Текст книги "Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ"

– Боря, – спросил я его, – это чего вот сейчас происходит?

– Как это чего? Координаты в центр сейчас передадим и на пункт сбора двинемся, – невозмутимо отозвался он, не прерывая аппетитной трапезы. Затем, понимая моё удивление, поведал, что ответственный за постановку «гондона» капитан Рудой – однокашник Петровича – заранее передал тому координаты «ракеты». Егоров выдержал время, необходимое для выполнения норматива на «отлично», и передал «разведанную» информацию комбату, а тот через офицеров-радистов – в штаб бригады. Череповецкое училище спецрадиосвязи готовило отличных специалистов.

Теперь оставалось только добраться до нужного места. Благо, что оно было точно известно. День был солнечный и морозный, и мы, разбившись по парам – так удобнее беседовать «за жизнь», – бодро зашагали к цели по просёлочной дороге.

Капитан Рудой выставил свой объект с умом, поэтому разведгруппа по пути заглянула в сельмаг и прикупила пару бутылок спирта. Тогда в забайкальских сёлах продавали эту горячительную жидкость в запечатанных сургучом бутылках по цене 11 рублей 50 копеек. На этикетке так и было написано: «питьевой спирт». Выпив его без закуски, заедая лишь снегом, уселись на ГАЗ-66 и, довольные собой, отправились в часть.

На разборе учений выяснилось, что все офицерские группы выполнили норматив на «отлично». Иванов сидел, как всегда недовольный, чувствуя подвох. На следующий год он изменил правила учений, упростив их донельзя. Просто-напросто через три часа плутания в наглухо затентованной машине по ночным дорогам Забайкалья высадил группы посреди леса и, не выдав топокарт, приказал быть на построении бригады в 9.45 следующим утром. Не опоздал никто.

Глава 6

Как ни банально, но всё-таки удивительно устроена человеческая память. Порой заурядные и обыденные события жизни запоминаются в подробных деталях, а, казалось бы, яркие и значительные эпизоды из давнего прошлого навсегда исчезают в непроглядной пропасти прожитых лет. Бывает так, что в голове остаётся основная доминанта, определяющая внутреннее состояние человека на протяжении того или иного промежутка времени.

Холод. Собачий холод – вот что навсегда врезалось в каждую клеточку моего организма. Даже спустя почти три десятилетия стоит мне хоть чуть-чуть озябнуть, как передо мной встают картины суровой забайкальской зимы. Даже когда я вспоминаю жаркое лето на 23-й площадке, мне кажется, что и тогда негде было укрыться от мороза.

Помнится, в 1985 году мой трёхлетний сын спросил свою маму: «А почему папа так редко к нам в гости приходит?» При этом казарменное положение объявляли редко.

Обычным неуютным вечером мы сидели в каптерке и ожидали, когда наконец появится ротный после череды бестолковых ежедневных совещаний во всех инстанциях. Благо, что Сергей Петрович уже находился в канцелярии батальона и вот-вот должен был распустить нас по домам. Каптёрка – комната для хранения солдатского имущества – по совместительству исполняла роль кабинета командира роты. Только что объявили отбой.

За столом, упав головами на шапки, дремали лейтенанты Максимов и Каверник. Мы с Борей Месяцевым, совершенно обнаглев, взгромоздились на полки стеллажа поверх солдатских бушлатов и дрыхли полноценным и здоровым сном.

Скрипнула дверь, и я мгновенно, ещё не проснувшись, метнулся на табурет. Месяцев нехотя разлепил глаза и сполз вниз. Капитан Егоров, опустившись на своё место, долго молчал. Затем, нервно побарабанив прямыми пальцами по столу, объявил:

– Лейтенант Максимов завтра в караул не идёт.

Боря, по-заячьи обнажив передние зубы, радостно осклабился. Завтра было 31 декабря. Мы с Каверником напряглись. Месяцев сидел совершенно спокойно, разглядывая свои наручные часы «Seiko» – по тем временам абсолютная редкость. Все понимали, что ему должность начальника караула в новогоднюю ночь не грозит. Во-первых, Боря по сроку службы был старше нас на год, а во-вторых, ясно, что трезвым он не будет никак, начиная со следующего утра. Юра Каверник только вчера сменился, а я с 1 января – в отпуске. Это меня не спасло. Макс отвернулся, не выдержав моего испепеляющего взгляда. На этом конфликт был исчерпан. Боря инициатором замены не был, а раз уж так получилось, кто откажется?

Ротный, объявив своё решение, вновь побарабанил пальцами, прислушался к шуму в коридоре и, после того как комбат покинул расположение, распорядился проверить заправку обмундирования у солдат. Последнее было сказано только для того, чтобы выдержать паузу после его ухода и нашего последующего бегства домой.

Свою отправку в отпуск я воспринял неоднозначно.

С одной стороны, я едва успел прибыть в часть, и отдыхать неуставшим, тем более в зимнее время, не очень хотелось.

С другой стороны, провести в тепле январь и почти весь февраль было делом заманчивым. Опять же пропустить зимние прыжки тоже можно было считать везением. Удовольствия в этом не было.

Для того чтобы засчитывалась выслуга лет – один месяц за полтора, достаточно было и шести парашютных прыжков. За летний период я вполне успевал «выпрыгнуть» все двадцать оплачиваемых и ещё прихватывал пяток чужих. Дело в том, что многие тыловики боялись прыгать, и тогда совершалась следующая манипуляция: в ведомость вносилась фамилия не желавшего рисковать, а прыгал другой. Прыжок засчитывался одному, а деньги за него получал тот, кто реально прыгал. Таких подставных парашютистов прозвали «рвачами». Надо было умудриться за один прыжковый день в армейских условиях совершить два прыжка.

Праздничный наряд всегда был лёгким. Проверяющего назначали из числа офицеров парашютно-десантной службы, которые отличались лояльностью и разгильдяйством в службе войск. Чего нельзя было сказать о них, когда дело касалось укладки парашютов и организации совершения прыжков. Так или иначе, второго января, подарив Родине один день отпуска, я вместе с женой покинул 23-ю площадку.

Глава 7

Март в этом суровом крае лишь с большой натяжкой можно было назвать весенним месяцем. Ясные морозные дни, холодное светило на безбрежном небосклоне и чуть утихшие ветра ничуть не напоминали о скором возвращении тепла. Только к началу апреля можно было ощутить дыхание весны. Прыжки закончились до моего возвращения, но боевая учёба продолжалась. Нельзя сказать, чтобы уж очень интенсивная, она постоянно прерывалась внутренними нарядами. Ввиду малочисленности личного состава заступал сразу весь батальон.

Несмотря на всю кажущуюся привлекательность, меньше всего мне нравились теоретические предметы, то есть те, что проходили в казарме. Полевые тоже удовольствия не доставляли, но там хотя бы время летело быстро. Не то, что тягомотина по изучению никому не нужного китайского языка. Благо, что политзанятия наш добросовестный замполит проводил лично. Строевой подготовки я не помню вообще, кроме той, что проводил в карантине со вновь прибывшими бойцами.

Главное – во время проверки сдать огневую подготовку, всё остальное легко сдавалось на «хорошо» и «отлично», а уж тут, как любил повторять Егоров: «дай дырку», имея в виду пулевое отверстие в мишени.

После завтрака батальон неспешно собирался на стрельбище. Опять же ввиду штатной малочисленности огневая и воздушно-десантная подготовки (укладка парашютов) проводились в составе батальона. Упражнения учебных стрельб для спецподразделений не подразумевали ведения огня на большие расстояния и проводились только из стрелкового оружия и гранатомётов, поэтому огромного полигона не требовалось. Через десять минут ходьбы мы были уже на месте. Впереди у подножья сопки перед нами лежало полукилометровое поле, расчищенное от кустарника и деревьев.

Комбат Козуб перед строем отдал распоряжение на проведение огневой подготовки и скрылся за дверями кирпичного здания так называемой директрисы. Именно отсюда начиналась та прямая линия, по которой рассчитывалось расстояние до мишеней. Огонь вёлся по нескольким направлениям.

Капитан Егоров скороговоркой поставил задачу командирам групп на организацию четырёх учебных точек и до поры до времени последовал за комбатом. Мне досталось учебное место по отработке правильности и однообразия прицеливания с помощью командирского ящика КЯ-73. Более дурацкого и бесполезного приспособления для обучения стрельбе я не встречал. В комплект КЯ входило несколько механических и зеркальных устройств. Управляться на морозе со всеми этими винтиками, струбцинами и рычажками было практически невозможно. Это достижение военно-инженерной мысли почти всегда находилось в состоянии разукомплектованности и превращалось в никому не нужный хлам.

Первые пятнадцать минут бойцы изображали учебный процесс, но затем под воздействием ветра и мороза постепенно замирали, принимая «зимнюю стойку», чтобы максимально сэкономить тепло. Примерно так же происходило и на остальных учебных местах, где тренировалась изготовка к стрельбе и отрабатывались нормативы по сборке оружия. По плану занятий на учебном месте № 1 давно должны были начаться упражнения учебных стрельб, но у стрельбищной команды, как всегда, что-то не ладилось. В конце концов, всё свелось к жалким попыткам хоть как-то согреться. Для молодых бойцов это была «игра зелёных беретов», так называемая «джамба». Из полного приседа надо было изо всех сил выпрыгнуть вверх и хлопнуть ладонями над головой. Не знаю, играл ли в эту игру американский спецназ, но силы она выматывала замечательно.

Примерно через час Егоров вышел из командного пункта, и это означало, что для стрельбы было все готово. Старшина немедленно принялся выдавать боеприпасы офицерам. Любые стрельбы начинались именно с выполнения учебных стрельб командирами групп. Тут уж ударить в грязь лицом было никак нельзя. Из этого складывался авторитет лейтенанта перед подчинёнными. В Рязанском ВДУ курсантов готовили очень хорошо, и позорных моментов на стрельбах я не припомню.

Ближе к полудню выполнение учебных стрельб закончилось, были выставлены оценки, а затем началось самое интересное. Дело в том, что боеприпасов выделялось в достатке, и после занятий оставалось достаточно много патронов. Процедура возвращения на склад остатков была сложной. Проще израсходовать, составить единственный акт, и на этом всё заканчивалось.

Пустые жестяные коробки выставлялись на расстоянии метров сто или сто пятьдесят, и начиналась пальба. Очередями не по два патрона, а кому как удобнее. Большинство боеприпасов доставалось офицерам и старослужащим, но перепадало и молодым бойцам. Как ни странно, но свободное и умелое владение стрелковым оружием достигалось именно в ходе этого, казалось бы, неупорядоченного процесса. Мороз сразу переставал чувствоваться, все мгновенно отогревались, азарт точной стрельбы овладевал всеми.

Не могу сказать за все подразделения специального назначения ГРУ, но в 24-й бригаде боевая подготовка как бы делилась на две части. Формальную, в ходе которой прививались навыки и умения, направленные на успешную сдачу проверки, причём не всегда легальные. Другая часть учёбы основывалась на опыте Великой Отечественной, а затем и афганской войны. Именно она, передаваемая вне программы офицерами, не раз побывавшими в горячих точках и локальных войнах, была самой необходимой и эффективной для выполнения боевых задач и выживания в бою.

Учебные стрельбы были хороши ещё тем, что после мороза и пронизывающего ветра во второй половине дня гарантировали тихое и спокойное занятие в относительно тёплом помещении – чистку оружия.

В часть пришли аккурат к приёму пищи. Ответственный лейтенант Месяцев повёл подразделение сразу к столовой. «Запе-вай!» – скомандовал он, и бойцы дружно затянули извращенную с подачи одного из выпускников 9-й роты РВДУ популярную строевую песню: «…летят над полем пули, а хули пули, коль падают снаряды?»

Командиры групп метнулись в сторону дома. Командиры рот и комбат уже давно были там.

Александр Фёдорович Козуб был молодым ротным, молодым комбатом, молодым слушателем академии. Он и умер молодым в 2011 году, перешагнув только пятидесятилетний рубеж.

Глава 8

Служба шла своим чередом. Снег растаял, и суровая забайкальская природа вдруг проснулась за одну ночь, осыпав пожухлые склоны сопок ярким фиолетовым цветом. Багульник – всегда неприметный, колючий кустарник – лишь на короткое время преображался, напоминая всему живому о приходе весны. Дни, похожие один на другой, как песчинки в песочных часах, пересыпались из настоящего в прошлое, незаметно увеличивая холмик прошедшей жизни. У каждого из обитателей 23-й площадки был свой отсчёт времени. Для некоторых он внезапно обрывался.

Прапорщик Кучеревский, исполняя обязанности помощника дежурного по части, готовился к сдаче наряда. Оставалось только подогнать к офицерскому дому прицеп для мусора. Тяжёлый «Урал» с натужным рёвом сделал разворот и остановился на склоне напротив второго подъезда. Если бы это был ГАЗ-66, то прицеп встал бы параллельно дому, и беды бы не случилось, но «Урал» – машина большая, и ему не хватило место для полного поворота. Прапорщик выскочил из кабины и пошёл отцеплять телегу. Ему на помощь поспешил дневальный по парку. Вместе они вынули петлю и, чуть повернув в сторону, бросили тяжёлое дышло на землю. В это время прицеп покатился вперёд. Солдат выскочить успел, а прапорщик остался стоять. Он был занят тем, что закрывал фаркоп. На окрик бойца Кучеревский отреагировать не успел. Его расплющило между рамой многотонного прицепа и фаркопом автомобиля. Прапорщик умер мгновенно. Всё это произошло на глазах у всего дома и жены Кучеревского, наблюдавшей с балкона за действиями мужа. Это была первая потеря бригады. Металлический гроб запаивали в котельной. Тогда я впервые узнал, что такое «груз-200», или «двухсотый». Цифра двести обозначала примерный вес погибшего вместе с цинковым гробом, обшитым досками, которая указывалась в сопроводительных накладных.

Не секрет, что Забайкальский военный округ являлся, пожалуй, самым тяжёлым по жизни и бытовым условиям. В борьбе за выживание дисциплина снижалась, и как следствие – большое количество происшествий, катастроф и преступлений. Небоевые потери были очень высоки. Одна только Даурская мотострелковая дивизия потеряла за год около двадцати человек. За это она получила ироническое прозвище «чапаевская», от термина ЧП.

Каждую пятницу на общем офицерском совещании нам зачитывали секретные приказы о преступлениях и происшествиях, связанных с гибелью военнослужащих. В той же Даурской дивизии во время уборки территории несколько бойцов нашли снаряд от ЗСУ «Шилка». Молодые бойцы не придумали ничего лучшего, как бросить его в костёр, чтобы посмотреть, что будет. Результат – семь трупов. Или во время загрузки танков на железнодорожные платформы старослужащие «поручили» это сделать молодому механику-водителю, а сами улеглись здесь же подремать рядком на насыпи. Уж где был при этом офицерский состав, я не знаю, но танк опрокинулся прямиком на спящих солдат.

Особенно мне запомнился случай в одной из частей Читинского гарнизона. Командир взвода, офицер приказал посадить провинившегося бойца в металлическую бочку и бить по ней ломами в течение продолжительного времени. Психика солдатика не выдержала, он сошёл с ума, офицера посадили на несколько лет.

Служба в армии в любом качестве и на любой должности – это постоянное стрессовое состояние, и каждый из нас, конечно же, старался облегчить себе жизнь, что само по себе, естественно, не стыдно. Другое дело, что это не должно было происходить за счёт других. «Каждый умирает в одиночку», гласит спецназовская мудрость, но святая обязанность ближнего – помочь другу выжить. Можно было обладать целым букетом отрицательных качеств, таких как, например, хамство, распутство, пьянство, жадность, жестокость и тому подобное, но если ты был надежным и на тебя можно было положиться в критической ситуации – прощалось всё.

Вторая потеря случилась этим же летом. Заместитель начальника штаба майор Бухер уехал в командировку в Читу и там погиб. Его убили при невыясненных обстоятельствах.

В начале июня, а точнее шестого числа, начались прыжки. В училище в Рязани это происходило размеренно, чётко и, главное, планово. После подъёма в 2.30 ночи бегом мчались на склад для получения и погрузки парашютов, затем завтрак, а после завтрака у главных ворот нас уже ждала колонна машин. Рассвет мы встречали на аэродроме «подскока» в Дягилево. После обеда курсанты, как правило, уже сидели на самоподготовке.

Здесь, в бригаде, всё происходило несколько иначе. Подъём был также глубокой ночью, и к утру подразделения уже находились либо в долине Алакой – ещё называемой «кузнечик», – либо в гарнизоне Степь на военном аэродроме. В первом случае прыжки совершались с самолёта АН-2, во втором – с военно-транспортного Ан-12. Маленький «кукурузник» взлетал и садился прямо здесь, на поле, поэтому офицеру не представляло труда совершить два парашютных прыжка в день. А вот если взлёт происходил со Степи, это практически сделать было невозможно. Однажды, а именно 16 июля, мне удалось это сделать. Я и сам не помню, как это могло получиться, но запись в книжке учёта прыжков совершенно точно об этом сообщает, даже спустя три десятка лет.

Авиатехника выделялась бригаде на короткий, строго ограниченный срок, а погода в Забайкалье, в смысле подходящих условий для прыжков, не баловала. Частенько, прибыв на аэродром, могли целый день прождать, когда ветер утихнет, и ни с чем возвратиться в часть. Но во сколько бы не заканчивались прыжки, следующим утром подразделения вновь должны были находиться в полной готовности, поэтому сразу после приземления начиналась укладка парашютов. День путался с ночью, спали урывками по 10–30 минут при любой возможности. Долгое ожидание взлёта было счастливым моментом для отдыха. Спали в самолёте до самого момента его покидания, и только рёв сирены подбрасывал с места. В этой круговерти июнь пролетел мгновенно.

Июль мне запомнился тем, что я умудрился отслужить 17 нарядов в должности начальника караула. Однажды в первой половине месяца я в очередной раз заступил на дежурство, а на следующий день в части отрабатывалась учебная тревога, где я по боевому расчёту должен был принять посты под охрану. Пришлось сменить самого себя. Около суток бригада занималась отработкой выхода на запасной пункт дислокации. После окончания меня должны были поменять, однако теперь уже по графику нарядов меня, в нарушение всех законов и уставов, вновь ожидала «любимая» должность.

Письмо с войны

Здравствуй, Андрюха.

От тебя что-то давно ничего нет. А тут у меня масса новостей. Первая и основная, что меняю место службы в славном городе Кабуле на не менее славное место в Кандагаре. Тут у меня «жучка» за «жучкой» стали умирать, что называется. Вообще-то, это «синдром Пильникова» (Леша Пильников отличался потрясающей невезучестью. – Прим. авт.) Я уже стал из г… вылезать, но без доброжелателей не обошлось, поэтому еду на линейную роту, о чём не жалею. Завтра приедет сменщик Вовка Дядело. Вот такие дела. А вчера замка, прапорщика, убило – подорвался на самодельной мине-ловушке. И хотя все знали, чем занимается, никто не остановил его.

Испытал такое потрясение, как в ЗабВО, когда трёх моих солдат убили в Афганистане. Кажется, можно уже было привыкнуть, но когда подумаешь, что мог бы предотвратить всё это, – ещё хуже становится.

Вот такие дела. Я жив-здоров. У нас весна началась, работать не дают, так что «едим кашу». На новом месте в этом смысле лучше будет. Там Бохан командует. Там же Анвар Хамзин, Сашка «Пушкарь» (Пушкарев. – От авт.) и много наших общих знакомых. Сюда Латаев едет, а замполитом у него бывший из ЗабВО. Говорит, что «квасит» ужас. «Там с ним устал, и тут ещё 2 года буду мучиться». Он будет советником в батальоне Афганском.

Шура Широков дослуживает, осталось где-то 2 месяца. Он уже лёг на дно.

Гилуча «кушают» потихоньку, чувствую, что «съедят». «Кондрат» (к-н Кондратьев. – От авт.) уйдет с НШ на зама в какой-то батальон, послужит пару месяцев и домой. Да, Карнач (м-р Карнач. – От авт.) сюда, в Джелалабад, едет. Гриша Быков завтра-послезавтра приедет; в отпуск, а потом в академию. В мае – Олежка Онищук подъедет на замкомроты в отдельную роту в Кундуз….

…Заканчиваю, пока не пиши, пока адрес не вышлю новый.

Жму руку. Саша.

Началась плановая замена офицеров. Если кто не знает, поясню: в отдаленных местностях офицер служил 5 лет, после чего имел право выбрать дальнейшее место службы. Проводили Женю Сергеева, но не по замене. Он ушёл на повышение в Монголию на должность командира отдельной роты. Больше увидеть его не пришлось.

В очередной раз я вошёл в калитку караульного городка. Возле дверей меня ждал Коля Пархоменко – командир группы первого батальона. Кроме того, он был ещё моим соседом по лестничной площадке. Закончил он Киевское общевойсковое училище, но мы были с ним в приятельских отношениях и всегда, при случае, по-доброму общались.

– Что, опять ты? – ехидно спросил меня Коля.

– Живу я тут, – беззлобно огрызнулся я и добавил: – А менять-то меня будешь ты?

«Пархом» хмыкнул и кивнул головой. Нашу светскую беседу прервал Лёша Усатов, переводчик части. Со штабными командиры групп общались редко. Леша – добрейший и абсолютно невоенный человек, был редким исключением. Усатов поднимался к штабу по дороге, сосредоточенно глядя под ноги.

– Лёха, – позвал Николай своего однокашника и на всякий случай спросил: – Что нового?

– К Фисюку заменщик приехал, – отозвался тот. Начальник штаба подполковник Фисюк, согласно плану замены, должен был уехать в Кировоград.

– Кто? – спросил я.

– Майор Федырко, – ответил он и, не будучи предрасположенным к разговору, двинулся дальше. Я схватился за голову. Дело в том, что пару лет назад я ещё курсантом проходил стажировку в кировоградской бригаде и был наслышан о, тогда ещё капитане, Федырко. Он обладал отвратительным характером. Солдаты от него прятались, офицеры тоже старались избегать. Я никогда не слышал, чтобы Владимир Иванович кричал или даже громко распекал, но своей язвительностью умел унизить подчинённого. Даже в похвале оставался таковым. Меня он похвалил лишь однажды, с пожатием руки и без издевательства, но об этом чуть позже. Всё это можно было бы терпеть, но Федырко редко когда был объективен. Всё зависело от его настроения. В хорошем настроении он проходил молча. Мне казалось, что при виде меня настроение у него резко менялось в худшую сторону. К тому же он терпеть не мог всех выпускников-рязанцев.

Впоследствии выяснилось, что его ненависть распротранялась на всё русское. К концу службы Федырко жил в Киеве, где получил звание генерал-майора, став военным комиссаром. Вступил в одну из украинских партий националистического толка, был активным её членом. Умер в 2013 году.

Чуть позже прибыли выпускники КВОКУ, а мы с нетерпением ожидали из Рязани своих, но это должно было произойти не раньше чем через три месяца.