Текст книги "Угарит"

30

Нечего было и думать о том, чтобы догнать самое лучшее гребное судно Арвада – наше угаритское суденышко заметно уступало местным кораблям и по числу гребцов, и по площади парусов, да и капитан мой наотрез отказался выходить в море до утра. Во-первых, мы бы не успели до темноты не то, что до Библа, а даже до какой-нибудь промежуточной стоянки, а во-вторых, у него в Арваде были свои коммерческие дела. Призывы и посулы успеха не имели – оставалось только ждать утра на нашем судне…

Тем более, что жрец, похоже, не собирался оставлять нас в городе. Нас отвели обратно на пристань, принесли лепешек и кислого пива (вина и мяса пожадничали, подумал я – значит, не слишком-то верят в мое вестничество), и пожелали, чтобы завтра с утра боги моря были бы к нам благосклонны. Трудно было выразиться яснее.

На финикийский город Арвад быстро упала южная ночь, я лежал на палубе и глядел в звездное небо – почти такое же, как в Израиле три тысячи лет спустя. Не спалось. Рядом вповалку храпели и ворочались мои матросы, кто-то неразборчиво бормотал во сне, капитан поодаль тоже не спал, всё проверял вслух и на память точность торговых расчетов – но уснуть было трудно вовсе не из-за этого гама. Я не мог понять смысла происходящего. Юлька отправилась в Библ? По доброй воле? К Владычице – местной богине, надо понимать? Зачем?

Если бы ее держали взаперти, я бы это понял. Если бы продали в рабство – тоже. Если бы провозгласили жрицей, царицей, богиней – с некоторым скрипом принял бы и это. Но туристкой на круизном судне – что она там забыла, в этом Библе? Просто еще один финикийский город. Решила мир посмотреть и себя показать? Ох, не к добру это, не к добру…

Я не заметил сам, как задремал – и очнулся от толчка в бок. Меня будил верный мой Петька:

– С тобой хотят говорить, господин!

– Кто? – подскочил я спросонья

– Он не назвал себя, – отозвался Петька, – но это знатный человек. Я видел его сандалии.

Ну прямо как в нашем мире: рваные джинсы может нацепить кто угодно, а вот хорошая, дорогая обувь – это уже принадлежность высшего класса. Молодец Петро, в разведку годится!

– Где он?

– Здесь, господин… На пристани. Спустись к нему.

Путаясь в спящих телах и тюках с провизией, я пробрался к борту и перепрыгнул на пристань. На ней стоял совсем молодой парень, закутанный по самую шею плащом (ночи, впрочем, еще не были такими холодными), он пошатывался и мурлыкал какую-то дурацкую песенку.

– Дай мне пива, пива налей! – забормотал он увидев меня, и я уже хотел было послать и его, и Петрушку своего подальше, как вдруг он добавил гораздо тише и совершенно другим голосом: – С миром приход мой, Вестник. У меня для тебя царское слово – отойди же вместе со мной на дальний конец пристани. Никому не давай знать, о чем скажу я тебе. Здесь везде храмовые уши.

И тут же он бесцеремонно и разлаписто приобнял меня и вновь затянул пьяную песню:

– Пиво пить – вот удел человека! Ячмень растить – вот доля для смертных! Пива нальем, пива попьем, пива самим богам поднесем…

Невольно ощупывая свой верный нож на поясе, я сделал Петьке знак оставаться на месте и последовал к дальнему концу пристани, куда увел меня этот конспиратор. Там он неожиданно ловко присел на корточки и, оглянувшись, зашептал:

– Вестник, присядь со мной. Имя мое – Иттобаал, я друг и советник царя арвадского Мальки-Адада. Я пришел…

– Так я и поверил, – прервал его я, – что ночной пьянчужка послан самим царем! И прячется при этом от портовой стражи.

– Я мог бы показать тебе, – спокойно ответил тот, – оттиск царской печати Арвада, которую знают от Кипра до Египта. Но я покажу тебе то, что ты знаешь лучше меня.

В свете молодого месяца было ясно видно, что вытащил он из-за пазухи. Да, это была бумага – та самая бумага из блокнота Бена…

– Дай мне прочесть! – потребовал я.

– Дам, Вестник, дам. Но сначала выслушай меня, а потом прочтешь.

– И что ты расскажешь мне?

– О многом я могу тебе поведать – например, о судьбе Вестницы, сестры твоей… А ты поведаешь мне в ответ о силе демона Шад-Гиббару и о хитрости богини Риба-Люсьяту, губительницы городов. И о том, как Йульяту с Цафона придает силы усталым мужам.

Мне оставалось только согласиться. Похоже, мне наконец-то попался тот, кто был мне нужен – а точнее, попался я ему. Но начала мой собеседник издалека.

– Юн царь наш Мальки-Адад, семнадцать весен минуло с тех пор, как он разверз ложесна матери своей. Мудрость и сила его велики, но много у него врагов в городе, много людей, не желающих его власти. Есть служители богов, которые на деле служат только своему чреву и кошелю, и ненавистен им лик молодого царя. Мы, друзья царя, владеем мечом и словом, но что сделаем мы против тех, кто говорит от имени богов?

– Я понимаю тебя, – ответил я, – но чем я могу помочь?

– Спаси сестру свою, Вестницу – помоги ей и себе, а потом ты поможешь царю, и царь щедро отблагодарит тебя.

– От чего мне ее спасать? Она направилась в Библ.

– Посланницей к Владычице Библа отправилась она, разве не знаешь ты? Древний, древний обычай, которого много лет не соблюдали люди Арвада, и люди других городов, и состоит он в том, что находят среди дочерей земли прекрасную деву, и отправляют ее к Владычице, чтобы умолить ее о помощи и заступничестве. И если прибудет она туда, то примет храм Владычицы наш храм под свое покровительство, и не видать господину моему Мальки-Ададу царства. Будут отныне царить жрецы.

– Очень сочувствую, – я начинал раздражаться от того, что мне явно навязывали чужой сценарий, как, видимо, навязали его и Юльке, – но что грозит Вестнице?

– А что грозит барашку, когда приводят его к жертвеннику?

– Ты хочешь сказать…

– Или ты не знаешь, как отправляют посланцев к богам?

– Я не…

– Или к вам на Цафон не прибывают они? Или ты сам не с Цафона? Или в той деревне, откуда ты родом, уже забыли, что значит Высокая Жертва?

– Ее принесут в жертву? – с ужасом выдохнул я.

Мой собеседник усмехнулся.

– Город Угарит был принесен в жертву богине Риба-Люсьяту со всеми жителями его, и как знать, не она ли и есть на самом деле Владычица Библа. А ты говоришь об одной только деве… Разумеется, принесут. Дева куда ценнее барашка или тельца, но не так же ценна, как город царский!

– Но она же Вестница!

– Она дева. И она бывает нечиста. И она в кровях своих осквернила храм Иштар. И жрец решил скрыть этот осквернение… но у нас тоже есть глаза и уши там, где ступают жрецы! Негодна такая жертва Владычице. Зато годна она, чтобы рассказать о многом господину моему царю, научить его своей мудрости, придать ему силы Шад-Гиббару – да перевернет он город Арвад и покарает непокорных! Приведи, приведи нам деву…

– Иттобаал… – сказал я после некоторого раздумья, – хорошо, что ты сказал мне это. Мы рано утром отправляемся в Библ. Ты поплывешь с нами?

– Затем и послал меня царь, – усмехнулся он, – только прежде я должен вернуть ему Письмена. Негоже брать их в плавание с собой.

– Да, только дай мне их прочитать!

– А ты переведи их мне. Точно переведи! Это жрецам ты можешь рассказывать сказки… Они, впрочем, тебе не поверили – ведь Вестница совсем не так читала эти Письмена. Там о Риба-Люсьяту говорится, великой и грозной разрушительнице городов.

Что ж, пришлось соглашаться. И я, еле разбирая при неверном лунном свете, пустился в чтение. Это действительно был дневник Бена:

«Полгода после высадки. Давно не писал, было не до того. И бумагу надо беречь, здесь ее нет. Местные пишут на глиняных табличках дурацкими какими-то клинышками. Пытался обучить их человеческой азбуке, отказались: им клинышками удобнее. Из Египта привозят папирусные листы, но очень дорого стоят.

Все равно покупать приходится, я ведь тут рисунками зарабатываю. Карандаши давно все закончились, но удалось наладить производство сносного угля. Освоил и местные краски, могу и живопись, но очень, очень дороги материалы. Лучше всего расходятся портреты – пока не понял, для какой цели заказывают. Никогда свои, обязательно чужие. Наверное, дарят на день рождения.

Еще неплохо пошла эротика, но когда я узнал, что они называют голых баб именем Иштар, эротику резко прекратил. Не хватало мне еще идолов тут плодить! Хотя вообще-то прибыльное дело, я развернулся всерьез.

Ради расширения производства (пока не было папируса) попробовал лепить забавные маски из глины и расписывать сосуды. Получилось не очень, а главное, гончары окрысились на меня. Тут жесткая конкуренция. Ладно, раз я открыл новое ремесло – рисовать на папирусе, – тут я первый без вопросов. А в гончарный ряд не лезь, сказали. Хоть ты и с неба сошел и знатный муж в городе, а ноги повыдергивать запросто могут.

Мне бы итоги подвести, да хрень одна какая-то вместо итогов. Джинсы окончательно порвались, не удается чинить. Переходить на местную одежду ни малейшего желания, хотя Жюли идут все эти юбчонки. Очень сексапильно, а ей того и надо.

Она развила бурную просветительскую деятельность, лекции читает. Я не вмешиваюсь. Вчера видел, как перед фотографией этого кубинского бандита приносили жертву. Вполне соответствует, и Жюли не возражала. Дескать, если у них так принято, то пусть приносят. Лишь бы нас с ней не принесли однажды…

Меня даже позвала на лекцию о демократии: как это работает. Я попробовал объяснить, но язык плохо пока знаю. А что она там напереводила, я не очень-то понял, может, переврала всё. У них тут в принципе для демократии всё есть: парни солидные, все больше в производстве или бизнесе, культура довольно развита. Зачем Жюли им толкает про эмансипацию и прочее, я не понял. У нас бабам тоже не сразу права дали, а неграм и того позднее. И правильно, я считаю: сначала надо научиться. Так я им и сказал, они головами закивали, а коза эта со мной спорить полезла.

Насчет религии у меня пока не очень получается. Ну, кружок образовался, мы собираемся по условным воскресеньям (надо же какой-то календарь было ввести), поем что-нибудь из гимнов. Народ уже просит учить его небесному языку, это в смысле английскому. Я пока отказываюсь: зачем им? Думал, со временем сам переведу на их язык что-нибудь из Библии и все такое, но больно уж это сложно. Надо будет обучить пару парней посмекалистей, пусть они потом переводят.

Про Единого Бога они вроде как поняли. Так и говорят, что я – посланник Единого, что Единому стало обидно: других почитают, а его нет. Вот он и послал меня. Ну, в общих чертах правильно мыслят. Я, конечно, не уточняю, что я не по этой части, а только из-за козы французской мы в переплет попали. Не надо было в море выходить, на надо было к сирийскому берегу, не надо в пещеру… Да всё теперь, поздно. И пути назад не видать.

Никак не могу своих отучить приносить жертвы другим богам. Ладно, если не могут без баранов – пусть баранов режут Единому. Но Че Геваре-то зачем? Говорят, он тоже тогда обидится со своей госпожой Риба-Люсьяту. Кто это такая, понятия не имею, надо у Жюли уточнить. Кстати, все у меня выясняют, правда ли, что Либрату, которая с поднятой рукой – это жена Единого. Кажется, они так про статую Свободы поняли. А что им сказать? Говорю, это символ, идея такая. Они спрашивают: ну, симбаллу хорошо, а как же он один, без жены? Тем более, я им про Сына еще стала рассказывать, вот это я точно поторопился. Пошло теперь гулять, что я и есть тот самый сын. А Жюли, наверное, у них дочь Че и Рыбы этой идиотской.

У меня руки опускаются, невозможный народ. У них дикие какие-то представления. Всё спрашивают меня, что можно, а чего нельзя по вере в Единого. В смысле, еды там, одежды и прочего. И когда можно трахаться. С кем, главное, не уточняют, а только: когда. С кем – это они сами разберутся. Ну, я полез в Ветхий Завет, я вообще-то не читал этого прежде, а там путано очень… Сказал, что морепродукты нельзя, которые без чешуи и раздвоенных копыт, вроде так по Библии – а у нас в тот день на обед были осьминоги. Ну и как им объяснишь?

Они поняли так: в волшебной стране Ам-Арике бывают осьминоги с копытами, их варят в материнском молоке и едят. В священной книге об этом написано. А боги, когда видят, что угаритяне едят бескопытных осьминогов, очень злятся. Поэтому нам с Жюли можно, мы посланцы богов, а остальным нельзя. Такая, надо сказать, буча была на рынке в рыбном ряду по этому поводу! Меня не только гончары, но и торговцы морепродуктами теперь не жалуют, но открыто выступать боятся, конечно. С нас тройную цену теперь за них просят, и не только за осьминогов, а и за всё морское.

Я, между прочим, не проповедник ни разу. Я бизнесмен, яхтсмен и чуточку художник, для удовольствия просто. По их понятиям, торговец и мореход, только галеры у них совсем другие, и я бы на таких дальше двух миль от берега не отошел. Звали сплавать в Египет за папирусом, но я не решаюсь. Тут-то еле привык…»

И внизу страницы тем же почерком, но совсем с другим настроением:

«Как меня все это за…ло! Жюли пере…сь со всей деревней на почве коммунизма, местные м…ки тупы как пробка, дырку обратно ни … не могу найти. За…сь на яхте покатались!»

Иттобаал ждал от меня ответа. И что я мог ему ответить?

– Это о богах, кто кому приносил жертвы. И еще о том, кто с кем ложился. Запутано у них там всё вышло… Я подробнее тебе завтра расскажу, во время плавания, хорошо?

– Хорошо, – серьезно сказал Иттобаал, – прежде, нежели взойдет солнце, я буду на твоем корабле. Предупреди охрану, чтобы мне не пришлось перерезать горло твоему рабу, когда я буду тайно всходить на него.

Охраны у нас, кстати, никакой и не было. И зря, между прочим, так у них тут всё непросто… А мой собеседник, поднявшись, снова замурлыкал что-то про пиво – и я не даже не заметил, как он растаял в ночной мгле.

31

Более отвратительного путешествия в моей жизни не было, и, надеюсь, не будет никогда. Качка, вонь, тесный собачий ящик, куда меня запихнули вместо хоть какой-то каюты, отсутствие минимальных бытовых удобств, подозрительная, условно съедобная, пища и затхлая вода – все это по одиночке могло вывести из себя человека и более терпеливого, чем я, а уж в совокупности… Короче говоря, когда корабль пристал к скрипучей и пристани Библа, я была зла, как фурия. Подозреваю, что внешний вид у меня тоже был соответствующий, ибо встречавший нас какой-то местный не то чиновник, не то жрец скептически скривился при виде меня и пробормотал нечто вроде «отмывать надо».

В ответ на это мои сопровождающие лица согласно закивали головами и быстро залопотали что-то малопонятное. Я сумела уловить всего несколько слов, среди которых я разобрала нечто типа «омыть», «купальня» и тому подобных. Интересно, что они задумали? Отведут меня прямо сейчас в храм с купальней или дадут окунуться в море? В любом случае, мне было совершенно безразлично, где и как, лишь бы добраться до воды, я уже по прошлому городу поняла, что ванны тут водятся, в отличие от гостеприимной нашей, но довольно грязной деревни.

Однако мужики почему-то не спешили отвести меня к водоему. Вместо этого они меня довольно плотно окружили и повели куда-то вглубь города, подальше от пристани. Сначала мы шли по широким и сравнительно прямым улочкам, вдоль которых теснились довольно крепкие и внушительные с виду дома. Гомонила малышня, перекрикивались женщины, одуряюще пахло жареным мясом и специями, короче, шла нормальная восточная жизнь.

Потом улицы постепенно стали все уже и кривее, дома, соответственно, беднее и обшарпаннее. Здесь уже не было веселой атмосферы центра города, чувствовалось, что живет здесь простонародье, и чужаков оно не жалует. Во всяком случае, взгляды, которые на меня бросали редкие встречные прохожие, выражали, скорее, страх пополам с презрением. Я с недоумением оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где же тот самый пресловутый храм, но ничего, на него похожего, и в помине видно не было.

Наконец, дома расступились и дорога уперлась в весьма внушительную скалу с пещерой внизу, подозрительно напоминавшую виновницу наших с Венькой неприятностей. У меня невольно сработал сформировавшийся рефлекс: нужно обследовать пещеру, а вдруг это еще один портал в наш мир. Но как же я его буду обследовать без Веньки? Нет, так нечестно. А вдруг меня в какую-то другую эпоху закинет, пусть даже и нашу? Нет, я не хочу без него, это не по правилам!

В замешательстве я застыла у самого входа, но тут крепкий тычок в спину недвусмысленно дал понять, что идти надо вперед, в смысле, туда, вглубь. Слегка пригнув голову, я шагнула в густую темноту, и тут же увидела, что из пещеры вглубь горы ведет довольно просторный лаз или коридор, неплохо освещенный светом, проникавшим через трещины в камнях. Просто перед самой пещерой этот лаз изгибался, поэтому ни его, ни света снаружи видно не было. За моей спиной раздался непонятный шорох. Оглянувшись, я увидела крепкого бронзоволицено мужика, по наружности натурального качка, словно отделившегося от стены в пещере-шлюзе. «Качок» обменялся несколькими словами с моими конвоирами, кивнул им головой и посмотрел на меня взглядом, не обещавшим ничего хорошего.

М-да, славное у них тут гостеприимство, ничего не скажешь! Я попыталась сделать шаг назад и почувствовала, как мне в горло уперся конец короткого меча, невесть откуда оказавшегося в руках у «качка». «Нет, госпожа… туда…» – тяжело ворочая языком, проворчал он, указывая вглубь коридора.

Делать нечего, пришлось идти туда, куда велели. Ну ладно, может, здесь хотя бы найдется место, где можно вытянуться в полный рост, о большем я уже не мечтала. И когда, интересно, мне наконец позволят помыться и хоть что-то съесть? Но этого имбецила расспрашивать явно смысла не было, оставалось снова ждать, ждать и ждать. Ох, как же мне это надоело, честное слово!

Через несколько шагов я внезапно наткнулась на двух малышей – мальчика и девочку – свернувшихся клубочками и дремлющих на каких-то циновках. Что за ерунда? Эти-то что здесь делают? Неужели местные библяне… библисты… библиофилы… фиг его знает, как местных жителей называют… Короче, детей-то они сюда зачем притащили? Или у них храмовое служение начинается совсем с младенчства? Одурели, честное слово!

Я прошла чуть-чуть глубже, туда, где коридор немного расширялся, образуя нишу. До чего же хорошо было сесть, вытянув ноги, и от души потянуться. Теперь можно было и поразмыслить немного. Перспектива у меня, надо полагать, была не слишком радостная – храмовую проституцию в древнем мире еще никто не отменял, а Астарта, как мне помнилось, именно этому бизнесу активно и покровительствовала. Нужно было срочно что-то придумать, чтобы накрепко отбить у аборигенов охоту втягивать меня в это дело. Но вот что именно? Пугать их современными нам болезнями смысла не было. А что могло их напугать? Ну или заставить относиться ко мне иначе, признать за мной совсем-совсем другую роль? Мысли постепенно начали путаться, и я сама не заметила, как задремала, тем более, что заняться в этом каменном мешке было совершенно нечем.

Пробуждение, надо сказать, было более чем странным. По подземелью метались отсветы факелов, гомонила явно немаленькая толпа народа, и центром внимания этой толпы были те самые давешние малыши. Вокруг них суетились несколько жрецов, не знавших, как совладать с расплакавшейся с перепугу малышкой. Девочка в ужасе таращила круглые глазенки и пронзительно кричала на одной ноте, не давая никому прикоснуться к себе.

Не выдержав, я подошла к ней поближе, провела рукой по спутанным кудряшкам, и девочка внезапно замолчала, а потом всхлипнула и потерлась о мою ладонь горячей шершавой щечкой. Я вспомнила, что пели угаритские мамки, укачивая своих неугомонных младенцев, и попробовала худо-бедно изобразить что-то подобное. Слов моих девочка явно не понимала, но все-таки немного успокоилась и стала дышать ровнее. Она даже не противилась, когда жрецы подняли ее на руки и посадили рядом с мальчиком на резные золоченые носилки.

– Пойдешь с нами, чужестранка, – повелительно скомандовал жрец, не давая мне возможности возразить ни словом, ни жестом. По мановению его руки меня полукольцом окружили не то стражники, не то младшие жрецы, не давая отклониться ни на шаг от носилок. Мне не оставалось ничего иного, кроме как идти в одном ритме с носильщиками, и все тянуть и тянуть заунывную угаритскую колыбельную.

Наша процессия медленно и торжественно двигалась в сторону города. Вот уже стал слышен похожий на рокот прибоя гул толпы, потянуло жаром. Я подняла голову и с трудом удержала крик. Посреди площади стоял чудовищный металлический исполин, похожий на уродливую человеческую статую. В чреве чудовища выло и рвалось наружу пламя.

Малышей сняли с носилок, поставили перед монстром, Верховный Жрец загнусил что-то исключительно мерзкое, толпа завыла не то в восторге, не то в ужасе. И последнее, что я увидела, была крошечная окровавленная фигурка, которую поднимал на вытянутых руках безумный монстр, готовясь опустить в ребенка в широко распахнутую пасть, в глубине которой бесновался огонь. Потом наступила темнота и тишина.

…

Я чувствовала себя так, словно из меня выпустили всю кровь. Не слушавшиеся ноги подкосились, я сползла по стенке, чувствуя, как горло распирает подкатившийся клубок. От собственного бессилия хотелось выть, раздирая на себе одежду, как это делала та несчастная женщина на площади. Я не могла, не могла, не могла вместить всего увиденного, перед глазами стояли мои недолгие соседи по тюрьме, наивно и доверчиво игравшие вот прямо здесь, на теплом каменном полу. Как эти люди могли так поступить с ними? Почему? За что? Я не замечала, как отчаянно твержу эти слова по-русски, колотя в бессильном отчаянии кулаком по стене. Что за твари чудовищные здесь живут? И что за бесчеловечные правители управляют этим городом?!

Кто и когда вернул меня обратно в пещеру? Как мне жить дальше после всего того, чему я стала свидетельницей, в чем невольно участвовала? Передо мной неотступно стояли полные слез глаза малышки, ее кривящийся в плаче рот. Ну почему, почему, почему я не попыталась хоть как-то защитить детей? Я, взрослая тетка, так спокойно позволила, чтобы их убили у меня на глазах, не попытавшись вмешаться, ничего не сделав для того, чтобы вырвать их из лап убийц… От ненависти и отвращения к себе я готова была разбить голову о стену.

Не знаю, сколько времени я провела, то рыдая, то впадая в тупое оцепенение. Но, наконец, настал момент, когда я поняла, что все, истерика кончилась, осталась только холодная и непреклонная решимость – мстить. И месть моя будет холодной и неотвратимой, и ее не избежит никто из причастных к сегодняшнему убийству. Только бы мне выбраться из этого каменного мешка… Легко сказать! А вот сделать, особенно без Веньки…