Текст книги "Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев"

– Это не было самоубийством, – начал я тихо.

– Как?

– Это не было самоубийством. Это был несчастный случай.

– Но полиция…

– Полиция была введена в заблуждение. Тело Веры ночью принесли к мосту и сбросили вниз. Но погибла она в другом месте.

Мураховский смотрел на меня растерянно.

– Она погибла в доме номер четырнадцать по Тверской улице, упав из ниши в стене, – сказал я, – оступилась во время погони.

– Погони? – удивился Мураховский.

Я пристально вгляделся в лицо профессора, стараясь не пропустить ни одной непроизвольной реакции, а потом произнес:

– Она изображала Красного Призрака, Павел Ильич. Красного Призрака в бывшем дворце Марии Волконской.

Вот оно! Наконец до Мураховского дошел истинный смысл того, что я хотел ему сообщить. Это было видно по глазам, в которых теперь явно прочитался ужас от только что услышанных подробностей.

– Боже мой! – прошептал он.

Профессор вскочил, выбежал в гостиную – через открытую дверь я видел, как он остановился перед креслом, в котором сидел Борис, и занес руку – как будто для удара. Молодой человек, заметив лихорадочный блеск в его глазах, судорожно сжался. Но Мураховский вдруг остановился, опустил руку и, не глядя больше ни на кого, громко сказал:

– Молодые люди! Я вам доверял. А вы предали меня. Прошу вас немедленно уйти и больше никогда не приходить.

– Что случилось, Петр Ильич?! – воскликнула полная девушка. – Что вам рассказал этот громила?

Пара с дивана вскочила, а несчастный жених словно окаменел в своем кресле.

– Теперь я знаю, – с горечью проговорил профессор, – что в смерти Веры виноваты именно вы трое. Борис – больше всех. И – я… Я тоже виноват. Прошу вас, уходите.

Молодые люди поднялись с недоуменными и потрясенными глазами. Молча они прошли в прихожую. Потом послышался звук закрывшейся двери. Профессор подошел к дивану и рухнул на него. Я вышел из кабинета и сел в освободившееся кресло.

– Я могу сейчас уйти, Павел Ильич, если вам необходимо побыть одному.

– Нет, – простонал профессор, – не уходите. Расскажите мне все.

И я рассказал ему, что произошло в магазине Елисеева, опуская только те подробности, которые не касались его дочери. Мураховский слушал, опустив голову.

– Павел Ильич, – сказал я наконец, – у меня будет к вам несколько вопросов. Если можете, то ответьте на них, пожалуйста.

– Зачем? – спросил он, не поднимая головы.

– Затем, что я хочу восстановить честное имя вашей дочери. Чтобы ее не считали самоубийцей. И чтобы люди, которые косвенно стали причиной ее гибели, понесли хоть какое-то наказание.

Мураховский впервые поднял глаза и посмотрел на меня.

– В таком случае наказание должен понести и я, – сказал он. – Ведь и я косвенно виновен в гибели Верочки.

– Но вы уже понесли самое страшное наказание, – деликатно возразил я. – Ведь вы лишились своего ребенка. Нет, я говорю о других.

Профессор покачал головой.

– Нет, Владимир Алексеевич, вы не понимаете…

– Не понимаю? Что? Что это именно вы рассказали Вере про то, как в молодости со своими товарищами собирались на революционные сходки в подвале этого дома? Что вы рассказали про потайной ход из соседнего здания? Про то, как ваши друзья изображали Красного Призрака, чтобы отпугнуть случайных прохожих?

– Откуда вы все это знаете?

– Про то, – продолжал я, – как ваши товарищи выгораживали вас, активного члена кружка, автора прокламаций, на следствии?

Мураховский с изумлением посмотрел на меня.

– Про что еще я не понимаю? Про то, что через много лет вы собрали своих студентов, чтобы возродить тот революционный кружок? Вот этих, которые сидели в вашей квартире, когда я вошел.

– Нет! – крикнул профессор. – Нет! Это была уже их идея! Да, я действительно рассказывал им о революционерах семидесятых, о народовольцах, о смельчаках! И о нашем кружке тоже, да. Это происходило так естественно – ребята приходили ко мне на дополнительные занятия – я сам предложил им это, только тем, у кого нашел хорошие способности и свободу мысли. Да, это были не обычные университетские лекции. Никакой цензуры! Никакой программы! Никаких косных установок министерства образования! Да! Я и сам чувствовал, как молодею с этими ребятами, которые могут видеть намного глубже и дальше, чем большинство наших заслуженных академиков! И конечно, я рассказал им и про кружок, и про Красного Призрака, и про наши способы проникать в здание. Про потайные ходы.

– Ходы? – переспросил я. – Разве он не один?

– Один? Нет, их было больше. Я знал два. Но мой товарищ, Сережа Красильников, знал третий. Знал, но не говорил нам, где он. Ему нравилось появляться неожиданно, практически ниоткуда.

– Так-так! – сделал я зарубку в памяти. – Вы можете мне нарисовать, где эти ходы начинаются? И куда ведут?

– Да, конечно. – Профессор принял в руки мой блокнот и карандаш, которые я достал из кармана. – Я уже рисовал их для ребят, но никогда не предполагал, что они рискнут… – Он начертил на странице план подвалов и указал два потайных хода.

– И последний вопрос, профессор, почему вы чуть не ударили Бориса? – спросил я, засовывая блокнот в карман.

Мураховский помрачнел.

– Вера поначалу не заходила на эти мои занятия со студентами. Но потом увидела Бориса и полюбила его. С тех пор она присутствовала на каждом подобном занятии. Я уверен, что Борис вовлек и ее в этот кружок. Я видел его глаза, когда замахнулся. Он прекрасно понимал, почему я это делаю. На его лице не было удивления. Только вина!

– Вы знаете, где живет Борис? Я хочу с ним поговорить.

Я нашел пролетку у обочины – Иван весело переговаривался с молодой кухаркой купца Захарова. Но пришлось оторвать его от столь приятного и многообещающего занятия. Я велел ему отвезти меня на Каланчевку, где в «Генераловке», доме генерала Штерна, размещалось общежитие для студентов. Сам генерал Штерн уже двадцать лет как командовал чертями на том свете, а его наследники совсем не следили за состоянием дел в доме – лишь бы из университетской казны поступали средства за проживание иногородних студентов. В результате, как и во многих подобных благотворительных заведениях Москвы, большую часть обитателей теперь составляли «вечные студенты», давно уже отчисленные и зачастую давно уже не молодые люди, а также публика совершенно сомнительного характера – выгнанные с работы мелкие чиновники, артельщики со всех концов Московской губернии, мошенники, аферисты и прочие.

Я даже не стал заходить внутрь дома: искать в нем кого-то, не имея знакомого проводника, было бессмысленно – десятки квартир, сотни комнат, бесчисленное множество огороженных простыми занавесками углов. Как всегда, выручили сами местные обитатели, сидевшие группками в тени здания, – одни играли в карты, другие пили пиво или самодельную брагу, скорее второе, судя мутной жиже в бутылке со смытой этикеткой. Земля, плотно вытоптанная до каменной серости, была усеяна разным сором такого состояния, что его уже нельзя было употребить в дело, – черные от грязи клочки тряпок, бумажные обертки, втоптанные в прах мятые папиросные гильзы, какие-то ржавые пружины, и повсюду жестяные кругляшки – сорванные с горлышек водочных бутылок крышечки. Я остановился и стал рассматривать местных обитателей, которые по случаю жары примостились в тени дома. Мое внимание было скоро замечено, и лежавший прямо на земле тип в грязной серой рубахе, с криво подрезанной бородой и сломанным носом, крикнул:

– Эй, дядя, чего надо?

Я подошел, совершенно не опасаясь за себя, потому что в таких местах действовало неписаное правило – где ешь, там не гадишь. Воровать и грабить обитатели «Генераловки» ходили к Николаевскому вокзалу, а рядом с местом своего проживания не шалили – чтобы не злить полицию.

– Ищу тут одного паренька, – сказал я, снимая кепку и обмахиваясь ею. – Студента.

– А мы все тут студенты! – хохотнул мой визави.

– Моего кличут Борисом. Борисом Ильиным. У него еще есть друг – Сергей. Крепкий такой.

– Зачем тебе?

– Мое дело.

Кривоносый оглянулся, вытянув худую красную шею.

– Эй! Кулема, – позвал он паренька, сидевшего у самой стены. – Такого знаешь? Бориса Ильина? Студента.

– Цаплю, что ли? – отозвался парень.

– Сыщешь?

– Зачем?

– Вот, – повернулся ко мне кривоносый. – Законный вопрос.

Я кивнул и подошел к тому, кого звали Кулемой. Получив от меня двугривенный, он исчез в подъезде, а я приготовился ждать. Прошло уже минут десять, а Борис все так и не появлялся. Я собирался, простившись с двугривенным, идти на поиски сам, но тут из подъезда вышел Сережа. Увидев меня, он быстро подошел, засунул руки в карманы брюк и набычился.

– Опять вы? Кто вы такой и что наплели про нас Павлу Ильичу?

– Меня зовут Владимир Алексеевич Гиляровский, – сказал я спокойно. – Ничего про вас я профессору не плел, а рассказал ему правду о том, где и как погибла его дочь.

– Прыгнула с моста, – буркнул Сергей.

– Вовсе нет! Она упала из стенной ниши в магазине Елисеева, когда за ней погнались охранники.

Крепыш быстро моргнул.

– Как она там оказалась?

– Тебе лучше знать, – ответил я. – Ведь она изображала Красного Призрака.

– Что? – остолбенел парень.

– То!

– Почему она? Почему не?..

– Кто?

– Не важно!

– А я думаю, что важно.

Сережа лихорадочно думал, и по его лицу было видно, что мысли эти были не из приятных. Наконец решив что-то, он твердо сказал:

– Не знаю, какой у вас интерес, но больше я вам ничего не скажу. Всего хорошего!

С этими словами он развернулся, желая уйти. Но я схватил его за плечо:

– Постой! Где Борис?

– Не знаю. Отпустите.

– На, возьми мою визитную карточку. Передай Борису, что я хочу с ним поговорить.

– Смеетесь? Думаете, он теперь захочет с вами разговаривать?

– Кто знает. Передай.

С Каланчевки я заехал в редакцию своей нынешней газеты «Россия», в которую перешел из «Ведомостей». Как удобно, что Архипову провели телефонную линию – сейчас мы и проверим, работает у него аппарат или нет. Я подошел к редакционному телефону, приложил к уху наушник и пару раз нажал рычаг, вызывая телефонистку центрального коммутатора, располагавшегося на Кузнецком Мосту. Наконец барышня мне ответила. Я попросил соединить меня с коммутатором Сыскного отделения в Малом Гнездниковском. После недолгой паузы ответил дежурный Сыскного. Он в свою очередь соединил меня с кабинетом следователя Архипова. Я долго ждал, опасаясь, что Архипова в кабинете нет, но наконец в трубке прозвучало:

– Слушаю?

Голос звучал ужасно тихо, неузнаваемо, перебиваемый каким-то механическим потрескиванием.

– Захар Борисович! Здравствуйте, – закричал я в приемный рожок аппарата как можно громче. – Это Гиляровский!

– Кто?

– Гиляровский! Владимир Алексеевич Гиляровский! – завопил я так, что два редактора, сидевшие неподалеку, вздрогнули.

– Гиляровский? Владимир Алексеевич?

– Да! Вы слышите меня?

– Очень плохо. Чертов аппарат!

– Послушайте! В списке, который вы мне вчера показывали, должен значиться некий Сергей Красильников.

– Так. И что?

– Помогите найти его нынешний адрес. Это очень важно! Сергей Красильников!

– Хорошо, попробую.

– Тогда все, отключаюсь. Да свидания!

– Что?

– Да свидания, говорю!

– А! До свидания.

Я нажал рычаг, давая отбой, и повесил наушник на крюк аппарата. Один из редакторов невинно спросил:

– Что, вели конфиденциальный разговор, Владимир Алексеевич?

– Громко орал?

– С вашим голосом никакая газета не нужна, – ответил второй редактор. – Вы к окошку подойдите, и уже вся Москва будет знать последние новости.

Я рассмеялся, угостил сотрудников своим табаком из табакерки и поехал домой.

Глава 5. Соглашение

Пообедав в «Новом Эрмитаже», я вернулся домой, наполнил ванну почти холодной водой и провел в ней не меньше часа, читая переведенных недавно с польского «Крестоносцев» Генрика Сенкевича – книгу, оставленную в прихожей Колей, который, даже надевая ботинки, наверное, не мог оторваться от чтения. В конце концов роман показался мне слишком затянутым и скучным – Сенкевич писал слогом скорее прошлого, чем нынешнего века. К тому же сюжет, пусть и не лишенный интереса, отдавал провинциальной отсталостью – все эти страсти благородных дворян, вся эта рыцарская мелодрама… Безусловно, в Варшаве «Крестоносцы» пользовались бешеной популярностью из-за их патриотического настроя. Но Сенкевич, погружая своих читателей в прошлое, как будто не замечал жизни нынешней – жестокой и интересной, полной новых героев, новых отношений, новых страданий. Насколько сильно вперед вырвалась современная русская литература, с ее вниманием к трагедии простого человека – трагедии более глубокой, чем все эти страдания баронов и графов! Рядом с произведениями Толстого, Горького и Чехова книжка Сенкевича выглядела устаревшей – словно ее нашли в гардеробе за бабушкиным турнюром. А ведь даже развлекая, литература могла приобщать читателя к новым идеям, к идеалам свободы, прогресса. Взять хоть Жюль Верна – его фантастические произведения будили в читателе интерес к науке, к технике, к путешествиям… Я начал вспоминать прочитанные книги француза и не заметил, как задремал. Проснулся от того, что вода окончательно остыла. Вылезши из ванны, я накинул свой любимый цветастый туркменский халат и отнес «Крестоносцев» в комнату Коли. В этот момент в дверь позвонили.

Я открыл. Перед дверью стоял молодой человек в сером летнем костюме с конвертом в руках.

– Владимир Алексеевич Гиляровский? – спросил он.

– Да, это я.

– Здравствуйте. Я от Захара Борисовича. Принес вам вот это.

Он протянул конверт, коротко, но вежливо попрощался и ушел.

Когда в кабинете я вскрыл принесенный конверт, там оказалось два листка – копия списка революционеров из кружка Мураховского и записка:

«К сожалению, сведений об адресе персоны, вас интересующей, я найти не смог. Его последнее местожительство нам известно, но он съехал оттуда два года назад. На свой риск посылаю вам список остальных членов кружка – может быть, вы сможете через них узнать что-то. Постарайтесь сделать так, чтобы этот список больше никто не видел. Из-за него у меня могут быть крупные неприятности».

Я просмотрел список – в нем было семь фамилий, включая Мураховского. Минус он, минус Красильников – оставалось пятеро. Пятеро, а времени такая проверка могла занять очень много. Так что, несмотря на просьбу сыщика, все же придется показать кое-кому этот список. Я взглянул на настенные часы – время было еще не позднее, жаль только, что Ивана я отпустил. Ну, ничего, извозчики в летней полупустой Москве чуть не дрались за пассажиров. Еду на Остоженку!

Там находилась контора частной охранной фирмы «Ваш ангел-хранитель», к услугам которой я прибегал тогда, когда у самого не хватало времени и сил собрать необходимую информацию. А полгода назад пришлось привлечь «ангелов» и к настоящим боевым действиям в Марьиной Роще, что, впрочем, для них было совсем не в новинку – я никогда не спрашивал хозяина конторы, бывшего циркового борца Петра Петровича Арцакова, о подробностях работы его «ангелов», потому что и сам знал – они не гнушаются ничем, лишь бы клиент заплатил и лишь бы полиция в конце концов не предъявила им свои претензии. Даже если речь шла о делах незаконных, о вымогательстве, например, Арцаков брался за них, но только при гарантии, что и вымогатель, и жертва будут одинаково молчать. А таких случаев в криминальном мире Москвы было предостаточно. Равно как предостаточно было кредиторов, желавших получить свои деньги от должников, супругов, хотевших заиметь свидетельства измены своих благоверных для организации бракоразводного процесса, или купцов, которым нужна была охрана для перевозки особо ценных товаров. Хотя в Москве работало несколько частных охранных контор, они вполне спокойно делили рынок таких услуг и жили себе в удовольствие. У них даже была собственная униформа или отличительные знаки, чтобы не перебегать друг другу дорогу при случайных встречах. Так сотрудники конторы «Надежный друг» с Варварки носили зеленые галстуки, отставные военные из «Верного товарища» с Якиманки вставляли в петлицу красную гвоздику, а «ангелы» одевались в черное – почти как похоронная команда. Впрочем, думаю, что выбор этого цвета для одежды был сделан именно с таким пугающим расчетом.

Войдя в дверь конторы, рядом с которой висела скромная табличка, я поздоровался с пожилым «ангелом», который неизменно сидел справа в закутке за старым столом, и спросил – здесь ли Петр Петрович. Впрочем, на моей памяти Арцаков не так часто отсутствовал в своей конторе – только если не выезжал по моим же экстренным делам. Вот и теперь он был на месте и приветствовал меня клубом дыма своей кривой и тонкой сигары, которую почему-то предпочитал даже моему нюхательному табаку.

– Владимир Алексеевич! Опять принесла тебя нелегкая!

Мы пожали руки, и я сел на стул перед столом Арцакова. В кабинете ничего не изменилось – все то же маленькое зарешеченное окно с мутными, давно не мытыми стеклами, которое никогда не открывалось, картотека – почти как у сыщика Архипова, но старая, обшарпанная, – вот и все, если не считать бутылки рома под столом, хотя Арцаков и не держал ее на виду, я точно знал, что она там есть.

– Не рад ты мне, Петр Петрович? – спросил я, усмехаясь. – А что так?

– Чего же тут радоваться? – ответил Арцаков, выкладывая перед собой свои пудовые кулачищи. – В прошлый раз ты меня чуть под монастырь не подвел.

– Так уж и я? А сам ты что, поневоле со мной пошел?

– По воле, по воле, – пробурчал старший «ангел». – Рому хочешь?

– Нет.

– Ну, на нет и суда нет. С чем пожаловал?

Я вынул из бумажника список Архипова, в котором заранее вычеркнул фамилию Мураховского, и положил на стол перед Арцаковым.

– Вот, смотри, Петр Петрович. Здесь значится некий Сергей Красильников. А остальные – его товарищи, с которыми он в семидесятых состоял в одном студенческом революционном кружке. Где теперь этот Красильников – одному Богу известно. Мне нужно, чтобы твои ребята нашли остальных из этого списка и мягко, без нажима узнали у них – может, кто и даст адрес Красильникова. Вот и все.

– Ага, проще простого в нашей маленькой деревушке отыскать людей, разбежавшихся тридцать лет назад. А вот этот, Мураховский, которого ты вычеркнул, он помер уже, что ли?

– Нет, с ним я сам уже поговорил.

– Не знает?

Я задумался. Спрашивал ли я у Мураховского адрес его бывшего товарища? Ведь нет! Впрочем…

– Его не беспокой. У него дочка недавно погибла. Ему не до этого сейчас.

– Ладно, – сказал Арцаков, – постараемся без него. Цены наши ты знаешь, Владимир Алексеевич, мы хоть и друзья, однако жалованье моим людям платить надо. Не обессудь.

– Конечно, – кивнул я и снова полез за бумажником…

Возвращался я пешком – хоть и далековато, но дневная жара наконец спала, повеяло ветерком, улицы опустели – дачники-мужья уже дремали в поездах, идущих прочь от Москвы. Но дома у самых дверей меня встретил взволнованный Коля.

– Владимир Алексеевич, – прошептал он, – хорошо, что вы пришли. Вас уже второй час какой-то важный гость дожидается. По виду никак не ниже князя.

– Кто бы это мог быть, – спросил я сам себя, повесил кепку на крючок и вошел в гостиную.

– Здравствуйте, господин Гиляровский, – произнес, вставая со стула не кто иной, как сам Григорий Елисеев.

Одет он был скромно, в серый костюм с однотонным жилетом, и казался расстроенным.

– Простите, что вот так, без приглашения. Я только что приехал в Москву и сразу к вам.

– Здравствуйте, Григорий Григорьевич, – сказал я сдержанно.

– Сердитесь на меня?

– Честно? Да. Я был о вас другого мнения. Я вам поверил.

Елисеев вздохнул, сел, постучал пальцами по скатерти и посмотрел в окно. Было видно, что такое начало разговора тяготило его. Меня, впрочем, тоже.

– Я приехал к вам объясниться, Владимир Алексеевич, – наконец сказал он. – Видите ли, я действительно не давал Теллеру никаких дополнительных распоряжений насчет тела несчастной девушки. Решение инсценировать ее самоубийство – его личная инициатива. Получилось, что он обманул вас и выставил меня в некрасивом свете.

– Получается.

– Да. Но есть и другая сторона дела. Формально претензий я ему предъявить не могу. Да, он действовал очень некрасиво, но в интересах торгового дома. Скандал за месяц до открытия магазина совершенно невозможен. Так что моя честь как человека Теллером замарана, но честь торговой марки спасена. Если учитывать, что я нанимал его охранять не мою честь, а мое предприятие… Понимаете?

– Да. Только я – не вы. Это вы, Григорий Григорьевич, находитесь в сложной моральной ситуации. Я – нет. В данном случае я не на стороне вашего магазина, а на стороне Веры Мураховской, которую ославили самоубийцей, о чем напечатали в газетах. И я намерен довести дело до конца, написать подробный материал об обстоятельствах ее смерти и восстановить истину.

Елисеев грустно посмотрел на меня.

– Зачем? – спросил он. – Разве это теперь ей поможет?

Я пожал плечами.

– Возможно, это облегчит страдания ее отца.

– Павла Ильича? – спросил Елисеев и вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот его заявление, заверенное нотариусом, что Павел Ильич Мураховский никаких претензий к торговому дому «Братья Елисеевы» не имеет, что он согласен с результатами полицейского акта о самоубийстве его дочери.

– Купили Мураховского? Отца? Не стыдно? – угрюмо спросил я.

– Нет, – покачал головой Елисеев. – Не купили, не запугали. Просто мой адвокат очень долго с ним разговаривал: подробно и откровенно – вот, как я сейчас с вами. Не обошлось, конечно, и без денег, но только Мураховский лично для себя ничего не просил, речь шла о крупном денежном взносе для одной революционной организации. Насколько я могу судить, он связан с этой организацией. Ее целью является истребление таких, как я, так что по-своему он мне отомстил за смерть дочери.

– Да уж… – только и смог вымолвить я.

– Так значит, у вас нет больше причин заниматься этим делом? – спросил Елисеев.

– Есть, – твердо ответил я. – Есть одна причина, причем самая важная.

– Какая? – спросил миллионер.

– Любопытство. Видите ли, Григорий Григорьевич, я – журналист и писатель. Я много чем занимался в своей жизни, но только литературное творчество, только журналистика оказались тем делом, которое полностью соответствует моей натуре. Я любопытен. Если я чую интересную историю, о которой можно написать, я стараюсь вникнуть в нее до конца. А если она еще и послужит благородному делу просвещения народного или облегчения его страданий – что же, это только к лучшему. Говоря проще, если вы торгуете для состоятельных господ, то я свой товар продаю самым простым и бедным людям – чтобы они стали богаче. Но не деньгами, а духовно.

– Красиво, – с иронией отозвался Елисеев. – Однако и духовно богатый человек хочет есть. Причем не всякую дрянь, которую в наших лавках ему продают, а качественно, красиво. Почему вы, Владимир Алексеевич, отказываете духовно богатому человеку в возможности хорошо и вкусно пообедать? Ведь и сами вы разве не в «Новом Эрмитаже» сегодня обедали? Нет, мы с вами не по разные стороны баррикады. Баррикада эта только вот тут. – Он постучал себя по лбу. – А на самом деле мы работаем в одной упряжке.

– Следили за мной? – спросил я небрежно.

– Следили, не скрою, – кивнул Елисеев. – Специально вызвал из Петербурга моих людей. Но следили не только за вами. Хотя я и не имею морального права обвинять Теллера, однако и доверять ему больше не могу. Он доработает по договору до открытия магазина, а потом получит расчет. Теллер слишком груб. Он умудрился поссориться с вами, представителем прессы, угрожал вам, а потом пытался подкупить. Если бы сумел подкупить – никаких претензий. Повторяю, я исхожу из логики деловой, которая требует результата. Но он не сумел подкупить вас, а значит, испортил дело еще хуже! Судьба Теллера уже решена. В моих силах сделать так, чтобы его больше никто и никогда не принял на работу. А значит, и ваши претензии будут удовлетворены. Что же касается вашего профессионального любопытства, Владимир Алексеевич, то тут я бессилен. Конечно, я могу предложить вам, например, кругосветное плавание, в котором вы можете написать десяток книг и сотню очерков из самых разных уголков мира, но вы же принципиально не согласитесь, Владимир Алексеевич, верно? Хотя вам, я уверен, этого хочется.

– Не соглашусь, – сказал я дрогнувшим голосом. – Но приму другое предложение: позвольте мне провести расследование в вашем магазине.

– Какой смысл вам тешить свое любопытство в моем магазине теперь? Разве вы и так уже не знаете все, что нужно?

Я подумал об исчезнувшем Борисе – где он сейчас?

– У меня есть интерес, который я вам пока раскрыть не могу. Но мне действительно нужен доступ в ваш магазин хотя бы на пару дней.

– Хорошо! Тогда у меня встречное предложение, – решительно сказал Елисеев. – Раз вы не можете прекратить свое расследование, тогда возьмите меня в помощники.

Я пораженно уставился на Елисеева.

– Зачем?

– Ну, честно говоря, это будет полезно и вам, и мне. Я дам команду не мешать вашим изысканиям. Вы сможете свободно проходить на территорию магазина, когда захотите, разговаривать с кем захотите, искать все, что вам захочется. Я лично буду консультировать вас по любому вопросу.

– А какова выгода для вас? – спросил я.

– Ну, во – первых, я буду в курсе вашего расследования. А во – вторых… У меня есть нехорошее чувство, что кое-кто меня обманывает. Причем так, что я и подкопаться не могу. Есть много деталей, которые меня беспокоят.

– Теллер? – спросил я.

– Может быть, он, а может быть, и кто-то другой. Во всяком случае, ваш острый ум подскажет мне, как сделать так, чтобы однажды я не проснулся ограбленным или опозоренным.

– Вы что, хотите меня нанять, как Теллера? – спросил я прямо. – Думаете, я продамся в холопы?

– Нет, – улыбнулся Елисеев. – Я просто хочу удовлетворить полностью ваше любопытство.

С этими словами он встал.

– Завтра в полдень вы сможете совершенно спокойно войти в магазин, Владимир Алексеевич, никто вас задерживать не будет. До свидания.