Текст книги "Чукотский вестерн"

Глава пятая
Рыженькая Мэри, или Долог путь до Магадана

Закрыл Ник мальчишке глаза, сел на подтаявший снег да и завыл протяжно – в унисон с сиреной базы.

Мальчишку-то – за что? Понятное дело, что большие дяди в свои игры играют: жильное золото, переносы во времени, войны предстоящие, плащи и кинжалы в ассортименте. Всё это понятно, до рвоты.

Но мальчишка-то – при чём здесь? Жил себе – не тужил, в институте учился, мечтал о дальних странствиях, на гитаре тренькал…

Суки вы все драные, ненасытные!

Курчавый в срочном порядке усилил охрану базы: два взвода солдатиков прибыло с Ливановым во главе, откуда-то даже парочка танков подтянулась. Прочесали солдаты всю округу, но никого не нашли, только следы нечёткие обнаружились в сосняке да на льду Ладоги, уже в отдалении от пансионата, – свежие колеи от мотонарт.

Опять ушёл, гадёныш, сделал своё дело чёрное и растворился в миражах…

Оперативно провели эвакуацию: буровой станок быстро разобрали, его составные части и отдельные детали сложили в специальные, заранее пронумерованные ящики, потом подошёл целый караван полуторок, загрузились всяким разным, что могло пригодиться в долгом путешествии.

Прибыли под надёжной охраной на окраину посёлка Сиверский, где находился военный аэродром.

– Даю вводную, – объяснил капитан. – Отсюда и полетим. Вообще, по первоначальному плану, мы должны были добираться до Владивостока на поезде. Дальше – судном до Магадана, там расположен наш оперативный штаб. Но после всех этих нападений и проколов решение изменено: дальше полетим – вдоль береговой линии Северо-Ледовитого океана. Ленинград – Архангельск – Нарьян-Мар – пара аэродромов военных – Магадан. Для конспирации. Может, и удастся сбить врага со следа. Нам Правительство выделило самолёты самые современные: те, приземистые, – это АНТ-4, а вот этот, длинный, – американского производства, «Флейстер». Приказываю всякие ненужные разговоры отставить. Через неделю вылетаем. Всем подобрать тёплую одежду, экипироваться в соответствии с климатическими условиями маршрута. Расписание лётное – кто на каком самолёте летит, – у старшего лейтенанта Ливанова. Извольте ознакомиться…

Нику именно на этом «Флейстере» и выпало лететь – вместе с Токаревым и тонной различного груза, включая буровые алмазные коронки.

Экипаж самолёта состоял из троих несуетливых мужиков – в компании со своеобразным юмором. У командира экипажа ещё имя такое смешное было – Маврикий. Где-то уже Ник его слышал. Напрягал память, напрягал – вспомнил, всё же: это же Маврикий Слепцов, из тех, кто челюскинцев с льдины спасал, герой Советского Союза. Солидно. Значит, наверху на «Азимут», действительно, возлагают большие надежды.

А, вот, Ротмистра жалко до слёз. Славный был парнишка. Как-то теперь без него? Кто романсы гусарские будет петь?

На замену Матвею прислали Гешку Банкина, недавнего выпускника Университета, из буровиков. Тоже абсолютно нормальный парень, может, и заменит в коллективе погибшего, пусть не сразу, со временем. Гешка умел говорить голосами известных людей, бесподобно хрюкал, выл по-волчьи, лихо выдавал красивейшие соловьиные трели, отлично знал английский язык и кучу анекдотов, связанных с англичанами и шотландцами.

Вылетели на четырёх самолётах: Ник с Токаревым, Бочкин с Сизым, Вырвиглаз с Банкиным, Курчавый – сам по себе, точнее, с собственной лысиной вдвоём.

Высоту постепенно набрали, заметно похолодало, воздух стал более разряженным, участилось дыхание. Терпимо, в общем, болтало только прилично, подташнивало, когда самолёт попадал в воздушные ямы.

Через пять часов приземлились где-то под Архангельском, в расположении секретной воинской части.

Передохнули, отогрелись, пообедали гречей с тушёнкой, на десерт – чай с блинами, заправили самолёты горючим, лопасти самолётных крыльев очистили ото льда.

Тут первая неприятность и подстерегла – забарахлил хвалёный американец, не заводится двигатель, хоть тресни. Кожух сняли, разобрали систему охлаждения, компрессором шланги разнообразные стали продувать.

– Ну что, командир? – поинтересовался Курчавый. – Сколько времени починка займёт?

– Я же не Господь Бог, – Маврикий криво усмехнулся, машинное масло с рук тряпицей стирая. – Так, только сынок его внебрачный, причём и не любимый вовсе. Двое, а то и трое суток тут провозимся…

На том и порешили: все остальные в Нарьян-Мар летят, где «Флейстер» и дожидаются.

Проводили товарищей, руками помахав – на удачу. Лётчики, вкупе с местными механиками, принялись за ремонт капризной техники, а Ник с Токаревым, чтобы не мешаться и глаза не мозолить, отправились в расположение части, на отдых.

Там, в сосновом бору, для поправки здоровья местных лётчиков и моряков, был расположен небольшой санаторий, пустовавший тогда – по причине «не сезона». Нормальное такое заведение, с настоящими спортзалом и бассейном. Заняли по одноместному номеру, гири потягали в спортзале, на турнике вволю повисели, от души поплескались в прохладном бассейне.

После этого расположились в столовой – чаи погонять перед камином.

Сели, стали гонять.

Тут Она и вошла…

Ник только мельком взглянул да и понял сразу – Она!

Бывает такая разновидность женской красоты, которая лучше всего характеризуется термином «милая». Вроде бы ничего особенного: рыжие кудряшки, вздёрнутый носик, веснушек – миллиона два, зеленые глаза – то задумчивые и печальные, то весёлые и озорные. Действительно – ничего особенного. Лет двадцать пять, может, двадцать семь. Невысокая, но стройная. Одета совсем неброско, скромно даже. Но некая элегантность чувствовалась, вернее, угадывалась.

Скарлетт О’Хара, одним словом, блин.

Дрогнуло у Ника сердце, забилось учащённо и неровно.

Бывает, господа, такое. Редко, но бывает.

Раз – и ты уже абсолютно ничего не осознаёшь, плывёшь в сиреневом тумане мечтаний призрачных….

Два – и собственное сердце тебе уже не принадлежит…

 
Заворожён, смущён, пронзён, отважен…
А может, просто напрасно – смешон…
Пусть это так. И я не спорю даже…
Тобою я навек заворожён…
Заворожён, порабощён, отважен…
 

Вошла, с зонтика капли дождевые одним резким движением отряхнула, улыбнулась – вежливо и насмешливо одновременно.

Токарев мгновенно вскочил с места, к прекрасной незнакомке обниматься кинулся.

– Мэри! – зачастил возбуждённо. – Сколько лет, сколько зим! Вы опять похорошели, просто отлично выглядите. Какими вы здесь судьбами? Рад видеть вас! Но пасаран!

Оказалось, что они с Токаревым давние знакомые, по Барселоне ещё. Год назад там плотно пересекались.

– Здравствуйте, Токарев, но пасаран, – девушка ответила по-русски, но с заметным акцентом. – Я детей испанских приехала навестить. Помните, вывозили их тогда, на пароходе? Вот, двадцать малышей в здешнем детском доме поселили, в Архангельске. Странно это, неправильно. Надо было климат им потеплее подобрать. Почему – Архангельск? Не знаете? У нас в Америке так бы не сделали. Отыскали бы что-нибудь – на Испанию похожее. Резкое изменение климата на здоровье детей может сказаться. Обязательно товарищу Крупской буду жаловаться…. А где же ваш друг? Кузнецов, кажется?

– Убили его совсем недавно, – помрачнел Токарев. – Так уж получилось. Погиб как настоящий герой, в бою с неприятелем.

Мэри тут же его за руку схватила, другой рукой погладила по щеке.

– Ах, как жаль! – промолвила искренне. – Как жаль. Молодой же совсем был. Сочувствую вам. Примите мои соболезнования…

Познакомил Токарев Ника с этой американкой симпатичной, зеленоглазой. Ник всегда с девушками уверенно себя чувствовал, а тут засмущался, начал заикаться. Судя по тому, как щекам стало горячо, даже покраснел. Вот же, позорище! Подумаешь – американка…

– Вы очень смешной, мистер Ник, – Мэри ещё дров в костёр подбросила. – Нездешний совсем, очень странный. Словно из другого мира.

Вот то-то и оно, что из другого. И с ухаживаниями ничего путного не получалось, так только – смех один…

Ещё через час-другой и доблестные лётчики пожаловали. Тут уж шансы Ника, и до того невысокие, стали просто мизерными. Куда ему с лётчиками полярными тягаться, с героями народными, общепризнанными?

Один только Маврикий Слепцов чего стоил: имя редкое, грива волос шикарная – чёрная, с благородной проседью, кончики усов вверх задорно торчат, вылитый Эркюль Пуаро из телевизионного сериала. Только моложе и импозантней: ростом под два метра, в плечах сажень косая.

А как анекдоты травит, мерзавец, заслушаешься.

Потом и гитарка появилась, выяснилось, что Маврикий и романсы петь мастак, любовные все насквозь, обольстительные. Каналья коварная!

Звонко смеётся Мэри, раскраснелась, нравится ей внимание мужское…

Вызвать бы Маврикия на честную дуэль, да нельзя. Видите ли, у них задание секретное, важности повышенной. Сам товарищ Сталин в курсе. Эх, блин горелый!

Совсем уже собрался Ник на боковую отправиться. Чего душу-то бередить понапрасну?

Поднялся из-за стола, приготовился слова вежливые произнести и откланяться.

Опередила его американка глазастая.

– Куда это вы, мистер Ник? Устали, спать хотите? Рано ещё, честное слово. Вы на гитаре играете? Тогда спойте, прошу! Можете даже в мою честь, я разрешаю.

И смотрит невинно так, с надеждой во взоре…

Нет, не знает мартышечье коварство границ! Женское – в смысле…

Взял у Маврикия гитару, подумал чуток да и исполнил:

– Мэри. Это твоя первая потеря. Мэри, горько плачет Мэри…. На дворе – гитары и вино. И ребята ждут тебя давно…

Изменилась вся картинка мгновенно и кардинально: вот, ещё две минуты назад Ник в аутсайдерах беспросветных числился, а теперь – фаворит безусловный.

Так на него американка посмотрела, будто настигла её стрела Амура. Метко так настигла, прямо в сердечко зарубежное. Маврикий тут же загрустил, поражение своё осознав. Даже кончики его шикарных усов вниз опустились.

– Слушайте, мистер Ник, – неожиданно предложила Мэри. – Давайте прогуляемся с вами. Только вы и я. Романтическая русская ночь. Ранняя весна. Только вы, я и весна. Какая хорошая компания… Пойдёмте?

Пошли, конечно. Ночь, и правда, выдалась волшебной: звёзды высыпали стаей бесконечной, птички в ветвях чирикали, белки, громко цокая, с дерева на дерево перескакивали, флиртуя напропалую…

Весна!

Болтали о том, о сём, будто сто лет уже знакомы.

По загадочному ночному лесу прошлись; устав, вернулись обратно, расположились на просторной террасе. Ник из санатория кресло-качалку приволок, лампу керосиновую, тёплый плед.

– Ник, принесите из буфета фрукты, – попросила Мери. – Там настоящие персики были, я видела. Виноград – тоже хорошо…

Персиков и винограда уже не было, – лётчики оголодавшие постарались.

Только две груши нашлись – большие, немного даже переспелые. А у Мэри, чисто случайно, конечно, обнаружилась и плоская бутылка с шотландским виски.

Глоток ароматного виски под слегка переспелую грушу, что может быть изысканней – весенней ночью, полной неясных предчувствий и призрачных ожиданий?

Романтика полная, вовсе без изъянов.

Чтобы усилить произведённое впечатление, Ник даже на хитрость пошёл: прочёл наизусть рассказ О. Генри «Дары Волхвов», не написанный ещё автором рассказ.

– Ах, Ник, – прошептала Мэри. – Какой же вы милый!

Глаза девушки мерцали – призывно и загадочно, голова Ника предательски кружилась, как в далёкой юности, много, много лет тому вперёд…

Стихи, опять стихи, потом, как и полагается, – «её горячие мягкие губы – на его твёрдых, потрескавшихся губах».

Давно уже Ник так не целовался, до полного исступления.

Дальше поцелуев дело, впрочем, не продвинулось. В решающий момент Мэри резко отодвинулась, даже оттолкнула, дрожащим голосом попросила проводить. Довёл её Ник до дверей комнаты, поцеловал ещё один раз, на этом и всё.

Вернее, это потом выяснилось, что всё.

А тогда подумалось: «Завтра, может, и дальше продвинемся…»

Напрасно подумалось, сглазил, наверно.

К обеду выяснилось, что самолёт уже починен полностью, взлетать пора.

Собрались в спешке, загрузились.

Уже перед самым отлётом подошла Мэри. Стояла около самолётной лесенки, в сторону потерянно смотрела, стройной ножкой, обутой в элегантный кожаный сапожок, задумчиво пинала мелкие камушки.

– Вот и всё, – прошептала чуть слышно. – Прощай, Ник, герой не моего романа. Прощай, дарлинг…

Смахнув с глаз слезинку, протянула небольшой узелок.

– Там, – объяснила, – бутылка виски. Настоящее, американское. Печенье, джем. Так – на добрую память. Может, и встретимся когда.

Поцеловались, прощаясь, никого уже не стесняясь. Узелок тот Ник в свой рюкзак запихал, рюкзак забросил к остальным вещам, в хвостовую часть. Разбежался самолёт, взлетел, крыльями помахал, словно прощаясь с кем-то навсегда…

Минут семь как оторвались от взлётной полосы, всего только и прошло.

В хвосте самолёта, вдруг, раздался негромкий хлопок, полыхнуло ярко, всю кабину заволокло жёлтым вонючим дымом, «Флейстер» тут же сорвался в глубокий штопор.

Как Маврикий из того штопора самолёт сумел вывести? Не иначе, действительно, – внебрачный сын Господа Бога…

Повезло ещё, что это произошло над руслом Северной Двины. Лёд еще крепкий держался, да и торосов в том месте почти не было. Колёса, конечно, тут же обломились, на брюхе проползли метров сто, помотало знатно, синяков на всех не одна сотня наберётся. Но ничего, пронесло. Выскочили быстро из самолёта, снегом пожар мгновенно забросали.

– Чудеса в решете, – хмуро процедил Маврикий. – Как же это мы без хвоста сесть умудрились?

Действительно, нет хвоста, будто срезало напрочь – бритвой гигантской.

Бритвой срезало? Или же – взрывом?

Токарев залез в хвостовое отделение, долго там шурудил, искал чего-то.

Вылез весь злой из себя, хмурый.

– Похоже на то, – шепнул Нику на ухо, – что это рванул твой рюкзачок. Вернее, тот узелок, что тебе презентовала добрая и милая девушка Мэри.

– Не может того быть! – Ник схватил за грудки Токарева.

– Ещё как может, – тот ему ответил, даже не пытаясь сопротивляться. – Насмотрелся я всякого в этой внешней разведке. Не то ещё бывало, похлеще. Судя по запаху, это новая американская взрывчатка и есть: капсюль булавкой прокалывается, оно ровно через полчаса и взрывается. Ну, и нервы у нашей Мэри, стальные канаты просто. А задержись самолёт с вылетом минут на десять?

«Мать его!», – тоскливо так Нику подумалось. – «И тут то же самое, дерьмо одно сплошное. И засады с запутками – на каждом шагу…»

Никак не мог Ник с мыслью смириться, что эта славная девушка, зеленоглазая, смешливая, умеющая так волшебно целоваться, – обычная шпионка и пошлая диверсантка.

И вовсе не Скарлетт О’Хара, а наоборот – Миледи, перекрашенная только…

Хорошо ещё, что на аэродроме нашлись мотосани, за пару суток груз обратно вывезли, практически и не пострадало ничего, главное, что коронки алмазные уцелели.

«Флейстер», правда, бросить пришлось, весна наступала уже вовсю, лёд вокруг самолёта трещинами покрылся, того гляди – начнётся ледоход.

А Мэри пропала. Искали везде, никаких следов не обнаружили. Было непонятно, откуда она вообще в Архангельске появилась – не было никогда в местных детских домах детей, вывезенных из Испании в 1937 году.

Как попала на территорию секретного аэродрома? Почему её никто не задержал?

Доложил Токарев по телефону в Москву обо всём случившемся, там пообещали разобраться. А ещё пообещали головы всем оторвать, с ближайшей оказией.

– Нам-то что, – ударился Токарев в философию. – Улетим скоро, ищи ветра в поле. А, вот, у вояк местных теперь неприятностей будет – выше крыши этого санатория. И звёзды с погон полетят – светлым роем, и рук рабочих на Беломорско-Балтийском канале, непременно, прибавится. И поделом, уважаемые: высокие должности, они и мере ответственности надлежаще должны соответствовать. Как же иначе?

Потом прилетел самолёт из Нарьян-Мара, продолжили маршрут.

Красивый вид из иллюминатора открывался: внизу – бело-серая равнина, изрезанная тысячами рек и ручьёв, и миллионы, или даже миллиарды, больших, маленьких и вовсе крошечных озёр.

Ничего сверхординарного больше не происходило, так, сущие мелочи. Поморозились немного при последующих перелётах, на одном из военных аэродромов на две недели из-за пурги задержались, даже поголодать пришлось. Но всё же уложились в намеченный график, пятнадцатого мая уже в Магадане приземлялись.

Сделали самолёты широкий круг над Магаданом, со стороны моря. Недавно взошло солнце, в иллюминаторах загадочно мерцала знаменитая Нагайская бухта, с противоположной стороны хорошо просматривались порт и город.

Красота!

Только хищная такая, недобрая красота.

Опасности и новые жертвы сулящая…

Глава шестая
Магаданские страшилки

Приземлились, с Божьей помощью. Двое суток с небольшим провели на территории аэродрома: отъедались, отсыпались, обмороженные пальцы на руках-ногах в ванночках специальных холили, ублажали мазями пахучими.

На третьи сутки, по утру, всем выдали энкавэдэшную форму, удостоверения, оружие табельное, вещмешки с недельным сухим пайком. И, уже отдельно, значки крупные, приметные: профиль товарища Сталина, а чуть ниже – буковки золотые: «НКВД».

Капитан Курчавый, построив всех, проинструктировал:

– Даю вводную. Эти значки – наш опознавательный знак. Директивы сверху уже спущены: теперь до конца операции все местные начальники, включая армейских и флотских, обязаны нам оказывать всеобъемлющую помощь. Ясно? Значки на гимнастёрках закрепить аккуратно, чтобы прямо над сердцем получилось. Сейчас следуем в оперативный штаб – знакомиться с текущей обстановкой. Потом совещаемся, определяемся, решения принимаем, заселяемся в наше общежитие. По одному в город не отлучаться, общую дисциплину не нарушать. К нарушителям лично буду принимать самые жёсткие меры, – недвусмысленно по своей кобуре ладонью похлопал. – Вопросы?

Какие ещё вопросы могут быть, когда объясняют так доходчиво?

Сам капитан в эмку уселся, с собой Ника пригласил, Бочкина. Остальные расположились в кузове полуторки, под натянутым брезентовым тентом.

Полтора часа ехали от аэродрома: дорога дрянь полная, лужи сплошные, ямы и выбоины. Вдоль дороги – осиновое мелколесье, высокие кусты голубики, каменистые осыпи, безлюдье.

Наконец, за стеклом замелькали тёмные длинные бараки, покосившиеся избушки, накаты землянок.

Это что – и есть Магадан?

– Это так, пригород только, – заметив недоумение Ника, пояснил Курчавый. – Вот, в центр въедем – там и нормальные дома имеются, даже в несколько этажей.

В центр въехали, но Ник тут же перестал обращать внимание на архитектурные особенности города: попали в пробку, пришлось колонну заключённых пропускать, бесконечную такую колонну, следующую из порта.

Целый час мимо них шли люди. Измождённые лица – молодые и старые, интеллигентные и не очень. Солнечные лучи отражались от стёкол пенсне и от золотых фикс. Ватники и студенческие тужурки, потёртые бухгалтерские костюмы и военная форма без погон.

А в глазах проходящих – только смертельная усталость, граничащая с полным отупением.

– У-у, морды арестантские, – с ненавистью протянул Бочкин. – Заждались вас лагеря.

Курчавый же его поправил:

– Лагеря, они всех заждались. Всех, кто задач, поставленных партией, решить не может. Так что, уважаемый Ерофей, вы не злорадствуйте понапрасну. Судьба – она как угодно может повернуться. Смотрите вот, примеряйте на себя жизненные варианты. Глядишь, и работать потом будете с удвоенной энергией. Диалектика, мон шер…

Замолчал Бочкин и всю оставшуюся дорогу дулся.

Конечный путь маршрута был спрятан за высоченным забором. Солидный такой забор, из новеньких досок. И это при том, что пиломатериалы тогда в Магадан, в основном, морем завозились.

«Это у них тутправила игры такие, – решил про себя Ник. – Чем дело секретней, тем заборы выше быть должны. С одной стороны – логика железная. С другой – и вражеским агентам легче искать секретные объекты. Диалектика, мон шер».

Но умничать не стал. Пока – по крайней мере. Вот, когда назначат начальником каким-нибудь, тогда-то – ужо. Поговорим ещё про настоящую конспирацию…

За забором располагался (опять-таки для Ника уже абсолютно угадываемо и привычно), двухэтажный кирпичный дом, пара вышек с часовыми, несколько бараков обычных, непрезентабельных.

За массивными дверями обнаружилась «вертушка» металлическая, два автоматчика по бокам застыли напряжённо, скорчив лица в недоверчивые гримасы. Документы долго у всех проверяли, но, не найдя ничего подозрительного, пропустили.

Милая девушка в военной форме с сержантскими «кубиками» на краповых петлицах, улыбаясь строго и недоступно, всю компанию на второй этаж сопроводила, распахнула нужную дверь, вежливо пригласила войти.

Нику сразу стало понятно, что в чисто рабочем помещении оказался: столы, заваленные геологическими картами, стеллажи с образцами горных пород, беспорядок насквозь деловой, даже портрета Сталина нигде не наблюдалось, что говорило о многом.

За крайним столом двое сидели, каким-то спором увлечённые: один в форме, явный хохол, с майорскими «ромбами» на петлицах, другой в штатском – матросские брюки клёш, косоворотка, белёсый и неприметный из себя.

Увидали хохол с белёсым вошедших, тут же закончили свой спор, с мест вскочили проворно, заулыбались.

Даже локальные дружеские объятия начались: майор Курчавого за руку трясёт, «косоворотка» с Вырвиглазом похлопывают друг друга по плечам.

– Товарищи, – известил Курчавый через минуту. – Прошу знакомиться. Это майор Петренко, здешний представитель нашего Комиссариата по направлению «Азимут». Мы с ним ещё в Западной Сибири работали вместе. А это, – показал рукой на «косоворотку», – товарищ Маркус Эйвэ, отвечает за геологическую часть нашего проекта. Природный эстонец, но по-русски лучше многих из здесь присутствующих говорит. Полиглот и настоящий интеллектуал.

– Мой ученик! – уточнил Вырвиглаз, улыбаясь широко и радостно.

После ответного представления новоприбывших Петренко тут же перешёл к делу: карты на стене развесил, указку в руки взял, дождался, пока все вокруг рассядутся, прокашлялся хорошенько:

– Итак, товарищи, сейчас мы работаем на трёх объектах. Первый – вот здесь, южнее Певека, недалеко от впадения реки Паляваам в Чаунскую губу. Всем видно? Второй – недалеко от впадения реки Белой в реку Анадырь. Вот здесь. И третий – в устье ручья Холодный, впадающего в Берингово море, немного южнее мыса Наварин. Все участки выбраны на основании тщательного анализа многих документов: отчётов царских ещё чиновников по скупке золота у диких старателей, материалов геологических экспедиций, различных легенд и преданий местных народностей, наконец, показаний задержанных, посещавших те места во время побегов из мест заключений. Очень широкий охват территории получился, что, с одной стороны, вселяет оптимизм, с другой, затрудняет координацию действия. Связь со всеми объектами осуществляется только по рации, на специально выделенной волне, вероятность перехвата переговоров – ничтожна мала. Имеем локальные успехи, локальные же неудачи. Об успехах вам доложит товарищ Эйвэ.

– Есть определённые успехи, есть, – спокойно подтвердил флегматичный эстонец. – На Холодном пока только рассыпное золото нашли, мелкофракционное. Перспективные россыпи, богатые. Только жильным золотом там и не пахнет. А вот на притоках Паляваама и Белой обнаружены очень даже недурственные самородки. Правда, неоднозначные, на мой взгляд. Некоторые образцы на тех стеллажах размещены, потом можно будет ознакомиться. Неоднородны эти самородки по химическому составу сопутствующих пород, по структуре плохо квалифицируются. Нужны дополнительные исследования, серьёзные буровые работы. А вот с этим проблемы возникли, – Эйвэ замялся, явно не зная, что говорить дальше.

– Так всегда и бывает, – криво усмехнулся Петренко. – Одним об успехах докладывать, другим – о неприятностях…. На участках в бассейнах рек Паляваам и Белая ещё по осени начали происходить инциденты. Есть трупы, один сумасшедший имеется, один подозреваемый. В результате буровые работы там сейчас не ведутся – по причинам полного разрушения одной буровой установки и отсутствия квалифицированных кадров на другом участке. Бьются только одиночные шурфы, канавы с помощью взрывов проходятся. А время-то уходит, необходимо активизироваться. А, товарищи?

Слушатели подбадривающе зашумели, согласно закивали головами.

– Конечно, необходимо, ясен пень, – подтвердил за всех Сизый.

Петренко протянул Курчавому несколько листов разнокалиберных бумаг и скромный бурый конверт:

– Вот, Пётр Петрович, там всё развёрнуто изложено. Плюс – конверт из Москвы, лично для вас.

Капитан отошёл в сторону, вскрыл конверт и погрузился в чтение, остальные разбрелись по комнате, разглядывая геологические карты, образцы самородного золота, пробирки с золотосодержащим песком.

– Товарищи! – уже минут через десять обратился ко всем Курчавый. – Попрошу подойти ко мне! Всем, всем! Обстоятельства изменились, и мы вынуждены немного пересмотреть предполагаемый ранее график мероприятий. Сейчас разделимся на три группы, каждая из которых будет в ближайшие двое суток работать автономно. Первая группа: Сизый, Иванов, Банкин. Иванов – старший. Задача – допрос подозреваемого и того, второго подследственного, с психическими отклонениями. Зинаида Ивановна проводит. Потом – изучение документов по объектам, всяких отчётов, легенд и сказок. Анализ первоочерёдности исследований. Выбор участка для переброса туда бурового станка. Документы в нашем ведомственном общежитии можете изучать, чтобы тут не отсвечивать. Вторая группа: Эйвэ и Вырвиглаз. Задача та же – выбор участка для ведения буровых работ, но на основании геологической науки. Все остальные входят в третью группу, которую возглавляю я лично. Задача будет сформулирована отдельно. Все вопросы отменяю. К выполнению поставленных задач приступить незамедлительно!

Зинаида Ивановна – та, с сержантскими «кубиками» и улыбкой строгой и неприступной – провела Ника с подчинёнными (в этой жизни Нику ещё старшим быть не доводилось, поэтому он ощущал некую гордость), в соседний барак, передала встретившему их пожилому лейтенанту бланк с приказом и тут же удалилась, ловко повернувшись через левое плечо.

– У-у, ты какая! – пробурчал ей вслед Сизый. – Прямо искры во все стороны летят…

– Это точно, – благодушно согласился лейтенант, уважительно косясь на Лёхин значок с профилем Вождя. – Такую ещё поискать надо, огонь-девка. Ладно, в соответствии с приказом, начнём с постояльца камеры номер один, с обычного постояльца, – уточнил зачем-то.

А Ник промолчал. Зинаида, конечно, девушка симпатичная: тоненькая такая, светленькая, но после истории с рыжей Мэри он ко всему женскому полу с недоверием относился.

Лейтенант их в кабинет проводил, расселись все трое за низеньким столом, как раз стульев хватило, по другую сторону стола – табурет колченогий.

Через минуту лейтенант подозреваемого ввёл – тщедушного мужичка средних лет, в хэбэшной тюремной робе. Сам у дверей насторожённо замер, доложив предварительно:

– Задержанный Сомов Николай, по кличке «Сом», доставлен! Подозревается в убийстве четырёх геологов, производивших буровые работы в бассейне реки Паляваам. Предположительная дата убийства – середина октября прошлого года. Вину свою полностью отрицает, заметает следы, рассказывает очевидные сказки. На контакт не идёт.

– Проходите, гражданин, присаживайтесь, – предложил Ник, стараясь говорить бесцветно и буднично, как начальнику, себя таковым осознающему, и положено. – Давайте побыстрей, уважаемый, у нас дел и без вас – невпроворот.

Мужичок, прошаркав по деревянному полу кабинета стоптанными ботинками без шнурков, осторожно присел на табурет, скованные наручниками руки пристроил на коленях.

– Где чалился, братишка? – тут же проявил себя Сизый. – Судя по перстням и татуировкам видимым, не простой ты чалдон, дядя. В законе, чай?

– Да и у вас, начальник, тоже руки непростые, заметные, – отпарировал Сомов. – Да и внешность лица – авторитетная.

– Отставить! – рявкнул Ник. – Зарубите, Сомов, у себя на носу: судьба ваша сейчас – только от меня зависит. Скажу расстрелять – через пять минут к стенке поставят. А могу и словечко доброе замолвить, просекаешь?

Сомов только плечами пожал:

– Оно, конечно, понятно. С расстрелом, то есть. А, вот, какие другие варианты имеются? И что для этих других вариантов я совершить должон? Поясните, будьте так добры, начальник.

– Варианты? – Ник демонстративно зевнул. – Только один вариант безальтернативный и существует. Мы на днях в те места думаем наведаться. Если с твоей помощью разберёмся однозначно, что там случилось, настоящих убийц найдём, то и тебе снисхождение будет. Не найдём – не обессудь, лично пристрелю, как пса блохастого. Так что думай, дружок. И требуется от тебя немного: расскажи всё, что знаешь, чётко, доходчиво, все мелочи вспомнив. А ещё – ощущения всякие. Понимаешь?

– Субъективные, например, или же на подсознательном уровне, – важно, голосом Иосифа Виссарионыча, пояснил Банкин, грозно хмуря свои густые брови.

– Вот, про это последнее, – Сомов посмотрел на Банкина с уважительным испугом, – ничего добавить не могу. А так, что же, слушайте. Только прошу – дайте до конца рассказать. А то тут некоторые, – чуть заметно кивнул головой в сторону стоящего позади него лейтенанта, – сразу кулаками в морду лезут, после первых же десяти слов. Да ещё кричат при этом: «Не смей врать, собака! Ещё раз соврёшь – тут же пришибу гниду!». Как же после этого правду говорить? Жить-то хочется, как и всем. Может, вы разберётесь? Ребята, как я погляжу, вы серьёзные, с понятиями, – с надеждой покосился на Лёху.

Лейтенант за его спиной засопел смущённо.

– Я сам-то ростовский, – начал Сомов. – Поэтому и нет ничего удивительного, что в блатные подался. Традиции, так сказать. Нравы опять же. Влияние среды, как дедушка Карл Маркс учит. Но с мокрухой дел никогда не имел. Карманником начинал, потом в медвежатники переквалифицировался, потому как доходнее. Посидел, понятное дело. И там, и тут, все пересылки истоптал. Короновали, конечно. Последний раз в Воронеже погорел, вломила одна сука дешёвая, слила ментам. Да ладно, поквитаемся потом. В этот раз меня в Певек отправили – новую зону обживать. В Певек так в Певек. Мы – привычные. Всё бы ничего, да кум попался – не приведи Господь. Невзлюбил он меня за что-то и давай третировать: чуть что не так – карцер. И так в бараке холодно, а в карцере пол земляной – вечная мерзлота, почки отказывать стали. Да и голодно. Чувствую – помру скоро, сдёргивать пора. Дал каптёру по башке, рюкзак жрачкой затарил и рванул в тундру, благословясь, благо июль месяц стоял на дворе. Как через забор с колючкой перебрался? Про это говорить не буду, извиняйте, оно к делу не относится, а свет – он не без добрых людей…. По тундре месяц бултыхался, всё около Чаунской губы тёрся. Думал: вдруг корабль какой к берегу поближе подойдёт? Переберусь тогда потихоньку на борт, спрячусь. Ничего не получилось, все суда далеко от берега проплывали, не останавливались. А жратва-то вся и закончилась. А за ней – и силы. Ноги страшно опухли, идти отказываются. Ползу по этой тундре, к концу спектакля готовлюсь. Тут на буровую эту выполз, что стояла на берегу Паляваам. Хорошие мужики попались: накормили, пригрели, с собой оставили, ну, в качестве разнорабочего.