Текст книги "Война закончена. Но не для меня"

ГЛАВА 8

Свист в ушах, ощущение невесомости, хлопок, динамический удар – и я повис на стропах в полной тишине. Меня обволакивал плотный сырой туман, и чем глубже я в него погружался, тем все более слабым становился лунный свет. Наконец полная темнота окружила меня. Земли я не видел и смутно представлял, как скоро я опущусь на нее.

Приказ Кондратьева не брать с собой ничего, «вообще ничего», поставил группу в тяжелое положение. Меня начинал все сильнее беспокоить Фролов. Человек оказался не так прост, каким он мне казался сначала. Его вроде ничем не спровоцированное высокомерие и скрытая уверенность в себе настораживали меня. Последний финт с маячками вообще поставил группу почти что в зависимость от него. Я попытался его игнорировать, но не получилось. Случайно ли у него оказались маячки в то время, как у нас не оказалось ничего? Или этой чей-то умысел?

Становилось теплее и суше. Я изо всех сил всматривался вниз, но не видел ничего. Нас сбросили с высоты три тысячи метров. Время спуска до земли могло составить минут десять. На это время я и рассчитывал. Но земля все равно показалась неожиданно. Меня сориентировал остроугольный валун, на который я едва не приземлился копчиком. В последнее мгновение я увидел его слабо освещенную грань и вовремя успел отвернуть в сторону и согнуть ноги в коленях.

Удар о землю получился довольно чувствительным. Сухой порывистый ветер тотчас потащил меня по каменистой поверхности, и я здорово ободрал правую руку, прежде чем успел отстегнуть купол. А потом еще метров сто бежал за ним, спотыкаясь о камни и пытаясь придавить ногой волочащийся по земле фал.

Спас меня очередной валун, на который купол налип, словно марлевая повязка на рот врача. Под этот валун я и затолкал парашют вместе с подвесной системой, а сверху завалил камнями.

С возвращением в Афган, майор!

Через несколько минут я убедился, что наличие маячков в группе – это просто подарок судьбы. Вокруг меня, насколько я мог рассмотреть в желтом свете маячка сухую и крепкую, как асфальт, землю, не росло ровным счетом ничего. Ни колючки, ни мох, ни трава, как если бы это была лунная поверхность.

Я поправил ярко мерцающий на моей груди маячок и взобрался на макушку валуна, откуда мог увидеть сигнальные огни своих товарищей и красный «глаз» странного Фролова. Погода была паршивая, порывистый ветер поднял мелкую, как пудра, пыль, и она заволокла все вокруг плотным туманом. Тем не менее я сразу увидел один неподвижный желтый огонек и другой – медленно опускающийся с неба.

Отстегнув маячок, я несколько раз провел им по воздуху: сверху вниз и справа налево, обозначая крест. На нашем языке это значило: «Стою на месте!» В ответ желтый маячок обрисовал окружность – «О’кей, иду к тебе!» Через несколько минут я услышал тяжелое сопение Остапа.

Мы пожали друг другу руки, и он встал плечом к плечу со мной. Теперь мы излучали два ярко светящихся желтых пятна. Того, кто только что приземлился, тоже некоторое время волокло по пустыне – это было хорошо заметно по быстро движущемуся маячку. Он напоминал фару одинокого мотоцикла, мчащегося по афганской пустыне черт знает куда. Остап кинулся помогать и вскоре вернулся со Смолой, руки которого были ободраны так же, как и у меня. А еще через минут десять к нам присоединился и Удалой. Он выглядел лучше всех и не преминул изобразить удивление:

– А где это вы так вымазались, друзья мои?

Сейчас передо мной не стоял вопрос, как поступать дальше. Приказ, отданный мне Кондратьевым, никто не отменял, и вот пришла пора выполнить очередной его пункт – добраться до тайника. Как это сделать, покойный Кондратьев объяснил мне очень коротко: «На месте узнаешь». И в самом деле – здесь, на месте, я прекрасно знал, как это сделать: искать в пыльном мраке красный маячок, а затем следовать указаниям офицера ФСО Фролова. Вот так легко и без особых усилий меня сделали ведомым, зависимым, и у меня пока не было никаких инструментов, чтобы вернуть власть себе. Как, впрочем, яркого желания.

Я думал о том, входил ли Фролов в изначальный замысел Кондратьева либо его приставили нам в последний момент, когда стало известно об убийстве Кондратьева. Если появление Фролова в нашей группе – последствие убийства, то у меня есть повод опечалиться. Это значит, что мне не просто перестали доверять. Это могло значить, что меня стали подозревать в чем-то нехорошем и срочно ввели в группу человека, который мог бы контролировать меня.

Впрочем, был маленький момент, который отметал второй вариант. Это слова Кондратьева, которые я запомнил очень хорошо: «С собой ничего не брать. Ничего вообще». Выходит, присутствие в группе человека, который, в отличие от остальных, «возьмет с собой все» или, на худой конец, световые маячки, было определено заранее. Может быть, самим Кондратьевым?

Эта мысль меня согрела и успокоила, как всегда раньше мысли у Кондратьеве вселяли в меня дух уверенности в том, что обо мне беспокоится, меня бережет великая могучая страна в лице старого опытного полковника ФСБ Кондратьева.

Жаль мужика. Не дожил до пенсии. Убили.

Знать бы, кто?

ГЛАВА 9

Песчаная грива крепкого, горького на вкус ветра хлестала по нашим лицам. Мы стояли на вершине валуна спиной к спине, лицами – на все четыре стороны, вглядываясь в мрак.

– Вижу, – сказал Остап.

Где-то в толще пыльного марева тускло горел неподвижный красный маячок. Трудно было определить до него расстояние, потому как не были видны какие-либо иные ориентиры. Так бывает ночью на море, когда отсутствует линия горизонта и вода сливается с ночным небом, и невозможно понять, что там мерцает вдали – низкая звезда или фонарь на мачте корабля.

Я отцепил от груди маячок и перекрестил ночь, рисуя крест. Я сильно сомневался в том, что наш высокопоставленный коллега знает значение этого знака, но как-то надо было налаживать коммуникацию.

Красный маячок оставался неподвижен. Фролов, по всей видимости, стоял или сидел лицом к нам и не реагировал. Возможно, он не заметил моего сигнала, и я его повторил дважды.

– Наверное, они кивает нам в ответ головой, – предположил Остап.

– Командир, я сегодня же займусь воспитанием этого связиста, – пообещал Смола и так стиснул кулаки, что хрустнули суставы пальцев.

– В ваших словах сквозит агрессия и ирония, – отозвался Удалой. – А все, может быть, объясняется просто. Он повредил ногу при приземлении. Или боится идти по пустыне один. Или воспринимает наш сигнал так: «Стой на месте, мы к тебе идем». Будь я таким же лошарой, как он, именно так бы и подумал.

– За мной, – сказал я и спрыгнул с валуна.

Песок сек лицо, забивался в рот, нос и глаза. Удалой, который, в отличие от всех нас, крайне тяжело переносил погрешности в гигиене, стянул с себя майку, повязал ее на голову и обернул вокруг лица, закрывая рот и нос.

Пока мы шли, я снова и снова убеждался в обманчивости расстояний до огоньков в кромешной тьме. Создавалось ощущение, что красный маячок удаляется от нас с той же скоростью, с какой мы к нему приближались. Уже прошло четверть часа, а мы все боролись с ветром и песком, а «красный глаз» по-прежнему мерцал где-то вдали. Иногда мне казалось, что он плавно сдвигается то вправо, то влево, но, скорее всего, это были всего лишь иллюзорные эффекты.

– Хоть бы, скотина, пошел нам навстречу, – бормотал Остап. – А если он сидит на противоположном краю глубокого ущелья?

Никто не ответил. Никто не знал, как долго нам идти, но чем дольше мы шли, тем все более странным казалось нам поведение Фролова. Возможно, Удалой прав – с ним что-то случилось и он физически не может пойти нам навстречу. Эта версия была для меня самой желанной, ибо если выяснится, что Фролов жив и здоров, а навстречу нам не пошел только по причине своей гордыни и глупого самомнения, то быть жестоким разборкам. Смола такого отношения к себе не потерпит.

– Он стоит на скале, – прикрывая глаза от песка, сказал Удалой.

– По-моему, он поднял руки вверх, – добавил Остап.

– Оттуда ему будет больно падать, – процедил Смола.

Не знаю, что они там увидели. Я лично ничего не видел, кроме темной массы скалы и тусклого красного огонька.

Вскоре мы потеряли маячок из виду, его заслонила скала, в которую мы едва не врезались лбами. Здесь, в тени, было так темно, что хоть глаз выколи. Мы продвигались вперед едва ли не на ощупь.

– Фролов! – кричал Смола. – Подай голос!

Под нашими ногами шуршали крупные осколки камней. Мы поднимались вверх по сыпучке. Склон стекал, как оползень. Если бы не скудный свет наших маячков, мы бы вообще потеряли ориентацию.

Смола резко оторвался от нас. Наверное, ему хотелось первым начистить Фролову физиономию. Следом за ним наверх устремился Остап. Вскоре я снова увидел красный маячок, а рядом с ним – два желтых.

– Этот специфический юмор нашего связиста привносит в нашу унылую и рутинную работу радость и оптимизм, – изрек Удалой, идущий следом за мной.

Мы поднялись на узкую площадку.

– Командир, – услышал я голос Смолы. – Разреши мне оторвать ему голову.

– А мне – руки, – добавил Остап.

Я приблизился к бойцам. Они расступились. Кроваво-красный свет залил наши запыленные лица, и мы стали похожи на малоприятных персонажей из фильма ужасов.

Маячок Фролова был крепко вставлен в расщелину в скале. Я не без усилий выдернул его, покрутил в руке и отключил.

– Знал бы тот, кто так шутит, чем эта шутка для него обернется, – произнес Смола, оглядываясь вокруг.

ГЛАВА 10

Мы сидели под укрытием скалы в кружочке. Было около трех часов. До рассвета оставалось минимум три часа.

Смола предлагал разбираться на пары и начать прочесывать все вокруг, чтобы найти мерзавца и без наркоза поменять местами его сердце и кишки. Остап подпер крупную голову рукой и делал вид, что дремлет. Удалой внимательно рассматривал и ковырял ногтем свой маячок.

Конечно, Смола был не настолько глуп, чтобы предлагать столь откровенную и неконструктивную авантюру. На самом деле он вовсе не собирался блуждать в потемках и скулить: «Фролов! Фролов! Ау!» Просто его горячие эмоции нуждались в высвобождении. Что касается двух других бойцов, то у них либо вообще отсутствовал какой-либо план действий, либо они не рисковали предать его огласке. Бойцам в этом отношении всегда проще. Принимать решение положено командиру, а также и отвечать за его последствия. Мне и карты в руки.

Все ждали, что я скажу.

Среди своих парней я экстраверт. Я стараюсь озвучивать свои мысли и вообще быть предельно прозрачными, как сырая креветка. Я никогда с ними не играю и старюсь, чтобы они никогда не заподозрили во мне интригана или заговорщика. Под пули спокойно идти можно только в том случае, если бойцы доверяют тебе, как самим себе.

Поэтому я начал размышлять вслух:

– Мы ничего с собой не взяли – таков был замысел руководителей операции. Нам придали Фролова, у которого оказались маячки и, насколько я понимаю, этим не ограничивается список взятых им с собой предметов.

– Да, – не открывая глаз, согласился Остап. – Карманы его жилетки трещали. Там всякого барахла много.

– Ситуация может идти по двум вариантам. Первый: Фролов делает именно то, что было определено руководством. Игра с маячками была придумана заранее.

– Времени жалко, – отозвался Удалой. – Сколько полезного можно было сделать, пока мы брели на маячок и пока здесь сидим.

– Вариант второй, – продолжал я, кивком соглашаясь с логикой Удалого. – Ситуация радикально изменилась, в результате чего Фролов не смог встретить нас здесь, но сумел закрепить маячок на скале.

– Я больше склоняюсь ко второму варианту, – сказал Остап.

– Я тоже, – согласился я. – Оставив маячок включенным на возвышении, он хотел привести нас на это место. Мы пришли. Больше никаких знаков мы не нашли.

– Хоть бы кровью на стене что-нибудь написал, – проворчал Смола.

В целях безопасности мы не стали разжигать костер и тупо сидели под прикрытием скалы, прислушиваясь к завываниям ветра. Первый раз за всю свою службу в ВДВ я оказался в столь неблагодарной роли. Я был не просто полностью зависим от незнакомого мне начальника в лице Фролова. Я был лишен права на инициативу, на принятие решения. У меня не было ни оружия, ни информации. А без этих двух составляющих боевое подразделение функционировать не может. Мы были как пионеры, которых потеряла пионервожатая.

Светало медленно и очень тяжело, как в зимнее туманное утро. Ветер несколько успокоился, но пыль все еще висела в воздухе, и солнечные лучи безнадежно увязали в ее толще. Мы начинали различать призрачные очертания валунов, песчаные заносы и каменистые осыпи. Неуютное местечко!

Пока мои бойцы еще продолжали дремать, я вскарабкался на вершину скалы и оттуда осмотрелся. Горизонт был весь затянут пылью, и я ничего особенного не разглядел, кроме унылых пустынных холмов. Западнее, километрах в трех от нас, едва различались серо-желтые дувалы кишлака. И ничего больше. И что нам теперь делать дальше? Сколько ждать? И, главное, чего ждать? Скоро взойдет солнце, и начнется нестерпимая жара. У нас ни воды, ни еды.

Я уже собрался спуститься вниз, как вдруг увидел совсем недалеко от нас расстеленный на земле и прижатый камнями парашют. Свои мы спрятали там, где приземлились. Это мог быть парашют только Фролова!

– Вот и новый знак, – сказал я.

– Если под парашютом мы сейчас найдем спящего Фролова… – с нескрываемой угрозой произнес Смола. – Клянусь своим стволом, я из него бешбармак сделаю.

– Как бы он не оказался спящим вечным сном, – мрачно добавил Остап.

Мы поспешили к находке, которая ходила волнами под порывами ветра. Остап оглядывался и хмурился. Удалой смотрел на обрезанные фалы, похожие на змеиный выводок, и удивленно кривил рот.

Смола первым приблизился к парашюту, присел возле него и откинул край. Я был еще на расстоянии нескольких десятков шагов, и мне показалось, что под парашютом, в самом деле, лежит человек в песчаном костюме.

Смола выпрямился, осмотрелся вокруг и повернулся ко мне.

– Я не могу понять, какого хера он не закрепил маячок здесь? Мы бы нашли все это еще ночью.

Под парашютом, в неглубокой выемке, лежали песчаного цвета рюкзаки, четыре пары новеньких высоких ботинок на шнуровке, каски и винтовки.

Удалой первым выбрал себе снайперскую винтовку «M21», передернул затвор, приник к оптическому прицелу и посмотрел сквозь него по сторонам.

– Я с детства люблю подарки, – сказал он. – Особенно американские. Вот такой я непатриот.

Мы начали распаковывать рюкзаки. В них оказались комплекты песчаного камуфляжного обмундирования.

– Этот мне будет маловат, – взглянув на бирку с размером, сказал Остап и кинул комплект Смоле. – В натовской форме еще не щеголял, красавец?

Смола рассматривал штурмовую винтовку с сошками и длинной дульной муфтой и играл желваками.

– С этой штукой мне сразу стало как-то веселее жить, – признался он, убедившись, что магазин под завязку набит патронами. – А где же голубчик Фролов?

– А это тебе персонально, командир, – сказал Остап, кидая мне рюкзак с биркой «Commander».

Мы вытряхивали содержимое рюкзаков и примеряли обновку. Я обратил внимание, что наши размеры подобраны очень точно. Во всяком случае, ботинки, которые я надел, сидели на мне как родные.

Кроме формы, в рюкзаках моих бойцов не было больше ничего. В предназначенном мне рюкзаке я нашел еще старый запыленный смартфон и пару плоских аккумуляторов к нему. Осмотрел его со всех сторон, включил. Едва аппарат нашел сеть, из динамика хрипло зазвучала старая фронтовая песня «Катюша». Остап даже рот раскрыл, а Удалой изобразил что-то вроде танца, притопнул, хлопнул себя по голенищам ботинок и широко расставил руки в стороны.

Я поднес трубку к уху и услышал:

– Майор, ждите SMS, а затем переведите смартфон в режим навигатора и забейте полученные координаты. Следуйте до указанной точки, затем получите новое целеуказание…

– Вообще-то, сначала надо поздороваться, а затем представиться, – сказал я, но мой абонент уже отключился.

Бойцы продолжали застегиваться и зашнуровываться. Остап успел даже нахлобучить на себя каску. Он положил винтовку себе на плечо и, гримасничая, изобразил широкую улыбку.

– Я похож на американского солдата? – спросил он.

– Ты похож на оплавленную солнцем восковую фигуру «Принц Гарри в Афганистане», – ответил Удалой. – Командир, можно?

Он взял у меня смартфон, стал нажимать на кнопки.

– Номер, разумеется, не определен.

– Скорее всего, это был Фролов, – сказал я, отцепляя от майки маячок и заталкивая его в нагрудный карман новенькой, еще пахнущей складом и краской куртки. – Голос похож. Я не пойму, почему нас ведут к цели вслепую.

– По двадцать патронов на брата, – скептически заметил Смола, отстегивая и снова пристегивая магазин. – Маловато. Но нам, кажется, обещали еще взрывчатку.

– А я бы и от сухпайка не отказался, – добавил Остап.

Мне нечего было на это ответить, как и на многие другие вопросы бойцов, которые наверняка вертелись у них на языке. Смартфон пискнул, на экране замерцал конверт – символ пришедшей SMS.

Всего несколько цифр: 36°59’23.22»С – 66°26’1.03»В. Наш гид по афганским пустыням оказался не только весьма немногословным, но и вообще скупым на всякую информацию. Я переключил аппарат на прием навигационных спутников. Вскоре высветилась карта и наше место на ней. Мы находились на самом севере Афгана, километрах в тридцати пяти от туркменской границы и в тридцати километрах от ближайшего города. Наименования кишлаков, разбросанных повсюду, на карте не обозначались. Я ввел в поиск координаты, которые пришли с SMS. Идти, к моему удивлению, оказалось всего ничего: не более четырех километров на юго-запад.

Я осмотрел новый прикид своих бойцов. К подобным маскарадам мы давно привыкли. За время нашей бурной службы во что только мы не переодевались. Мы были и моряками, и летчиками, спасателями и врачами. Самый забавный случай был три года назад. Нам тогда пришлось работать в весьма жутком месте, страшнее которого трудно представить. С трех раз не угадаете, где такое находится. В центре Москвы, 31 декабря! Безумные толпы народа, все красивые и пьяные, хлопки петард, файеры, крики-вопли! Не приведи господь… Подняли нас по тревоге где-то в обед, переодели в Дедов Морозов и высадили на Тверской, недалеко от Пушкинской площади. Представляете, какое там столпотворение было? Пистолеты с глушителями мы держали в карманах, и они выпирали оттуда, как… в общем, даже не знаю, с чем сравнить. В красных мешках – мятые газеты для объема. Двое из нас шли по одной стороне улицы, двое – по другой. Приближались к большущему ювелирному магазину. По оперативным данным, банда отморозков готовилась напасть на инкассаторский броневик, их надо было взять живыми, так как на их счету уже было два ограбления, кучу денег где-то спрятали. Милиция расписалась в собственном бессилии: открывать пальбу в таком месте – безумие. Министр МВД кинулся в ноги главкому ВДВ. Никого не нашли, кроме нас. Я был уже чуть подвыпивший, и это, может быть, тогда меня и спасло. Ни одного случайного прохожего не задело. Остап получил две пули в руку, я – одну в живот, под печень. Зато бандитов мы хорошо накормили снегом с реагентами. Народ даже не понял, что произошло. Подумали, что Деды Морозы напились и начали петардами хлопать, толкаться и по снегу валяться.

А к чему это я вспомнил? К тому, что переодевались мы во что угодно, но в американской военной форме еще никогда на задание не ходили. Пока никто из нас не мог с уверенностью сказать: хорошо это или плохо – шляться по Афгану в штатовской форме. Это смотря кого встретим. Если мобильный патруль коалиционных сил на бронетранспортере – это плохо, раскусят нас сразу. Если талибов – еще хуже, те нас даже кусать не будут, сразу попытаются отрезать нам головы. Если кого-то из местного населения – тоже не сахар, тотчас продадут инфу талибам, что-де по пустыне бродят четверо зачумленных янки без средств связи и бронежилетов, и талибы попытаются отрезать нам головы…

– Пошли, парни, – скомандовал я, когда электронная стрелка на дисплее навигатора замерла, указывая направление к заданной точке.

Я зашагал по песку первым. Остап, по давно отработанному порядку, за мной. Смола – чуть правее, Удалой – чуть левее. Привычная, рутинная боевая работа началась.

Через полчаса мы поднялись на окаменевший бархан и застыли на его рассыпчатом, как печенье, гребне.

– Херня какая-то, – произнес Смола и опустил ствол винтовки на локтевой сгиб.

– А этот Фролов шутник, однако, – отозвался Удалой и, опустившись на колено, приник к окуляру снайперской оптики.

– Может быть, ошибка в координатах? – без надежды предположил Остап.

В километре от нас шевелился, как муравейник, оживленный кишлак. Конечная точка, куда мы должны были прибыть, находилась как раз в самом его центре.