппозицию Лизе с графом.

– А нам надобно не овец разводить, а стремиться к красоте и грации. Да кроме того настоящие и не нужны – нарядим ряженых, пусть бегают, хвостами машут. А ваш муфлон-фуфлон – это моветон, – убеждала мамзель Лесистратова.

Наконец порешили дабы не ссориться избрать символами, сиречь талисманами, всех трех животных. Тут же Лесистратова предложила и олимпийскую хартию, в которой запрещалось использовать символы ай-Лимпиады без особого разрешения, выдаваемого за пристойную плату. Так Лиза надеялась пополнить опустевшую ай-лимпийскую казну.

– Ну вот, решили этот вопрос – можно и к следующему переходить, у нас тут настоящее делопроизводство, – прощебетала она.

Граф Г. подумал что пожалуй жизнь постепенно налаживается, и в отчаяние впадать преждевременно. Платов закурил трубочку и задымил как полковой костер на ветру, остальные устроились на наветренной стороне, протирая слезящиеся от ароматного табака глаза, и обсуждение продолжилось.

Стали размышлять и над тем как открывать олимпийские ристания. Казак Платов, всегда высказывавшийся коротко но смачно, предложил пение казачьего хора в бурках и папахах, а также скачки с рубкой шашкой лозы и рассеканием нагайкой яблока. Граф Г. высказался за представление в стиле императорского балета, как в Большом театре в Санкт-Петербурге, дабы иноземцы знали что у нас в стране также проживают не только варвары. Лесистратова же, хоть и любившая балет и оперу, по здравом размышлении отдала предпочтение искусству в народном стиле, то есть балалаечникам, гуслярам да гармонистам, а также плясунам и русским тройкам.

– Представьте, господа – вечером или даже ночью выезжают расписные коляски, запряженные призовыми рысаками! Вы пальчике оближете, я вам ручаюсь! – уверяла Лиза.

– А потом казаки переходят в наступление по всему фронту! Ну можно еще тяжелую кавалерию пустить, улан и прочих гусаров, – добавлял казацкий атаман.

– И тут же опера с балетом! Постойте, а не получится ли у нас какая-то хреновина с морковиной? – сомневался граф Михайло.

– Ничего, можно варить все вместе, а вкус какой-нибудь верно выйдет, – довершала Лиза уже несколько в кулинарном ключе.

Постепенно все резоны были учтены и все ходы записаны, так что программа торжеств с административной точки зрения стала совершенно ясной и понятной. Всевозможные утеснения обывателей должны были смениться празднеством, поясняющим что не зря они страдали и терпели, причем некоторые так усердно терпели что даже переехавши в новые дома с немалой доплатой не прекращали жаловаться и гневить судьбу и начальство. Для этого следовало показать им что-то родное и знакомое но с постепенным переходом в далекие прекрасные выси дабы очаровать навсегда.

В конце концов действительно было принято соломоново решение – все объединить, дабы видели что наше российское искусство многолико и богато со всех сторон, откуда не взгляни. К прочим вторичным олимпийским признакам решили подумавши прибавить еще и особое знамя, то есть штандарт, а также и гимн.

Правда до олимпийских колец тогда не додумались, но штандартом будущих игр с подсказки Лизы избрали простое белое полотнище с голубем, несущим оливковую ветвь, гимном же ай-Лимпиады единогласно постановили сделать «Молитву русского народа» сочинителя Жуковского, которую граф Г. вычитал, листая на досуге в имении журнал «Сын Отечества».

Производство всех этих ай-лимпийских символов моментально поставили на поток, хотя конвейеров тогда еще не изобрели, и вскоре их уже можно было увидать повсюду – на бутылках, бочках, посуде, одежде, всевозможных сувенирах и побрякушках, и от каждого торговца полицейские требовали особую грамоту что деньги уплочены сполна. Сундуки в ай-лимпийской казне наконец-то стали пополняться, придумали также брать деньги и со зрителей спортивных игр, сколь будет возможно, продавая билеты как в партер, так и на галерку, а за отдельную плату даже в царскую ложу.

– Высокие гости должны сидеть высоко, а низкие – низко! – объявила Лесистратова план рассадки зрителей, в противуположность театру где галерка была выше и дешевле партера. – Царей в ложу, остальных в рожу!

– Ну может быть до этого не дойдет, мадемуазель Лиза? – вежливо спрашивал граф Г., надеясь на лучшее.

– Как перепьются – непременно дойдет! А запретить вином торговать на ристаниях мы никак не можем – от этого у нас основной доход, иначе разоримся, – поясняла Лиза хозяйственную составляющую предстоящих торжеств.

Меж тем атлеты уже вовсю тренировались, так что только пыль из-под ног и копыт летела. Строгий седой животастый немец-тренер загонял вусмерть всех молодых деревенских баб, которых набрали в команду бегуний, жалуясь на то что никто ничего не умеет.

– Царь знал что мне поручить – сборную. Сброд сволочи! Набирают сукиных дочерей, мужичек, еле бегут, – жаловался он пруссакам-собутыльникам во время обязательной по воскресеньям пивной посиделки. – Поперек себя толще, их горные тропы не выдерживают!

– Не отчаивайтесь, герр Пухлер, вы с них сгоните жирок, поскачут как горные козы! – утешали его собутыльники. – Пейте, камрад, вам сразу станет веселее.

Герр Пухлер охотно следовал совету приятелей, негодуя что русские атлеты слишком уж много кушают, а у них в Пруссии если бегунов и жалуют то только за реальные успехи а не за добрые намерения. Прочие шведы с французами тоже выходили из себя, стараясь заставить русаков трудиться, некоторые давили дисциплиной, вплоть до полного отлучения от баб и спиртного, другие наоборот рассчитывали на сознательность, до того не понимая отечественного менталитета что отпускали крепостных богатырей якобы на заработки, и им даже в голову не приходило что те шли пьянствовать.

– Это ж сборище алкоголиков, не только атлеты но и все русские учителя и спортивные наставники из кабаков не вылезают, а в атлетизме цепляются за седую старину и все дипломы, я уверен, купили на базаре! – гневался голландский тренер, накурившись самолучшей анашой так что дым аж из ушей валил.

Русские же наставники в спортивных методах предпочитали орать трехэтажным матом, не чураясь и телесных наказаний, особливо в отношении набранных в спортсмены крепостных, ну а уж подзатыльники так раздавались направо и налево. Сначала Лиза брезгливо затыкала уши, а потом рассудив что такую неприятность могут услышать и зрители во время ристаний придумала посадить особого человечка, который бы говорил то что у иноземцев называлось комментариями.

– Есть у меня тут один, с московской губернии, деревенский, губастенький, крикливенький. Никто его не перекричит! Он и будет все комментировать, – пояснила она прочим.

Взявшись за дело, губастый комментатор немедля обзавелся корабельной говорной трубой или же рупором – раструбом вроде трубного, который обыватели немедленно прозвали матюгальником, и начал давать разнообразные комментарии в стиле «народной газеты», особо обращая внимание на статность и выносливость бегуний. Лесистратова слушая его подумала что нечто подобное она уже наблюдала в каком-то французском борделе, в котором в молодости пребывала некоторое время по делам службы. Она решила ввести цензуру, учредив при комментаторе цензора который в опасные моменты мог бы что называется затыкать ему фонтан, то есть говорную трубу.

– Вот видите, и терпентин на что-нибудь полезен – и народ, ежели его научить, может хоть газету выпускать! – радовалась Лиза, хотя и понимала подводные камни сего предприятия.