Текст книги "Хмурое утро"

С утра было хмуро, сыро и холодно, хотя на календаре был июнь. Из открытого окна доносилась суетливая возня воробьев с чириканьем и хлопаньем крыльев: им было весело с приходом нового дня, и пора было начинать заниматься ежедневными проблемами и ежедневными хлопотами. «Заразы! – ворчал Ефим на эту неугомонную братию и ворочался на кровати с боку на бок. – С четырех утра спать не дают, и что им неймется, ведь рано ж еще». Воробьи ничего этого не слышали, а если бы и услышали, то все равно не смогли бы понять человеческую утреннюю муку с тяжелого похмелья. Впрочем, из-за похмелья, каждое утро для Ефима было хмурым.

«Алкоголизм… – вспомнил Ефим слова участкового врача. – И кто ее спрашивал? Ведь зашел в поликлинику в кои веки, и то потому, что в магазин смысла идти не было: пенсия кончилась, а до следующей ждать еще два дня. Хотел пожаловаться, что в боку болит, а тут на тебе – печень».

– А то будет еще хуже, – сказала врач.

«А так, вечно, что ли, жить буду? – подумал Ефим, но милой девушке, в белом халатике, перечить не стал. – Кто знает, может, еще придется обратиться».

Вообще-то, слово «алкоголизм», он слышал в свой адрес уже не раз, но каждый раз думал: «Ну, какой же алкоголизм? Вот с утра еще не принимал, а не ломает. Хочется? – Да! Но не ломает же. Вот Серега, этажом выше, как не примет, так весь трясется, и что сказать хочет – не разберешь. А выпьет – так сразу человеческий образ приобретает, и говорит складно, и даже умно».

Ефим, умом то, понимал, что пить каждый день нельзя. Зараза эта прихватила его не сразу – постепенно, и не заметил, как спился. В молодости мог поддержать компанию, но среди друзей и знакомых считался малопьющим, а кто-то считал его и вообще трезвенником.

Да, спился, и в этом он себе признавался, а почему так произошло? Кто ж теперь разберет? Вроде, поначалу, и Маша, жена, не против была: надо, мол, мужику расслабиться после работы, ведь работал он, по жизни, не инженером каким-нибудь, да не в костюмчике, а все физически, да в робе: грузчиком, рабочим на стройке, шофером – да, мало ли, все и не упомнишь. Так и втянулся Ефим, и сам не заметил. Заметила Маша, но поздно, и, в конце концов, подала на развод.

Познакомился он с Машей случайно, как это чаще всего и бывает, когда уж и думать о женитьбе перестал: по-мужицки он был силен, а вот детей иметь не мог – проверялся не раз. Думал взять с детьми и усыновить или удочерить ребенка, а то двух, но так и не повстречалась, что по душе, да с детьми.

А тут вдруг, когда уж и думать о семье Ефим перестал – Маша. Стоит себе такая тихая, да скромненькая на платформе, электричку ждет, да мороженное облизывает. И так потянуло Ефима прижаться, пригреться, успокоиться возле нее, что не стерпел он, подошел, заговорил, предложил проводить: ему, мол, до той же станции надобность. И пошло, закрутилось что-то между ними, обхватило их обоих какими-то нитями, и через два дня уж и пожениться решили. Боялся Ефим, что вскроется все о нем, да думал: «Ладно, хоть немного поживу, как человек».

Свадьбу сыграли скромно: родни у Ефима не было, да и у Маши только тетка, да дед, у которого и жила. А вскоре объявила Маша Ефиму, чтобы радовался: ребенка ждет. Ефим и не раздумывал – радовался. «Так подфартило, – думал он, – что и не гадал. Так пусть будет мой!» Назвали Петей. Петр Ефимович – звучит. Нежданным было счастье его мужицкое.

Больше по сыну тосковал Ефим после развода, а не по Маше. Так тосковал, что вскоре в больницу попал, в кардиологию – но обошлось. Самый радостный день у Ефима был, когда зарплату выдавали. «Значит сегодня алименты Маше, на Петю, перечислю», – уже с утра думал он. Да и прибавлял сверх того, сколько мог.

Жизнь Ефима только в сыне и была. Жил он теперь в другом городе. Писал письма Маше; она отвечала, подробно все, особенно о Пете, но просила самому Пете не писать: что надо, мол, она передаст сама. Ефим перечить не стал; они оба знали, что Петя не его родной

...

конец ознакомительного фрагмента