Текст книги "Поводырь"

И возница к жизни на глазах возвращался, стоило и вторую конягу – молодого, задорного жеребца – к задку кареты привязать. А получив все добытые ковбойским трудом ассигнации – что-то около двенадцати рублей, между прочим, – Евграф и вожжи у меня отобрал.

– Шел бы ты в баул, барин. Полегчало мне. Сам, поди, справлюсь.

И добавил, убедившись, что я благополучно перелез на малом ходу внутрь кареты:

– Ты там за револьверт крепче держись. Мало ли чего…

Совет не был лишен логики, тем более что Гинтар с перезарядкой уже успел управиться. Так и поехал оставшиеся одиннадцать верст до почтовой станции в Усть-Тарке с пистолем за пазухой. Мало ли чего…

У моего слуги титановые нервы. Вот вы бы смогли после попытки ограбления, перестрелки и хладнокровного убийства беззащитного бандита усесться в бултыхающийся по буеракам дормез, завернуться в плед и уснуть? А он сопел в обе дырочки, еще и причмокивая во сне. Видимо, что-то вкусное снилось.

Салон выстудило. Меня потряхивало от холода. В голову лезли дурацкие мысли, главной из которых был вопрос, опять и опять одолевающий мою новую голову: зачем я здесь? Казалось, стоило догадаться, ответить – и сразу станет понятно: и почему именно сюда, в это место и время, и что делать дальше.

Нужно сказать, озадачился я таким набором непоняток не первый уже раз. Еще в той жизни, усевшись в губернаторское кресло, тоже вопрошал молчаливые небеса: за что? Что делать-то теперь дальше? Тогда, давным-давно, через полторы сотни лет вперед, к решению я пришел довольно быстро. «Друзья» помогли. Соратники, едрешкин корень. Быстро, под бульканье жидкой составляющей накрытого стола, убедили. И что я весь такой расчудесный и презамечательный, и что теперь мы все о-го-го! Рай в отдельно взятом регионе необъятной нашей Родины построим. И заживем так, что у буржуев заграничных скулы сведет от зависти! И что соратники, друзья и просто заинтересованные личности всегда со мной. Народ счастлив и спать не может – от восторга хохочет.

Естественно, каждый выразил надежду, что и ему воздастся по трудам, когда дело до попила и раскола праведно нажитых благ дойдет. Ка-анечна, и народ не забудем… А ка-ак жо! Все ж для нево, прст. Денно и нощно токмо о нем, падле… Каждый по доляшечке малой – бомжу вилла на Канарах…

Так что на второй уже день, едва справившись с похмельем, я и рукава засучил. Ты воду носил? Дрова пилил? Кашу месил? Нефиг, скотина ленивая, делать на высоком посту в моей администрации. А у меня как раз надежный есть человек – тост такой красивый вчера говорил… Почти месяц «слонов» раздавал. Потом только до хозяйствования руки дошли. Стал интересоваться: а чего же это у нас в области не так и, главное, как с этим бороться. Только поздно уже было. Старые, те, кто знал, что да как, уже в отставку отправлены, а новые своих людей расставляют по вертикали власти. Некогда им пустяками заниматься.

Я сдуру по предприятиям поехал. С людьми стал разговаривать. Телевизоры это любят – стаей за мной бегали. Пресс-секретарь чуть до белочки не допился на гешефтах. Банкиров к себе созывал и предпринимателей видных. Обещал всякое, наказы давал и авансы раздаривал.

Пустое это все. Соратнички с меня пример брать не спешили. С народом лясы точить не стремились. Нашлось что отнять и поделить. И «папе» в Первопрестольную долю закинуть. К концу второго года моего правления у меня вся родня от третьего до седьмого колена уже миллионерами были. До третьего-то нельзя – они декларации о доходах подают. А так выходило, что шофер дядя Толя богачом рядом со мной числился.

Потом и вообще как-то втянулся. И рай земной расхотелось строить, и Москва по рукам палкой лупасила, стоило о нуждах народа заикнуться. Самый Главный – тоже человек. У него дочери. Так что строг, но справедлив. Лишнего не болтать, дань приносить в клювике вовремя и «неправильными» отчетами власть не пугать. Пуганая власть начинает нервничать и двигать кресла. А так: смертность выше рождаемости? Но ведь численность населения растет, значит, и нечего вдаваться в подробности. А что «численность» эта в основном за счет черноэмигрантов прибывает – так это тоже частности.

Опять же труба! Которая нефтяная. Думаете, нефть – это много-много вялотекущих денежек в иностранной валюте? Не только! Труба – это власть и влияние. Думаете, почему новосибирцы микролинзу на Верх-Таре разрабатывать стали? А чё они, рыжие? У всех вокруг труба есть, а у них, окромя моста через Обь, один Искитимцемент. Ну и барахолка на Гусинке. Тоже труба та еще…

Владельцы этих самых нефтяных труб – самые главные «коровы». Кто только их не доит! Экологи, нацменьшинства, администрации всех уровней, таможня, менты и, конечно, аппарат Самого. Отобрать самотекущее всяко проще, чем свое отдать. А бюджет уже давно поделен и даже «освоен». Чего его теперь – возвращать, что ли? Не поймут. А от непонятного появляется чувство опасности. В узких кругах широко известно: не каждому опасному везет до Лондона добраться. Многие и за неуплату налогов в особо крупных размерах в противоположную сторону, по этапу…

У меня нефть была. Немного по сравнению с Тюменью, но и поболе, чем у новосибирцев. Так что было за чей счет о народе заботиться. Если вдруг желание появлялось… Ну или жареный петух клевал в одно место.

Так что задолжал я бессмертной своей душе, ох, как задолжал. О том, что, кроме себя, любимого, другие люди есть, – позабыл. Как Инфарктий Миокардовский меня в иной свет переправил, задал я себе вопрос: зачем жил? Кто добрым словом вспомнит? Чего хорошего оставил после себя? И так, блин, больно и горько стало… И страшно. Все вытерпеть можно, все пережить, если хоть крошечная надежда остается. А какая надежда, если душа бессмертна, а ад этот – навсегда?! Думаете, там черти со сковородками? Совесть там. Огромная беспросветная совесть. И триллионы душ в этом пузыре, каждая со своими стонами о неисполненном, «на завтра» отодвинутом.

Как-то так и определился с тем, чего точно делать теперь не стану. А остальное? Планы какие-нибудь? Так долго еще до плановой-то экономики. Лет этак семьдесят. Трепыхаться решил, лапками сучить. А там, глядишь, и маслице подо мной собьется. И выплыву. Останется что-то опосля, за что юные пионеры цветочек на могилку принести не побрезгуют.

Жаль только, не на мою могилку – на Геры моего, в щель забившегося. Ну да кому надо – разберутся.

Но к чему-то стремиться-то нужно. Тут и железная дорога припомнилась. Чугунка, на языке туземного времени. А не построить ли мне чугунку? Так сказать, с опережением плана на тридцать лет. Да по-иному ее провести. Чтобы не случилось в этом мире никогда нагловатой самопровозглашенной столицы Сибири. Чтобы Томск трехсотлетний не на задворках истории заснул, а на транссибирском транзите отъедался. Чем не цель?

Добрый полуслепой профессор, читавший нам, молодым оболтусам, лекции по политэкономии, рассказывал, что за десять лет после постройки железки Западная Сибирь жителями вдвое больше приросла, чем за двести лет неспешной колонизации до этого. Опять плюс.

Еще чего-нибудь построю. Поди, дело знакомое. Зря, что ли, семь лет директором департамента строительства оттрубил…

А с Караваевым разберемся. Потому и в памяти Германа Густавовича моего копался. По Имперскому Уложению я во вверенном мне уделе наиглавнейший полицейский и жандармский командир. Как-то мутновато с правами на юге моего улуса… Что-то там какой-то Кабинет «руль» перехватывает, но и с этим надеялся разобраться. Главное – всколыхнуть это болото. Чтобы задвигалось все, засуетилось. Чтобы людишки поверили – при деле они. При таком деле, что горы в стороны раздвинутся и болота пересохнут.

Важно это людям – при деле быть. Мало кто знает, кто именно бурил первую давшую нефть скважину в Колпашеве. А сколько человек могут по праву сказать: «Мы – нефтяники»? Вот то-то! И так во всем. Модно было одно время поминать Сталина, как Победителя в Великой войне. По мне – так фигня это все. Все победили. Все до одного жители той страны. Солдаты, офицеры, колхозники, рабочие… все-все-все. Пружину завел Сталин, как иначе! Товарищ тот еще был – спорить с ним мало кто себе позволить мог. Задвигали всю страну и засуетили – подручные Иосифа Виссарионовича. А вот в страшной войне победили – все! И по праву гордится той победой все тамошнее поколение.

Так и я решил действовать – пружины взводить. Мне вроде и попроще должно было быть. Послезнание – великая вещь. Я и раньше на память не жаловался, а пока в Вечности купался, и подавно по полочкам все разложил. Каждую минуту жизни пережил заново. Нечем там больше заниматься – только себя самого поедом есть…

Может, я в истории и дуб дубом. Неинтересны мне были тенденции исторического развития и всякая такая хрень. А вот то, что касается богатств, – тут я специалист. На том и погорел, ну да чего уж теперь…

А того, что Сибирь богата, никому доказывать не нужно! Мой родной Томск вон вообще на плите из титан-никелевой стали по нефтяному морю плавает. И если с нефтью еще как-то худо-бедно разобрались, то железа и к моменту моей смерти добыть не могли. Я даже пару раз конкурсы устраивал на концессии по его добыче. Желающие были – денег не было. Не каждый рискнет отвалить пару миллиардов североамериканских рублей на строительство комплекса, зная, что половину нахальные москвичи сразу попилят и откатами высосут. Жаль, что сейчас, в шестидесятых годах девятнадцатого столетия, ни колпашеской нефти, ни бакчарской стали мне не видать как ушей Германа Густавовича. Первую полезную дырку еще до войны проковыряли, но черное золото в трубу только в семидесятых годах попало. Технологий не было. Уж больно глубоко залегает. То же самое и о стали. В этом отношении алтайские руды Темиртау и Верх-Тарское микроместорождение более перспективными выглядят.

Ну, да и бог с ними. Железо – ладно. Чугуний для дороги из чего-то делать нужно. А нефть-то мне зачем? Что-то обгоняющих по встречке «мерсов» я на Сибирском тракте не наблюдал. Александровские кварцевые пески и известняки и то полезнее той нефти. Стекло и цемент. И в мои времена с лесом у нас все в порядке было, а за полтораста лет до меня и подавно. Но чтоб нормально строить, кроме леса, еще кирпич, стекло и цемент надобны. О золотых приисках тоже представление имею. В том числе и о тех, что только в двадцатом веке разведаны. А на что еще чугунку строить? Газпром или Томскнефть не выдоишь: нет их здесь еще.

Оставались еще вопросы про паровозы, вагоны и прочее железнодорожное хозяйство. Но я искренне полагал, что в необъятной Родине моей наверняка найдется специалист, согласившийся за длинный рубль отправиться строить паровые машины в холодную Сибирь. А уж уголь в районе будущего Кемерова прямо из земли торчит. На крайний случай оставался Междуреченск. Там коксующиеся угли «БелАЗами» из дырки в земле вывозили… Благо Томск и там правит. Не раскололи еще единый удел на четыре профильных и слабо друг от друга зависящих угла.

Хорошо все-таки, что Господь, в безграничной мудрости своей, меня домой вернул. Заслал бы куда-нибудь на Камчатку – и что бы я там делал? Медведей от гейзеров отгонял?

Чем только знание свое объяснять буду? Не отправишь же толпу людей олопаченных с напутствием: «Ройте, мужики, мамой клянусь, здесь жила золотая». Мамаша у нас, конечно, дама уважаемая, только в здешних пределах совершенно неавторитетная. Иное что-то требуется…

А люди что? Люди найдутся. Неужели я из сотни тысяч пару десятков соратников не соберу? Уж не впервой, поди. А кто не захочет по доброй воле цивилизацию вперед двигать, так «кто не спрятался – я не виноват». До царя далеко, а я – вот он. Тут. Рядом. И я здесь власть. Причем власть пришлая. Страшная и непонятная. И говорю-то я, скорее всего, не так, и брякнуть могу что-нибудь этакое, от чего у местных филейная часть сжимается. И поступать буду иначе, чем здесь принято. И списать все эти несуразности и угловатости есть на что. Из Питера я. Да еще и немчура. Кто нас, нехристей, знает?! Можа, они там все такие… поперешные.

И очень важно правильным «папой» в столице обзавестись. Крутится в памяти моего подопечного какой-то Бутков Владимир Петрович. Директор Сибирского комитета вроде. Но раз не хозяин, а директор, значит, человечек назначенный. Как поставили, так и сняли. Мне бы «крышу» из тех, кто сам право имеет и к царю дверь ногой открывает. И если наследничек жив еще, то, может, и стоит усилия приложить, упредить подлых преступников, так сказать. Глядишь, зачтется, когда шее топором или веревкой угроза возникнет. Ну, или хоть кивнет, когда мог бы промолчать. Тоже большое дело.

Определенные надежды возлагал на папу Лерхе. Как-никак генерал и при дворе. Сынулю смог пристроить на медовое место – неужто не подсобит, если что? А старший братец? Зря, что ли, уж сколько лет в адъютантах генерал-губернатора Западной Сибири штаны протирал? Замолвит же словечко…

– Ca je me suis bien trouvé![5]5
  Это я прекрасно решил (фр.).


[Закрыть] – прошептал я себе под нос и с этой позитивной мыслью и уснул.

Глава 2
1864

Пока спал, за какой-то час испортилась погода. Порывы ощутимо встряхивали карету. К длинным, причудливо изогнутым старицам на западной околице Усть-Тарки подъехали уже под аккомпанемент злобствующего ветра, волком завывающего в пробитых пулями дырах. На колокольне Петропавловской церкви, плохо закрепленный, болтался и гудел колокол. Невысокие, накрытые метровыми шапками снега домишки и прозрачная, прореженная вырубками полоса Назаровских лесов совершенно не мешали стихии вольготно куражить.

Двор почтовой станции показался тихой гаванью в бушующем море. Хотя и тут сдуваемая с крыш снежная крупа совершенно заслонила мутное солнце.

– Экак запуржило-то! – поведал, сверкая акульей улыбкой, Евграф. – Думал ужо, все. В трех березах закружит, снегом заметет, дороги-то с фонарями не сыскать. Благо Дорофей Палыч огню запалил на башне своей металагической. Только так Назаровскую яму и сыскал…

Задал, короче, загадку.

Ну, насчет «закружит» – тут все понятно. Буран в зимней степи – удовольствие для мазохиста. Когда ветер дует, кажется, со всех сторон сразу, снег забивается в малейшие щели в одежде и небо с землей меняется местами. Явление же «металагическая башня» – совершенно наукой не изученное, а от этого любопытное. В связи с этим хотелось бы познакомиться с таинственным Дорофеем Палычем, сумевшим обуздать неизвестность и даже запалить на ней огонь.

Впрочем, у меня со сна всегда настроение не ахти. Годам к пятидесяти суставы стали ныть на непогоду, сна лишая, а пожаловаться некому было. Не находилось ни единой души вокруг, с кем можно было искренне поговорить. Так и бурчал себе под нос, вредничал. Сейчас-то тело вроде новое, а привычка осталась…

Башня быстро нашлась. Сначала огонь на башне – оранжевое пятно в снежной круговерти. Потом сквозь разрывы во вставших на дыбы сугробах проступила серая, не ниже трехэтажного дома, коробка башни. Но где же яма?

– Туда, барин, – превозмогая вопли разъярившейся природы, Евграф позвал, потянул к черному провалу в стене длинного сарая. Следом, закрывая лицо рукавом, мертвой хваткой вцепившись в рукоять саквояжа, шел Гинтар.

За спиной кони всхрапнули, сопротивляясь, но все-таки подчинились воле опытного лошадника и поволокли тяжеленный дормез в сторону распахнутых ворот каретного сарая.

Напрасно оборачивался. Извозчик, поди, и сам дороги бы не потерял, а вот я, оторвавшись взглядом от гостеприимной двери, заново ее на месте не нашел. Направление и то отгадал по положению тела старого слуги.

Седой прибалт, похоже, обзавелся не ручной кладью, а якорем. Не отбери я у него нетяжелый в общем-то, беременный портфель, думаю, он и шагу ступить оказался бы не в силах. Взял верного спутника под локоть, аки любимого дядюшку, и повел прямо в серо-ледяную мглу. Верил, что дорога найдется. Не оставит Вседержитель милостью своей двух усталых путников. Иначе глупая шутка вышла бы…

Местного благодетеля, того самого пресловутого Дорофея Павловича Матвеева, мы прямо на пороге и встретили. Может, не догадайся он с фонарем выйти, мы бы еще часа два по обширному двору геройски путешествовали. Пока или Мороз Колотунович, или немощь стариковская одного из нас не прибрала.

– Сюда, господа, сюда. – Звонкий, почти мальчишеский и уж совсем неожиданный для Палыча голос и дрожащий, опасливо поджимающийся огонек свечи за закопченным стеклышком наконец привели нас в спасительную утробу крепкого бревенчатого дома.

– А я и гляжу: двое-то из кареты-то выйти вышли, а нетути и нету. Ну, думаю, заплутали в круговерти гостечки мои долгожданные, – тараторил молодой, едва-едва пух на верхней губе, хозяин станционного хозяйства. Простенький мундир коллежского регистратора почтового департамента, накинутый на крестьянскую домотканую рубашку, ноги в стоптанных овчинных чунях, наколенные «пузыри» на форменных брюках. И совершенно искренняя забота, волнение даже, о судьбе посетивших его вотчину путешественников.

В сердце кольнула игла стыда и за свой генеральский чин, и за… И за бездарно прожитую первую жизнь. Я смотрел на молодого человека – лет двадцать, не больше, от роду, – и не хотелось все портить. Знал, чувствовал: стоит сбросить шубу, блеснуть в неровном свете свечного огарка золотом позументов – и пропадет это очарование молодой искренности. Словно подчиняясь заклятию злобного колдуна, на месте гостеприимного парня появится испуганный, закаменевший, замерзший воробышек.

– Здеся вот. Для господ по лесенке… Тут три ступенечки всего… А коневода я в черной избе размещу, не извольте беспокоиться. И сыт будет, и коняжкам хорошо будет. А я с обеда исче барометр наблюдаю. Все падает и падает. Падает и падает. Ну что ты будешь делать! И небо, смотри-ка, темнеет и темнеет. А людям-то на тракте как? Степь-с, она людей не больно жалует-с… Ветра-то у нас какие! До пятнадцати саженей в секунду измерения доходят!

Тайна «металагической башни» существовала лишь в моем воображении. Самый младший чиновник в Табели о рангах Российской империи подрабатывал метеорологическими наблюдениями.

– Извозчик наш, – вклинился я в первую же звуковую паузу. – Евграф. Он ранен. Надо бы рану обработать. Есть в деревне доктор?

– Сюда, господа. Туточки располагайтеся, – продолжал, словно не услышав, Дорофей. – Поди, буран треклятый не раньше завтрева упокоится. А там и лошадки ваши отдохнут. И поедете себе. А я сейчас чаю вам горячего принесу. Матрена хлеб свежий спекла и постряпушки еще с грибами. А то и медку? Медку не хотите ли?

И так вдруг захотелось меда. Так-то я его не особо жалую. Но тут так захотелось, даже запах его почуял. Травяной, пряный. А еще здорово огурец свеженький, только с грядки, в мед макать…

– Только мед в постатейной росписи не указан. Медок-то мне пасечник по осени привозит, а я уж добрым господам по пятнадцать копеек за фунт…

Из всех возможных фунтов я только фунт лиха и фунт стерлинга знал. Фунт – это сколько? Гинтар благосклонно кивнул – цена ветеранского моего слугу устраивала. Наверное, фунт – это много.

Герина память подтвердила. В пуде, а это примерно шестнадцать килограммов, сорок фунтов. Выходит, около четырехсот граммов. А за полтора рубля можно четыре килограмма меда купить?

– Рыбка еще есть. И копченая, и пожарить Матрена может… А доктора у нас нет. В округе только. Поди, не помрет прямо здеся-то. Куды ж я его, дохлого… И господам проезжающим с дохлым невместно…

– Befehlen Sie ihm, mein Herr, Wodka zu bringen[6]6
  Прикажите ему, мой господин, чтобы принес водки (нем.).


[Закрыть], – хрипло протявкал с жутким эстонским акцентом Гинтар. Надо же! Еще пару часов назад я этого его говора не замечал…

– О! – вспыхнул восторженно глазами смотритель. Раненый извозчик был уже позабыт. – Старый господин – немец. Я тогда печи пожарче растоплю. Поди, здеся не Европы. Холодновато иму будет… Осторожненько. Дверцы сибирцами деланы. Низковаты.

Поклонились низкой и широкой притолоке, вошли в белую гостевую избу.

– Растопи, любезный, растопи, – вновь вклинился я. – И на стол собирай. Мед, говоришь? И мед неси. И вот еще что… Водка есть? Полуштоф.

Я хотел, чтобы он ушел. Я собирался сбросить с плеч давящий на душу мундир – и не мог это сделать в его присутствии.

В обширной комнате оказался удобный отвешенный тканями закуток, где нашлось место и для объемного мехового куля бобровой шубы, и деревянный колышек в стене под мундир. От выбеленного бока печки ощутимо несло теплом, так что и в одной рубашке озябнуть я не боялся.

Вернулся заботливый Дорофей Палыч. Передал Гинтару отпилок доски со стаканами, квадратной бутылкой, чашей с нарезанным крупными ломтями ароматным хлебом и пиалой меда.

– Сейчас и щти поспеют, – кивнул он сам себе. – Тута вот газетки пока полистайте. А подо щти уже и водочки отведаете…

Газеты! О! Источник информации! Дрожащими от нетерпения руками я взялся перебирать хрусткие, отвратительного качества бумаги, листы «Томских губернских ведомостей». И, в первую очередь убедившись, что газета выходит еженедельно, принялся отыскивать самую свежую из имеющихся.

Номер первый за девятое января шестьдесят четвертого года уведомил меня, что в Томском городском благородном собрании прошел праздничный новогодний бал. На котором стараниями супруги городского полицмейстера баронессы фон Пфейлицер-Франк собрано 411 рублей на нужды воспитанниц Мариинской женской гимназии. Какие молодцы! Если я правильно помнил, Мариинск – это город к северу от Кемерова. Почему томская элита собирает пожертвования для девочек Мариинска, мне было непонятно. Мне в общем-то и дела до этого не было. Может, в самом городке у черта на рогах одна беднота проживает, детьми, стремящимися к знаниям, обремененная. Преимущественно – девочками… Собрали четыреста с лишним рубликов, и ладно. Честь им и хвала. Могли и пропить, а так нуждающимся помогли.

Зато теперь я знал, что попал в новое тело 19 февраля 1864 года. До того самого злополучного бон-вояжа наследника престола Российской империи еще почти год, и я легко успеваю его предупредить. Нужно только источник моей информированности организовать. Ну да это дело несложное. Придумаю чего-нибудь. Для начала с жандармами подружусь, а там будем посмотреть.

В «Ведомостях» жандармы не упоминались вовсе. Юбилей Сибирского линейного Одиннадцатого батальона в августе прошлого года – был. Назначение майора фон Пфейлицер-Франка Александра Адольфовича томским полицмейстером – было. Даже цены на основные продукты питания – были… О жандармах – тишина. Не любят, видно, их. Или те не любят публичности. И то и то мне на руку.

А имя надзирателей начальника и оперов командира я постарался запомнить. В крайнем случае, отложу в памяти его баронский титул. Вряд ли в Томске их много. Полковника Денисова, губернского воинского начальника, упоминавшегося в связи с очередным рекрутским набором, тоже на полочку. С силовиками надо дружить! Интересно, динамит уже придумали? И есть ли он у господина полковника? Что мне, шахты кайлом людишек заставлять рыть, что ли? Так где я опытных шахтеров наберу? Сто кило взрывчатки – и греби уголь или там бурый железняк лопатами…

От газет отвлекла Матрена – яркий представитель многоуважаемой гильдии поварих. Всегда с подозрением относился к худым и востроносым кулинарам. А Матренины яства кушал с удовольствием – у пышных телом курносых хохотушек и в печи все пышет и шкварчит. И запахи такие завлекательные, что от одного вида ее булочек слюней полон рот.

Экстаз. Дуть на горячий суп в ложке. Откусывать тающий на языке ноздреватый хлеб. Грамм тридцать водочки под кислые щи. Густейший, терпкий чай со сдобой. Янтарные потеки меда на зажаристой корочке пирожка. Вновь делать то, с чем распрощался миллион лет тому назад. Вновь есть, пить, уставать, совершать глупости… Да просто развалиться в неудобном кресле и млеть, размышляя о том, что приобрел и чего лишился. Улыбаться возмущенным воплям выбравшегося из своего убежища Геры и верить, что лучшее еще впереди.

– Простите, молодой господин, – тяжко вздохнул Гинтар, решившись все-таки отвлечь меня от ленивых мыслей. – Я спать лягу. Силы уже не те…

– Ложись, – кивнул я. – У нас карта моей губернии есть? Достань и ложись.

Шелковый мешок с невзрачным чертежом на невероятно толстой – как два ватмана – бумаге. Ни китов или других каких кикимор, ни медведей в лесах. Даже самоедов на оленях – и тех не оказалось. Почему я думал, что украшать карты перестали только при Советах?

«Генеральная карта Томской губернии с показанием почтовых и больших проезжих дорог, станций и разстояния между оными верст», сочинена по новейшим и достоверным сведениям в Санкт-Петербурге 1825 года». Хренасе! Поновей ничего не нашлось? Полковник Пядышев, коим «сочинена и гравирована», уже, наверное, почил в Бозе… А мне этим пользоваться? Как-то по этому чертежу деятельность планировать? Половина рек не подписана. Как мне геологов на разведку отправлять? Да и с точностью большущие проблемы. Я даже по очертаниям удела вижу, что с реалиями эта «генеральная карта» ни фига не совпадает.

Блин, проблема на пустом месте. Придется туземных проводников для своих экспедиций искать. Названия речек я помню, места примерно тоже, но по картам от ГУГК, а не от полковника Пядышева. Может быть, в легендарном двадцать пятом году эта картина и была прорывом в геодезии, но в одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертом уже совершенно не впечатляла.

С другой стороны, есть вероятность, что я зря нервничаю. Главным на этой «генералке» выведены дороги. В СССР тоже туристические схемы печатали, и даже кому-то они были нужны. Почему бы и этой не быть просто пособием для путешествующих Сибирским и другими, совмещенными трактами? Да легко. У военных наверняка есть другие карты. Им же войска водить. И не только по дорогам. С «показанием разстояния между оными», блин.

Сквозь сипение ветра за стенами послышалась какая-то возня, конское ржание, топот множества копыт. Спустя пару минут уже в широком коридоре, разделяющем черную и белую избы, зацокали подковками кавалерийских сапог. Я взвел боек «адамса» и пересел на стул лицом ко входной двери. Не слишком метко получится стрелять из-под столешницы, но если в гости к Дорофею Павловичу явились караваевцы, им получится замечательный сюрпризец.

А что? Вполне логичный ход. Ждали-пождали сообщников в условленном месте, сообразили, что фортуна повернулась к бедолагам задом. А приказ-то остался. Куда денется потерпевший, едва-едва ускользнувший от верной смерти? Конечно, в ближайшую почтовую станцию – место, по мнению столичного молодого повесы, надежное и безопасное.

И что бы я сам сделал на месте разбойничьего атамана? Во-первых, я бы уж точно не стал посылать троих самых бестолковых. Понятно – их не жалко, все-таки окажись у отважного губернатора, сдуру в одиночку путешествующего по просторам дикой Сибири, охрана. Только ненадежно это. Я же ленивый. Уйдет – гоняйся за ним потом вдоль тракта. А если увидит кто?! Зачем мне свидетели? Нет, ни мне, ни им свидетели не нужны. Значит, грамотная засада. Даже десяток фузей образца Отечественной войны двенадцатого года, залпом, гарантированно подавит любое сопротивление.

Но случилось непоправимое – я сглупил. Потеряны трое бойцов, внезапность и следы удачливого немчика. Куда Герман свет-Густавович делся – уже выяснили. Что же дальше? Буран. Вся Усть-Тарка по домам сидит, поближе к теплым печным бокам. Полицейский, даже если он есть в этой Богом забытой дыре, за воплями ветра выстрелов не услышит. В станции – я же местный, мне это точно известно, – кроме Дорофея Палыча и Матрены, только этот скользкий тип – новый Томский начальник… Ухмыляюсь, собираю пяток самых отмороженных злодеев с пистолями и длинными ножами – и идем грабить почту. Voici et tout[7]7
  Вот и все (фр.).


[Закрыть]. Через часок цель мертва, а о банде Караваева слава гремит по всей Сибири. Шутка ли, самому барону фон Пфейлицер-Франку в лицо плюнуть! Государственную контору ограбить! В кассе у молодого коллежского регистратора хоть рублей десять да найдется – народу в оправдание. Для большинства сибиряков червонец ассигнациями – бешеные деньги.

И вряд ли ближайший подручный атамана глупее меня. Дурня уже давно отловили бы и запечатали в самую глубь сибирских руд. Так что жаль, у меня нет второго «адамса». Пусть я и не Брендон Ли, и стрельбе с двух рук не обучен, но курок нажимать – невелико искусство. В узком коридоре спрятаться особо негде. Дело решило бы количество выстрелов, а не спецназность с ниндзюшностью.

– Генерал-то не почивает еще? – Тяжелые шаги крупного и уверенного в себе человека оборвались низким, шаляпинским басом. – Ты бы, мил друг Дорофеюшка, глянул, что ли. Негоже с побудки знакомство зачинать…

Могли ли тати быть знакомы с хозяином станции? Да легко. Раз в этих краях промышляют, почтовые дворы – самое лучшее место для планирования налетов. Купцы ведь тоже здесь проезжают и на чай с печенюшками останавливаются.

Пальцы на ребристой рукоятке револьвера побелели. Знаю, что плохо. Мастера стрельбы говорят, нужно вообще пистолет двумя пальцами держать. Большим и указательным. Нежно. И курок жать пла-а-а-авненько… Ага. Когда руки дрожат так, что ствол по столешнице снизу постукивает, только о «плавненьком» думать!

– Чего тебе, любезный? – кашлем скрыв волнение, поинтересовался я, едва кудрявая голова Палыча показалась в двери.

– Поспрошать, ваше превосходительство. Может, нужно чего?

Ваше превосходительство?! Герина память подсказала, что это обращение к военным и чиновникам в чине генерал-майора или действительного статского советника. А я ведь не представлялся. И чином не хвастался. Стрелять или пусть живет?

Понадеялся. Подумал: если это нападение, так он все равно из коридора никуда деться не успеет. А если нет? Нехорошо начинать службу на новом месте с убийства ни в чем не повинного маленького чиновника.

– Как там мой возница?

– А и жив еще. Чего ему сделается? Лошадок прибрал, повечерял да и спит уже.

Почудилось, что ладонь, отодвигавшая молодого почтаря от двери, величиной с лопату. Моргнул. Обрадовался. Все-таки меньше. Всего лишь со среднюю книгу. Но все равно – очень большая.

– Позволь-ка.

Скрипнули сапоги. Цокнули подковки. Медвежья ладонь смахнула с головы мохнатую папаху с алым верхом. Блеснули под расстегнутым волчьим полушубком натертые салом ремни портупеи, перетягивающие грудь такой ширины, что Арнольд нервно курит в стороне. Картину «Три богатыря» видели? Там центровой – Илюша Муромский. Вот его, только облаченного в явно казачий мундир, я и увидел.

Свободный ход курка выбран. Не поклонись этот гризли, не начни говорить – одним богатырем на Руси стало бы меньше.