Текст книги "Багдадский вор. Посрамитель шайтана. Верните вора!"

Глава 27

Наличие всего одной таньга приятнее отсутствия тысячи динаров.

Арабская политэкономия

– Ты вор!

– Я – вор?!

– Вор и растратчик! Где мои деньги, мафиози?!

– Какие деньги? Клянусь Аллахом…

– Ты за одну ночь промотал всё моё состояние?!

– Наше состояние, почтеннейший…

– Ты за одну ночь промотал всё наше состояние?! Шайтан с ней, с твоей половиной, но как ты посмел покуситься на мою долю! Ты играл в карты, ходил в казино, поставил ва-банк на рулетку или спустил всё у игральных автоматов? А может, ты здесь оргию закатил на весь Багдад? Пригласил на мои законные таньга Таркана с балетом «Тодес», толпу гейш, путан и гурий (все в бикини и с коктейлями) и, всю ночь посасывая кальян, наслаждался танцем живота? Говори, проглот несчастный! – едва не задыхаясь от неуправляемой ярости, вопил Лев, сидя верхом на опрокинутом на гору починенной обуви Насреддине.

– Слушай, дорогой… а повтори, пожалуйста, как это я устроил себе такой праздник? Клянусь чалмой святого пророка Мухаммеда, это надо записать и обязательно повторить на днях!

– Ты будешь говорить или нет, транжира тюбетеистая?!

– Вах, я что, по-твоему, делаю? – утомлённо уточнил Ходжа, порываясь встать. Видимо, ему было неудобно лежать на старых чувяках прижатым в грудь коленом грозного Льва.

– Ты увиливаешь от ответа! – прорычал Оболенский. – Отвечать вопросом на вопрос – привилегия евреев, и ты меня на этом не купишь!

– О шайтан привередливый… Ну чего ты хочешь от сытого мусульманина?

– Полный и подробный отчёт о моих дивидендах, от вчерашнего вечера и до последнего таньга!

– Тогда слезь с меня ради Аллаха! И прекрати орать, сейчас соседи сбегутся…

– А пусть! Пусть весь базар знает, какой ты вор!

– Вай дод, кто бы говорил… – сдержанно пробурчал Насреддин, но всё-таки вылез и встал напротив друга, готовясь к недолгому, но кровопролитному разговору. Не в физическом смысле, конечно. Это я так, фигурально выражаюсь… Домулло усадил разгорячённого «прокурора», скрестил руки на груди и неторопливо пустился объяснять несведущему такие простые понятия, о которых на Востоке с малолетства знает любой ребёнок:

– Слушай внимательно, Лёва-джан, и не перебивай! Прибереги свой гнев до конца моего рассказа, иначе печень твоя увеличится в размерах, а кровь загустеет от горя, что очень вредно для здоровья. Мы взяли из шехметовской казны ровно пятьдесят шесть золотых динаров, по четырнадцать монет в каждом мешочке. Из них – тридцать роздано по нашим ближайшим соседям. Вай мэ, что ты делаешь такое удивлённое лицо?! Думаешь, люди вокруг совсем глупы и не знают, кто поселился у башмачника Ахмеда? Высокородный господин Шехмет пообещал сто таньга за твою голову… Да, возможно, нас и так бы не выдали, но шайтан не дремлет, зачем вводить мусульман в искушение?

– А я-то по простоте душевной думал, что ты, как народный герой, раздаёшь деньги даром…

– Конечно, даром, клянусь Аллахом! Это ведь они стали богаче на тридцать золотых, а не я. Ещё десять монет пришлось отдать стражникам… Да-да, тем самым, с которыми я спорил! Негодяи узнали меня по ослу и с ножом у горла требовали свою долю.

– Так ты заплатил шантажистам?! – вновь вскинулся Оболенский.

– Нет, нет, стражникам! – терпеливо пояснил Ходжа. – Они, конечно, грабители и разбойники, но не стоит клеймить людей словом, даже не упоминающимся в Коране… Будь к ним снисходителен.

– А если они придут снова?

– О, непременно придут, мой мудрый друг, и нам надо сделать всё, чтобы отбить у них охоту тянуть наши кровные таньга!

– Динары, – мрачно поправил Лев. – Из-за десяти таньга я бы и в затылке не почесал. Что дальше? Где остаток и каков наш дебет-кредит?..

– М-м… знаешь, честно говоря, остальные деньги я раздал.

– Это как?!

– Не знаю… – впервые потупился Насреддин. – Просто отдал, и всё. Там, за базаром, живёт вдова, у неё казнили сыновей… И ещё двое молодых ребят с отрубленными по локоть руками… Тут я виноват, Лёва-джан. Я отработаю, клянусь бородой пророка…

Какое-то время оба молчали, сдвинув брови и опустив глаза. Потом Оболенский чертыхнулся, снова налил себе холодного чаю и равнодушно бросил:

– Да ну их на фиг, эти деньги! Будем изображать кассу взаимопомощи для членов закрытого профсоюза «Жертвы репрессий и тирании». Сегодня же закажу у плотника резную вывеску и прибью над входом.

– Ахмед выручит за краденое не меньше десяти динаров, – виновато предположил Ходжа. – Если его не поймают, конечно…

– Храни Аллах! – перекрестился Лев.

– Храни Аллах, – автоматически поддержал домулло, едва не повторив тот же жест. – Но… я давно хотел тебя спросить… Лёвушка, только не сердись на меня, ладно?.. Так вот, позволь узнать мне, недостойному, а чего ты вообще добиваешься?

– Давай поконкретнее, – буркнул наш герой, хотя прекрасно понял суть вопроса. Просто до этого он не пытался ответить на него даже самому себе.

– Ты хочешь украсть у богачей всё золото и самому стать богатым? Когда у тебя будет большой дом, много красивых вещей, четыре жены, своя лавка или даже свои караваны – разве ты не бросишь воровство? И разве тебя как законопослушного мусульманина не будут возмущать другие воры, дерзнувшие посягнуть на твою собственность?.. Неужели ты не будешь требовать для них наказания по законам Шариата?

– Ходжа, погоди, дай хоть слово вставить…

– Э нет, дорогой Багдадский вор! Раньше ты задавал мне вопросы, а теперь я хочу понять помыслы твоего сердца. – Голос Ходжи Насреддина становился всё твёрже, и каждая фраза била без промаха, как удар эмирского ятагана. – Ты говоришь, что закажешь надпись и будешь помогать всем, кто пострадал от неправедного суда… Ты будешь красть и раздавать другим… Но к чему это приведёт? У людей вновь отнимут их деньги, или же они обленятся и будут пировать на твоей шее!

– Минуточку, это я прекрасно понимаю, но…

– Но кто сказал, что все наказанные пострадали безвинно?! Они украли! Пусть немного, пусть случайно, пусть один раз – но совершили грех! Суд эмира Багдада, несомненно, слишком жесток и кровав, но ведь он совершил благое дело, искоренив воровство! Разве не угодно это Аллаху?!

– Чёрт меня раздери, да я ещё никого всерьёз не тронул…

– Тогда что плохого тебе сделал наш эмир?! – заключительно красивым поворотом темы добил Ходжа. – Быть может, он всего лишь не угодил старому, выжившему из ума пьянице… Зло не искореняется злом! Хайям ибн Омар наверняка великий поэт, но он абсолютно ничего не смыслит в борьбе с властями. А ведь ты поднимаешь руку на человека, облечённого высшей властью! Что будет, если на его трон сядет другой эмир – ещё больший деспот, тиран и убийца?! Что, если твоя дурацкая игра в Багдадского вора ввергнет весь город в кровавую междуусобицу… Об этом ты хоть когда-нибудь думал?

Лев молчал, выдохшийся Насреддин тоже. Однозначных ответов не было – ни тогда, ни сейчас…

– Прости меня, мама, хорошего сына, твой сын не такой, как был вчера-а… – медленно пробормотал Оболенский, с совершенно пустым взглядом, отсутствующе барабаня пальцами по донышку перевёрнутой миски.

Домулло вздохнул и подвинулся поближе. Со второго раза он, уже почти не сбиваясь, тихо поддерживал Льва хорошим баритоном:

– Ме-еня засосала опасная трясина, и жизнь моя-я вечная игра!

Повторюсь ещё раз – однозначных ответов не было. Просто на каком-то этапе в них отпала необходимость. Двум таким разным героям расхотелось задавать вопросы. Настала пора действовать…

Глава 28

Я тебя во сне увидел —

Больше спать я не могу!

Восточная лирика

Я уже говорил, что в клинике снова стали пропадать вещи? Прошу прощения за столь резкие переходы от темы к теме, но всё это звенья одной цепи и лично мне представляются вполне заслуживающими внимания. Итак, первой бессознательно лежащего Оболенского обвинила нянечка. Поправляя сползающую подушку, она наткнулась на что-то твёрдое под наволочкой и выудила видеокассету (при просмотре в кабинете главврача признанную порнографической!). С какого бодуна замерший в коме человек прячет себе под голову порнофильмы – никто объяснить не мог. Как никто и не признался в том, что данная кассета является чьей-то собственностью… А ретивая старушка, захватившая ещё хрущёво-андроповские времена, махом объявила гражданина больного шпионом! По её версии, он лишь прикидывается «комиком» (это дословно, видимо, производное от слова «кома»), а на деле – как есть шпион! Ночью встаёт тайком, крадет всё, что плохо лежит, а на видеокассету небось записал оргию зав. хирургическим отделением и двух молоденьких медсестёр. Она сама их, конечно, на этом не ловила, но больше некому! Само собой разумеется, что весь этот бред всерьёз никто не воспринял. Однако сам факт столь подозрительного совпадения (имеется в виду повторное нахождение посторонних предметов в постели больного) заставил многих взглянуть на эту историю иными глазами. Кровать вновь проверили – и вновь обнаружили недавно похищенную мелочь. Так как сам факт комы являлся абсолютно бесспорным, Лев вроде бы имел предельно твёрдое алиби. Тем не менее руководство клиники приняло нестандартное решение: потратить бешеные деньги, но установить в палате камеру круглосуточного наблюдения. Вопрос медицинской этики отпал сам собой, всем было слишком интересно…

Ахмед заявился только к вечеру. Когда он, стонущий и бледный как смерть, протиснулся в лавку, оба друга едва не вздрогнули – бедный башмачник был практически гол, избит до синяков, а также лишён двух передних зубов сразу, в верхней и нижней челюстях. Говорить что-либо отказался напрочь, рухнул на обрезки кож и рыдал не переставая аж два часа подряд! Естественно, все предположили самое худшее… Хотя, видимо, всё-таки «самое худшее» башмачника миновало, ибо обе руки у него были на месте, а голова твёрдо сидела на жилистой шее. Пока Насреддин как-то успокаивал неудачливого торговца краденым, Оболенский, не сумев вытрясти из Ходжи последние деньги, вскочил на Рабиновича и пустился вскачь через базар. Вернулся вскоре с целым мешком всякого добра за плечами. Не размениваясь на мелочи, он по ходу верхового маршрута украл: кувшин вина, две пиалы, новый пояс, тюбетейку узбекскую, чёрную папаху, две горсти урюка, железный шкворень, половину сдобной лепёшки и не очень новый халат. Всё это Лев от души выложил перед настрадавшимся башмачником, и тот, после принятия наполненной до краев пиалы, сбивчиво и плача кое-как поведал сочувствующим свою печальную историю…

– Клянусь Аллахом, я был жестоко наказан за свою гордыню, и лукавый шайтан послал мне навстречу самое страшное испытание, коему только подвергается мужчина, – искушение вожделением.

– Женщина. Все беды от них… – чуть слышно прокомментировал Ходжа.

– Соболезную, – так же тихо кивнул Лев, – сам горел на бабах.

– Мне удалось найти не особо щепетильных караванщиков из кочевых арабских племен. Они охотно купили почти всё и дали хорошую цену. У меня на руках было целых двенадцать динаров… – всхлипывая, продолжал Ахмед. – Но я… о проклятая глупость и жадность! Я возжелал оставить себе парчовый пояс благородного господина Шехмета! Он так шёл к моему старому халату. Я только подумал, что вы не будете против, а тут мимо меня вдоль улицы проходит она…

– Она? – переспросил Оболенский.

– Ну не он же! Вах, ведь речь шла о женщине… – раздражённо напомнил домулло.

– Она была чудом из чудес, друзья мои! Её лицо, как и положено достойной мусульманке, чтящей законы ислама, было скрыто чадрой. Но стан, схожий с кипарисом!.. Но руки, нежнее озёрных лилий!.. Но маленькая ножка в парчовом узорчатом башмачке!.. Но индийский аромат её благовоний…

– И ты был к ней так близок, что уловил аромат? – не поверил Насреддин.

– Видимо, это были те ещё благовония! – сделав акцент на второй букве «о», подковырнул Лёвушка.

Ахмед укоризненно взглянул на одного и второго, дождался, пока им станет стыдно, и вновь вернулся к печальному рассказу:

– Наверняка прекрасная госпожа, пленившая моё сердце, шла с базара, где делала необходимые покупки. Я бы и не дерзнул преследовать её своим вниманием, но шедшая позади старуха приблизилась ко мне и шёпотом сказала: «Благовоспитанный муж, судя по твоему богатому поясу, ты человек, имеющий средства. Если тебе понравилась моя госпожа – смело следуй за нами, но держись поодаль. Я буду поручительницей твоего счастья, если ты будешь щедр к старой женщине». Мы долго шли, и вот наконец моя высокородная пэри вошла в один дом, а старуха поманила меня пальцем: «Есть ли у тебя золотой динар, чтобы я подкупила раба, сторожащего дверь? Не будь скуп, моя госпожа – богатая вдова, и если ты понравишься ей в постели, то всё вернёшь сторицей…»

– И ты дал ей монету?! О неразумное дитя…

– Ни фига себе дитя?! – искренне возмутился Лев. – Да он меня лет на восемь старше, лох великовозрастный!

– Я… я… решил, что из двенадцати динаров четыре уж точно мои, и отдал один. А эта старая карга, чтоб шайтан изъязвил её лживый язык чирьями, увидела все деньги и ласково повела меня внутрь дома. Мы прошли в богато убранную комнату, где старуха оставила меня, а вскоре туда пришла та, о ком «вздыхают в зависти цветы – им не дано подобной красоты…». Её лицо всё ещё было сокрыто от моих глаз, и села она напротив, и говорила со мной нежно, и угощала фруктами, и вскоре ушла, ибо не в силах была сдерживать страсть, пронзившую её, подобно дамасскому кинжалу!

– Ёлы-палы, вот так сама и сказала? Я фигею…

– Лёва-джан, не перебивай, очень поучительная история… – заступился за башмачника Насреддин, хотя оба уже отлично понимали, к чему идёт дело. Далее расписывать смысла нет, всё сводилось к банальному охмурению клиента. Старуха с девицей явно работали в паре. Убедив «вожделеющего мужа» в том, что цель близка, из него выудили ещё два динара на вино и покрывала, после чего отправили на омовение перед актом. Пока парень наскоро обливался ледяной водой из медного кумгана, бабуля успешно стырила все его вещи, включая завязанные в платочек динары. Ахмед узрел удирающих сообщниц через окошечко – они были уже на улице, благополучно скрываясь в толпе. Покуда бедняга искал, чем прикрыться, покуда выбежал из дому… Короче, ту девицу он так и не нашёл, но был жестоко поколочен купцом, чью жену он принял за беглянку и пытался заглянуть ей под чадру. Избитый, ограбленный, униженный, башмачник в конце концов сдался и побрёл домой, но у небольшой лавки цирюльника вдруг нос к носу столкнулся с той самой старухой! Первоначально он её едва не задушил… потом всё же овладел собой, дал старой ведьме возможность высказаться, и она не стала отпираться. Наоборот, призналась во всём и «честно» сказала, что её госпожа с деньгами прячется у цирюльника, и если «великодушный муж» пощадит их и не станет устраивать скандала, то она сию же минуту всё ему вынесет. Так как из лавки был всего один выход, лопоухий Ахмед позволил обманщице войти к цирюльнику. Через минуту оттуда выскочил главный мастер с двумя рослыми учениками, башмачника сгребли в охапку, занесли внутрь и, невзирая на вопли протеста, клещами удалили два совершенно здоровых зуба! Старушка исчезла бесследно… Как оказалось, она заплатила «за избавление своего безумного племянника от дикой зубной боли», а цирюльники в те времена осуществляли и функции стоматолога. Теперь представьте себе, в каком состоянии несчастный Ахмед добрался до своего дома… Не надо хихикать, это не смешно. На самом деле это был вызов! Вызов великому и неповторимому Багдадскому вору! Лев постарался сделать серьёзное лицо…

Глава 29

Две обиженные мыши бьют баки слону!

Хитовый аттракцион индийского цирка

Когда кое-как отпоенный вином, отревевшийся и выговорившийся башмачник наконец-то уснул, друзья сели за обсуждение планов военных действий. Или попросту – святого возмездия двум профессиональным преступницам неприкасаемо-слабого пола. Как оказалось, Ходжа Насреддин даже знал обеих. Конечно, не имел чести быть знакомым лично, но, так сказать, премного наслышан…

– Эту старую обманщицу зовут Далила-хитрица. Она известна всему Багдаду своими проделками, но мало кто знает её в лицо. У неё сотни обличий и тысячи уловок, она не стыдится надевать мужское платье и лжёт так же легко, как мы дышим. Её покойный муж разводил почтовых голубей для эмира, после его смерти старуха возжелала получить его должность и жалование. Но закон запрещает женщине самой добиваться встречи с эмиром, и она решила привлечь внимание всех, облечённых властью, обманывая самых уважаемых людей. Злобная ведьма сладкими речами околдовывала простодушных мусульман, и те отдавали ей свои одежды, золотые украшения, деньги, скот, даже дома!

– Бодрая бабулька… – уважительно признал Оболенский, в свете сегодняшних событий он не был расположен к шуткам и слушал очень внимательно, жалея лишь о невозможности законспектировать сведения о потенциальном противнике. – Слушай, а вот та, вторая, за которой, собственно, и побежал наш простофиля, она кто?

– Она её дочь.

– Значит, работают на семейном подряде…

– Это младшая дочь, её зовут Зейнаб-мошенница. Старшая давно замужем за уважаемым купцом и ведёт достойный образ жизни. А вот Зейнаб никто не хотел сватать, и она вбила себе в голову заполучить в мужья двоюродного племянника самого Шехмета. Юноша ещё молод, но уже имеет собственные казармы и отряд в двадцать молодцов, его имя – Али Каирская ртуть.

– Хм, не уверен, но вроде бы я слышал что-то подобное от дедушки Хайяма… Так что, этих аферисток никак не могут взять с поличным?

– О, избави тебя Аллах от такой наивности… Они обе уже добились своего: старуха получает жалование в тысячу динаров от самого эмира, а её дочь на следующей неделе входит третьей женой в дом шехметовского племянника.

– Не улавливаю железной логики: а зачем же тогда они так нагрели нашего Ахмеда?

– Да от скуки… – пожал плечами Насреддин. – Для них эти жалкие двенадцать динаров ничего не стоят, но зло и обман настолько завладели их сердцами, что они и дня не проживут, не обидев кого-нибудь в Багдаде. Люди жалуются, но увы…

– Блин, а куда же смотрит городская стража?

– Они не пойдут против будущих родственников племянника их начальства.

– А сам Шехмет?

– Он имеет свою долю с любой проделки бесстыдниц.

– А эмир?!

– За порядок в городе отвечает Шехмет, если он докладывает, что всё хорошо, – эмира это устраивает.

– Да-а, до чего, сволочи, страну довели… – привычно заворчал Лев, но призадумался. Как высококлассный вор, он не имел себе равных, но воровство и мошенничество – вещи несколько разные. Он уже слегка «боднул» высокородного господина Шехмета, а значит, даже при полном изобличении мамы и дочки рассчитывать на передачу обеих в руки закона не приходится. Любой суд пристрастно оправдает преступниц, а на скамью подсудимых посадят именно Льва с Ходжой. Но и оставлять безнаказанным такой наезд на их общего друга было бы просто не по-товарищески… Вывод напрашивался один: надо так насолить Далиле-хитрице, чтоб она на пару с Зейнаб-мошенницей с позором раз и навсегда покинула Багдад! Как это сделать? Толковых предложений не было, но Оболенскому почему-то казалось, что нечто подходящее по сюжету он уже где-то видел, читал, слышал… А вот где, не помнил абсолютно. Хотя оно и к лучшему – импровизация куда безопаснее, чем тысячу раз выверенный план!

Думаю, что данное повествование тоже стоит как-то озаглавить. Для моего друга это было первое по-настоящему серьёзное испытание, и впоследствии он всегда говорил, что его воровской талант получил признание именно с этой истории. Итак, попробуем, к примеру, вот такое название: «Сказ о Багдадском воре – Льве Оболенском, Далиле-хитрице, её дочери Зейнаб-мошеннице и женихе её Али Каирской ртути».

Меня, кстати, сразу заинтересовало столь оригинальное прозвище. Оказалось, что сам Али родом из Каира, где за свою ещё подростковую жизнь прославился грязными хулиганскими выходками. Однако, несмотря на многочисленные улики, успешно ускользал от наказания, подобно ртути. Отсюда и образовалась столь своеобразная кликуха… Я, собственно, упомянул о нём лишь потому, что в то памятное для Багдада утро именно он и послужил нашим героям первым козлом отпущения.

…Говорят, что племянник благородного главы городской стражи вставал поздно. Где-то часам к двенадцати дня он соизволил распахнуть сонные вежды и выглянуть в окно. Видите ли, шум, доносившийся с улицы, его и разбудил, а причина шума отнюдь не казалась тривиальной. Толпа народа плотно окружала двух потрёпанных судьбой дервишей, бродячих монахов, отдавших свои тела и души всемилостивейшему Аллаху. Один, высокий, как сосна, и грязный, как уличный кот, молча делал руками непонятные пассы. Второй, пониже ростом и с заметным брюшком, растолковывал эти жесты правоверным. Горожане то почтительно замолкали, слушая, то возбуждённо галдели на все голоса, яростно обсуждая услышанное.

– Кто эти уроды? – высокомерно поинтересовался Али Каирская ртуть. Чернокожий раб, подающий хозяину халат, склонился в подобострастном поклоне:

– Это святые люди из земель далекого Магриба. Аллах одарил их пророческим даром, и они предсказывают судьбу.

– В нашем городе хватает лжецов и глупцов. Прикажи им убираться, я не потерплю, чтобы под моими окнами торговали дешёвыми выдумками!

– Как будет угодно моему господину! – Раб давно знал, что с хозяином не стоит спорить даже в мелочах, но на этот раз почему-то позволил ма-аленькую вольность: – Только дервиши ни с кого не берут никакой платы. Они исполняют обет и несут в мир волю Аллаха.

– Неужели?

– Да отсохнет мой язык! Я смотрю на них уже больше часа, и за всё это время они не взяли даже самой мелкой монетки. И никому не отказали в ответе на самое сокровенное…

– Ах вот как? – Господин Али изобразил лёгкую заинтересованность, позволил рабу одеть себя и, жестом отпуская несчастного, повелел: – Спустись вниз и приведи этих святых людей сюда, я изволю говорить с ними. А потом иди в мои казармы и скажи, что я велел дать тебе двадцать пять палок по пяткам – за слишком болтливый язык.

– Да продлит Аллах годы моего мягкосердечного повелителя! – Раб постарался ретироваться поскорее, дабы не нарваться на лишние неприятности. Своё дело он сделал, честно заработав два динара. Теперь наступила очередь дервишей…