Текст книги "Стихотворения"

«Мне кажется, что всё еще вернется…»

 
Мне кажется, что всё еще вернется,
Хотя уже полжизни позади.
А память нет да нет – и обернется,
Как будто знает в прошлое пути.
 
 
Мне кажется, что всё еще вернется
И чуда я когда-нибудь дождусь…
Погибший брат на карточке смеется,
А брату я уже в отцы гожусь.
 
 
Мне кажется, что всё еще вернется, —
Как снова быть июню, январю.
Смотрю в былое, как на дно колодца.
А может быть, в грядущее смотрю?
 
 
Мне кажется, что всё еще вернется.
Что время – просто некая игра.
Оно числом заветным обернется,
И жизнь начнется заново с утра.
 
 
Но возвратиться прошлое не может.
Не потому ль мы так к нему добры?
И каждый день, что пережит иль прожит,
Уже навек выходит из игры.
 

1975

«Отец, расскажи мне о прошлой войне…»

 
Отец, расскажи мне о прошлой войне.
Прости, что прошу тебя снова и снова.
Я знаю по ранней твоей седине,
Как юность твоя начиналась сурово.
 
 
Отец, расскажи мне о друге своем.
Мы с ним уже больше не встретимся в мае.
Я помню, как пели вы с другом вдвоем
Военные песни притихнувшей маме.
 
 
Отец, я их знаю давно наизусть,
Те песни, что стали твоею судьбою.
И, если тебе в подголоски гожусь,
Давай мы споем эти песни с тобою.
 
 
Отец, раздели со мной память и грусть,
Как тихие радости с нами ты делишь.
Позволь, в День Победы я рядом пройдусь,
Когда ордена ты, волнуясь, наденешь.
 

1975

Воспоминание об осени

 
Какая спокойная осень…
Ни хмурых дождей, ни ветров.
Давай всё на время забросим
Во имя далеких костров.
 
 
Они разгораются где-то…
За крышами нам не видать.
Сгорает в них щедрое лето,
А нам еще долго пылать.
 
 
И, может быть, в пламени этом
Очистимся мы до конца.
Прозрачным ликующим светом
Наполнятся наши сердца.
 
 
Давай всё на время оставим —
Дела городские и дом.
И вслед улетающим стаям
Прощальную песню споем.
 
 
Нам будет легко и прекрасно
Листвой золотою шуршать.
И листьям,
Как ласточкам красным,
В полёте не будем мешать.
 
 
И станет нам близок и дорог
Закат,
Уходящий во тьму.
И новым покажется город,
Когда мы вернемся к нему.
 

1978

«Лесть незаметно разрушает нас…»

Л. К. Татьяничевой

 
Лесть незаметно разрушает нас,
Когда молчаньем мы ее встречаем.
И, перед ней не опуская глаз,
Уже стыда в себе не ощущаем.
 
 
Нас незаметно разрушает лесть.
Льстецы нам воздвигают пьедесталы.
И нам туда не терпится залезть,
Как будто вправду мы иными станем.
 
 
А старый друг печалится внизу,
Что он друзей не может докричаться.
Не понимая, как мы на весу
В пространстве умудряемся держаться.
 

1976

Встреча влюбленных

 
Это чудо, что ты приехал!
Выйду к морю – на край Земли,
Чтоб глаза твои синим эхом
По моим, голубым, прошли.
 
 
Это чудо, что ты приехал!
Выйду к Солнцу – в его лучи.
Засмеются весенним смехом
Прибежавшие к нам ручьи.
 
 
Море льдами еще покрыто,
Замер в слайде янтарный бег.
В чью-то лодочку, как в корыто,
Белой пеной набился снег.
 
 
Мы идем вдоль волны застывшей,
Вдоль замерзших ее обид.
И никто, кроме нас, не слышит,
Как во льдах синева грустит.
 

1975

Солнце Сарьяна

 
А за окном была весна…
Сарьян смотрел в окно и плакал.
И жилка билась у виска.
И горы отливали лаком.
 
 
Год или сутки суеты.
Как мало жить ему осталось!
В его руках была усталость,
Печаль просилась на холсты.
 
 
А солнце наполняло дом.
Оно лилось в окно лавиной,
Как будто шло к нему с повинной
За то, что будет жить ПОТОМ.
 
 
Потом, когда его не будет.
Но будет этот небосклон,
И горы в матовой полуде,
И свет, идущий из окон.
 
 
Всё было в солнце: тот портрет,
Где Эренбург смотрел так странно,
Как будто жаль ему Сарьяна,
Который немощен и сед.
 
 
Всё было в солнце: каждый штрих,
Веселье красок, тайна тени.
И лишь в глазах, уже сухих,
Гас и смирялся свет весенний.
 
 
«О, только б жить! На мир смотреть.
И снова видеть солнце в доме.
Ловить его в свои ладони
И вновь холсты им обогреть…
 
 
Прекрасна жизнь!» – он говорил.
Он говорил, как расставался.
Как будто нам себя дарил
И спрятать боль свою старался.
 

1975

Бабушка Лермонтова

 
Елизавета Алексеевна Арсеньева
Внука своего пережила….
И четыре черных года тень его
Душу ей страдальческую жгла.
 
 
Как она за Мишеньку молилась!
Чтоб здоров был и преуспевал.
Только Бог не оказал ей милость
И молитв ее не услыхал.
 
 
И она на Бога возроптала,
Повелев убрать из комнат Спас.
А душа ее над Машуком витала:
«Господи, почто его не спас?!»
 
 
Во гробу свинцовом, во тяжелом,
Возвращался Лермонтов домой.
По российским побелевшим селам
Он катился черною слезой.
 
 
И откуда ей достало силы —
Выйти за порог его встречать…
Возле гроба бабы голосили.
«Господи, дай сил не закричать…»
 
 
Сколько лет он вдалеке томился,
Забывал между забот и дел.
А теперь навек к ней возвратился —
Напоследок бабку пожалел.
 

1979

Сестра милосердия

 
Слезы Мария вытерла.
Что-то взгрустнулось ей…
Мало счастья Мария видела
В жизни своей.
 
 
Мало счастья Мария видела.
И старалась не видеть зла.
Красотой ее мать обидела.
Юность радостью обошла.
 
 
А года проносились мимо,
Словно вальсы подруг.
Так ничьей и не стала милой,
Не сплела над плечами рук.
 
 
Так ничьей и не стала милой.
Но для многих стала родной.
Столько нежности накопила,
Что не справиться ей одной.
 
 
И, когда по утрам входила
В нашу белую тишину,
Эту нежность на всех делила,
Как делили мы хлеб в войну.
 
 
Забывала свои несчастья
Перед болью чужой.
Говорила: «Не возвращайся…» —
Тем, кто радостно шел домой.
 
 
На судьбу Мария не сердится.
Ну а слезы – они не в счет.
Вот такой сестры милосердия
Часто жизни недостает.
 

1975

Люблю

 
Спускалась женщина к реке,
Красива и рыжеголова.
Я для нее одно лишь слово
Писал на выжженном песке.
 
 
Она его читала вслух.
«И я люблю…» —
Мне говорила.
И повторяла:
«Милый, милый…» —
Так,
Что захватывало дух.
 
 
Мы с ней сидели на песке,
И солнце грело наши спины.
Шумели сосны-исполины,
Грачи кричали вдалеке.
 
 
Я в честь ее стихи слагал,
Переплывал Быстрину нашу,
Чтобы собрать букет ромашек
И положить к ее ногам.
 
 
Она смеялась и гадала,
И лепестки с цветов рвала.
То ль клятв моих ей не хватало,
То ль суеверною была.
 
 
С тех пор прошло немало лет.
Глаза закрою – вижу снова,
Как я пишу одно лишь слово,
Которому забвенья нет.
 

1976

Доверчивость

 
Я снова за доверчивость наказан.
Не разберешь – где правда, а где ложь.
Давно бы надо с ней покончить разом.
Но век учись, а дураком умрешь.
 
 
Я пожалел чужого человека,
В беду его поверил, приютил.
Все с ним делил – от песен до ночлега.
И добротой своею счастлив был.
 
 
Не надо мне ни платы, ни награды.
Душа творит добро не на показ.
Когда мы гостю в нашем доме рады,
То эта радость согревает нас.
 
 
Но все забыл тот человек неверный
И предал вдруг, хоть не прошло и дня.
Как мне забыть?
Ведь он уже не первый
И, видно, не последний у меня.
 

1979

В деревне

 
Люблю, когда по крыше
Дождь стучит.
И всё тогда во мне
Задумчиво молчит.
 
 
Я слушаю мелодию дождя.
Она однообразна, но прекрасна.
И всё вокруг с душою сообразно.
И счастлив я, как малое дитя.
 
 
На сеновале душно пахнет сеном.
И в щели бьет зеленый свет травы.
Стихает дождь…
И скоро в небе сером
Расплещутся озера синевы.
 
 
Стихает дождь… Я выйду из сарая.
Гром громыхнет вдали
В последний раз.
Я радугу сравню с вратами рая,
Куда при жизни я попал сейчас.
 

1979

«От обид не пишется…»

 
От обид не пишется,
От забот не спится.
Где-то лист колышется —
Пролетела птица.
 
 
Из раскрытых окон
Полночь льется в комнату.
И луна, как кокон,
Тянет нити к омуту.
 
 
Искупаюсь в омуте,
Где кувшинки плавают.
Может, детство вспомнится
И, как встарь, обрадует.
 
 
А рассвет займется —
Мир вокруг изменится.
В душу свет прольется.
Ночь моя развеется.
 

1979

«Я ненавижу в людях ложь…»

 
Я ненавижу в людях ложь.
Она порой бывает разной —
Весьма искусной или праздной,
И неожиданной, как нож.
 
 
Я ненавижу в людях ложь.
И негодую, и страдаю,
Когда ее с улыбкой дарят,
Так, что сперва не разберешь.
 
 
Я ненавижу в людях ложь.
От лжи к предательству – полшага.
Когда-то всё решала шпага.
А ныне старый стиль негож.
 
 
Я ненавижу в людях ложь.
И не приемлю объяснений.
Ведь человек – как дождь весенний,
А как он чист – апрельский дождь.
 
 
Я ненавижу в людях ложь.
 

1970

«Я болен ревностью. Она неизлечима…»

 
Я болен ревностью. Она неизлечима.
Я дважды, может, только чудом выжил.
И здравый смысл во мне – как голос мима,
Который я ни разу не услышал.
 
 
О Дездемона, ты повинна в том лишь,
Что я – как туча над твоей лазурью.
Ты, словно лодка парусная, тонешь
В безбрежном море моего безумья.
 
 
Моя болезнь лекарствам не подвластна,
Как не подвластна клятвам и речам.
Вы наложите мне на душу пластырь —
Она кровоточит и саднит по ночам.
 
 
Я болен ревностью. И это – как проклятье!
Как наказанье или месть врага.
 
 
Как ты красива в этом белом платье!
Как мне понятна ты и дорога!
 
 
Любимая, ты тоже Дездемона.
Перед любовью ты навек чиста.
Но для кого ты так оделась модно?
Куда твоя стремится красота?
 
 
Я болен ревностью. Я в вечном заточенье.
О Господи, где твой прощавший перст?
Твоя любовь ко мне – мое мученье.
Моя любовь к тебе – твой тяжкий крест.
 

1977

Из прошлого

 
О друге своем узнаю от других.
Он мечется где-то
Меж дел и свиданий.
И дружба моя —
Как прочитанный стих —
Уже затерялась средь новых изданий.
 
 
О друге своем узнаю из газет.
Он строго глядит
С популярной страницы.
Ну что же, на «нет»
И суда вроде нет.
Не пивший вовек,
Я хочу похмелиться.
 
 
О друге своем вспоминаю порой.
Читаю открытки его и записки.
Но кто его тронет —
Я встану горой,
Поскольку священны у нас обелиски.
 

1978

Встреча Пушкина с Анной Керн

 
А было это в день приезда.
С ней говорил какой-то князь.
«О боже! Как она прелестна!» —
Подумал Пушкин, наклонясь.
 
 
Она ничуть не оробела.
А он нахлынувший восторг
Переводил в слова несмело.
И вдруг нахмурился,
И смолк.
 
 
Она, не подавая вида,
К нему рванулась всей душой,
Как будто впрямь была повинна
В его задумчивости той.
 
 
– Что сочиняете вы ныне?
Чем, Пушкин, поразите нас? —
А он – как пилигрим в пустыне —
Шел к роднику далеких глаз.
 
 
Ему хотелось ей в ладони
Уткнуться. И смирить свой пыл.
– Что сочиняю?
Я… не помню.
Увидел вас —
И всё забыл.
 
 
Она взглянула тихо, строго.
И грустный шепот, словно крик:
– Зачем вы так? Ну, ради Бога!
Не омрачайте этот миг…
Ничто любви не предвещало.
Полуулыбка. Полувзгляд.
Но мы-то знаем —
Здесь начало
Тех строк,
Что нас потом пленят.
 
 
И он смотрел завороженно
Вслед уходившей красоте.
А чьи-то дочери и жены
Кружились в гулкой пустоте.
 

1974

«Как странно жизнь устроена…»

 
Как странно жизнь устроена.
Всё славы ждут одни.
Другие, став героями,
Мечтают быть в тени.
 
 
Как странно жизнь устроена.
Одним всё сходит с рук.
А преданного воина
Не пожалел и друг.
 
 
Как странно жизнь устроена.
Дурак в чести подчас.
А умного порою мы
Затаптываем в грязь.
 
 
Как странно жизнь устроена.
Не знаю, чья вина,
Что так нескладно скроена
И так грустна она.
 

1977

«Нас лыжня из леса вывела…»

 
Нас лыжня из леса вывела
В зимний полдень – белый, робкий,
Будто бы нежданно вынула
Нас из елочной коробки.
 
 
Будто мы проснулись рано,
Вдруг разбуженные счастьем.
И гадала нам поляна
На своем снегу блестящем.
 
 
Эти «нолики» и «крестики»
Нам дорогу обещали…
Хорошо нам было вместе,
Словно жизнь еще вначале.
 
 
…На дощечке полудревней
Вдруг прочли, потрясены,
Мы название деревни,
Что была здесь до войны.
 

1975

«Я не тебя вначале встретил…»

 
Я не тебя вначале встретил,
А голос твой…
Но я не знал.
Он не спросил и не ответил.
Заворожил и вдруг пропал.
 
 
Я не тебя,
А смех твой встретил,
Похожий на лазурный плеск.
Он был и радостен, и светел.
Заворожил и вдруг исчез.
 
 
И лишь потом тебя я встретил.
О, как была ты молода!
Но понял я,
Что это ветер
Заворожил меня тогда.
 

1976

Перед дуэлью

 
В Железноводск пришла весна,
Скорей похожая на осень.
Я все дела свои забросил,
И нас дорога понесла.
 
 
Висели тучи низко-низко.
Ручей под шинами пропел.
Фонарь, как вялая редиска,
В тумане медленном алел.
 
 
На повороте у дороги
Стоял обычный старый дом.
И сердце замерло в тревоге,
Как будто жил я в доме том.
 
 
Звенели женщины посудой.
Кому-то было недосуг.
 
 
…В то утро Лермонтов отсюда
Верхом помчался на Машук.
 

1975

Женщина уходит из роддома

 
Уходит женщина от счастья.
Уходит от своей судьбы.
А то, что сердце бьется чаще, —
Так это просто от ходьбы.
 
 
Она от сына отказалась!
Зачем он ей в семнадцать лет…
Не мучат страх ее и жалость.
И только няни смотрят вслед.
 
 
Уходит женщина от счастья
Под горький ропот матерей.
Ее малыш – комочек спящий —
Пока не ведает о ней.
 
 
Она идет легко и бодро,
Не оглянувшись на роддом, —
Вся в предвкушении свободы,
Что опостылет ей потом.
 
 
Но рухнет мир, когда средь ночи
Приснится радостно почти
Тот теплый ласковый комочек,
Сопевший у ее груди.
 

1974

Ни о чем не жалейте

 
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
 
 
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось,
Да надежды, как птицы, парили в душе.
 
 
Не жалейте своей доброты и участья,
Если даже за всё вам – усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство…
Не жалейте, что вам не досталось их бед.
 
 
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте,
Но ведь песни берет он из вашей души.
 
 
Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.
 

1977

У могилы Н. Н. Пушкиной

 
«Здесь похоронена Ланская…»
Снега некрополь замели.
А слух по-прежнему ласкает
Святое имя – Натали.
 
 
Как странно, что она – Ланская.
Я не Ланской цветы принес,
А той, чей образ возникает
Из давней памяти и слез.
 
 
Нам каждый день ее был дорог
До той трагической черты,
До Черной речки, за которой
Настало бремя суеты.
 
 
Как странно, что она – Ланская.
Ведь вслед за выстрелом сама
Оборвалась ее мирская,
Ее великая судьба.
 
 
И хорошо, что он не знает,
Как шли потом ее года.
Она фамилию сменяет,
Другому в церкви скажет «да».
 
 
Но мы ее не осуждаем.
К чему былое ворошить?
Одна осталась – молодая,
С детьми, а надо было жить.
 
 
И все же как-то горько это, —
Не знаю, чья уж тут вина, —
Что для живых любовь поэта
Так от него отдалена.
 

1977

Солдаты

Памяти М. Бернеса

 
В ту ночь сошли солдаты с пьедестала…
Дорогами родимой стороны
Они шагали молча и устало,
Как будто возвращались с той войны.
 
 
Шли по земле, где родились и жили,
И умирали в девятнадцать лет.
И матери навстречу им спешили.
И жены, плача, вновь смотрели вслед.
 
 
В ночи мерцали звезды и медали.
Герои песен, кинофильмов, книг —
Солдаты шли по селам, где их ждали,
По городам, где помнили о них.
 
 
Они родной земли не узнавали, —
Где было знать, что минули года.
И на местах пожарищ и развалин
Навстречу им вставали города.
 
 
Им всё казался отсветом пожара
Рассвет, поднявшийся из тишины.
И от тяжелой поступи дрожала
Земля, где их убийцы прощены.
 
 
Где снова кто-то распевает гимны.
И позабыты Курск и Сталинград…
Ты вспомни, мир, за что солдаты гибли.
А мы достойны памяти солдат.
 
 
Над плачем вдов, над горем материнским
Людского гнева плещется прибой.
Пусть никогда не станет обелиском
Для всех живущих добрый шар земной!
 

1973

«Из всех открытий всего дороже…»

О. Комову

 
Из всех открытий всего дороже
Открытье друга, его души.
И мы с тобой, словно два прохожих,
Почти всю жизнь к этой встрече шли.
 
 
И наша дружба —
Как древний город,
Что прячет в недрах своих земля.
Я открываю твои просторы
Добра и света…
Поздравь меня.
 
 
Я открываю твои печали,
Твои восторги в самом себе,
Чтоб две души,
Две судьбы звучали,
Как два цветка на одном стебле.
 
 
И, если нас доконает служба,
Иссушит боль
Иль собьет вина, —
Нам будет донором наша дружба.
А группа крови у нас одна.
 

1977

«– Ну что ты плачешь, медсестра?…»

Б. Н. Полевому

 
– Ну что ты плачешь, медсестра?
Уже пора забыть комбата…
– Не знаю…
Может, и пора, —
И улыбнулась виновато.
 
 
Среди веселья и печали
И этих праздничных огней
Сидят в кафе однополчане
В гостях у памяти своей.
 
 
Их стол стоит чуть-чуть в сторонке,
И, от всего отрешены,
Они поют в углу негромко
То, что певали в дни войны.
 
 
Потом встают, подняв стаканы,
И молча пьют за тех солдат,
Что на Руси
И в разных странах
Под обелисками лежат.
 
 
А рядом праздник отмечали
Их дети —
Внуки иль сыны,
Среди веселья и печали
Совсем не знавшие войны.
 
 
И кто-то молвил глуховато,
Как будто был в чем виноват:
– Вон там в углу сидят солдаты —
Давайте выпьем за солдат…
 
 
Все с мест мгновенно повскакали,
К столу затихшему пошли —
И о гвардейские стаканы
Звенела юность от души.
 
 
А после в круг входили парами.
Но, возымев над всеми власть,
Гостей поразбросала «барыня»,
И тут же пляска началась.
 
 
Вот медсестру какой-то парень
Вприсядку весело повел.
Он лихо по полу ударил,
И загудел в восторге пол.
 
 
А медсестра уже напротив
Выводит дробный перестук.
И, двадцать пять годочков сбросив,
Она рванулась в тесный круг.
 
 
Ей показалось на мгновенье,
Что где-то виделись они:
То ль вместе шли из окруженья
В те злые памятные дни,
 
 
То ль, раненого, с поля боя
Его тащила на себе.
Но парень был моложе вдвое,
Пока чужой в ее судьбе.
 
 
Смешалось всё —
Улыбки, краски,
И молодость, и седина.
Нет ничего прекрасней пляски,
Когда от радости она.
 
 
Плясали бывшие солдаты,
Нежданно встретившись в пути
С солдатами семидесятых,
Еще мальчишками почти.
 
 
Плясали так они, как будто
Вот-вот закончилась война.
Как будто лишь одну минуту
Стоит над миром тишина.
 

1972

В мастерской скульптора

 
Я не знаю, как ты все постиг:
Бронзы грусть и мрамора веселье.
Проступает в камне женский лик,
Будто бы в окне рассвет весенний.
 
 
Я не знаю, что тебе дороже:
Тайна мысли иль улыбки миг.
Сколько лиц…
А лик один и тот же,
Все один и тот же женский лик.
 
 
Видимо, резец твой заколдован.
Видно, камень у тебя такой,
Что бы ни работалось —
И снова
Женский лик под ласковой рукой.
 
 
Проступает в камне женский лик.
Боль его —
Твоей любви начало.
Словно в камне музыка звучала,
А до нас донесся только крик.
 

1979

Калязинская колокольня

 
Калязинская колокольня
Стоит причудливо в реке.
И всякий раз я жду невольно —
Зайдется колокол в тоске.
 
 
И по ночам над тихой Волгой
Восходит музыка ее.
И принимают молча волны
Тот звон в безмолвие свое.
 
 
Вновь оживает колокольня.
И слышу я в тиши ночной,
Что кто-то радостью и болью
Тревожно делится со мной.
 
 
В протяжном гуле колокольни
Мне слышен зов былых веков:
И песня пахаря на поле,
И стон идущих бурлаков.
 

1973

Веселая ода плову

 
Когда в узбекском доме праздник
(Там праздник, если гость пришел),
Вас поразит многообразьем
И щедростью просторный стол.
 
 
Похож на южные базары,
Тот стол соблазн в себе таит.
Да будь ты немощным и старым,
Проснется волчий аппетит.
 
 
Узбекский стол!
В такую пору,
Когда в Москве трещит мороз,
Он зелени и фруктов гору
Нам в лучшем виде преподнес.
 
 
Ни прозой мне и ни стихами
Не описать узбекский стол…
 
 
Вот разговоры затихают.
И вносят плов…
Как на престол,
Его хозяин водружает
Среди закусок и вина.
И плов весь стол преображает.
И как ни сыт ты —
Бьет слюна.
 
 
Сияет стол. Сияют лица.
Вкушай и доброту твори.
А в пиалушках чай дымится,
Зеленый – как глаза твои.
Но тостов нет, – таков обычай.
Им после плова не звенеть.
– Дай сигарету.
– Нет ли спичек?
 
 
И всё.
И можно умереть.
 

1976

«Опять за темными очками…»

 
Опять за темными очками
Я не увидел ваших глаз.
И недосказанность меж нами
Незримо разлучает нас.
 
 
А может, вы нарочно прячете
Свои глаза…
Не дай-то Бог,
Чтоб кто-то их увидеть мог,
Когда грустите вы иль плачете.
 
 
Но вы словам моим не вняли,
Ушли за темные очки.
Боясь, —
Когда душа в печали, —
Чужого взгляда иль руки.
 

1977

Признание друга

 
Ушла любовь,
А мне не верится.
Неужто вправду целый век
Она была моею пленницей?
И вот решилась на побег.
 
 
Ушла любовь,
забрав с собою —
И грустный смех,
и добрый взгляд.
В душе так пусто,
как в соборе, —
Когда в нем овощи хранят.
 

1975

Случай на охоте

 
Я выстрелил. – И вся земля
Вдруг визг собаки услыхала.
Она ползла ко мне скуля,
И след в траве тянулся алый.
 
 
Мне от вины своей не скрыться.
Как всё случилось – не пойму!.
Из двух стволов я бил волчицу,
А угодил в свою Зурму.
 
 
Она легонько укусила
Меня за палец… – Может быть,
О чем-то, жалуясь, просила
Иль боль хотела поделить.
 
 
Ах, будь ты проклята, охота,
И этот выстрел наугад!
Я всё шептал ей: «Что ты, что ты…», —
Как будто был не виноват.
 
 
Зурма еще жива была,
Когда я нес ее в песчаник.
А рядом стыли два ствола,
Как стыла жизнь в глазах печальных.
 
 
Неосторожны мы подчас.
В азарте, в гневе ли, в обиде —
Бьем наугад, друзей не видя.
И боль потом находит нас.
 

1974

«Мы на Земле живем нелепо!..»

Ольге Плешаковой

 
Мы на Земле живем нелепо!
И суетливо… Потому
Я отлучаюсь часто в небо,
Чтобы остаться одному.
 
 
Чтоб вспомнить то, что позабылось,
Уйти от мелочных обид,
И небо мне окажет милость —
Покоем душу напоит.
 
 
А я смотрю на Землю сверху
Сквозь синеву, сквозь высоту —
И обретаю снова веру
В земную нашу доброту.
 
 
И обретаю веру в счастье,
Хотя так призрачно оно!.
Как хорошо по небу мчаться,
Когда вернуться суждено!
 
 
Окончен рейс… Прощаюсь с небом.
Оно печалится во мне.
А всё вокруг покрыто снегом
И пахнет небом на Земле.
 
 
И жизнь не так уж и нелепа,
И мир вокруг неповторим
То ль от недавней встречи с небом,
То ль снова от разлуки с ним.
 

1979

Чужая осень

 
Во Франкфурте
Холодно розы цветут.
В Москве
Зацветают
Узоры
На стеклах.
 
 
Наш «бьюик» несется
В багряных потемках —
Сквозь сумерки
Строгих
Немецких минут,
 
 
Сквозь зарево кленов
И музыку сосен,
Сквозь тонкое кружево
Желтых берез.
 
 
Я в эти красоты
Ненадолго сослан,
Как спутник
В печальные залежи звезд.
 
 
Со мной переводчица —
Строгая женщина.
Мы с нею летим
Сквозь молчанье
И грусть.
 
 
И осень ее
Так прекрасна и женственна,
Что я своим словом
Нарушить боюсь.
 
 
Нас «бьюик»
Из старого леса выносит.
Дорога втекает
В оранжевый круг.
 
 
Как всё здесь похоже
На русскую осень!
Как Русь не похожа на всё,
Что вокруг!
 

1979