Текст книги "Миллион в кармане"

Глава 18

– Сегодня вся милиция района работает на Вацуру, – сказал мне тот же капитан, который рано утром выезжал со мной на берег заповедника. – Что у вас тут творится? То пропадают люди, то вешаются.

Сашку вынесли на носилках, накрытого несвежей простыней. Из-под нее выглядывала рука с оттопыренным указательным пальцем. Рука раскачивалась в такт шагам санитаров, и казалось, что Сашка молча грозит всем нам.

– Есть какие-нибудь версии? – спросил капитан, играя фуражкой, лежащей на столе.

Я пожал плечами и выразительно посмотрел на профессора, стоящего рядом, – мол, слушайте и сопоставляйте с тем, в чем вы меня обвиняли.

– Нервный срыв! – вдруг включился в разговор профессор. – Страх перед будущим, осознание своей никчемности… Такое случается среди подростков.

Капитан повернул голову, с удивлением взглянув на профессора.

– А это кто? – спросил он меня.

Я не успел ответить, как профессор отрекомендовался по полной форме:

– Заслуженный деятель культуры, лауреат премии Адриена Эбрара, доктор исторических наук, профессор Курахов Валерий Петрович!

И поклонился.

Капитана впечатлил список титулов, он удовлетворенно кивнул головой и снова принялся катать по столу фуражку.

Я подал капитану завтрак. Тот в первую очередь взялся за томатный сок, всыпал в стакан полную чайную ложку соли и, отпивая маленькими глотками, часто вздыхал и вытирал платком вспотевший лоб. К овощному салату он не притронулся, зато с куриным окорочком расправился в считаные секунды.

– Ну что? Прикрыть твою частную лавочку? – спросил милиционер, вытерев губы и кинув салфетку поверх тарелки. – Люди пропадают, вешаются. Непорядок!

Он чего-то ждал от меня, а я почему-то никак не хотел понять, чего именно. Курахов не выдержал паузы и поспешил заявить о своих правах:

– Лично я заплатил деньги за проживание в этой, так сказать, гостинице. И потому, уважаемый господин начальник, претворяя в жизнь свои благородные цели, не забудьте побеспокоиться о соблюдении закона о потребительском праве.

– Чего? – поморщился капитан, жуя фильтр сигареты, и, не дождавшись повторения, усмехнулся, покрутил головой и поднес к сигарете зажигалку. – Умные, блин, все стали, о законах говорят так, будто в этом что-то понимают.

Он встал, надвинул на лоб козырек фуражки и, выдыхая дым мне в лицо, процедил:

– Даю три дня. Думай. Но этот бардак я больше не потерплю. Закрою твой притон к едрене фене!

– Мне кажется, что этот облеченный властью гражданин намекал вам про взятку, – сказал профессор, когда калитка за милиционером захлопнулась.

* * *

Марина появилась во дворе перед самым обедом. Она узнала о беде от отца Агапа, расплакалась, но быстро справилась с чувствами, поднялась к себе и переоделась в черную сатиновую рубашку.

– Скажите, господин… – произнес профессор. – Все время забываю, как вас зовут. Скажите, а обед сегодня отменяется или как?

– Неужели вы еще можете думать о еде? – спросил я.

– А вы слишком впечатлительны, – ничуть не смутившись, ответил профессор.

– Я сейчас вам накрою, – ответил я, сделал шаг и, обернувшись, с нехорошим намеком спросил: – А вы не боитесь, профессор?

– Что?! Чего я не боюсь? Чего, по-вашему, я должен бояться?

– Не делайте вид, будто вам невдомек, что все эти неприятные дела тянутся от рукописи графского биографа, – негромко ответил я, нависая над профессорской лысиной и прожигая взглядом его глаза. – Троих уже нет, и я не уверен, что счет жертвам на этом прекратится. Разве вы думаете иначе?

– У вас больное воображение! – воскликнул профессор, отскакивая от меня, как от опасно больного. – С манускриптом я связываю только обыск в своем номере! И больше ничего!.. Где ваш обед, в конце концов?!

Я зашел в кухню, открыл тяжелую дверь холодильной камеры, и только тогда заметил притаившуюся между холодильником и окном Риту. Девочка курила и исподлобья следила за мной. Глаза ее распухли от слез, черные тонкие пряди налипли на лоб.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, хотя прекрасно видел, что Рита курит и плачет.

– Извините меня, – тихим, охрипшим голосом произнесла девочка, не поднимая глаз. – Я думала, что это вы «настучали»…

Мне вдруг стало ее настолько жалко, что я сам готов был просить у Риты прощения за стакан с портвейном, брошенный мне в лицо. Я осторожно взял из ее губ сигарету и выкинул ее в окно, затем приподнял девочку со стула под локоток.

– Обед есть? – спросил я.

Рита кивнула, шмыгнула носом и стала выставлять из холодильника коробки с мясными полуфабрикатами, яйца, батон вареной колбасы, помидоры, зелень в банке. Я смотрел, как она, склонившись над разделочной доской, режет луковицу, морщится, сдувает с кончика носа слезы, потом высыпает лук на разогретую сковородку, мелко крошит колбасу, смешивает с майонезом и помидорами. Ее руки были заняты, и Рита не могла вытереть глаза. Но слез она не стеснялась, так как ее чувства к Сашке уже не были тайной.

Яичница с овощами подгорела, а «кнорровский» грибной суп получился с комками, но профессор, единственный из обитателей моего дома, не обратил внимания на эти огрехи и, как ни странно, съел все без своего извечного брюзжания.

Мы сидели на кухне и через заваленное грязными тарелками окно, через овальный зал бара смотрели на жующего профессора.

– Он разговаривал с тобой сегодня?

Я угадал ее мысли. Рита думала не о Курахове, а о Сашке.

– Да, – тихо ответила она.

– Сказал, что профессор застал его в своем номере?

– Да.

– Переживал по этому поводу сильно?

– Нет.

Девочка была опустошенной, обессилевшей, и я понимал, что с моей стороны жестоко сейчас продолжать расспросы, но не мог поступить иначе. Она оставалась единственным звеном, связывающим с той тайной, которой были окутаны последние события.

– Он как-нибудь объяснил тебе, зачем он заходил в номер профессора?

На этот раз Рита ответила не сразу:

– Да.

Я терпеливо ждал, что она скажет еще, но Рита, похоже, медленно засыпала.

– Что он там делал? – напомнил я о своем вопросе.

– Искал ручку.

– Какую ручку?

– Шариковую.

Я обнял Риту за плечи и слегка развернул к себе.

– Ты молчишь, тебе не хочется разговаривать со мной. Но ты хранишь тайну не только своего друга, но и того, кто виноват в случившемся.

Рита вскинула глаза, убрала с лица черную прядь, нахмурила брови.

– Что? – тихо спросила она. – О ком вы говорите?

– Сашка повесился не по своей воле. Ему кто-то очень хорошо помог. Точнее сказать, его убили.

Девочка застыла, не сводя с меня глаз. Смысл того, что я ей сказал, медленно доходил до ее уставшего от слез сознания.

– Его убили? – легко и неосознанно повторила она, прислушиваясь к тому, как эта фраза звучит в ее устах.

Мгновение – и ее лицо настолько стремительно изменилось, что я уже был готов схватить ее в охапку, чтобы пригасить истерику. Глаза девочки расширились, словно она стала свидетелем безобразной метаморфозы, при которой я превращался в монстра, дрожащие губы разомкнулись, руки непроизвольно потянулись к голове.

– Боже мой! – сдавленным шепотом произнесла она, хватая себя за волосы. – Почему?.. Почему он не ушел отсюда?.. Я ведь предупреждала…

Она встала со стула и нетвердой походкой прошла к холодильнику, затем к плите, снова к холодильнику. Я не спускал с нее глаз, но Рита владела собой намного лучше, чем я предполагал.

– Я хочу выпить, – сказала она, машинально открывая холодильник, хотя в этом холодильнике спиртное мы никогда не хранили.

Я принес из бара бутылку «Сангрии» и поставил ее на рабочий стол. Рита стала наливать в стакан. Красная жидкость густой струей выплескивалась из горлышка, потом стала переливаться через край стакана, скользить вишневой лентой по рукам и кровянить белый кафельный пол. Я спокойно ждал, когда она придет в себя.

– Это сделал тот, кто его шантажировал, – медленно произнесла она, глядя через мое плечо в оконный проем.

– Кто его шантажировал? – спросил я. – О ком ты говоришь? – повторил я, снова взглянув на Риту.

Она опустила глаза и едва заметно отрицательно покачала головой.

– Я не знаю, кто это. Сашка мне не сказал. Он его очень боялся.

– Почему?

– Не знаю. Сашка мне не говорил. Сказал только, что «засветился».

– А что этот человек хотел?

– Чтобы Сашка молчал.

Я коснулся пальцами подбородка девочки.

– Ты знаешь, кто это, но почему-то не хочешь говорить.

Она отрицательно покачала головой. Мои пальцы скользнули по нежной коже.

– Я не знаю, – повторила она.

– Это он? – я кивнул в сторону оконного проема, в котором проглядывалась фигура профессора.

– Я не знаю! – злее повторила Рита и отвернулась.

– Хорошо! – Я почувствовал, что этот путь – тупиковый: Рита, может быть, в самом деле не знает человека, который шантажировал. – Поясни мне только, что такое «засветился»? Что мог натворить Сашка, чтобы потом бояться кого-то из наших?

Это был вопрос-проверка. Я нарочно упомянул «наших», чтобы проследить за реакцией Риты. Это слово ее не смутило.

– «Засветился» – это значит попался кому-то на глаза, когда лучше было не попадаться, – пояснила она.

– Он без разрешения зашел в профессорский номер? – неожиданно спросил я и сразу почувствовал, что попал в «десятку».

Рита опустила глаза и едва слышно ответила:

– Да.

– Зачем он это сделал?

– Наверное, собирал посуду.

– Но ведь это неправда, Рита! Профессор теперь обедает и ужинает в кафе.

– Там могли остаться кофейные чашки, бокалы, тарелки после завтрака.

– Мне ясно. Этими доводами с тобой объяснялся Сашка. Я же могу возразить, что собрать кофейные чашки можно было в присутствии Курахова.

– Я не знаю, что он там делал! – жестко повторила Рита, схватила наполненный до краев стакан и обмакнула губы.

Девочка с характером, подумал я, глядя на волевой изгиб тонких губ.

– Значит, Сашка «засветился» в номере профессора. И человек, который его «застукал», потребовал от Сашки молчания взамен своего молчания. Так?

– Может быть, – уклончиво ответила Рита и снова пригубила стакан.

– Ты мне говорила про шариковую ручку, которую Сашка искал в номере профессора сегодня ночью, – не давал я Рите передохнуть и собраться с мыслями, чтобы лучше лгать. – Это была неудачная шутка?

– Нет.

– Что это была за ручка?

– Он случайно обронил ее в первый раз, когда «засветился». Потом, когда номер профессора перерыли, испугался, что если придет милиция и найдет ручку, то это будет серьезной уликой против него.

– Значит, к обыску в номере он не имел никакого отношения?

– Никакого. Это правда.

– А почему ты уверена, что это правда?

– Потому что в те часы, когда номер обыскивали, мы были с Сашей вдвоем…

– И сегодня ночью он проник в номер профессора, чтобы найти свою ручку?

– Да.

– Что было сегодня утром?

– Он мне рассказал, что ночью неожиданно пришли вы и профессор и «застукали» его в номере. Но Сашка не переживал сильно. Он даже смеялся, говорил, что никаких серьезных улик нет и в худшем случае его уволят из кафе.

– Курахов о чем-нибудь говорил с ним?

– Я не заметила. У вас есть сигареты?

– Не курю. А отец Агап говорил?

– Да. Я не разобрала, о чем, но слышала их голоса из-за двери хозяйственного двора.

– А что было потом?

– Не знаю. Пришли посетители и заказали шампанское и мороженое.

– Как они выглядели?

– Немолодая пара. Наверное, муж и жена.

– Священник скоро вышел с хозяйственного двора?

– Я не заметила.

– А что в это время делал Курахов?

– Сначала читал газету под зонтом, а потом, скорее всего, поднялся к себе.

– Когда ты нашла… когда ты увидела, что случилось с Сашкой?

– В половине девятого. Пора было накрывать завтрак. Я позвала его, но он не отозвался. Я подумала, что он, наверное, спит на топчане. Пошла во двор и там увидела…

– Кто вызвал милицию?

– Курахов. Ваш кабинет был заперт, и он побежал к ближайшему телефону-автомату.

– А отец Агап что делал?

– Он появился в кафе незадолго до вас. Я даже не обратила внимания, откуда он пришел.

Я задавал вопросы один за другим, заставляя Риту думать и отвечать, не оставляя ей времени на ложь и слезы. Я был уверен, что она говорила мне правду и сказала все, что знала.

Курахов, думал я. Очень, очень может быть. Предположим, профессор неожиданно вернулся в свой номер и застал там Сашку, который рассматривал какие-то важные документы. Курахов пригрозил парню милицией, а Сашка, в свою очередь, пообещал выдать милиции какой-то компромат на Курахова. Они могли заключить договор взаимного молчания. Но Сашка попадается второй раз, причем – уже на моих глазах. Что должно было взволновать профессора? То, что я сдам официанта в отделение, где он тотчас «настучит» на профессора.

Что же было потом? – думал я, глядя на Риту, но не видя ее. На рассвете мы расстались с Кураховым. Я спал час. Завтрак подала Рита. Она упрашивала меня не писать заявление на Сашку. Потом я спустился вниз. Рядом с баром Сашка шепнул мне, что хочет сообщить мне что-то очень важное. Курахов был недалеко от нас. Он делал зарядку и прислушивался к нашему разговору. Услышать, конечно, он не мог ничего, но наверняка решил, что Сашка выболтал или намерен выболтать мне его тайну. Я ушел в милицию. В доме остались четверо: Рита, профессор, священник и Сашка…

Рита снова плакала, глядя в окно, шмыгала носом, растирала ладонью слезы по щекам и мочила губы в «Сангрии». Я ходил по кухне, от плиты к холодильнику, и думал о том, что вывод, который я собираюсь сделать, заведет меня в такие дебри, из которых очень легко никогда не выбраться.

Итак, в доме остались четверо. Профессору не стоило большого труда улучить момент, отозвать Сашку в хозяйственный двор, где задушить петлей, а затем привязать к металлической перекладине обрывок веревки, чтобы ввести следствие в заблуждение.

Все это выглядит очень правдоподобно, думал я, машинально отнимая у Риты стакан и выливая «Сангрию» в раковину. Но куда, к какому боку мне приладить темную историю с испорченными аквалангами? Кто надрезал мембраны? Кто погубил молодую пару? Кто, в конце концов, проделал этот фокус с трупом Ольги? И самое главное – зачем?

– Я вспомнила, – вдруг произнесла Рита и посмотрела на меня так, словно я был прозрачным. – Я вспомнила…

Я ушел далеко в свои мысли и не сразу понял, что Рита собирается мне что-то сказать. Она продолжала смотреть сквозь меня, словно следила за каким-то редким и малоизученным явлением природы.

– Я вспомнила, – снова повторила она. – Та веревка… Отец Агап всегда обвязывал ею свой чемодан, чтобы не развалился. А сегодня утром, когда я несла вам кофе, веревки на чемодане не было.

Глава 19

Лучше бы она ничего не говорила. Я смотрел на Риту, как на врача из анекдота, который отправляет своего пациента в морг, а пациент умоляет отвезти в реанимацию. Неожиданно всплыла еще одна деталь. Конечно, убийца мог воспользоваться веревкой священника, тем более что чемодан всегда стоит на входе в хозяйственный двор, и все же…

Когда я поднялся на второй этаж, ритуал был в самом разгаре. Марина и священник вразноголосицу тянули псалмы и молитвы и обрабатывали святой водой двери номеров. Некоторое время я наблюдал за ними, выжидая паузу в песнопении, и, как только батюшка замолчал, взял его под локоть и сказал:

– Прошу прощения, я должен отвлечь вас на минуту.

Батюшка нахмурился, давая мне понять, что я прерываю исключительно важный процесс и, опустив крест, не очень дружелюбно спросил:

– Что вы хотите?

Я отвел его в противоположный конец коридора. Готов поспорить, но в этот момент священник понял, о чем я хочу его спросить. Он кивнул Марине, чтобы она продолжала петь сама, и взглянул на меня. Его глаза молили о пощаде!

– Батюшка, когда вы увидели труп официанта, ничего не заметили на нем знакомого? Скажем, какой-нибудь предмет, принадлежащий вам?

– Будьте милостивы, Кирилл Андреевич! – взмолился священник шепотом. – Я так боялся, что вы заподозрите меня в тяжком грехе! Богом клянусь, не давал я Сашке эту веревку проклятую, чтоб она провалилась в преисподнюю! Видать, сам отвязал ее от чемодана.

– Успокойтесь, я ни в чем вас не обвиняю, – почти искренне сказал я. – Постарайтесь вспомнить, когда вы заметили, что веревки нет на чемодане?

– Когда заметил? Да тогда и заметил, как Сашка руки на себя наложил, – недолго думая, ответил священник.

– А вчера она была?

– Вчера была. И сегодня утром была. Я бутылочки из-под ладана и мирры вынимал и с ними Марину в церковную лавку отправил, чтоб докупила. Была веревка, будь она неладна! Знал бы, чем дело обернется, – сжег бы!

– Ну, хорошо, – успокоил я священника, опустив ему руку на плечо. – Не терзайте себя. Кто мог знать, что такое случится.

Отец Агап, благодарный мне за доверие, вконец расщедрился:

– Кирилл Андреевич, я хочу вам сказать, что отслужу по полной программе. То, что я сделаю, не сделает ни один священник Крыма. По полной программе, с чтением специальных молитв! Очень действенное средство, поверьте моему опыту!

– Хорошо, хорошо! Спасибо!

Не мешая более отцу Агапу вершить таинство изгнания дьявола, я спустился вниз. В тени зонта, положив ноги на соседний стул, сидел профессор и, делая вид, что читает газету, поверх нее следил за мной. Наши взгляды встретились. Профессор слегка кивнул и тотчас заслонился от меня большой статьей под названием «С солнцем шутки плохи».

* * *

Выставкой-музеем, расположенной в бывшем армянском замке, вот уже лет десять бессменно заведовала и вела в ней экскурсии Александра Лебединская, мать моего приятеля, начальника спасательной станции. Прежде я часто заходил к ней, где в большом прохладном зале можно было отдохнуть от полуденной жары, поболтать и попить зеленого чая. Потом, когда я занялся частным сыском, мне уже было не до музея. В последний раз я виделся с тетей Шурой, когда покупал картины с крымскими пейзажами для своей гостиницы.

Я подъехал к зданию выставки около двенадцати, когда вероятность встретить здесь отдыхающих была очень мала и я мог поговорить с заведующей без свидетелей.

– Здравствуй, Кирилл! – Женщина вышла мне навстречу, как только я открыл тяжелую дверь.

– Вы, как миссис Хадсон, узнаете меня по шагам, тетя Шура? – спросил я.

Заведующая протянула мне руку, здороваясь по-мужски. Ее гладко уложенные седые волосы выглядели на фоне темных полотен картин белым пятном.

– Нет, не по шагам, – усмехнулась она и раскрыла секрет: – По твоей машине. «Опель-Сенатор» в Судаке есть только у тебя.

Ей бы мужиком родиться, подумал я, глядя, как женщина закуривает папиросу и, не вынимая ее изо рта, задувает спичку.

– За картинами приехал? – спросила она. – Ты как обзавелся собственной гостиницей, так стал моим первым и пока единственным покупателем картин.

– Нет, тетя Шура, картины пока не нужны.

– А что нужно? Чаю налить?

– Я историей увлекся.

Лебединская удивленно посмотрела на меня, не понимая, серьезно я говорю или шучу.

– Вот бы не подумала, – сказала она. – Кто сейчас историей увлекается? На истории бизнес не построишь. Это, наверное, причуда, да, Кирилл?

– Наверное, вы правы.

– Так что тебя интересует? – Она встала в середину зала и повела рукой по витринам и стеллажам. – Вот обломки таврской керамики. Вот камень с древнего монастыря горы Ай-Георгий с греческой надписью, посвященной богине Деметре. Тут, под стеклом, позднебоспорские и римские монеты.

– Настоящие? – спросил я.

– Нет, конечно. Латунные копии. Подлинники сделаны из золота и хранятся в другом месте. Что тебя еще интересует?

– Последний консул Солдайи, – ответил я, рассматривая большую, на четверть стены, картину с изображением окаменевшего дракона – черных шипов и пиков потухшего вулкана Кара-Даг.

– Христофоро ди Негро! – с напускным почтением произнесла заведующая и закивала головой. – Да, фигура сколь загадочная, столь и трагическая. Единственный из консулов Солдайи, который не увековечил свое имя в башнях Генуэзской крепости. Все постарались напомнить потомкам о себе: достопочтенный Якобо Торселло, именитый Бернабо ди Франки ди Пагано, отличный Пасквале Джудиче, благородный Лукини де Флиско Лавани. – Женщина прервалась для затяжки и, выпуская дым прямо перед собой так, что ее лицо на мгновение исчезло из моего поля зрения, добавила: – Все эти щедрые эпитеты, между прочим, придумала не я. Скромностью консулы не отличались, так они сами характеризовали себя, и эти слова выбили на плитах, вделанных в стены башен. Ты случайно не владеешь средневековой латынью?

– Нет, случайно не владею, – признался я, чувствуя себя перед этой женщиной страшным невеждой и вообще полным дебилом. – А почему вы считаете, что фигура последнего консула – трагическая?

– У последних, Кирилл, всегда все складывается трагично. Ну, а если говорить более точно, то Христофоро ди Негро, в отличие от своих предшественников, был свидетелем не расцвета, а гибели великой генуэзской колонии и сам погиб в бою с турками. На нем, собственно, и закончилась эпоха властвования итальянцев в Крыму.

– Правда? – делано удивился я. – Кто бы мог подумать… – И без излишнего любопытства, как бы мимоходом, заметил: – По идее, Христофоро ди Негро должен был до последней минуты жизни держать при себе все сокровища генуэзских колоний Крыма.

– По идее – да, – тотчас согласилась Лебединская, гася окурок в большой раковине рапана, приспособленной под пепельницу. – На этот счет есть много домыслов и легенд. Лично я сомневаюсь.

– Куда же подевалась казна?

– Трудно сказать, – пожала она плечами. – У истории много своих тайн. Эту консул унес с собой в могилу, и нам ее никогда не разгадать.

Лебединская прошлась по залу, глядя на витрины, и, как бы успокаивая мое разыгравшееся воображение, добавила:

– А впрочем, сокровища – это громко сказано. Когда турки захватили Константинополь, завладев Босфорским проливом, то связь Генуи с крымскими колониями была прервана. И торговля Солдайи со Средиземным морем почти прекратилась. А казна в основном пополнялась за счет торговли.

Лебединская повернулась ко мне, улыбнулась, мол, рассказ закончен, какие еще есть вопросы?

– А это правда, что на твоем «Опеле Сенатор» автоматическая коробка передач? – неожиданно спросила она. – Дал бы разок прокатиться – никогда на такой тачке не ездила.

Я ей не ответил. Я вообще не понял ее вопроса и, растерянно теребя в руке ключи от машины, пятился к выходу. Мне казалось, что из глубины веков мне в затылок тяжелым взглядом смотрит последний консул древней Солдайи и спину обжигает пламя горящей крепости.