Текст книги "P.O.W. Люди войны"
Автор книги: Андрей Цаплиенко
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– А какое ваше звание? – спросил я его, пожимая протянутую ладонь.
– Генерал, – ответил человек в тюрбане и с потертой рацией, свисавшей на ремне с плеча.
«Ну, прямо командир танкового корпуса», – подумал я про себя. Все сходилось. Танк не ездил. Военное значение имели только его пушка и бронированный корпус.
Мы расставили штатив и водрузили на него камеру. Рядом Тиаго выстроил свою съемочную позицию. Грузиноиспанский оператор не стал тратить времени на штатив и, положив камеру себе на плечо, подбежал поближе к танку. Флегматичный Гаранич спокойно заметил коллеге, что «е…ет так, что позвоночник в трусы высыпется», и тот быстро вернулся к общей группе. Она очень напоминала ложу прессы во время официальных мероприятий. Если бы не песок, холмы и афганцы.
Кармен стояла и курила рядом со своим верным Тиаго. Он действительно беспрекословно ее слушался. Как верная овчарка, глядел на свою журналистку в ожидании новых творческих задач.
Афганец извлек снаряд и загнал его в ствол. Грозный металл, бряцнув, уверенно встал на место, готовый выполнить мрачную работу, для которой он и был создан.
И тут вдали послышался рокот двигателей. Не перед нами, а за нашими спинами. То есть не талибы. А спустя мгновение мы увидели две новенькие «тойоты», на которых в районе Хадж-Багаутдина рассекали американские съемочные группы. Да, действительно, это были они. Вернее одна группа в сопровождении афганских автоматчиков. Американцы всегда ездили с охраной. Они подъехали на позицию, выскочили из машин и что-то затараторили генералу. Командиру танкового корпуса. Тот быстро закивал головой и махнул рукой в сторону нашей группы. Тогда из второй машины выпрыгнули оператор с огромной камерой и светловолосый улыбающийся журналист. Аккуратная стрижка, чуть растрепанная ветром, и мягкий овал лица.
Роберт Рэдфорд, молодые годы. Он весь ну просто сплошной позитив. Эталон положительных эмоций. Идеальный типаж для телевидения. И где только американцы таких находят? Неужели выращивают в специальных инкубаторах? Положительный журналист ловко перескочил через окоп и встал ну прямо перед нашей камерой. А перед португальской – встал его оператор. И – что бы вы могли себе подумать? – начал разворачивать свой штатив.
Я, честно говоря, опешил. Они намеревались перекрыть нам кадр, даже не спросив вежливости ради разрешения. Быстрее всех справился с удивлением Тиаго, он спросил американцев, а не хотят ли они свалить немножко в сторону, чтобы не мешать снимать.
Сваливать американцы не хотели, о чем недвусмысленно заявили всем присутствующим на позиции журналистам. Кармен повторила слова Тиаго, используя вспомогательные выражения, которые, как правило, иногда взбадривают людей лучше холодного душа. И получила ответ. Не столь грубый по форме, но просто уничижительный по своей сути. Позитивная копия Роберта Рэдфорда повернулась к португалке и заметила: «Это наша война, и мы будем снимать ее там, где хотим и когда хотим».
Танк выстрелил по команде американского оператора. Смешанный со звоном гильзы грохот порохового заряда. А через несколько секунд взрыв снаряда где-то вдалеке. У нас же в кадре, кроме звука, остались только спины людей с логотипами американского канала. Когда они уехали, отсняв все, что им нужно, ко мне подошел танковый генерал и успокаивающе зашептал: «Ничего, сейчас и для вас постреляем».
Казалось бы, все происходило вполне нормально. В итоге мы отсняли все, что нам нужно. И, может быть, даже немного больше того, что мы ожидали снять. Но остался неприятный и, в общем-то, неопределенный осадок где-то внутри. Словно во время королевского застолья тебе указали на твое место на кухне, куда сносят грязную посуду с объедками.
Наша машина спускалась вниз с танковой позиции в сторону дороги, которая вела на Хадж-Багаутдин. Кармен курила, сбрасывая пепел на пол – в «уазике» не открывались окна, – а Тиаго угрюмо просматривал видеозапись на камере. Испанский грузин мычал про себя мелодию, кажется, что-то наподобие «Сулико». Гаранич снова дремал в «обезьяннике» за рядом задних сидений.
И тут Кармен вскрикнула. На дороге, преградив нам путь, стояли два джипа американской съемочной группы. Собственно, они не собирались перекрывать движение. Просто стояли так, как им было удобно. Два афганских автоматчика внимательно смотрели по сторонам, заняв позицию за ближайшей машиной. Журналист и оператор, улыбаясь, курили, опершись на капот. Видимо, обсуждали забавный случай. Причем мне почему-то показалось, что случай они обсуждали как раз недавний, имевший место на танковой позиции.
Оказывается, такое чувство посетило не только меня.
Кармен выскочила из машины и захлопнула дверь. Мы в машине не могли достаточно хорошо расслышать ее диалог с американцами. Но зато неплохо рассмотрели, как после этого недолгого диалога журналистка наклонилась, подняла с земли камень и швырнула в сторону заокеанских коллег. Когда она наклонилась второй раз, я заметил, что афганские автоматчики оставили свою позицию и скрылись в машине. Когда потянулась за третьим снарядом, грузинский оператор темпераментно заметил, выразив общее мнение: «Ну что, будем сидеть и смотреть, как баба с мужиками п…дится?» Мы высыпались изо всех четырех дверей «рашн-джипа». Откинув брезентовый полог, из «обезьянника» выполз Глеб Гаранич. Улыбающиеся представители американских масс-медиа, видимо, не ожидали столь мощной поддержки и предпочли убраться.
Диалог, в результате которого Кармен прибегла к извечному орудию пролетариата, по ее словам, звучал так.
Кармен: «Вы и здесь нам все перекрываете?»
Американский журналист (улыбаясь): «А это кто?»
Кармен: «Я, между прочим, ваша коллега».
Американский оператор: «А, это та латиноамериканская сучка, которая была возле этого хренова танка».
– Почему они решили, что я латиноамериканская? – возмущалась Кармен всю дорогу до нашего привычного ночлега в Хадж-Багаутдине. Странно, но насчет второй части столь обидного определения она претензий не высказывала. Дорога была долгой, и все мы наперебой в разных вариациях обсуждали сцену на дороге, однозначно оценив ее как маленькую победу Старого Света над Новым. Как утверждение приоритетов европейских ценностей над американскими.
Некоторое время спустя Кармен снова отличилась на поприще защиты европейских ценностей. Но на сей раз опасность подкралась с неожиданной стороны. А правильнее было бы сказать, португалка сама на нее нарвалась.
Наша интернациональная группа снова решила выехать на передовую. Линия фронта весьма причудливо искривлялась по карте, следуя неровностям рельефа. Казалось, сумасшедшие талибы, вместо того чтобы отступать в глубь Афганистана, вклинились в узкую полоску земли между таджикской границей и войсками Северного альянса. На передовой не наблюдалось особой активности. «Северные» пили чай возле выстроенной из автоматов пирамиды. Позиция была очень похожа на предыдущую. Не хватало только старого танка.
Мой оператор, не говоря ни слова, стал снимать. Начал с пейзажей. Чтобы не спугнуть вооруженных моджахедов. Потом перешел на панорамы, чтобы люди как бы случайно попадали в кадр. Потом, осмелев, сосредоточился на крупных и средних планах серьезных бородачей.
Вдруг за своей спиной я услышал крик. Кричали на ломаном русском языке. Женщина.
– Вы не мужчины!!! Кто это сделал? У вас нет смелости ответить женщине?
Ну конечно же Кармен. Но почему она кричит на моджахедов? Если она уж настолько осмелела, значит, должно было произойти нечто из ряда вон выходящее.
– Кто? Говорите мне, кто!
И рефреном снова и снова звучало «вы не мужчины». Я подбежал к португальцам. Тиаго с озабоченным лицом стоял возле камеры. Рядом с ним неловко улыбающиеся мождахеды. Неловко, но все же слегка нагловато. И опасно. Вокруг них, замотанная в платок, наматывая круги, бегала Кармен.
– Что случилось? – спросил я ее.
Объяснение было коротким.
– Кто-то из них схватил меня за жопу! Я проходила мимо них, и кто-то схватил меня за жопу! Ужас, представляешь?
Я представил. Загнанные в жесткие рамки ислама и войны, мужики, которые чужих женщин видят только в самых радужных снах, оказываются вдруг рядом с особью противоположного пола. Причем не просто оказываются рядом. Они видят ее лицо, пусть прикрытое платком, но всего лишь слегка. Они чувствуют запах ее духов, смешанный с естественным запахом тела. О, невероятно!!! Она проходит мимо них, чуть ли не касаясь бедрами, упакованными в довольно плотно обтягивающие джинсы. И той частью тела, которой в этой ситуации так хочется коснуться. Что, собственно, и произошло. Но эти вооруженные мужики просто не знали, с кем они имеют дело.
– Где ваш командир? – грозно спросила португалка.
Командир появился. Он ничем не отличался от остальных. Только глаза были, что ли, повнимательнее. Кармен быстро объяснила ему, в чем дело. А главное, она сказала ему, что ее обидчик не просто не-мужчина, но еще и немусульманин, потому что настоящий мусульманин так с женщиной не поступает, тем более с чужой. Командир послушал ее и подумал. Внимательные глаза прикрылись веками на мгновение, потом широко открылись и стали очень злыми.
– А ну, все ко мне! – крикнул командир на фарси.
Ленивая атмосфера на позиции сменилась на очень напряженную. Моджахеды выстроились в ряд, если можно назвать рядом нестройную линию, которую образовала группа вооруженных людей.
Командир подошел к Кармен и сказал:
– Послушай, женщина. Укажи мне на того, кто тебя обидел, и я тут же его расстреляю. Это понятно?
Но и без уточняющего вопроса серьезность его намерений была вполне ясна. По крайней мере, всем его моджахедам. Ну и мне.
Я подошел тихонько к Кармен и заметил:
– А ведь расстреляет.
– Ти так думаешь? – удивилась португалка.
– Я так думаю, – подтвердил я.
Кармен тоже подумала. И решила про себя, что одно несанкционированное прикосновение к ее жопе – это, конечно же, большой проступок, но не настолько серьезный, чтобы отдать за него жизнь мужчины, тем более, если этот мужчина героический моджахед. Кармен для важности момента прошлась пару раз перед строем, вглядываясь в лица бородатых мужиков. При этом каждый из них выпрямлял спину и устремлял свой взгляд вдаль. «Не узнаю», – резюмировала осмотр Кармен.
– Так ты никого и впрямь не узнала? – спросил я ее по пути на ночлег.
– Узнала, – сказала она. – Он стоял с правого края. Такой молодой парень. С короткой бородой.
– Пожалела? – спросил я ее снова.
– Пожалела.
– Он, мне кажется, такой молодой, еще ни одной дженчини не видел, – пояснила она уже в городке.
И еще долгое время, подумал я, он не увидит ни одной «дженчини». Чтобы получить радость общения с женщиной, афганскому мужчине надо только жениться. В Афганистане в то время действовала система калымов. Выкуп за будущую жену достигал тысячи долларов. Астрономические, как для одной из самых неимущих стран, деньги. Дотронувшийся до Кармен парень не тянул на обладателя такой суммы. Взглянуть на Кармен и хотя бы на мгновение ощутить под рукой женскую плоть – это был для молодого моджахеда смелый эротический эксперимент.
Она продолжала удивлять меня и всю афганскую округу. Однажды мы остановились купить кебаб. Под Кундузом, как известно, готовят совершенно особые кебабы из баранины, тоненькие, напоминающие по форме охотничьи сосиски. Но разве может сосиска сравниться с кебабом? Аромат кундузского кебаба, украдкой выбегающий из-под покосившихся дверей духана-закусочной, заставляет путника остановиться. Задуматься, а верной ли он дорогой идет. И, в конце концов, толкнуть вперед деревянную дверь, которая, собственно, и отделяет его от праздника чревоугодия. Это произошло и с нами. Я открыл было дверь. И тут же застыл на пороге. Молнией промелькнула разумная трезвая мысль.
– Кармен, ты же женщина.
– Ну и что? – пожала она плечами, сделав вид, что не понимает смысла заданного вопроса.
– Как что? – слегка возмутился я. – Женщинам в харчевню нельзя. Здесь бывают только мужчины.
– Это ти так думаешь, – приподняла она черную как смоль изогнутую бровь и вошла в заведение.
Кто-нибудь из вас помнит мультфильм «Бременские музыканты»? Там есть сцена, когда в избушку разбойников вламываются осел, пес, кот, петух и трубадур. Разбойники сбегают из хижины. Но перед этим, изумленно прервав дикое веселье и пляски, замирают в ожидании неизвестного, словно истуканы. То же самое произошло и с людьми внутри харчевни. Конечно, все они были мужчинами. До того, как мы появились, они громко кричали и смеялись, пожирая горы кебабов, которые были аккуратно уложены на металлические тарелки. Дверь открылась. На пороге бородатые парни увидели нас. Их ненасытные рты остались открытыми. Их коричневые жирные руки, сжимавшие хлеб и мясо, замерли на полдороге от тарелки до ртов. Вдобавок ко всему рухнула на пол пирамида из «калашниковых» у входа. Тихо так свалилась, словно от изумления.
– У вас делают кебаби? – спросила Кармен как ни в чем не бывало и тут же уселась на коврик, на свободное место возле помоста, служившего великолепной подставкой для еды. – Хозяин, принесите нам ваши кебаби.
Мы не торопясь съели наш обед и уехали восвояси. Пока мы ели, за нами наблюдали десятки пар внимательных глаз. Нас не линчевали, в нас не стреляли, и никто нас не пытался выбросить прочь из этого заведения. Но, судя по лицам обедавших посетителей, им очень хотелось сделать это. Почему этого не произошло? Не знаю. Хотелось бы думать, они почувствовали в этой женщине мощную, почти неженскую, силу и уверенность. Хотя, скорее всего, их одолевало любопытство. Желание досмотреть, чем все кончится. «Поди ж ты, женщина, но какая наглая и смелая», – наверняка подумали моджахеды во время своего обеденного перерыва.
Судьба нас развела в разные стороны на берегу Пянджа, когда мы возвращались в Таджикистан. В суматохе переправы Кармен и Тиаго затерялись среди толпы журналистов на афганском берегу. А мы уже отплывали. И предчувствие скорого дома моментально вытеснило из сознания все, чем я жил эти несколько афганских недель. Все детали. Ну и Кармен вместе с этими деталями, конечно, тоже. Я не знал тогда, что через два года встречу ее в Багдаде и проволочки ее черных волос будут развеваться за спиной, когда она мне будет давать интервью. А потом в Аммане, в аэропорту, она будет беззвучно кричать мне через бронированное стекло, разделяющее потоки пассажиров. И наголо стриженный Тиаго приложит свой паспорт к прозрачной поверхности барьера, чтобы я узнал его. В иерусалимской гостинице и в Рамалле, среди толпы бойцов Организации освобождения Палестины, она будет ну буквально водить меня за руку, чтобы я отснял Набиля абу Рудейна, ближайшего помощника Арафата и его доверенное лицо. В Мадриде, в ресторане «Фатигас дель Керер» нам принесут изумительное вино. А я попрошу заменить его на пиво. И снова в Багдаде, в отеле «Шератон», в ее угловой комнате.
Она лежит на кровати и наблюдает, как я прямо из бутылки пью «Грантс». И внимательно слушает сбивчивую историю моей любви. А потом я слушаю ее историю. Ее роман увлекателен. Он такой же настоящий, как песок на улицах афганского Хадж-Багаутдина. Ее далекий мужчина в далеком Мадриде заставляет ее плакать в багдадском отеле. И слезы ее истории смешиваются с поэзией моей.
А в приоткрытую балконную дверь доносятся автоматные очереди. Короткие – тах-татах! – вперемежку с длинными – трратататата, – за которыми наступает ожидание новых звуков чужого города.
БОЙ НА ПЕСКАХ ЧУЖОЙ ИМПЕРИИ
Ирак, 2004 год
Не у всякой страны есть своя армия. Но армия есть у всякой себя уважающей страны. А у этой армии обязательно есть свой, особый, день. Как правило, это день первого боя, который приняли регулярные подразделения под флагом своего государства. Украина, как страна инертная и склонная к самообманам, до сих пор свято чтит искусственные даты полулегендарных событий, обходя стороной реальность своего недавнего прошлого. И, кажется, делает это умышленно. Вполне ясно, почему. Первый бой, который приняли регулярные подразделения украинской армии, происходил – как бы точнее сказать – на чужом поле. Мало того, это была вообще чужая игра, если использовать спортивные аналогии. Да еще и с неясным конечным результатом. В общем, случилось это в Ираке шестого апреля две тысячи четвертого года. И только однажды на моей памяти этот день вспомнили отечественные масс-медиа, могучие разрушители мифов и создатели новых. Центром чужой игры был Багдад. Хотя, следует признать, украинское игровое поле было где-то с краю иракской территории.
* * *
Багдад, по легенде, был заложен следующим образом. Великий завоеватель халиф Абу Джафар аль-Мансур подыскивал место для своей новой столицы. Он хотел, чтобы его резиденция была расположена в самом благодатном с точки зрения природных условий районе. В экологически чистом месте, говоря современным языком. И вот что он сделал. Сначала определил полсотни самых привлекательных ландшафтов, радующих глаз пейзажей. Из полусотни методом простого голосования среди узкого круга приближенных отобрал лучшую десятку хит-парада локаций. Затем повелел взять десять освежеванных бараньих туш и разбросать их по этим локациям, а далее, набравшись терпения, следить за действием гнилостных микроорганизмов. По мнению халифа, там, где процесс гниения проистекал наиболее длительно, природа была наиболее чистой. Конечно, правитель вряд ли знал о существовании микроорганизмов, но если легенда права, то в логичности халифа не стоит сомневаться. И если достоверно неизвестно, как выбирали место для столицы, то, по крайней мере, окончательная дата выбора зафиксирована в летописях. Тридцатого июля семьсот шестьдесят второго года новая столица империи Аббасидов стала реальностью. Сначала столице дали имя Мадина-аль-Мудаввара, Город в центре круга, потом переименовали в Город Мира. Но между собой жители имперского центра называли его на древне-персидском языке «Подарок Всевышнего», то есть Багдад, с придыханием на первом слоге и с небольшой паузой на втором. Центр города находится там, где река Диджла – у нас ее называют Тигр – делает широкую петлю на своем неторопливом пути в южном направлении. В самом начале петли стоят две башни отелей «Шератон» и «Палестина», а на противоположной стороне комплекс роскошных зданий, который до сих пор называют не иначе как дворцом последнего халифа. Саддама. Случилось так, что центр Багдада лежит всего на восемьдесят девять километров севернее того места, где находился самый знаменитый, великий, могущественный, ужасный, прекрасный город Древнего мира Вавилон, и это обнаружилось только в начале девятнадцатого века, когда предприимчивый англичанин Джеймс Рич озадачился поисками древней столицы. Впрочем, арабы, кажется, и до него знали, где искать Вавилон. Что ж, халиф Джафар аль-Мансур взял, с поправкой на точность средневековья, всего лишь немного севернее и с климатом не ошибся.
Теперь даже само название города временами вселяет страх и начисто отбивает желание даже подумать о нем как о центре некогда благодатной страны. Ну разве что когда перед тобой на пропитанной соусом лепешке лежит мазгуф, тогда ты забываешь о войне, и мысли настраиваются на мирный лад. То, что иракцы называют словом «мазгуф», не имеет аналогов ни в одном другом языке мира. Это особым образом приготовленный карп, выловленный в Диджле и зажаренный в огромной глиняной печи, которая сложена в виде кувшина. Мазгуф пахнет миром и дурманом арабских сказок. Первый свой мазгуф я ел в компании Маана Зияда, знатока арабской литературы и, пожалуй, лучшего переводчика с русского на арабский. В его компании карп казался особенно вкусным, а Пушкин особенно изысканным.
– Пушкина надо уметь читать! – я говорил как сноб. Или как жлоб.
– Пушкина надо любить! – смеялся Маан и тут же восклицал: – Ты не представляешь, насколько похожи наши языки!
– Ты это говоришь про арабский и русский? – спрашивал я.
– Именно так, – говорил переводчик и в качестве аргумента приводил поговорки из тех, что в приличной компании произносятся после того, как потерян счет выпитым бокалам. Например, что-то о хитрой задней части человеческого тела, против коварства которой всегда найдется какой-нибудь еще более хитрый противовес. Маан утверждал, что в арабском есть точно такие же, и шепотом, чтобы жена не услышала, зачитывал их вслух. Бокалов на столе не было. Ирак все-таки, исламская страна.
Когда я терял счет неприличным пословицам, произнесенным на двух языках, я обычно советовал, чтобы Маан издал словарь соответствий.
– Я хотел, – вздыхал переводчик. – Я даже его написал.
– И что? – переспрашивал я.
– Жена мне запретила. Говорит, что печатать такое нельзя. Нельзя засорять язык.
Если бы такой словарь появился, то он стал бы первым нецензурным мостом дружбы между культурами. А значит, первым настоящим. У нас ведь как: крепкое слово – это признак неформального отношения.
Я много раз приезжал сюда и уезжал из этого города, но ни разу не видел его довоенным. От приезда до приезда он менялся. Больше угрюмых, оценивающих взглядов на улицах. Больше бетонных заборов. Больше дыр в стенах домов. Больше пластиковых пропусков у меня в кармане, которые, впрочем, редко помогают проходить сквозь стены.
Я всего лишь раз в своей жизни летал над Багдадом на вертолете. Чужая страна особенно тревожно выглядит, если смотреть на песчано-желтые кубики домов с высоты птичьего полета. «Птичка», на которой мы летели, называлась «Черный Ястреб», и нам очень не хотелось, чтобы она упала, сраженная «Стрелой», ракетой советского производства. Их было немало внизу. И вот ты летишь и тешишь себя надеждой на вертолет сопровождения, на точность приборов слежения, на внимательность бортстрелка. Но больше всего – на Всевышнего. Или он здесь не слышит православные молитвы? Слышит, наверное, потому что мы все еще были в воздухе – между небом и землей. А на земле далеко не каждый обитатель домов-кубиков, провожая взглядом вертолет, думает о нем, как о мишени.
Мы летели в город Кут, на базу «Дельта». База расположена на расстоянии ста сорока километров от Багдада. До две тысячи пятого года здесь находился украинский контингент. Впервые попав сюда летом 2003 года, я не знал, что стану здесь частым гостем. Теперь, когда украинские солдаты покинули Ирак, этот период жизни стал для меня историей. Впрочем, не только для меня, но и для тысяч моих земляков, успевших поносить военную форму цвета пустыни.
* * *
История появления украинских солдат в Ираке началась вполне авантюрно. В апреле 2003 года в Кувейте расположился девятнадцатый батальон, предназначенный для защиты от радиации и химико-бактериологического оружия. В простонародье «химики». Уже началось американо-британское вторжение на территорию империи Саддама. Украинские власти заявили, что речь об отправке «химиков» в зону боевых действий не идет. Но уже 25 мая Совет национальной безопасности и обороны Украины единогласно принял решение перейти Рубикон и присоединиться к войскам коалиции. «Химиков» сделали пехотинцами, и батальон свое длинное название «радиохимикобактериологический» сменил на более простое и легко произносимое «отдельный».
Одиннадцатое августа 2003 года было самым обычным днем для американских солдат и офицеров, сгорающих от жары и скуки на иракской границе. Но только не для нас. Колонны девятнадцатого отдельного батальона перешли границу, и война в Ираке стала на некоторое время нашей.
За девятнадцатым последовали еще три батальона пятой бригады – в общей сложности более тысячи шестисот военных. Горячий шестидесятиградусный ветер кувейтской пустыни навевал вопрос, который многие задавали вслух: «Зачем я сюда приехал?» Причем вместо «зачем» произносилось обычно крепкое матерное соответствие. Как в словаре моего арабского друга Маана. У американцев и британцев перед вторжением в Ирак было три месяца усиленных тренировок в пустыне. У солдат с берегов Днепра – три августовских дня в лагере «Койот», в пятидесяти километрах от иракской границы.
Тридцать восемь градусов внутри армейской палатки считалось нормой. Снаружи столбик термометра показывал плюс шестьдесят. Как только выходил из строя кондиционер, пространство под брезентом напоминало нечто среднее между русской баней и японской микроволновой печью.
Перед отправкой первой группы связисты получили оперативную информацию: партизаны обстреляли колонну датчан на шоссе под Басрой. Украинский маршрут частично проходил по той же трассе. Солдаты перед тем, как снарядить пулеметные ленты, получили приказ дослать патрон в патронник. Каждая четвертая пуля трассирующая. Так лучше видно в темноте, куда ложатся пули.
До первой транзитной базы под Насирией добрались без потерь. Колонна двигалась со скоростью тридцать километров в час – чтобы машины не перегрелись. На базе обнаружилась еще одна проблема отечественной техники – несоответствие местным условиям и стандартам сил вторжения. Американская техника на девяносто процентов оснащена дизельными двигателями. Процесс поиска бензина для украинцев занял несколько часов.
Украинский марш-бросок, словно в зеркале, показал самим военным, что армия не готова к боям в пустыне. Точнее, люди оказались выносливее техники. Она вполне подходила к тем условиям, в которых Советская армия предполагала вести войну в Европе, но Восток ее не щадил. Хотя мог ли предположить украинский солдат, что когда-нибудь окажется среди похожих на цемент арабских песков? Сами солдаты говорили, что очутились здесь благодаря скандалу с поставками украинской техники Саддаму, которые якобы осуществлялись с ведома президента Кучмы. И хотя этот факт остался недоказанным, я слышал, как в Кувейте потные люди в форме повторяли полушутливую мантру: «Спасибо Кучме и Саддаму за наши заработанные доллары». Впрочем, скоро шутки закончились. И стало ясно: легким заработанный в Ираке хлеб не назовешь.
Пустыня к югу от Багдада – не очень гостеприимное место. Ночью жара спала, но поднялась пылевая буря. Солдаты, уставшие за день, так и не отдохнули за ночь. Поутру командиры ломали головы – оставить ли отказавшую технику здесь, в пустыне, или забрать ее с собой.
Подготовка девятнадцатого батальона велась ускоренными темпами. Солдат отправили в Ирак в камуфляже цвета соснового леса, а не аравийской пустыни. Арьергард контингента готовили уже более основательно. Солдаты имели опыт общения с возможными союзниками в миротворческих миссиях и на учениях в седьмом учебном центре в Яворове, что под Львовом. На одном из предприятий украинского оборонного комплекса освоили выпуск шлемов из легкого кевлара. По своим качествам украинский кевлар не уступал европейским образцам, но обходился заказчику куда дешевле. Шлем выдерживал прямое попадание девятимиллиметровой пули. Чего не скажешь о голове под шлемом. Впрочем, лучше в каске, чем без нее.
Первый «борт» с основным украинским контингентом вылетел в Кувейт седьмого августа 2003 года. Солдат провожали с оркестром. На них была новая форма, наспех сшитая, но все же куда более подходившая к жаркому иракскому климату. Через полгода ей на смену придет еще один вид камуфляжа. Война, как это ни цинично звучит, заставляет промышленность развиваться. Даже если это чужая война и тебе на ней отводится роль второго плана. Но и эту роль сыграть непросто. До того как заполнился десантный отсек первого Ил-76, вылетевшего по маршруту Николаев – Кувейт-Сити, уже было известно, что Украина предоставляет коалиции четвертый по численности контингент – после американского, британского и польского.
Поначалу, когда солдаты только обживали незнакомую страну, приходилось спасаться от жары в палатках. На перевалочном пункте в Кувейте обедали в полевых условиях. На базе «Дельта» в первое время после прибытия туда украинцев была оборудована временная столовая. Существовали и ограничения: например, в одни руки давали не больше двух банок лимонада. А пить, понятное дело, хотелось больше, чем есть. Если лицо любой военной базы столовая, то лицо украинской базы со временем значительно похорошело, и о количестве взятых напитков никто не спрашивал.
Контакт с местными жителями сначала было наладился, но потом все пошло наперекосяк. А разве могло быть иначе? Страх – это топливо для любой войны. Он возникает из недоверия. Доверять нам у иракцев не было основания. Хоть и не слишком любили они своего халифа, украинские солдаты для них были оккупантами. И как бы украинцы ни называли себя миротворцами, участвовали они не в мире, а в настоящей войне. Чужой. Один из признаков любой войны – это когда местным раздают презрительные смешные прозвища. В Афганистане – «духи». В Чечне – «чехи». В Грузии – «грызуны». И это свойственно не только братьям-славянам. Во Вьетнаме, например, американцы называли противника «чарли».
Причина этого военного феномена, как мне представляется, кроется в психологии человека, которому приходится стрелять в себе подобного. В такого же, как ты сам – то есть человека, – стрелять трудно. А в недочеловека проще. В Ираке местных прозвали «мартыханами». Во-первых, потому, что, глядя сквозь триплекс бэтээра, видишь перед собой множество бородатых черноволосых существ с автоматами, которые криками и ужимками изгоняют из себя страх перед чужой военной машиной. Во-вторых, потому, что обезьяны, когда их много, могут и тигра порвать. А в-третьих, потому, что первых пойманных украинцами боевиков держали в клетке. На территории базы «Дельта» не было специального помещения для «инсургентов» – так в официальных сводках назывались люди, совершавшие нападения на войска коалиции. Первичной тюрьмой служила невысокая клетка, наподобие тех, в которых держат августовские дыни и арбузы. Если боевик вел себя плохо, клетку накрывали тентом от автомобиля. Внутри становилось жарко и душно. Грязный разгневанный иноязычный бородатый человек в клетке действительно напоминал примата в зоопарке. Вскоре на смену клетке пришел железный контейнер. В нем прорезали автогеном окно и приварили перекладину, к которой перед допросами с помощью наручников пристегивали боевиков.
Однажды я попросил организовать мне интервью с человеком, обстрелявшим украинский бронетранспортер. Его привели из контейнера и усадили на стул. Мне понадобился переводчик. Штатным толмачом контингента была милая девушка, носившая лейтенантские погоны. Она ответила, что наотрез отказывается переводить.
– Почему? – удивился я.
– Я не могу смотреть, как людям засовывают руку в дверь! – заявила она.
Я сначала ее не понял, промямлив что-то об отсутствии в палатке каких-либо дверей вообще. Потом, кажется, понял. И уточнил:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
