Текст книги "Здесь издалека (сборник)"

– Матушка, матушка, не о том ты…

– Да вот, говорю, детский дом семейный. Хорошо там детишкам, за ними уход, и все-таки приближено к домашним условиям. Слава Богу, и людям благодарность, что взяли на себя такой труд! Так ведь послушать историю каждого ребенка – никаких сказок страшных не надо. При родственниках, соседях, иной раз и при живых родителях, росли, что Маугли в лесу. Хлеба и то не каждый день ели. И таких в каждом районе – по целому детдому. То есть каждый год десяток-другой вот таких сирот на район набирается. Даже после войны такого не было, а теперь…

– Последние времена, последние, – вступился отец Димитрий.

– Этого нам знать не дано, отче, – ответил Андрей, – две тысячи лет уже – последние. А много ли, мало ли осталось, не в нашей власти решать. Делай, что можешь, жизнь-то она коро-откая… Вот, в молодости, – тут он взглянул на Дениса с Тасей, – все казалось, успеется одно, другое, третье, ан нет, ничего почти не успел, что задумывал. Мудрый был человек, настоятель наш прежний, отец Макарий, царство ему небесное (и перекрестился), он говаривал: делай только самое главное, остального не успеешь, и делай это сам. Не надейся, что другой за тебя сделает. Ну что же, отцы-братие, и сестры, еще по единой?

– Мне хватит, – скромно сказала матушка.

– И то верно, – подхватила библиотекарь.

– Ну, а мужчины могут, конечно, – поспешно добавила матушка, – на нас не смотрите, мы сосуды немощнейшие…

Выпили и еще по одной. Тепло разливалось в желудке, ударяло в голову, и такой вкусной оказалась эта капуста с гусятиной…

– Еще вам подложить, отцы, и вам, Дионисий?

– Да, пожалуйста, – он с готовностью протянул тарелку.

– А и вы нам рассказали бы чего, – обратился к нему отец Андрей, – чем дышит Москва, что молодежь поделывает?

– Да… – замялся он, не зная, с чего начать… – живем, работаем, крутимся. Трудно сейчас… но интересно все-таки.

– Жить, оно всегда трудно, когда легко-то было, – понимающе сказал отец Андрей, – Ну, а вот в среде столичной молодежи какие идеалы? Не верю я, что только доллары да красивая жизнь, как иные говорят. Душа, она всегда высокого ищет.

– Это верно, – сказал Денис, – сейчас вот, например, модно читать не Донцову, а Коэльо, хотя лично мне он не нравится, или Мураками.

– Коэльо? – удивленно спросил отец Димитрий.

– А я пролистала одну вещь, – отозвалась матушка, – оккультный запашок есть.

– Может, и показалось, – примиряюще сказал отец Андрей, – жалко вот, Лескова нынче читать не принято. Какие яркие вещи у него! «Соборяне» одни чего стоят. Понимал он русскую душу, русскую жизнь.

– Изменилась эта жизнь, – неожиданно для себя самого сказал Денис, – а Лескова я читал. «Очарованный странник» очень мне понравился. Только… как из музея это все. Иное.

– Иное и есть, – вздохнул отец Андрей, – ретрограды мы, ретрограды никчемные… Да вот, отче, – обратился он к молодому священнику, – ты давеча какой вопрос-то задавал, как гости пришли?

– Про чин крещения, батюшка, – с готовностью отозвался тот, – посмотрел я тут молитвы в дониконовой редакции, как и поныне старообрядцы читают, и, сказать по правде, выходит там лучше. Понятнее как-то, а то в моем служебнике дореволюционном: «ниже да снидет с крещающимся, молимся Тебе, дух лукавый». Как соблазнительно-то звучит! А у них: «Молимся тебе, Господи, ниже да снидет с крещающимся дух лукавый». Хорошо и понятно. Или вот еще: «Запрещает тебе Господь, диаволе, пришедый в мир и вселивыйся в человецех». А там: «Запрещает ти, диаволе, Господь наш Иисус Христос, пришедый в мир и вселивыйся в человецех» – ведь куда лучше, батюшка! Может, так и нам читать?

– Погоди, погоди… если бы было обращение к духу лукавому, стояло бы не «дух», а «душе», это же понимать надо…

– Так-то оно так, но народ-то у нас, сам знаешь, славянскому не навык…

– Ну-ка, скажи еще раз, как там, в дониконовской…

И они погрузились в свою профессиональную беседу. Они напоминали Денису двух программеров, которые поймали глюк и решают теперь, как ловчее поправить, чтобы ничего не испортить. И он подумал – может быть, сказать теперь про свое увольнение, или нет? Только что им сама его работа – менеджер по продажам… Тут и слов таких не знают. Скажут, поделом тебе, купец незадавшийся. Не нужен такой жених нашей дочери.

Пока размышлял, перешли к чаю. И текла, текла своим руслом, веками, если не тысячелетиями промытым, ясным, очищенным, беседа священников… Тихое и безмолвное житие. Соваться ли со своими проблемами? Неудобно как-то. Хорошие ведь они, в сущности, люди… А отец Андрей уже отодвигал пустую чашку:

– Ну что же, чайку попили – и за молитовку? А потом и отдыхать. Тася, как в старые добрые времена, соборне… Благодарим Тебя, Христе Боже наш…

Зашелестели слова молитвы, в благодарность за трапезу. Распростились в прихожей с гостями, а потом вся собравшаяся семья, и Денис с ней, прошла в гостиную, где перед большим иконостасом встали полукругом – все, кроме Дениса, на знакомые издавна места, – и отец Андрей начал читать вечернее правило. Слова звучали тяжеловесно, но ложились быстро. Долгие, долгие годы читал отец Андрей эти молитвы, и смысл каждой из них был ему ясен до донышка. К каждому из них он примерял свой быт, свою совесть, свою жизнь. А Денис выхватывал только отдельные выражения: «да воскреснет Бог и расточатся враги его…» Но про тихое, безмолвное житие – ничего на сей раз не было.

А потом стали расходится. Денису отвели комнату, где когда-то жили мальчики.

Задержавшись в гостиной, Тася вдруг пристально посмотрела на гвоздик, вбитый в дверной косяк:

– А вот здесь висел ремень.

– Ремень? – Денис усмехнулся, – и часто вас?

– Редко. Действительно редко. Гораздо реже, чем заслуживали. А вот в одной семье было три ремня: черный – для постных дней, коричневый – для обыкновенных, и красный – для праздников. Представляешь, в праздники! А у нас в праздники никого не наказывали, даже если виноват. И вообще, родители нас любили, это главное! Ладно, поздно уже. Давай спать.

– Тась… Слушай… Я серьезно… Я работу потерял. И вообще, я не знаю, как мне теперь.

– Да ведь найдется что-то наверняка, ты не переживай! – легко и просто ответила Тася, – а там, глядишь, окажется, что всё на самом деле к лучшему обернулось. Оно так часто бывает, правда.

– А сейчас? А что мне сейчас? – Денис заговорил как-то глухо, за скупыми словами чувствовалось внутреннее кипение.

– А сейчас ты у меня в гостях! Отдыхай и ни о чем не думай, ладно? Вот завтра сходим с тобой на речку, она сейчас хоть и подо льдом, но все равно такая красивая! Ты живи сегодняшним, ладно? – Тася протянула к его лицу ладонь, но так и не донесла, – а завтрашнее будет завтра! И вообще, ужасно спать хочется…

– Ладно. Спокойной ночи…

– Покойной ночи, – и скрылась за дверью.

Он решил выйти покурить – ведь в доме у них наверняка нельзя. Набросил короткое московское пальто, сунул ноги в ботинки, не зашнуровывая… Двор обдал морозом, свежестью, темнотой. Где-то далеко безнадежно лаяла собака, искрился под окнами снег. Луны не было, но в ясном морозном небе светился ясный и неизменный порядок созвездий, которому и дела не было до мимолетного огонька сигаретки там, в провале снежного двора.

Назавтра к шести вечера он уже был дома. Один. Тася оставалась с родителями, они давно не видели дочку, а у него было дел невпроворот. Работу надо было искать.

Однокомнатная квартира встретила вечерней пустотой и холодом – забыл форточку закрыть, вот и выстудил все. С чего бы, с чего бы начать… рассылать резюме по рекрутинговым агентствам. Но прямо сейчас – не хотелось. Он включил компьютер, рука рефлекторно щелкнула по значку браузера, и зашуршал привычную песнь модем. Со второго раза он соединился, и вышел в знакомый и уже, кажется опостылевший чат. Регистрация всплыла сама, подсказкой: ник “Den”, пароль “12345”.

Он набрал только два слова: «мне плохо».

Тут же нашелся дежурный остряк: «а кому сейчас хорошо?» Ник был какой-то новый и случайный, набор цифр и букв.

И следом: «Понятно. Номер твоей аськи?» – ник был знакомый, “Chaika”. Девушка, с которой они уже тут пару раз болтали.

Денис ввел в чате знакомую цифирь и сразу запустил ICQ.

Чайка написала в ICQ почти мгновенно. Хорошо, что ему одному, не всему чату: «Ты светлый, Ден. И мне тоже сегодня плохо. Меня тоже не понимают».

И сам шалея от того, что он пишет, он набрал: «Попробуем вместе, Чайка?»

«Попробуем».

«Ты где?»

«Бескудниково. Ты хочешь приехать?»

«А можно?»

«Знаешь… кажется, нужно».

«Я буду. Адрес?»

Прилетел ее адрес, и Ден, прихватив наскоро сляпанный бутерброд, даже не выключив компьютер, полетел к метро. Он будет сегодня у Чайки, и он не знает, насколько, и что произойдет там. Он даже не знает, как зовут Чайку в реале. Но он будет этим вечером там, где ему сказали: «ты мне нужен».

Путешествие Бенджамина Франклина в город Кызыл

Бенджамин Франклин смотрел на него пристально, ласково и чуть иронично, словно хотел сказать: ну и куда ты меня тащишь, чудак? Зачем я тебе там? Его длинные кудри мягко спадали на плечи, а лоб светился лысиной, так что Игорь даже невольно погладил собственную голую кожу на темени, выступившую так рано и так некстати. Странная у Франклина прическа, подумал он. Кудри только подчеркивают плешь, вот подстричься бы ему покороче, как я. Ведь он еще совсем даже ничего, лицо немного полноватое, но энергичное, и глаза такие выразительные. Неудивительно, что он всем так нравится, в отличие от…

Франклин, разумеется, молчал, потому что все уже было сказано, и написано, и давно выучено наизусть: «The United States of America. One Hundred Dollars». Больше ничего он сказать не хотел, да от него и не ждали. Впрочем, еще был номер, но кто же смотрит на эти номера? Разве только менты, когда изъятые купюры переписывают. Глаза скользнули по номеру, и Игорь даже присвистнул: вот это да! Ну ты даешь, Бенджи! Ее инициалы и дата рождения: число, месяц, год. И еще две какие-то цифры, может быть, час? Часа он уж точно не знал. Сюрприз ты мне преподнес, господин президент. И даже дату выставил в нашем формате: сначала число, а потом месяц. Умница!

Куда бы мне тебя пристроить, такого шустрого? Карманы там наверняка хорошо обшаривают. О, есть идея! Игорь взял с письменного стола клеящий карандаш, легонько коснулся самого уголка купюры и вложил ее в книгу, ближе к концу, а потом плотно ее сжал. Вот так, сам не отклеится, а когда нужно будет – выну. Почитай пока Мураками, господин президент. С ним тебя уж точно не украдут.

Это, наверное, была какая-то паранойя, но с тех пор, как на выходе из ночного клуба он «не осилил» и уснул на троллейбусной остановке, а проснулся без уже бумажника, мобильника и даже часов, Игорь не отправлялся ни в одну поездку без денежного НЗ в надежном месте. Ограбить и обворовать всегда могут, страна у нас такая. Впрочем, мысленно подмигнул он Франклину, и у вас такой же дикий Запад был.

Книга легла в дорожную сумку вместе с диктофоном и прочими журналистскими принадлежностями, и забыл он про нее до самого аэродрома. Да и там как-то было не до чтения – приехал поздно, и пока отстоял очередь на регистрацию, пока прошел через контроль, уже пора было и на посадку.

Рейс был ночной, с посадкой в каком-то Радужном. Игорь уже успел задремать, когда старенький их ЯК клюнул носом, командир корабля попросил всех пристегнуть ремни, и противно-вежливая стюардесса пошла будить тех, кто не послушался. За иллюминатором была сплошная чернота, и только горели внизу какие-то костры, словно в советских фильмах про партизан. Неужели тут так отмечают посадочную полосу, спросонья удивился Игорь. А потом понял: газ. Буровые вышки.

В Радужном выходило всего несколько человек, но самолет зачем-то потребовали освободить, и сонные пассажиры, запахнув московскую еще одежду, побрели к аэропорту под пронизывающим снежным вихрем ханты-мансийской зимы. Градусов сорок, отметил насквозь продрогший за эти десять минут Игорь.

А потом они застряли на несколько часов. То ли техническая неисправность, то ли полосу замело… Игорь с изумлением бродил по довольно большому и совершенно пустому аэропорту, выросшему со своей таможней и паспортным контролем посреди газоносной тундры, и упивался чувством полной нереальности этого места. Для пассажиров даже открыли буфет, и он съел дорогущий жирный беляш, запил его растворимым кофе.

Не было ни сна, ни бодрости. Растянуться на пластиковых сиденьях с комфортом не получалось, бродить надоело, и тогда он достал книгу. Тут же оказалось, что Мураками совсем не тот, а другой – ну бывают же и в Японии однофамильцы! Оказалось, история про какого-то чудака, который мечтает поесть какого-то особенного супа, а в результате попадает во всевозможные переделки. За окнами крутился снег, тело уже ныло от пластикового комфорта, из глубин желудка накатывали беляшные волны, а на страницах книги смаковалась в деталях вместо супа какая-то каша из крови и спермы, и от этого тошнило хуже, чем от беляша. Игорь швырнул книгу обратно в сумку и закрыл глаза. Бедный Франклин, куда же я его засунул, подумал он.

Но все-таки позвали на посадку, и снова надо было пихать дубленку в рентгеновское чрево, и идти по вьюжному полю до трапа, и устраиваться в кресле, и погружаться в черную, обессиленную дремоту до нового «пристегните ремни».

А в Кызыле уже вовсю сияло солнце, и даже мороз можно было потерпеть (объявили, тут минус тридцать пять, в Радужном и то потеплее было). Молодая женщина в роскошной дубленке, такая румяная красавица, как с рекламного буклета, завязывала у трапа шарф дочке лет двух: «Ну вот, Машенька, папа нас сейчас встретит… Как же жить тут будем с тобой, в холоде таком, а? Ну ничего, годик перетерпим…»

Пассажиров провели мимо красивого, но недостроенного здания аэропорта в национальном стиле к какой-то калитке в сетчатом заборе, и там Игорь увидел встречающего – в руках он держал картонку с его фамилией. Местный журналист, из редакции с ним связались, попросили содействовать.

Назвали свои имена, пожали друг другу руки, сразу же Игорь натянул обратно перчатку, а местный – варежку.

– Ничего, что не в такси? Тут на маршрутке недалеко.

– Да ничего, конечно.

– И еще, мы решили, что вам будет удобнее не в гостинице, а на квартире. В самом деле, зачем с чужими людьми, шумно… А так – есть однокомнатная квартира в тихом районе, и цена точно такая же.

– Да конечно.

Здесь был его город, и он наверняка лучше Игоря знал, куда и как податься.

Они забрались в микроавтобус, благо, багажа почти не было. Встречавший сунул мелочь толстой тетке у самых дверей (маршрутки тут с кондукторами, догадался Игорь, значит, народ платить не хочет), салон быстро заполнился. Люди были совсем другими, чем в Москве, и дело даже вовсе не в том, что у половины из них на круглых лицах прорезаны были щелочки глаз, специально для метелей и пыльных бурь. Нет, не только это… Они были какие-то бесстрастные, несуетливые, и немного неловко было сидеть среди них в московской своей дубленке.

– Надолго к нам?

– На три дня, потом улетаю через Красноярск.

– Ну да, мне говорили. Прямые московские рейсы ведь только раз в неделю.

– Да какая разница, прямой – одно название… в Радужном все равно несколько часов в аэропорту сидели.

– Как, удалось поспать?

– Да нет, читать… пытался. Такая гадость попалась, знал бы заранее, ни за что бы эту книгу не купил.

– Бывает, – вдохнул местный журналист, – а что, про шаманов наших писать будете?

– Про шаманов, – ответил Игорь, и подумал, что не о том, совсем не о том пишет его столичное глянцевое издание. Ну шаманы, и что шаманы? Среди них полгода надо прожить, чтобы что-то о них узнать, чтобы они тебе хоть краешек подлинного своего искусства приоткрыли. А вот написать бы про этих людей, как они тут живут, что их заботит… Но – нет информационного повода. Вот если будет тут гражданская война, или тайфун сметет город с лица земли, то совсем другое дело.

В заиндевелом окне ничего и не было видно, только мелькали какие-то блочные дома, какие будут в любом российском городе.

– На Лопсанчапа, – подал заявку местный, и Игорь сразу поразился названию этой остановки. Надо же: Лопсанчап!

Они вынырнули из ледяной маршрутки на еще более ледяную, хоть и залитую солнечным светом, улицу Лопсанчапа, прошли мимо киосков во двор, а местный журналист все показывал: тут остановка, там магазин, там еще один.

Игорь удивился, до чего же пустым оказался этот квадрат двора, ограниченный строгими коробками кирпичных зданий. Людей было мало, и все они куда-то спешили, и совсем не было видно детей, хотя посреди двора было что-то вроде детской площадки: крашенные деревянные теремки в национальном стиле, горка, качели… Ну да, в такой холод особенно не погуляешь. А еще показалось удивительным, как мало было во дворе машин, особенно после Москвы, где вечером иной раз и не встанешь в собственном дворе, приходится искать по соседству. Небогато живут.

– А что снег такой серый? – спросил Игорь. Снега было совсем мало, никаких сугробов, как в Москве.

– А от сажи это. ТЭЦ углем топят, и уголь плохой, вот гадость и выносит из труды. Вечером сами увидите, форточку откроешь – сажа прямо в дом летит, подоконники в таком же сером налете.

– Как вы тут живете… – протянул Игорь, вспомнив ту элегантную даму на аэродроме. Он перетерпит три дня, она годик, а они – жизнь…

– Привыкли, – улыбнулся местный журналист, – вот и подъезд ваш.

Раскрылась тяжелая деревянная дверь, безо всяких кодов, Игоря обдало домовым теплом, и только тут он оценил, как все-таки холодно было на улице.

– Зато топят хорошо, в квартирах тепло, не мерзнем.

Прошли мимо электрического щита – дверцы на нем вовсе не было, а внутри громоздилось нелепое сплетение проводов, словно по ночам их перекусывали враги, а потом восстанавливали монтеры. Впрочем, может, так оно и было.

Лифта в пятиэтажном доме не было, и подниматься приходилось пешком, но это была экскурсия. Вот, на втором этаже выбит небольшой кусочек оконного стекла на площадке, само стекло сплошь заледенело, а вокруг дырочки выросла настоящая снежная труба: видно, теплый влажный воздух подъезда оседал не только инеем на стекле, но и снежной бородой по краям, и борода эта росла и росла – до оттепели? Да бывают ли тут оттепели?

– Что за книгу-то читали, говорили, вам не понравилось? – местный решил поддержать разговор.

– Да японец какой-то… Однофамилец Мураками, слышали?

– Конечно.

– Только общего ничего.

Остановился прямо на площадке, расстегнул сумку, вынул книгу:

– Хотите, вам отдам?

– Если плохая – зачем?

– Ну и…

На площадке как раз пованивала пасть мусоропровода, и Игорь без раздумий отправил туда книгу. Сонная голова гудела, ничего не соображала, и уже не помнила о дружище Франклине…

Они поднялись на третий этаж, открыли железную дверь, и Игорь, наскоро выпроводив местного коллегу, повалился, едва раздевшись, на кровать, в тяжелый и гулкий сон.

Виктор Никанорыч с Верным стояли у самого входа в магазин. Нет, конечно, никто уже не называл его Виктором Никанорычем, разве что Витюшей, или хоть вот Никанорычем, если уважительно. Да и Верного кто так назовет – псина и псина, каких много по улицам бегает, ногой пнул и дальше пошел. Но на самом деле это действительно был Верный Пес, деливший с хозяином и горести, и радости. Горести – это понятно. А радости… ну вот колбасу, например. На прошлой неделе собирались выкинуть целых две палки колбасы, совсем заплесневели, это при местных-то морозах. Отдали им с Верным. На целую неделю растянули, и хлеба меньше ели. На выходных по этому поводу купил он не чекушку, а целую поллитру, и выпили они ее вдвоем не с Верным, конечно, а с Семеном Евгеньичем из третьего подъезда. Он огурчиков домашней засолки тайком от жены приволок. Душевно посидели.

Но в этот день в магазине явно нечего было выкидывать, и продавщица уже косо смотрела на Никанорыча, но не гнала, добрая душа. А что, они с Верным гуляют, вот и зашли обогреться. Квартира теплая, ничего не скажешь, зато посреди прогулки хорошо бывает вот так зайти в магазин.

Умный пес смотрел на проходящих жалостно, как смотрят бездомные, хотя Никанорыч держал в руке конец веревки, обмотанный вокруг шеи Верного. На кожаный ошейник-то денег разве напасешься! Но Верный знал, что сегодня Никанорыч пустой, что от него будет толку мало. Старик неловко потянулся к стоящим на полу сумкам, и какая-то женщина, что беседовала у прилавка с продавщицей, резко окрикнула его.

– Да я поправить только! – сник Никанорыч. Нет, он не думал воровать. Но просто подержать эту сумку, где и пельмешки, и сметанка, и даже яблочки – это зимой! – вот это уже и было бы приключение.

– Иди себе, Витюша, – окрысилась на него и продавщица, – не хватало еще!

– Да я ж поправить, – вяло отозвался он, дернул веревку и они с Верным пошли на улицу, на холод.

Оставалось, впрочем, еще одно средство. Последнее. Дом был небогатый, мусор, соответственно, тоже, но все-таки… Они пересекли двор, Никанорыч достал из кармана ключ собственного изготовления (зря, что ли, полвека слесарил) и открыл помоечный отсек. Дворничиха сейчас не должна заметить, обед у нее.

Но в контейнере ничего интересного не было – так, очистки, пустые упаковки, хлам всякий. Разве что книга. А что, почитать Никанорыч любил. Вечерами отчего не скоротать время? Оглядел злобную физиономию на обложке, вышел наружу. Верный терзал какой-то полиэтиленовый пакет – сосисками, что ли, пахло от него?

– Фу, Верный! Пошли домой. Нагулялись.

Мороз уже ощутимо пощупывал лицо, и хорошо было укрыться за дверью квартиры, поставить чайник, хотя бы с сушками…

Никанорыч прямо на кухне, на табуретке стал перелистывать книгу. Зрение у него сохранялось хорошее, очков не надо, разве что книгу приходилось держать немного подальше, вблизи все плыло. Такая же и память стала к старости: детство помнишь лучше вчерашнего дня.

И тут с книжных страниц на него глянул Франклин. Никанорыч присвистнул от изумления, но деловито взял книгу, подержал над пышущим паром носиком чайника, отклеил, разгладил, положил на стол:

– Ишь ты! Уже и деньги стали выкидывать. А народу-то как…

Верный понимающе завилял хвостом, он готов был осудить и одобрить все, что скажет хозяин, и неважно, что давно кончилась колбаса. Не в ней же счастье! Но фразу про народ Никанорыч не закончил, заварил чайку и стал думать, что делать дальше.

Деньги, несомненно, были настоящие и очень большие. Это не тухлая колбаса, не дармовая чекушка, не огурцы Евгеньича, это настоящая, большая удача. Но на эти деньги в магазине ничего не продадут. Это сколько же оно будет стоит… Шестьдесят, что ли, рублей? Или это нефть столько стоит теперь… А, двадцать восемь на сто. Или даже двадцать девять. Три тыщи без малого!

Никанорыч встал и взволнованно зашагал из угла в угол тесной кухоньки.

– А что, Верный, тебе этого, как его, «педигри» куплю! Хочется, небось, попробовать-то? И себе сгущенки… Колбасы… Нет, мяса рыночного. С костями, на суп, и побольше! И с тобой поделюсь, не смотри ты так жалобно. И яблок. Зимой витамины надо есть!

А про водку и не стал говорить, и так же понятно.

Но как купить? Сперва доллары надо было поменять. Никанорыч как-то и не обращал внимания на обменные эти пункты, есть они и есть, ничего особенного. Вроде, в торговом центре один был, в крытом, какой недавно открыли на соседней улице. И что там нужно? Паспорт, пенсионное… Эх, взять бы кого с собой для надежности, но кого сейчас найдешь! А пока искать будешь, обменный закроется. Так что надо торопиться.

Никанорыч, отогревшись чаем, прихватил авоську для продуктов, надел даже парадный пиджак, какой давно не надевал, сунул Франклина во внутренний карман, от воров подальше. Снова влез в тяжелое пальто, валенки, велел Верному сидеть, а сам отправился за добычей.

Народу в стеклянном закутке, где обменивали валюту, не было, только сидел на стуле охранник в камуфляже, из местных. Никанорыч опасливо шагнул за прозрачную дверь…

– Чего, дед? – охранник словно проснулся.

– Вот… – в горле у Никанорыча сразу как-то пересохло, – поменять бы мне…

– Чего поменять?

– Доллары… – совсем сник Никанорыч. Вдруг не примут?

– Ну, давай! – разрешил охранник.

Старик суетливо расстегнул пальто, полез в карман пиджака… Оказалось, что Франклина на месте нет, и его прошиб пот, но пальцы тут же нащупали плотную бумажку. Вот он, родимый! Никанорыч положил его в металлический лоток, накрыл сверху паспортом, еще и пенсионное держал в руках.

– Паспорт надо, дочка? пенсионное?

«Дочка» с ярким макияжем метнула на него быстрый взгляд:

– Пенсионное не надо.

Франклин в своем железном ящике уехал к ней вместе с паспортом, девица вынула его, сунула Франклина к себе, стала делать с ним нечто непонятное и даже незаметное Никанорычу.

– Фальшивая купюра, гражданин, – мерзким голоском произнесла она.

– Как же фальшивая! – поразился Никанорыч, а про себя подумал: ну вот, потому и выкинули.

– А так фальшивая: номер эмиссии не совпадает с реестром, и ультрафиолетовая защита нарушена! – бойко вещала девица, и старику делалось все хуже.

– Ты посмотри, дочка, он в помойке лежал, может, запачкался просто, – просил старик.

– Где лежал? – подошел охранник, с интересом взглянул на Никанорыча, – что, доллары в помойку теперь кидают, что ли?

– Да я… – совсем сник старик, – нашел я, потерял кто-то…

Охранник не говорил ни слова, но по бесстрастному его лицу было видно, что не верит. А девица говорила как раз очень бойко:

– Гражданин, объявление читали?

– Какое?

– А вот: фальшивые купюры изымаются.

– Как изымаются… – пробормотал старик.

– А так, – отозвалась девица, – ну что, милицию звать будем, гражданин, будете показания давать, откуда у вас фальшивка, только предупреждаю, это уголовная ответственности, или так разойдемся?

– Говорю же, нашел я, – не сдавался старик.

– Ну вот так и расскажете в милиции, под протокол, – уверенно заключила девица, и кивнула охраннику, – вызывай давай.

– Не надо, – сдавленно согласился Никанорыч. И в самом деле, откуда у него такие деньги? Решат еще, украл, а у них план по кражам не выполнен. Пришьют дело. Как доказать, что в помойке валялась? Никто не поверит. И родных у него за границей нет, чтобы такие деньги присылать!

– Я пойду, – почти просительно добавил он.

У стеклянной двери его тронул за плечо охранник, и Никанорыч испугался, что все-таки потащат в милицию, и теперь не отделаешься так просто.

– На тебе, – охранник протягивал ему сто рублей, – купи себе чё-нить.

Заметив растерянный взгляд старика, достал из кармана другую сотню, обе бумажки вложил ему в руку:

– Бери, бери. Эти настоящие.

Старик суетливо сунул деньги в карман, словно боялся, что отнимут, пробормотал «спасибо» и пошел к ларьку – на яблоки, конечно, не хватит, но водки и педигри теперь можно было купить.

Лариса положила этого Франклина отдельно – туда, где у нее лежал детектив Донцовой и косметичка. К своим вещам. И занялась чем-то таким, чтобы глаза были опущены вниз: отчетность какую-то заполняла, или просто заштриховывала квадратики на листе бумаги…

– Какая ты, Лара… – бесстрастный голос охранника все же заставил ее вздрогнуть.

– Ну, договаривай! – с вызовом ответила она, – какое слово проглотил, а?

– Никакое, – мрачно ответил охранник.

– Ну, что же ты? «Сука», да? Ну, бери бумажку, догоняй бомжа своего. Он ее спер, а ты его защищаешь!

Франклин был вынут из-под Донцовой и нырнул обратно в железный ящик.

– Пополам поделим, – сказал охранник.

– Да? – язвительно переспросила девушка, – я всё придумала, а ты ему чуть всё не отдал! И вообще, почему я с тобой делиться должна? Ты тут причем?

– Я тебе полторы рублей дам, – так же бесстрастно сказал охранник, – почти две трети будет, я ему двести своих дал. Мне доллары нужны.

– Одна восемьсот, – ответила она деловито.

Охранник, не возражая, достал бумажник, отсчитал деньги, придвинул к себе ящик и вынул Франклина, а вместо него положил российские купюры.

– Зачем тебе доллары, Артыш? – спокойно переспросила девушка.

– Надо, – ответил он, и ни одна черточка не дрогнула у него на лице.

Так до окончания рабочего дня Артыш и не возвращались к этой теме. А потом надел свой овчинный тулуп и отправился к Чечек.

Он совсем недавно приехал в столицу из дальнего села – а еще точнее, остался в городе после армейской службы, которую проходил в Забайкалье. Дома, в селе, работы особой не было, Чита или Иркутск все же находились слишком далеко от родины, и не знал он там никого. А вот в Кызыле – совсем другое дело. Троюродный дядя помог устроиться в охранное агентство. Теперь примерно раз в два месяца наезжал он домой, к родителям, которые перебивались как-то на пенсию и детские пособия, привозил городских гостинцев младшим (он был первым из пяти детей, дети оставались пока с родителями, кроме второй после него, что уже вышла замуж). Сам отъедался парной телятиной, скакал на соседском жеребце по окрестным холмам, отходил душой после пыльного города.

А в городе у него была Чечек. Нет, о женитьбе речь, конечно, не шла – она была постарше, и уже с ребенком – но женщина она была хорошая, и они хранили друг другу верность. Тут как раз и Франклин пригодился: дочке Чечек, Аяне, скоро исполнялось девять лет, и мама хотела подарить ей подержанный компьютер. Даже нашла один, но в цене не сошлись. Точнее, деньги у нее не сошлись с ценой, хозяин был правильный, лишнего не просил, как Артышу объяснил приятель. Даже, можно сказать, задешево отдавал, потому что надо было ему уезжать. Но и компьютер тот, по правде говоря, дорого не стоил. Ну, девчонке сойдет на первое время. Надо же ей расти по-человечески, все-таки двадцать первый век на дворе. Так что как раз эти доллары к месту пришлись.

Артыш размеренной походкой шел к остановке маршрутки, и все ему казалось в жизни правильным. И этот зимний мороз, и его дружба с Чечек, и что скоро к родителям домой, и что не пьет он, как другие, ну так только, иногда и немного. Ничего, что мы не богачи, ничего, что чужие бумажки охраняем, свои не задерживаются. Нам много и не надо, чтобы прожить. Главное, жить правильно.

А старик тот… ну да, обманули его. Так он точно те деньги своровал, откуда у него еще? Ну, а если он сам своровал, то сам и виноват. Тем более, Артыш не себе их брал, а ребенку, и старику тоже дал, и Ларке, сволочи, отдать пришлось. Так что получался с его стороны героический поступок. Вот Ларка, та да, та хапнула. А он – нет. И Чечек у него не такая, будь она как Ларка – бросил бы сразу. Кто с ней захочет? Хотя… Фигура у Лары хороша, ничего не скажешь, и смотреть умеет так, что внутри аж заходится.