Текст книги "Без алиби"

Андрей Дышев
Без алиби

Андрей Дышев

* * *

1

Я догадываюсь, зачем она приехала. Но напрасно старалась. Я отвоевался. Все, точка.

У человека, как и у металла, тоже есть свой запас прочности. Гнет, гнет тебя жизнь, ты держишься, сопротивляешься, борешься, но в один прекрасный момент хрясь! – и готов. И медицина бессильна. Вот этого я боюсь и потому в авантюры не влезаю. Живу тем, что изредка помогаю Климу перевозить бочки с килькой на московский поезд, и в сезон сдаю свою, так сказать, дачу, отдыхающим. На еду хватает, а больше мне и не надо. Веду здоровый аскетический образ жизни, по-прежнему увлекаюсь круглогодичным плаванием в море и горами. Это намного безопаснее и полезнее для здоровья.

Но вот Анна, по-моему, намерена поставить крест на моей затянувшейся эйфории. Всю зиму и весну звонила из Москвы, намекала, что хочет провести лето в Судаке. Я ей тоже намекал, что по прогнозам вода будет ледяной и грязной, потому что в километре от берега затонула баржа, и в море вылилось тридцать семь миллионов баррелей нефти, и ей лучше провести лето где-нибудь на Багамах, тем более, что ей, как сотруднице преуспевающей столичной торговой фирмы, это вполне по средствам. Я, конечно, поступил не по-джентельменски, солгав насчет прогнозов и затонувшей баржи, но больше нечем было удержать Анну от себя на дистанции.

– Ты как будто не рад, – сказала она, появившись ранним июньским утром на пороге моей квартиры. Протянула сумку, подставила щеку для поцелуя. – Извини, что так неожиданно, но меня скоропостижно выгнали в отпуск.

Мы не виделись с того дня, как простились на Ленинградском вокзале осенью прошлого года, вернувшись российским рыболовным теплоходом из Лимы. Она мало изменилась, даже каким-то чудом сохранила на лице бронзовый приамазонский загар. Но короткую стрижку, с которой ходила по сельве, обновлять не стала, и светлые волосы, стянутые на затылке заколкой из черного бархата, теперь доставали до плеч.

Я не стал лицемерно суетиться, изображать бурную радость и, даже не предложив кофе, отвел ее на дачу, расположенную под Портовой башней старой крепости и показал ей на крышу, хорошо замаскированную плотными зарослями виноградника.

– В домике, к сожалению, уже занято, – сказал я. – Но там тоже хорошо. Когда ты привыкнешь, тебя с крыши силой не стащишь.

Одно из немногих качеств, которое мне нравилось в Анне, – это то, что она умела быстро приспосабливаться к любым неудобствам. Я помню, как она босой разгуливала по Ла-Пасу, как мы целые сутки мчались в разогретой солнцем машине в Лиму, как она вытаскивала меня из прибоя, как спокойно отреагировала на взрыв в кузове нашей машины по пути в Пукальпу… Девушка восприняла крышу дачи так же, как и ту мрачную каюту, в которой нам пришлось плыть из Лимы в Питер. Она постучала ногой по деревянной, наполовину прогнившей лестнице, ведущей наверх, ухватилась рукой за ветку ореха и стала осторожно подниматься по ступеням.

– Да-да, конечно, – говорила она. – Здесь тоже неплохо. Вид замечательный. Крепость как на ладони, горы, мусорные баки… На раскладушку я могу рассчитывать? – спросила она минуту спустя, откинув ногой пустую бутылку из-под портвейна, которая с грохотом покатилась по ступеням вниз.

Я затащил наверх раскладушку и натянул на арматурном каркасе большой кусок полиэтиленовой пленки на случай дождя. Анна срывала грозди черешни и стреляла в меня косточками. Я прикручивал край пленки проволокой и мне некогда было уворачиваться. Она хотела что-то сказать и ловила мой взгляд.

– Через несколько дней мужик с сыном уедут, и можешь поселиться в домике. Душ и туалет внизу, кухня на веранде. Газа, правда, нет, так что пользуйся электроплиткой. За все – полдоллара в день.

Я старался не смотреть ей в глаза. Анна же не сводила с меня взгляда и покусывала дужку очков.

– Говоришь, за все – полдоллара? Ну хорошо.

Я спускался по скрипучим ступеням, и в мою спину летела очередь косточек. Так-то лучше, думал я. Все, что с нами было – в далеком прошлом. Не хочу об этом говорить, не хочу вспоминать. Все лишь привиделось в горячем бреду. Прошло, растаяло, как снег, быльем поросло, мхом покрылось. Баста!

* * *

Два дня мы не встречались. Мне стало известно, что Анна нашла себе подружку из пансионата железнодорожников, и они с утра до вечера пропадали на нудистском пляже под Соколом, а когда темнело, спускались на набережную и подолгу шлифовали ее, попутно сворачивая к белым столикам открытых кафе. Я был занят работой, и почти не думал об Анне. Рыбаки засекли косяк кильки и каждый вечер сгружали на причал полные бочки слабосоленой рыбы. Отдыхающих было еще мало, и на набережной торговля шла вяло. Зато у Клима не было конкурентов. Он быстро договаривался с рыбаками насчет цены, покупал несколько бочек и переправлял их в Симферополь на московский поезд. Собственно, я и занимался перевозкой бочек из Судака на вокзал. Все остальное делал Клим.

О том, чем заполняет свой досуг Анна, мне регулярно докладывал Клим. Такая роскошная леди не могла остаться незамеченной им. Он мне завидовал и предлагал переселить Анну в его лодочный гараж.

– Послушай, Кирилл, тебе должно быть стыдно, что девушка живет у тебя в таких условиях.

– Она очень любит черешню, – ответил я. – И вообще, она сначала собиралась жить в гамаке на дереве. У многих богатых москвичей бывают причуды.

– Я видел ее с подружкой на "Горке", – докладывал он мне вечером. "Горка" – это открытое кафе на набережной. Сидя за столиком, можно любоваться и крепостью, и коричневыми телесами на пляже. – Ты стремительно теряешь шансы, – продолжал Клим. – По-моему, к ней уже приклеились мужики.

Если бы он знал, какое прошлое связывало нас с Анной!

Я испытывал ее терпение. Конечно, она ждала удобного случая, чтобы поговорить со мной наедине, но меня трудно было поймать в поселке днем и вечером. Лишь однажды, после захода солнца, я встретил ее вместе с подругой Ириной на набережной. Подруга была эффектной девушкой со стрижкой каре, которая очень шла ее загоревшему лицу. Анна представила нас, я раскланялся, спросил, хорошая ли сегодня водичка и, делая вид, что страшно занят, поспешил распрощаться. По утрам же, когда я приходил на дачу кормить кур, Анна еще спала на раскладушке под пленкой, словно парниковый цветок.

Анна, сохраняя чувство собственного достоинства, больше не приходила ко мне домой, и терпеливо ждала удобного случая. Я же делал все возможное, чтобы этот случай никогда не наступил и, появляясь по утрам на даче, делал всю работу быстро и бесшумно.

Но в одно прекрасное утро сын моего постояльца, которого я мысленно называл мальчишом-плохишом, подложил мне свинью. Набрав на берегу камней, он, едва рассвело, организовал охоту на моих кур, и довольно метко обстреливал их, спрятавшись в зарослях виноградника. Когда я появился с ведром размоченного хлеба во дворике, куриный визг достиг своего наивысшего накала и, долетая до моря, наверняка заглушал шум прибоя. Мальчиш-плохиш ничуть не испугался меня, и даже попытался забросить несколько камней мне в ведро, как в баскетбольное кольцо. Я сунул ребенка под мышку и понес чадо отцу, который все еще крепко спал.

Анна проснулась, что, в общем-то, было неудивительно. Не успел я высыпать корм курам, потерявшим от стресса аппетит, как Анна, подкравшись ко мне со спины, приставила указательный пальчик между моих лопаток на манер пистолета.

– Ку-ку, – сказала она. – Попался?

– Попался, – согласился я, не оборачиваясь и поднимая руки вверх.

Глаза Анна были еще полуприкрыты, волосы спутались, и она вялыми движениями пыталась сплести косичку и закрепить ее на затылке.

– Хозяин, я хочу заплатить тебе за три дня проживания.

– Разве ты уже уезжаешь? – Кажется, в моем голосе предательски прозвучала надежда.

– Об этом даже не мечтай.

– Тогда заплатишь за все дни сразу, – ответил я и пошел к калитке.

– Кирилл! – Она позвала меня уже другим тоном, в котором не было веселых нот, и я, понимая, что разговора, которого так не хотел, все-таки не избежать, остановился и повернулся. – Кирилл, мне нужна твоя помощь, – добавила Анна.

– У меня сейчас очень много работы…

Я откровенно, чуть ли не прямым текстом посылал ее, но Анна уже взяла меня за руку.

– Что с тобой, Кирилл? Ты очень изменился.

– Наверное, это так, Анна.

– Тебе не хочется вспоминать о том, что с нами было?

Я рассматривал ее светлые, цвета утреннего неба глаза. Все, подумал я, сейчас она станет вспоминать сельву, я буду внимательно слушать, потом начну решать ее проблемы, втянусь в них, и прошлое, о котором я начал потихоньку забывать, хлынет на мою башку, как лавина.

– А у тебя здорово обгорели плечи, – сказал я. – Принести кислого молока?

– Не надо, мне Ирина дала детского крема.

– Детским кремом обычно смазывают другое место.

– А ты поправился. Лицо округлилось.

– Да нет, тебе показалось. Просто я ем много соленой кильки, потому что она достается мне бесплатно, и по утрам опухаю.

Я тянул время, но какой в этом был смысл? Если Анна приехала в Судак ради того, чтобы я чем-то ей помог, то обязательно своего добьется.

– Что ты от меня хочешь? – спросил я, опуская пустое ведро на землю и складывая на груди руки.

Она вдруг усмехнулась, коснулась рукой моих плеч, провела по груди, легко постучала костяшками пальцев, как в дверь.

– Броня. Не достучишься, не пробьешь. – Она опустила руку, и лицо ее поскучнело. – Ничего мне от тебя не надо, Кирилл. Корми своих глупых кур и ничего не бойся. Иди-иди, колхозник, тебя заждались!

Она сняла с веревки полотенце, повесила его на шею и пошла в душевую.

Я поднял ведро. Куры, поворачивая головы то в одну, то в другую сторону, с опаской смотрели на меня.

Есть одна неоспоримая истина, подумал я, и заключается она в том, что ты, Кирилл Андреевич, превратился в трусливое, жалкое созданьице, и место твое, в самом деле, в курятнике.

2

Она, наверное, решила поиздеваться надо мной.

– Алло! – раздраженным голосом кричал я в трубку, третий раз подряд реагируя на звонок. На другом конце провода опять молчали, я слышал лишь частое дыхание, нечто похожее на приглушенный голос, затем связь обрывалась короткими гудками. В четвертый раз, подняв трубку, не церемонясь, я сказал громко и вразумительно:

– Иди в зад!

Ударил пальцем по клавишам, положил трубку на стол. Теперь пусть названивает, сколько душе угодно.

Семь утра. Для отдыхающих, конечно, это время завтрака и выхода к морю. Для меня, если я не занят перевозкой рыбы в Симферополь, это время самого крепкого сна. Но после идиотских звонков диван со смятой постелью уже не казался привлекательным. Меня трудно вывести из себя, но если это все-таки удается, я изменяю даже железным правилам.

Выпил стакан кефира, кинул в свой пронзительно-оранжевый рюкзак с вышитыми на клапане инициалами "В.К.А." моток пестрой альпинистской веревки, похожей по окраске на южноамериканскую болотную гадюку, дюжину титановых карабинов, мешочек с крючьями, канифоль, скальный молоток, взвалил рюкзак на плечи и вышел из квартиры.

Каждый сезон под Соколом или же в ложбине на Караул-Обе останавливались лагерем альпинисты. Там вполне приличные скальные стенки. Как только я замечал у нас в Уютном приезжих с тяжелыми бухтами веревок на плечах, со связками карабинов и крючьев на поясе, так сразу же вытаскивал из-под дивана свое скромное снаряжение для скалолазания и шел знакомиться. Обычно приезжали одни и те же люди, и я встречал старых знакомых.

Чтобы случайно не встретиться с Анной, я пошел не по шоссе, а краем поселка по холмам, серо-коричневым застывшим волнам, изредка поросшим можжевеловым деревом, низкорослым, с извивающимся крепким стволом и ветвями, напоминающими женскую прическу – "химию". От быстрой ходьбы у меня немного заныла печень. Тропическая малярия, которую я подхватил в сельве, привела в замешательство врачей нашей местной больницы. Врачи собрали консилиум и очень долго не могли решить, что со мной делать – я оказался первым пациентом в истории больницы с этим диагнозом. Иногда еще побаливала спина – в том месте, куда мне всадили пулю из винтовки М-16 американского производства. Но об этом я не очень люблю вспоминать. Во-первых, потому что меня лечили в Ла-пасском госпитале за счет российского консульства, а оставаться вечным должником не в моих правилах. А во-вторых, потому что меня, истекающего кровью, вывезла с плантации Анна. Я был без сознания, и об этой истории мог судить только с ее слов. Слишком много в этой истории было натяжек, чтобы я полностью верил Анне.

Солнце припекало уже достаточно сильно, и черная майка на груди промокла от пота насквозь. Я поднимался по сухому руслу к шоссе, изредка спугивая крупнозадых бежевых зайцев, которых здесь водилось великое множество. Залитая лучами солнца гора Сокол, со своей скошенной вершиной, северная сторона которой была покрыта плотными зарослями, уже стояла перед моими глазами. Я дважды взбирался на нее по южной стене, а это почти четыреста метров абсолютно гладкой и отвесной поверхности. Ощущения неповторимые. Говорят, какой-то скалолаз-любитель поднялся по этой стене без страховки, на одних пальцах. К сожалению, я не был свидетелем этого аттракциона.

Я вышел на шоссе, сел на бетонный бордюр передохнуть. Поселок лежал перед моими глазами, и я сразу нашел желтую коробку своего дома, черную трубу котельной, обеспечивающей пансионат львовских железнодорожников теплой водой, и рядом с ней – край белого домика с плоской крышей, хорошо замаскированной виноградником. Это моя, так сказать, дача. Сюда бы мощный бинокль с восьмидесятикратным увеличением, я бы раскусил Анну в два счета.

С этой симпатичной феминисткой мы познакомились полтора года назад в самолете, летящим в Боливию. Мы оказались в одной туристской группе, правда, Анна летела развлекаться на карнавалах, а у меня были несколько иные цели. Потом она поссорилась со своим дружком Гошей, которого я окрестил колорадским жуком и, дабы отмстить ему, оставила группу и увязалась со мной. Я не рассказывал ей всего о Валери, и Анна, как и следовала ожидать, мое странное поведение списала на любовь. Мы потеряли друг друга почти на полгода. Я думал, что Анна вернулась с группой туристов в Россию, и, увлеченный охотой на главного наркодела Приамазонии Волка Августино и ее дочери Валери, совсем забыл о ней.

Тогда я был уверен, что в смерти моего друга Бориса виновата Валери – ее почерком была подписана бандероль на его имя, в которой оказалось взрывное устройство, и я шел к Валери, чтобы привести свой приговор в исполнение. Я ворвался в ее прекрасную комнату ранним утром, когда она только встала и принимала душ, и нетвердой рукой связал петлю. Тогда я думал, что мои чувства к ней навсегда угасли…

Мимо меня, дребезжа разбитыми дверцами, оставляя за собой шлейф омерзительного выхлопа, проехал желтый "Москвич". Мне посигналили. Я поднял голову и увидел сверкающую улыбку, гладко зачесанные на затылок волосы на голове водителя. Это Клим. Недавно он близко познакомился с заместителем главного инженера Новосветского завода шампанских вин и теперь закупает коллекционное шампанское по заводской цене, перепродавая его иностранцам за валюту.

Я думал, что Клим проедет мимо, но он, несмотря на то, что еще не въехал на крутой подъем, остановил машину, которая стала напоминать муху, прилепившуюся к стене, высунулся в окошко и махнул мне.

– Куда это ты собрался? – спросил он, кивая на рюкзак.

– Нервишки лечить, – ответил я. Объяснять Климу ничего не надо было, он все знал о моих увлечениях.

– Нервишки лечить, черепушку ломать. – Он кивнул на сидение рядом: – Садись, снежный барс, покатаю. Тебе под Сокол?

Я не заставил себя долго упрашивать, тем более, что Клим очень оживился, встретив меня. Я не ошибся – ему хотелось поговорить об Анне.

– Ну, отвечай, – сказал он, со второй попытки трогаясь с места. – Надумал или нет?

– О чем ты? – Я сделал вид, что не понял его, высунулся из окошка, подставляя лицо горячему ветру.

– Ты знаешь о ком, – поправил он меня. – Сколько она тебе платит за крышу?

– Десять баксов в сутки.

Клим недоверчиво покосился на меня.

– Причем, уплатила за месяц вперед, – продолжал я. – Так что, гони триста долларов и забирай Анну к себе.

Клим покачал головой.

– Она что, сумасшедшая?

– Ей надоел комфорт, она сыта им по горло. Уютными гостиничными номерами ее не удивишь. А вот на крыше под зарослями винограда и черешни… Притормози, я тут сойду.

Мы съехали на обочину.

– Я тебе вот что хочу сказать. – Он тарабанил пальцами по рулевому колесу и хитро смотрел на меня. – Ты проворонишь девушку. В итоге – ни себе, ни другим.

– Это исключено… Подай, пожалуйста, рюкзак.

– Кирилл, ты, как всегда, излишне самоуверен. Мне тебя жалко. Возьми свой дурацкий рюкзак и ползи на гору – это занятие как раз для тебя, потому что не требует больших умственных затрат.

Он даже не пытался сдержать в себе злость. Нормальный мужик, а из-за бабы стал сам не свой. Я разве мешаю ему ухаживать за Анной?

– Пока ты хлопал ушами, ее уже приласкал какой-то тип, – добавил он.

Если бы Анна была обычной приезжей, каких сотни в поселке, то на это замечание можно было никак не реагировать. Я насторожился, и Клим с удовольствием заметил это.

– Что? Слопал? На "Вольво", между прочим, каталась.

– На какой еще "Вольво"?

– На темно-синей. Ладно, чао! Думай, Кирилл, и принимай решительные меры, пока не поздно.

Он ударил ногой по акселератору, машина взревела, отравляя заповедную экологию, и скрылась за уступом скалы. Я смотрел на сизое облачко, оставшееся от машины, и зачем-то подтягивал и ослаблял лямки рюкзака. На Анну это совсем не похоже, думал я. Вряд ли она начала здесь флиртовать, позволяя незнакомому мужчине катать себя на автомобиле. И Клим, похоже, не врет. Не нравится мне все это.

Я старался не думать о ней, но не так-то просто было совладать с самим собой. Уже пробравшись через реликтовые заросли к палаточному городку, я все еще нес на лице выражение рассеянности и озабоченности, и Князев, радиоинженер из Питера, с которым я был знаком уже без малого четыре года, пожав мне руку, вопросительно вскинул брови. Мне нечего было ему ответить, и я спросил первое, что взбрело мне в голову:

– А где Григорий?

Князев, всегда отличающийся стойким немногословием, молча кивнул на стену. Я задрал голову и не сразу разглядел на огромной высоте подвешенный на крючьях гамак с человеком. Напарник Князева по скалолазанию, его бессменный партнер, водитель городского автобуса Гриша, очевидно, провел ночь на стене, приковав себя страховочными крючьями.

Князев тронул меня за плечо и протянул мне бинокль. Я сел между палаткой и мерно гудящим примусом и стал рассматривать стену. Гриша, кажется, уже не спал, ворочался с боку на бок, а потом я разглядел, что он снимает петли гамака с карабинов и сворачивает его. Белая сетка, свернутая в рулон, вдруг полетела вниз, и я от неожиданности вздрогнул, и где-то в животе образовалась холодная пустота. Я досчитал до двенадцати, пока гамак не шлепнулся на камень, откуда съехал к подножью горы.

Князев закрыл мне весь обзор, встав передо мной и протягивая пластмассовую чашку с кофе. Зашипела, запищала портативная радиостанция у него на поясе. Он прижал ее к щеке:

– Да.

Шчч-щщщ-чиуу-шшш, – ответила радиостанция.

– Хорошо, – сказал Князев, почесал короткую бородку, посмотрел на меня и кивнул на стену. Я уже научился понимать его без слов.

– Да, сейчас пойдем, – ответил я. – Хочешь первым?

С Князевым я уже несколько раз ходил в одной связке. Тактика восхождения у него была своеобразной: он поднимался на скалы не прямо, "в лоб", а широкими зигзагами, что требовало большого количества веревки, зато он всегда был спокоен, не поторапливал, не учил и не давал советов, что мне очень нравилось в нем.

Пока я готовил страховочную обвязку, мимоходом подумал о том, что в нашем поселке ни темно-синей, ни какой либо другой "Вольво" ни у кого нет, а это значит, что Анну "приласкал", как выразился Клим, чужой. Тот факт, что Анна проехалась с кем-то на авто, сам по себе ни о чем не говорил. Но вероятность того, что какой-то крутой мужик зарулил к нам в поселок с целью познакомиться с девушкой, нашел ее на крыше под пленкой от дождя и повез кататься, показалась ничтожной. Видимо, она встречалась со знакомым и, думаю, эта встреча носила деловой характер.

Князев воспользовался двумя веревками, которые Гриша закрепил на стене и сбросил концы вниз. Он поднимался при помощи зажима, который скользил по веревке только вверх – удобно, как по ступеням. Я ждал, когда он поднимется на достаточную высоту и забьет первый крюк, который будет страховать меня.

Князев свистнул сверху и кивнул головой. Я даже не заметил, как он забил крюк и навесил на него мою веревку. Я ухватился руками за ствол карликовой сосны, которая каким-то чудом выросла на голых камнях, отыскал ногой уступ и сделал первый шаг к вершине. Теперь на стене одновременно работали три человека.

… Это была наша последняя встреча с Валери. Она не умоляла меня пощадить ее, не клялась в вечной любви – все это, наверное, не вызвало бы во мне никаких сентиментальных чувств. Я привязал к карнизному крюку веревку, связал петлю и, подергав, проверил на прочность – точно так же, как и здесь, на Соколе, проверил надежность страховки. Тогда меня поразила ее выдержка. Она смотрела на меня глазами, полными любви, и говорила о дочери, нашей с ней дочери, родившейся на вилле отца. Я обезумел от непреодолимого желания немедленно увидеть девочку и, едва не выломав собою дверь, побежал к выходу. Анна, дожидавшаяся меня в холле, ничего не поняла из моего путанного объяснения, и побежала за мной следом, тщетно пытаясь предупредить меня об опасности. Когда мы сели в машину, со второго этажа коттеджа, где помимо других находилась и комната Валери, громыхнул выстрел. Пуля со смещенным центром тяжести разворотила мне спину и едва не задела сердце. Анна сумела довезти меня еще живого до небольшого боливийского поселка, откуда санитарным вертолетом меня доставили в ла-пасский госпиталь. Я потерял сознание сразу же, как получил ранение, и до сих пор не понимал, как удалось Анне прорваться через многочисленные посты охраны. Впрочем, она сама не могла толком объяснить это, утверждая, что на нашем пути не оказалось ни одного вооруженного человека.

Не известно мне до сих пор, кто стрелял – Валери или же кто-то из ее телохранителей, и в равной мере мог предположить оба варианта: Валери умеет обращаться с оружием не хуже стрелка-профессионала…

Князев снова свистнул, на этот раз уже снизу. Увлекшись воспоминаниями, я не заметил, как взобрался выше его. Он постучал пальцем по голове, затем – по стене, что означало: включи мозги и забей крюк. Он был прав, стоило позаботиться о своей безопасности.

Несколькими сильными ударами, до "малинового" звона, я вогнал стальной лепесток в тонкую щель, навесил карабин, пропустил через него веревку и завинтил муфту. Солнце жарило уже изо всех сил, и я навису стащил с себя майку, бросил ее вниз, наблюдая, как она, судорожно трепеща короткими рукавами, будто пыталась взлететь, падала на можжевеловый куст, похожий на зеленого ежа. Стало немного легче: влажное от пота тело обласкал прохладный морской ветерок. Я поднял голову и посмотрел на Гришу. Из-под его кроссовок сыпался щебень. Прижавшись всем телом к скале, он медленно поднимался к козырьку. Князев страховал его, выбирая веревку.

Несколько минут я мог отдохнуть. Опершись ногами в стену, я покачивался из стороны в сторону, глядя по сторонам. По серой витиеватой ленте новосветского шоссе скользил красный рейсовый автобус. Казалось, он едва движется, хотя я прекрасно знал, что водила лихачит, вписывается в крутые повороты на большой скорости, и пассажиры визжат от страха и восторга. Ниже дороги, среди россыпи камней, многие из которых были размером с дачный домик, можно было разглядеть розовые черточки и запятые – уже заняли позиции любители дикого пляжа. Дальше, за Новым Светом, в теплой дымке, темнел мыс Капчик, напоминающий дельфина или кита, выброшенного на мелководье, за ним – Царский пляж с изумрудной бухтой, где вода удивительной чистоты, и где мы с Климом как-то двумя подводными ружьями за час набили дюжину молодых камбал; увенчанная каменными столбами-сфинксами гора Караул-Оба, ярко-желтая в солнечных лучах, будто покрытая, как церковный купол, сусальным золотом; треугольный мыс Ай-Фока с отвесными и рыхлыми стенами и вечным камнепадом; и дальше, до самой Алушты – кажущиеся голубыми и призрачными в теплом воздухе горы, скалы, обрамляющие маленькие бухты и заливы.

Снизу до меня долетел пронзительный вой. Я опустил голову, глядя между ног на шоссе. На обгон автобуса стремительно шла легковая машина. Не притормаживая, она входила в виражи, свистела шинами и, не переставая, подавала сигнал. Автобус, тем не менее, скорости не снижал, продолжая занимать середину полосы. Я не слишком хорошо разбираюсь в марках автомашин, потому как своего авто у меня никогда не было и вряд ли когда будет, но "Вольво" я распознал сразу. Темно-синяя "Вольво", кажущаяся с высоты лакированной моделью, выполненной в мелких деталях. Я открыл рот, наблюдая за гонкой. Сверху что-то прокричал Гриша, но я не мог оторвать взгляда от шоссе. На очередном повороте автобус прижался левым бортом к белому оградительному бордюру, и в это мгновение "Вольво" пошла на обгон, срезая поворот по встречной полосе, легко взлетела на подъем, завизжала шинами об асфальт и, победно сигналя, помчалась впереди автобуса. Я провожал машину до тех пор, пока у самого Нового Света она не нырнула вниз.

– Ты что, уснул? – орал Гриша.

Только теперь я поднял голову. Флегматичный Князев лузгал семечки и сочувствующе смотрел на меня. Пришла моя очередь идти вверх, а Князева и Гриши – страховать. Я машинально ухватился руками за крохотный выступ, повис на одних пальцах, все еще прокручивая в голове только что увиденную картину. Гриша продолжал орать сверху, кажется, он давал мне какие-то советы, но я думал о своем. Жаль, что нельзя было рассмотреть водителя "Вольво". Куда он поехал? В Новом Свете дорога заканчивается, оттуда никуда не уедешь, кроме как назад, в Судак.

Я еще раз убедился в истинности правила: альпинизм не терпит совмещения. Или – или. Нога неожиданно сорвалась с опоры, я почувствовал в животе пустоту, в ушах засвистел ветер, и я, расставив в стороны руки, полетел вниз. Уже через секунду веревка натянулась, меня как следует тряхнуло, и полет прекратился.

Я снова поднял голову вверх. На меня смотрели две пары глаз.

– Все в порядке, до земли не дотянул! – идиотски-счастливым голосом сказал я.

Князев сплюнул и зевнул. Гриша, будучи человеком излишне эмоциональным, обложил меня матом. Следующие четверть часа я целиком посвятил себя альпинизму и довольно ловко поднялся на один уровень с Гришей. Коренастый, смуглый, покрытый на груди и плечах черными волосками, обвязанный веревками, он напоминал паука, и это сравнение, неожиданное пришедшее в голову, вызвало у меня приступ хохота. Гриша нахмурился, догадываясь, что стал объектом моего веселья, и смотрел на меня исподлобья, пока я содрогался, ударяясь коленями о стену, и вытирал со щек слезы.

В обратную сторону "Вольво" не проехала. Вся пятикилометровая трасса между поселком и Новым Светом была у меня перед глазами, и пропустить машину я не мог.

К полудню мы поднялись на вершину, посидели на ржавой геодезической треноге, любуясь открывшейся панорамой. К голубой поверхности моря приклеились белые треугольники яхт. При большом желании можно было разглядеть прогулочные катамараны и моторные лодки, которые, подобно кометам, оставляли за собой конусовидный след. Странно, но даже на такой высоте мы отчетливо слышали рокот моторов, мерный шум прибоя и даже визг детей на пляже. Гриша, вытирая коричневую лысину платком, начал что-то бормотать о ледяном шампанском и стал готовиться к спуску. Он пропустил веревку через витиеватую стальную "улитку", встал к обрыву спиной, крикнул "Бляха муха!" и, отталкиваясь ногами от стены, заскользил вниз. Князев посмотрел на меня из-под полуприкрытых век и слегка склонил голову, как бы одобряя мое желание последовать за Гришей, хотя я не слишком торопился покинуть вершину.

Спускаться с Сокола на веревке, регулируя скорость скольжения – одно удовольствие. В отличие от Гриши, который семенил по стене, я делал огромные прыжки, сильно отталкиваясь обеими ногами и пролетая по десять-пятнадцать метров. Конечно, при таком способе я не был застрахован от удара о какой-нибудь выступ, но ни с чем не сравнимое ощущение полета стоило того, чтобы немного рискнуть.