Текст книги "Золотой империал"

Чтобы не оставлять машину у Жоркиного дома (в последний раз какая-то зараза все-таки сняла дворники!), Николай сначала заехал к себе, переоделся на всякий случай (а случаи бывают разные, господа гусары!), прихватил из хранившихся для такого случая запасов пузырь водки и направился пешочком по знакомому маршруту.

И все-таки странновато получается: сначала объявляется какой-то странный Князь, связанный с наркотой, которого матерый уголовник (ну и что с того, что молодой) боится до такой степени, что не только убирает своего подельника, способного выдать Князя, но и сам на полном серьезе пытается покончить с собой. Затем того же Клеща (находящегося под охраной, между прочим) хладнокровнейшим образом «мочат» в больнице, а караульный потом вспоминает, что в палату заходил на минуту кто-то из врачей, но примет его припомнить никак не может. Так… Среднего роста, скорее ближе к высокому, худощавый, русые вроде бы волосы… Даже рост точно, орясина, назвать не смог: смотрел, дескать, снизу – подняться ему перед медиком было лень, понимаешь! В завершение всего кто-то неизвестный, но до предела профессиональный, хладнокровно, словно курят, режет четверых не самых хилых парней на том, видимо, месте, где они хотели тряхануть его самого. Тенденция, однако, Николай Ильич! Зуб дать можно за то, что загадочный Князь, врач-убийца и головорез, мастерски владеющий ножом, – одно и то же лицо! Ну не могут в маленьком городке одновременно объявиться три неординарных преступника, не могут…

Последняя мысль относилась уже к тому моменту, когда капитан Александров, ворча сквозь зубы и в любой момент ожидая ощутить что-нибудь мерзкое и скользкое под подошвой ботинка, поднимался в Жоркину пещеру, придерживая в кармане пальто холодную бутылку. Последние метры подъема оказались залитыми хлынувшим сверху светом, что позволило Николаю счастливо избежать «мины», предательски притаившейся прямо посредине предпоследней ступеньки.

– Ну где ты там? – нетерпеливо торопил Жорка друга, обходившего стороной коварную кучку. – Заждался уж…

– Я что тебе – с гулянки возвращаюсь? – огрызнулся Александров. – Что за спешка такая?

Жорка торопливо пропустил капитана в прихожую и захлопнул за ним дверь.

– А вот что…

На протянутой ладони Конькевича тускло поблескивала серебристая монета…

7

– Что, Алехина, пригорюнилась?

Лейтенант Лукиченко по-хозяйски развалился на стуле перед сумрачной Анютой, ссутулившейся на своей табуретке. В комнате, как обычно, не прибрано, поэтому хозяйка провела нежданного и незваного гостя в кухню, похоже бывшую в этой квартире всем – и столовой, и гостиной, и конференц-залом… Судя по пустой бутылке из-под водки у мусорного ведра под раковиной, нечесаным космам, падающим на лицо девчонки, выглядевшей сейчас на все сорок, если не больше, девица вчера щедро, по-русски, заливала горе по погибшему суженому.

– Чего, спрашиваю, такая смурная, а, Алехина? Сожителя своего оплакиваешь? Зря.

Девушка вопросительно подняла на милиционера пустые и мутноватые глаза. Лицо иссиня-бледное, мешки под глазами…

– Зря, говорю, оплакиваешь, Алехина! – жизнерадостно продолжил Лукиченко. – Сожитель твой, муж невенчаный-нерасписанный, и тебя бы, дуру, за собой утащил, кабы жив остался. А что ты думала? Соучастие в распространении наркотиков тебе вряд ли припаяли бы, а вот содержание притона – за милую душу. Не веришь? Вот, читаем…– Лейтенант извлек из папки тоненькую потрепанную книжечку в серо-коричневом бумажном переплете и с первого раза открыл нужную страницу. – Вот, читаем… Статья двести двадцать шесть-прим: организация или содержание притонов для потребления наркотических средств или предоставление помещений для тех же целей – наказывается лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией имущества или без таковой. Скажешь, Клещ здесь с дружками своими не кололся? Пятерик тебе светил, Алехина. И это – в лучшем случае. Правда, конфисковать у тебя особенно нечего…

Хозяйка сидела, уставившись в пол и снова закрыв испитое лицо волосами.

– А так – гуляй душа! Ну, пока следствие идет, под подпиской посидишь… Ты ж, Алехина, местная? Местная, спрашиваю?! – Жесткие пальцы милиционера ухватили Аню за подбородок, приподняли голову девчонки.

– Местная…– сквозь зубы выдавила она, ненавидяще глядя в глаза Лукиченко.

С каким удовольствием она сейчас запустила бы ногти в эти наглые, близко посаженные светлые зенки, так портящие в общем-то по-мужски симпатичное лицо мента…

Лейтенант, видимо, почувствовал негативный всплеск энергии, исходящей от этого звереныша, потому что убрал руку и опасливо отодвинулся подальше, к окну, прикинувшись, что просто захотел подышать воздухом из приоткрытой форточки.

– Ну и ладушки. Значит, и ездить тебе особенно некуда, Алехина. Ну а если надо будет куда… В Челябинск там или еще куда-нибудь: ты только мне скажи – я пособлю.

– Что-то вы, гражданин начальник, добренький чересчур, – снова опустив голову, пробубнила под нос Аня.

Запал мгновенной ненависти весь вышел, оставив только какую-то пустоту в груди, ставшую привычной после смерти Леши. Будто выпало оттуда что-то необходимое и нечем заполнить зияющую дыру. Лешик… Девчонка снова почувствовала, как к горлу подступают слезы, удивившие донельзя – казалось, еще вчера выплакала все и теперь внутри все сухо, будто в пустыне…

– Да не надо так официально, Алехина… Тебя ведь Аня зовут? Вот! – деланно обрадовался Лукиченко, увидев, как девица мотнула головой, что можно было равно принять как за согласие, так и за отрицание. – А меня – Виталий Сергеевич. Ты можешь просто Виталием звать, – расщедрился он. – Вот и познакомились!

Аня больше не могла сдерживать слезы. Она упала лицом на сгиб локтя и затряслась в рыданиях.

«Нет, так дело не пойдет! – решил про себя лейтенант, поднимаясь со стула и наливая из-под крана стакан воды. – В таком состоянии мне эту бл… не разговорить! Что ж, переходим к плану под номером два».

– Ну не плачь, не плачь! – Лукиченко, попытавшись насколько смог добавить в голос тепла, неловко погладил девицу по голове, протягивая под вздрагивающие спутанные волосы стакан. – Ты водички вот выпей лучше. Успокойся.

Зубы Анюты, чуть помедлив, выбили громкую барабанную дробь по краю стакана.

«Как бы не отгрызла кусок, с нее станется! – опасливо подумал Лукиченко, потихоньку отбирая сосуд, в который девица намертво вцепилась обеими руками. – Попадет в больницу, отвечать за поганку мне придется!»

– Ну, успокоилась немножко? Вот и порядок!..

«Сейчас спросить? Нет, еще не дошла до кондиции…»

– У тебя закуска-то какая-нибудь есть, Аня?

Девица подняла голову:

– А что?

Лейтенант молча нагнулся, достал из спортивной сумки, стоящей у ножки стола, бутылку «Московской», принесенную с собой, и со стуком поставил ее на стол.

«Ишь, как глазки-то загорелись! – удовлетворенно подумал он, наблюдая за преобразившейся Алехиной. – Бл… она и есть бл…! Наверняка по материным стопам пойдет. Наследственность…»

* * *

Конечно, ничего особенного у Анюты, мигом окосевшей от водки, упавшей на старые дрожжи, выведать не удалось. Из ее слезливых, перемежаемых бурными рыданиями по безвременно усопшему Лешику монологов удалось лишь вытянуть кое-какие черты портрета загадочного Князя, который с некоторых пор иногда появлялся то один, то со здоровенным гориллоподобным субъектом, откликающимся на кличку Колун (еще один, кстати, фигурант!), тот факт, что золото поступало именно от них в качестве оплаты за наркотики, которые они потом увозили неведомо куда, да еще наверняка неверный пересказ их с покойным Клещом разговоров, обрывочно слышанных, когда прислуживала за столом. Интересный получался типаж. Не встречалось такого в их краях, та еще, видно, птичка, залетная.. Да и Колун этот…

Выяснилось и еще кое-что интригующее…

Анюта заявила совершенно точно, что в последний раз Князь принес ровно пятьдесят штук золотых «червонцев», то есть десятирублевок. Они еще вместе с Лешиком их несколько раз пересчитывали, прежде чем спрятать в тайник, причем два золотых, именно два – свою обычную долю – Грушко припрятал получше. Помявшись, Алехина, видимо решившая окончательно и бесповоротно встать на путь исправления, ненадолго исчезла из кухни и, вернувшись, выложила перед Лукиченко два блестящих желтых кругляка. Возможно, в так и не найденном тайнике оставалось и еще кое-что, но лейтенант решил пока не форсировать события.

– Молодец, Алехина, хвалю! Помощь следствию – дело благородное, – заявил Виталий, заворачивая монеты в кусочек фольги от плитки шоколада «Сказки Пушкина», предложенной в качестве закуски, и пряча в нагрудный карман, под пуговицу. – Я, Анюта, верю в то, что мы с тобой поладим!

На самом деле мысли его текли совсем в другом направлении.

Если первоначально было полсотни золотых, два «отслюнил» себе Клещ, а в описи изъятого при обыске значилось сорок семь, значит, где-то существует еще один неучтенный червонец… Стоп! Он же тогда, обрадованный находкой, высыпал пригоршню желтяков перед капитаном Александровым… Не притырил ли одну монетку этот сухарь и чистоплюй? На зубок, так сказать, а?..

– Слушай, Але… Аня! Ты после обыска тогда ничего в кухне не находила?

– Не-э…

Пьяненькие глазенки честные-честные, пустые-пустые…

– Ладно, верю.

Чего ей скрывать, когда она сама два золотых притащила, без какого-либо нажима? Похоже, правду говорит девчонка. А интересно, куда все-таки Клещ их тогда заховал так, что специалисты найти не смогли?

– Хорошо, Аня, я пойду… Ты тут допивай, доедай… Если что-то вспомнишь про Князя или он вдруг сам решит забежать на огонек, сразу мне отзвонись. Запомнила?

Девчонка согласно закивала. Ишь как глазки-то замаслились… А ведь граммов сто пятьдесят и приняла-то всего, да под закуску, хоть и не разносолы. Неужели она уже настоящая алкоголичка?

– Про наш разговор – ни гу-гу! Кто бы ни спросил.

– А из милиции если?..

– Особенно если из милиции. Ни-ко-му! Поняла?

Анюта вышла из кухни следом за лейтенантом, провожая его до двери, но, минуя комнату с неубранной постелью, вдруг засмущалась, кинувшись наводить порядок. Лукиченко против своей воли остановился в дверях прихожей, залюбовавшись ладной фигуркой.

«А что, может быть, и верна прибаутка насчет некрасивых женщин и количества выпитой водки…»

Лейтенант, неторопливо подойдя к девушке сзади, ласково провел ладонью по узкой спине, обтянутой тонким ситцем халатика…

* * *

– С добрым утром! – радушное приветствие, даже сделанное самым любезным тоном, отнюдь, не обрадовало лейтенанта, едва разлепившего глаза. – Как вам спалось?

Пробуждение было ужасным. Самым чудовищным было не то, что он проснулся в чужой постели совершенно голым и в одиночестве, и даже не то, что на стуле, куда Виталий впопыхах покидал одежду, восседал, закинув ногу за ногу, приветливо улыбающийся во все тридцать два белоснежных зуба мужчина средних лет. Трагизм ситуации заключался в том, что белозубый пришелец беззаботно поигрывал его, Лукиченко, табельным пистолетом, явно извлеченным из знакомой до последней царапинки кобуры, сиротливо валявшейся на полу…

– Не будем делать резких необдуманных движений, подпоручик [7]7
  На погонах подпоручика две звездочки, как и на погонах лейтенанта современной Российской армии и милиции.


[Закрыть], или какой у вас там чин…– Улыбчивый гость шутливо покосился на милицейский погон с двумя серебряными звездочками, выглядывающий из-под скомканной форменной рубахи.

– Лейтенант, – совершенно автоматически поправил его Виталий, лихорадочно ища и не находя выход из создавшейся ситуации.

– О-о… Как на флоте [8]8
  В российском императорском флоте чин лейтенанта соответствовал чину поручика сухопутных войск.


[Закрыть]… А я, милостивый государь, в бытность мою в ваших летах, уже носил чин штаб-ротмистра [9]9
  Кавалерийский чин штаб-ротмистра соответствовал штабс-капитану в пехоте и артиллерии и капитану современной Российской армии.


[Закрыть] лейб-гвардии Конного, ея императорского величества полка…– Видя полное обалдение на лице милиционера, он рассыпал коротенький смешок и продолжил: – Да, я не представился… Князь Георгий Викентьевич Кавардовский, к вашим услугам! – Мужчина вежливо склонил голову, украшенную идеальным пробором. – А вас, простите, как звать-величать?

– Князь? – как ужаленный подскочил на постели Лукиченко, не обращая никакого внимания на то, что пистолет своим непроницаемо-черным зрачком тут же уставился ему точно между глаз.

* * *

– Как видите, Виталий Сергеевич, я вам вполне доверяю! – Князь широким жестом, предварительно вложив в кобуру и тщательно застегнув кнопку, толкнул пистолет к руке его хозяина. – У нас с вами, надеюсь, теперь общие интересы, и мы должны верить друг другу…

«Ага, поверь тебе…– Лукиченко, уже полностью одетый, словно кролик с удава не сводил глаз со слегка изогнутого длинного кинжала с тускло-серым, прямо каким-то дымчатым клинком, не отбрасывающим бликов, воткнутого в столешницу у левого локтя назвавшегося князем Кавардовским господина. – Не этим ли перышком ты банду Серепана-то перерезал? Как курят почикал и глазом, поди, не моргнул…»

Конечно, словам Князя о его службе в лейб-гвардии, о княжеском титуле и прочей ерунде лейтенант не поверил. Не поймешь – то ли чистое вранье, то ли бред сумасшедшего, – но это явно тот самый Князь, без всякого сомнения, безжалостный преступник, менявший царское золото на среднеазиатский опиум-сырец, чем-то запугавший до полусмерти «отмороженного» Клеща, а потом и вообще свернувший ему головенку, походя лишив жизни троих отпетых хулиганов, а четвертого покалечив на всю жизнь… А сколько за ним еще, интересно знать, числится разных подвигов?

– Насколько я понимаю, ваша конкретная цель, господин подпоручик, или как вас там… лейтенант… заключается в поимке преступника, нашкодившего у вас тут…– Князь тонко улыбнулся при слове «нашкодившего». – Причем конкретная личность значения не имеет…

– Э-э…– попытался вставить Виталий, но Кавардовский его перебил жестким тоном:

– Никаких «э-э», милостивый государь. Не имеет. Моя же цель состоит в том, чтобы поскорее убраться отсюда, обзаведшись надежными… Повторяю: надежными документами и, естественно, некоторой толикой наличных средств в местной по возможности валюте… Вы меня правильно поняли? – Князь подбросил на ладони чуть слышно звякнувший пакетик из фольги. – Вы тоже, мне показались, не бессребреник, а, подпоручик?..

– Это… Эти монеты изъяты в целях следствия, гражданин Кавардовский!..

Князь со вкусом расхохотался, откинувшись на спинку стула. Лукиченко, увы, такой возможности был лишен, восседая на табуретке, как давеча Алехина… Кстати, где же она?..

– Да полноте, господин Лукиченко! Мы же договаривались: никаких граждан. Это, знаете ли, отдает Великой французской революцией. Помните: Марат, Робеспьер, санкюлоты, якобинцы, Бастилия, гильотина… Как там ее прозвали, не помните? Кажется, «бритва республики»?.. – Князь будто невзначай провел жестким ногтем по лезвию воткнутого в стол кинжала, запевшему от легкого прикосновения, как туго натянутая струна.

У Виталия от этого звука по спине побежали мурашки, и он непроизвольно втянул голову в плечи.

– Вы желаете знать, где милейшая Анюта, наша, так сказать, нимфа? – продолжил Кавардовский, задумчиво водя ногтем по поющему клинку. – Ее нет… Да не в этом смысле! – поправился он, заметив, как переменилось лицо лейтенанта. – Анюта побежала в ближайшую… хм… лечебницу, или как там сие богоугодное заведение у вас называется…

– Зачем? – опешил Виталий.

Кавардовский снова лучезарно улыбнулся и развел руками.

– Зафиксировать, если позволите, следы изнасилования и нанесенных побоев, милостивый государь… Вы же ее изнасиловали, милейший Виталий Сергеевич, не так ли? Причем самым зверским способом. В стиле незабвенного маркиза де Сада…

– Вранье! – запальчиво вскинулся Лукиченко.

Холеная рука Князя с красивым искристым камнем в перстне на безымянном пальце как-то незаметно скользнула на рукоятку кинжала.

– Я просил бы вас, господин Лукиченко, аккуратнее подбирать выражения. За такие слова, извините, бьют по мордасам-с и приглашают к барьеру!

– За базар ответишь, – себе под нос перевел на общепонятный язык лейтенант, опускаясь на табурет.

– Что-что? – весело переспросил Кавардовский, наклоняясь ближе.

Виталий коротко объяснил.

– Какая формулировка! – неподдельно восхитился Князь. – Вот видите: мы уже сотрудничаем! Я надеюсь и далее получать у вас уроки местной блатной музыки. Мои познания, боюсь, здесь окажутся совершенно непригодны… Но вернемся к нашим баранам, пардон, к милой Анечке и вашим с ней совершенно невинным забавам… Видите ли, подпоручик, – если разрешите, я буду вас так называть, это напоминает мне дни прекрасной и далекой гвардейской юности, – у Анюты случайно нашелся портативный фотографический аппарат, вот он…– Князь продемонстрировал обшарпанную «Вилию-Авто» без чехла. – И я рискнул позволить себе запечатлеть для истории несколько понравившихся мне особенно пикантных эпизодов ваших с ней, ха-ха, развлечений… Сидеть! – лениво, не повышая голоса, прикрикнул он на вскинувшегося было лейтенанта. По дороге в лечебное заведение она (по моей просьбе, естественно, занесла вынутую отсюда, – длинным ухоженным ногтем он ловко отщелкнул заднюю крышку фотоаппарата, – маленькую вещицу, здесь называемую почему-то кассетой, у нас она просто и без затей именуется шпулей), по одному надежному адресу. Если мы с вами найдем общий язык, получившиеся фотографические снимки вместе с пленкой в вашем же присутствии будут уничтожены… Или… хм… переданы вам на память, чтобы долгими зимними вечерами на склоне лет вы, Виталий Сергеевич, вместе с Анютой могли посмеяться над зажигательными забавами юности. Не хотите? Ну, это ваше дело. Я бы сохранил на вашем месте. Если же, как это ни трагично звучит, мы разойдемся во мнениях…– Кавардовский выдержал длинную паузу, делая вид, что заинтересованно разглядывает что-то за окном…

«Схватить кобуру, выдернуть пистолет…– пронеслось в голове у Виталия. – Нет, не успею… Реакция у этого гада, похоже, как у кобры, а ладонь – на рукояти… Снесет башку на хрен этой „бритвой республики“…» Перед глазами реально, как на экране, встала картина двух обнаженных трупов, лежащих на цинковых столах в хоревском морге под мертвенным светом люминесцентных ламп, и третьего – поджидавшего своей очереди на голой морговской каталке…

– Объяснять не буду – вы сами все понимаете, подпоручик…– Не снимая лвдони с кинжала, Князь близко-близко склонился к лейтенанту, заглядывая ему прямо в зрачки своими такими же холодными, как сталь клинка, дымчато-серыми глазами. – Пикантные фото плюс справка об извращенном изнасиловании… К тому же, как мне кажется, наша дриада не совсем достигла совершенных лет…

– Достигла, – буркнул Лукиченко, отодвигаясь от пристального взгляда. – Дриаде, к вашему сведению, уже двадцать два.

– Уже? – искренне, как показалось Виталию, изумился Кавардовский. – Все-таки соврала, чертовка! О, это вечное женское кокетство! Но роли это не играет. К тому же, как я теперь припоминаю, совершеннолетие у вас наступает на три года раньше, чем у нас.. Торопитесь жить, господа, торопитесь! Итак?..

– Я в общем согласен, – нехотя проговорил Лукиченко. – Но что конкретно от меня требуется? И главное: что мне со всего этого светит?

Князь, как показалось на миг, брезгливо поморщился:

– Это другой разговор, подпоручик! Итак, что вы будете иметь…

8

– Да что они тут все с ума посходили, что ли?!

Петр Андреевич на миг оторвался от книги, поглощаемой второй час запоем, в сердцах ударив кулаком с зажатым в нем надкушенным пирожком с капустой по столу.

Обиталище Чебрикова за прошедший день разительно изменилось к лучшему, вплотную приблизившись к понятию «жилище». Прикупив нехитрый инструмент, гвозди, кое-какие материалы в магазине скобяных изделий, здесь носящем иносказательное название «Хозяйственный», против ожидания, не пустовавшем, ротмистр, вспомнив дедовы уроки и нелегкие армейские будни, соорудил из пустых ящиков некоторое подобие табуреток, застелил газетами простаивавший ранее без дела кособокий стол, вставил стекла в два окна, законопатил совсем уж вопиющие дыры… Основным же приобретением явилась вполне сносная чугунная печурка с коленчатой трубой, благодаря какому-то непонятному непосвященным зигзагу логики аборигенов именовавшаяся буржуйкой. Какое отношение подобное чудо местной техники имело к французскому среднему классу буржуа, Петр Андреевич так и не понял, даже тщательно изучив инструкцию по применению сего агрегата, содержащуюся в бумажке, наклеенной на ржавое донышко. Согласно тому же документу, буржуйка официально именовалась: «Печь садовая металлическая, ГОСТ 3574-75. Артель садовых инструментов, г.Копейск»… Столь вычурное название листочек бумаги нисколько не прояснил, зато теперь на печурке, в которой весело потрескивали березовые полешки, воровским образом добытые в роще за околицей (еще только лесников местных не хватало!), побулькивала в помятой алюминиевой кастрюльке (что в ней содержалось раньше, думать как-то не хотелось – слишком много времени ушло на приведение оной в божеский вид) картошка, а по комнате распространялось благословенное тепло, чего ротмистр никак не мог добиться от своего импровизированного очага, открытого всем сквознякам. Да и сгореть во сне теперь можно было не опасаться…

Не в силах противостоять гастрономическим соблазнам, Чебриков выгреб большую часть своих покупок на стол, сразу приобретший благодаря натюрморту, возникшему на нем, весьма импозантный вид, и, захлебываясь голодной слюной, приступил к священнодействию.

Когда физический голод был слегка приглушен и чувство самосохранения, выработанное годами службы, подсказало Петру Андреевичу, что на первый раз довольно насиловать свой желудок, отвыкший от такого изобилия, настала очередь утоления голода духовного, то есть книг, приобретенных, по сравнению с продуктами и инструментами, за сущие копейки.

Отпечатанную на той же дрянной серой бумаге, что и «Челябинский рабочий», «Историю СССР» Чебриков начал читать с середины, пролистав наскоро все, начиная с эпохи палеолита и по самый период правления Елизаветы Петровны. Ничего нового для себя в перечислении имен князей и царей, триумфальных побед и сокрушительных поражений, многочисленных диких бунтов и кратких периодов процветания он там не встретил.

Расхождения начались с краткого упоминания о гибели в сороковых годах восемнадцатого столетия экспедиции Витуса Беринга, в знакомой с детства Петру Андреевичу истории не только выжившего, но и приведшего под скипетр императрицы изобильные всяческими богатствам и просторные Заокеанские Владения в Америке – Новую Россию, и тем снискавшего себе славу Колумба российского, воспетую гениальным Ломоносовым, и здесь, кстати, весьма уважаемым. Золотая лихорадка на обильных месторождениях бассейна реки Юкон вызвала настоящую миграцию европейских авантюристов через всю Сибирь, развившую этот край, остававшийся в этой России дикой и в большей части неосвоенной провинцией. Семилетняя война (в ходе которой здешняя Россия почему-то вернула Фридриху II Великому честно отвоеванную у того Восточную Пруссию), Война за независимость заокеанских владений Англии, французская революция и Наполеоновские войны отличались мало, но вот уже Революция 1848—1849 годов, охватившая здесь всю Европу, в России Чебрикова носила характер местных выступлений, никоим образом не способных привести к падению тронов и националистическому движению. Видимо, та же золотая лихорадка значительно снизила в Европе число прохиндеев и вольнодумцев, переместившихся вслед за благородным металлом в иную часть света. Далее пути двух Российских Империй расходились все дальше и дальше…

В 1867 году «потусторонний» император Александр II, как и в знакомом мире, носивший эпитет Освободитель, за гроши продал, практически подарил, Русскую Америку Северо-Американским Соединенным Штатам, вместо того чтобы прирастить Империю бесхозными тогда землями в нынешней Мексике и Южной Африке.

В этом мире Россия, за исключением Крымской войны, известной Чебрикову под названием Восточная, постоянно союзничала и с Великобританией, и с Францией, что привело ее в конце концов к столкновению с вечной союзницей (в мире Чебрикова) Германией в 1914 году, при правлении сына Александра III Николая, своей недальновидной политикой (в книге он вообще представал клиническим идиотом, слушающимся во всем свою супругу-немку, отличавшуюся истерическим складом характера, да какого-то полоумного «старца» Распутина) приведшего страну к революции 1905 года, названной буржуазной, и к окончательному краху в 1917-м.

Выяснил Петр Андреевич и личность загадочного лысоватого Ленина, портреты которого украшали здесь все и вся – от стен домов до денежных знаков. Оказывается, этот псевдоним принял симбирский дворянин, сын инспектора народных училищ и брат одного из участников заговора против жизни императора Александра III, ставший лидером одной из деструктивных «рабочих» партий, принявшей в качестве программы идеи немецкого экономиста Маркса и прочих мечтателей-утопистов. Воспользовавшись слабостью правящего императора, всеобщим разбродом умов, затяжной, малопопулярной в народе войной и некоторыми другими факторами типа кулуарной борьбы различных политико-экономических группировок за власть, большевики, как они сами себя называли (Чебриков как-то пропустил показавшуюся ему скучной историю их размежевания с меньшевиками, описанную в книге очень подробно), совершили переворот, вылившийся в многолетнюю гражданскую войну, истребление или изгнание из страны всей без исключений аристократии, причем даже той ее малой части, которая поддержала перемены, и почти всей интеллигенции, миллионы жертв среди ни в чем не повинных обывателей, разрушение частного предпринимательства, распад самой державы…

За скупыми бесстрастными строчками со страниц книги перед Петром Андреевичем вставали кровь и разрушение, варварски затаптываемая в грязь культура и славная история великой страны… Рушились во прах величественные церкви, и возносились монументы во славу какой-то малопонятной народу мировой революции, брат шел на брата, заливая родной кровью родную землю и сея в нее зубы дракона…

Граф временами швырял книгу на стол и бегал из угла в угол, отказываясь верить в реальность фантастического бреда, преподносимого ему сухим канцелярским языком, но любопытство снова и снова пересиливало раздражение.

На смену шизофреническим экспериментам адептов мировой революции пришел трезвый расчет диктатора с удачным псевдонимом Сталин, заново начавшего собирание империи, возрождение промышленности, иерархических отношений в обществе… Странно, но именно положительные для любой державы шаги в данной книге встречались в штыки, в противовес восторгам самоубийственными телодвижениями революционеров… И снова война, снова с Германией, со своей стороны пытавшейся возродиться в качестве великой державы после поражения в предыдущей войне, снова большая кровь, миллионы жертв, страна на грани гибели, возвышение заокеанских хищников, нагревших на этом адском костре агонизирующей старушки-Европы свои жадные руки…

Не выдержав всего этого абсурда, ротмистр с силой запустил ни в чем не повинной книгой в стену и рухнул за стол, до боли сжав руками виски. Неужели это не сон? Неужели его, графа Чебрикова, сына, внука и правнука русских дворян, не жалевших своей жизни ради Империи, самого не раз щедро окропившего своей «голубой» кровью ее славный путь, угораздило попасть именно в этот сумасшедший мир? Не к людоедам каким-нибудь с Соломоновых островов, не к непонятным гуманоидам с далеких звезд, не в загадочную, в конце концов, даль, туманно описываемую модными господами-литераторами, а именно в Россию, в родную страну, только уродливо вывернутую наизнанку, искаженную, словно в кривом зеркале из пошлого балагана.

Из ступора ротмистра вывел только запах горелого. Вода в кастрюльке на буржуйке выкипела вся, и картошка, естественно, пригорела. А-а, черт с ней, сойдет и такая…

Нарезая толстыми ломтями ноздреватый хлеб, серый и клейкий, ротмистр вспомнил о бутылке водки, купленной у пролетария, которого он теперь знал, как правильно назвать, и выставленной на холод. Слава тебе, Господи, и тебе спасибо, гегемон! Водка – вот лучшее из лекарств для страдающей русской души!

Через полчаса почти все горести и открытия минувших дней незаметно отодвинулись в какую-то легкую дымку, сделавшись полупрозрачными и совсем непугающими. Водка оказалась паршивой, гораздо хуже той «огненной воды», кукурузного самогона, называемого аборигенами «виски», который доводилось пивать за океаном, но забирала хорошо, отлично справляясь со своим основным предназначением, разом и оглушая, и стирая память.

Последнее, что Чебриков запомнил довольно четко, был давно ожидаемый, но сегодня все-таки состоявшийся визит здоровенного серо-черного пушистого кота, приметного наполовину отсутствующим левым ухом, с высоким процентом вероятности, того самого кошачьего Шаляпина, вернее, судя по вполне бандитскому виду, помеси великого российского оперного баса с Франсуа Вийоном – средневековым парижским поэтом-уголовником… Пушистый певец привидением возник на пороге чебриковской хибары, непонятно как отворив тугую дверь, когда водка уже подходила к концу. От предложенной «огненной влаги» абориген вежливо, но решительно отказался, молча разинув пасть с солидными клыками. Та же участь ждала и пирожки. Изо всей снеди по вкусу пришлась гостю только большая ложка сметаны, действительно великолепной, с галантными извинениями за неимением под рукой чистого блюдечка (да и вообще, за полным его неимением!) вываленная прямо на стол.

* * *

– Время на подготовку ответа истекло, господин Чебриков! Пожалуйте к столу.

Руки немного дрожат. Это от волнения, нормально. Вроде бы все записано, все события и даты расставлены правильно… Все равно страшновато.

– Ну что же вы, Петр Андреевич?

Эх, была не была! Чебриков поднимается из-за стола и по пологому пандусу между рядами скамей, позванивая шпорами, спускается вниз, к экзаменаторам.

– Ротмистр Чебриков, Петр Андреевич… граф.

Экзаменаторы, все четверо, весело переглядываются, кто деликатно пряча усмешку, а кто внаглую, растягивая рот до ушей, шепчутся.

– Это обстоятельство, знаете ли, нас не очень волнует, господин Чебриков, – наконец замечает, встряхнув кудрями, старший из строгих судей, пышноволосый брюнет в пенсне и с чеховской бородкой. – Мы, поверьте, как-то выше сословных предрассудков. Итак, – помолчав и дав Чебрикову в полной мере осознать свой ляп, продолжил он. – Хотелось бы для начала узнать номер вашего экзаменационного билета, господин Чебриков.

– Номер…– Ротмистр, вспомнив только сейчас, что так второпях и не посмотрел номер билета, вскидывает к глазам бумажку.

Но этого же не может быть! В верхнем левом углу отпечатанного на серой газетной бумаге экзаменационного билета, чуть выше вопросов, значится черным по белому: № 666…