Текст книги "Город каменных демонов"

3

Краснобалтск, Калининградская область, 200… год,

Черт-те знает что!

Евгений отшвырнул книгу, которую пытался читать последние полчаса, поймав себя на том, что прилежно пробегает глазами строчку за строчкой, переворачивает страницу за страницей, но совершенно не помнит ни слова из прочитанного.

Неужели эта девчонка с полотенцем на голове и в чересчур широком для нее халате, прошмыгнувшая мимо него из ванной, тому причина? Зачем он вообще с ней поздоровался? Чисто автоматически? Не-ет…

Видимо, пора вам, господин Князев, закругляться со своим исследованием и двигать до дому, до хаты… Да-да, именно так – до дому, до хаты. Потому что именно в деревенской хате тебе и место, недоделанный ученый, а вовсе не в приличной городской квартире!

Евгений прошелся по комнате, бесцельно поворошил на столе гору фотоснимков, запечатлевших во всевозможных ракурсах каменные лица, мускулистые или, наоборот, женственно утонченные торсы, руки, сжимающие рукояти мечей, древки копий и флагов, кромки щитов и свитки, а также разнообразные крылья, клювы, копыта… Хмыкнув, выбрал из рыхлой, рассыпающейся кучи изображение чьей-то весьма мясистой, если так можно выразиться о детали гранитной статуи, филейной части, повертел в руках и снова швырнул обратно. Добрая половина фотографий, если предложить, пошла бы нарасхват среди бульварных газетенок, где размещалась бы в рубриках «Фотоприкол», «Угадайте с трех раз» или «Что бы это значило?».

Нет, разумеется, имелись вполне приличные фото, где памятники представали во всей своей красе. Их вполне было можно приложить не то что к кандидатской диссертации, над которой Князев бился вот уже третий год, а и к солидной научной монографии. Скажем под названием: «Монументальная скульптура Германии второй четверти XIX – начала XX веков». Вот только вряд ли она когда-нибудь будет написана, эта монография, и уж точно не Евгением Григорьевичем Князевым…

Безжалостно схватив кучу глянцевой бумаги и швырнув на застеленную кровать, Евгений выдвинул ящик и выложил на стол свое сокровище – тоненький фотоальбом с какими-то пятью десятками фото. Но каких фото!

На первом была запечатлена статуя плотного военного в старомодном мундире и каске с острым шпилем на макушке. Любой мало-мальски знакомый с историей Германии опознал бы в пожилом усатом вояке объединителя Империи – канцлера Отто фон Бисмарка. На заднем плане возвышался средневековый собор – та самая церковь Святого Михаила, изгоняющего дьявола, давшая название городу. Согласно путеводителю начала XX века, ксерокопия с которого хранилась в том же столе, возведение церкви началось в 1255 году на том самом месте, где отряд крестоносцев наголову разбил ополчение одного из местных языческих племен. И ладно бы просто разбил… Предводитель рыцарей Вильгельм фон Мюльхейм приказал устроить грандиозное аутодафе, перевешав и заживо спалив на кострах все оставшееся в живых население деревни, название которой до наших времен не добралось.

Путеводитель так красочно живописал «предание старины глубокой», что у читателя не должно было и тени подозрения закрасться в том, что доблестный воин совершал злодеяние. Подвиг, только подвиг! Ведь до белорусской Хатыни и чешской Лидице,[8]8
  Хатынь – деревня (население 149 человек) в Белоруссии. 22 марта 1943 года была уничтожена оккупационными немецко-фашистскими войсками при участии украинских коллаборационистов за то, что жители деревни якобы оказывали помощь партизанам. Все жители Хатыни были сожжены заживо.
  Лидице (Lidice) – шахтерский поселок близ г. Кладно (Чехия). 10 июня 1942 года немецко-фашистские оккупанты, обвинив жителей в укрывательстве патриотов, совершивших покушение на протектора Чехословакии Гейдриха, сровняли поселок с землей.


[Закрыть] повторивших участь безымянной восточнопрусской деревушки, оставалось более тридцати лет…

Но сейчас дело было совсем не в несчастных язычниках.

Евгений вынул из прозрачного кармашка и положил рядом еще одно фото, при беглом рассмотрении совершенно неотличимое от первого. Тот же Бисмарк, та же церковь на заднем плане… Лишь освещение и краешек виднеющегося над крышей соседнего здания неба говорят о том, что снимки сделаны в разное время. А то, что на первом снимке небо ярко-голубое, а на втором – грифельно-серое, низкое, набрякшее дождевой влагой, позволяет предположить, что, возможно, и не в один и тот же день…

«Ерунда, – мог бы возразить скептик. – Рядом Балтика, погода может поменяться сто раз на дню…»

Но Князев совершенно не нуждался в подобных метеорологических изысканиях: в уголке обоих снимков четко виднелись мутно-оранжевые цифры дат, проставленных бездушными светодиодами камеры с интервалом в семь дней. Они и к пленкам разным относились – в первые дни пребывания в этом «скульптурном заповеднике» Евгений, потеряв голову, отщелкал целых десять бобин, опустошив привезенные из Северной Пальмиры запасы, которые рассчитывал растянуть на всю «экспедицию».

Молодой ученый криво усмехнулся, вспомнив, какими глазами смотрела на него юная приемщица местного отделения «Кодака», когда он одну за другой выставил перед ней на покрывавшее стол толстое стекло десять ярких жестяных цилиндриков. «Фотоцентр», занимавший скромный прилавочек, втиснутый между двумя жизненно необходимыми отделами местного универмага – хозяйственным и галантерейным, особенным почетом у горожан не пользовался. Об этом можно было судить по десятку-другому коробочек с пленкой, одинокой пыльной «мыльнице» какой-то архаической модели и сиротливому пакету с отпечатанными фотографиями на полке за спиной у конопатой девахи лет восемнадцати на вид.

– Вам только проявить или напечатать? – распахнув зеленые глазищи, уставилась рыжуха на целую обойму пленок.

Наверное, большие заказы здесь делали лишь отпускники, вернувшиеся из поездки к теплому морю, где нащелкали на фоне кипарисов и живописных отрогов Кавказа парочку бобин, или закалымившие на разгульной свадьбе фотографы. К последним, похоже, Князева и отнесла приемщица.

– Да, все удачные и по две штуки каждой, – произнес Евгений привычную фразу, не задумываясь, как выглядит в глазах неискушенного аборигена. – Десять на пятнадцать, глянцевые.

– Тогда заказ будет готов… – девушка поводила ручкой над засунутым под стекло календарем. – Через три дня.

– А почему так долго?

– Так нет же у нас лаборатории! – изумилась такой наивности рыжая. – В Калининград нужно везти…

Так что пришлось в ожидании результатов, скупив весь наличный запас фотоматериалов, совершить повторный забег по узким городским улицам. Князев не уставал поражаться разнообразию тех мест, куда неутомимая фантазия совершенно неизвестного в России скульптора сумела поместить свои творения. Статуи были везде.

Крохотные, всего в какие-то полметра высотой, и огромные четырехметровые, сугубо реалистичные и фантастические, словно плод больного воображения, стоящие прямо на брусчатке и вознесенные на высокие пьедесталы, погруженные в стенные ниши и надменно взирающие с карнизов домов, будто готовые броситься вниз самоубийцы…

Подлинными жемчужинами коллекции был «водяной», как окрестил его Евгений, по грудь погруженный в заросшую ядовито-зеленой ряской чашу фонтана, и крылатый «вампир», казалось, падающий прямо на голову ничего не подозревающего прохожего и закрепленный на стене дома лишь несколькими прутьями старинной, проржавевшей насквозь арматуры.

После многочасовых пробежек по небольшому, в общем-то, но чрезвычайно запутанному городу зверски болели ноги, тряслись поджилки и хотелось свалиться в постель, чтобы проспать сутки напролет. Но звенел будильник, и проклинающий себя ученый наскоро глотал скромный завтрак, приготовленный радушной Татьяной Михайловной, и снова мчался по лабиринту улочек-щелей, день ото дня становившемуся все более знакомым, к тому месту, где вчера был прерван подступившими сумерками избранный маршрут.

Князев, и так-то не склонный к полноте, осунулся и загорел, но пребывал в перманентном состоянии восторга, предвкушения интересной работы, возможно, небольших, но приятных для настоящего профессионала открытий…

Кто же знал, что открытие будет таким убийственным?

Гром с ясного неба грянул, когда подоспела вторая партия фотографий. Евгений тогда просидел до утра, не замечая, как вечер за окном сменяется непроглядной тьмой, а та, в свою очередь, – туманным предутренним сумраком…

Лишь заслышав зуммер будильника, который молодой человек, очумевший от бессонной ночи, долго не мог отождествить с чем-нибудь знакомым, он оторвался от изучения двух приковавших его внимание снимков, отложил в сторону мощную лупу и устало потер слипающиеся глаза.

На снимках, сделанных в одном и том же месте, почти с одного и того же ракурса, но с интервалом в семь дней, были изображены две совершенно разные статуи…

* * *

«Так, – в сотый раз твердил своему невидимому оппоненту Евгений. – Отбросим эмоции…»

Предположим, что виноват угол съемки, высота солнца, падающие тени, еще миллион различных факторов, но не может же каменная, по определению неподвижная статуя приподнять руку?! Никак не может каменная голова повернуться на другой градус по отношению к каменному плечу, не может каменная нога, попирающая поверженного орла (вероятно, по замыслу художника, герб Французской Империи Наполеона Третьего), сделать чуть более широкий шаг…

Проклиная себя за то, что не приобрел перед поездкой цифровой фотоаппарат, Князев извел еще две пленки на чудесную статую, в ожидании готовых снимков испортил полпачки бумаги, покрыв ее чертежами площади и исчеркав всевозможными векторами съемки, но факты упрямо говорили сами за себя. Необъяснимым, не укладывающимся в сознании образом памятник давно почившего канцлера жил!

Новая «фотосессия» принесла еще более огорошивший исследователя результат: каменный Бисмарк снова чуть-чуть сменил позу! Фантастическое предположение, что некие шутники поворачивают каждую ночь постамент вместе со статуей или, что еще более неправдоподобно, существуют две похожие статуи, регулярно меняемые местами, развеялось, словно дым.

Евгений впал в отчаяние: неужели статуй целых три?! Почему же тогда на постаменте нет никаких следов регулярного снятия тяжеленной скульптуры и водворения на ее место другой? Да и каким образом ворочают с места на место такую тяжесть? Автокраном? Ерунда. В ту площадь, где стоит Бисмарк, ни один кран с длинной стрелой не впишется, разве что с изогнутой под углом, что вообще ни в какие ворота не лезет…

Ни одной разумной гипотезы в голову не шло, и Князев решил позабыть о проклятом канцлере хотя бы на время, сосредоточившись на других объектах.

Но тут его ждало еще большее открытие.

Если отбросить процентов семьдесят спорных снимков, сделанных с разных ракурсов и при разном освещении, выяснялось, что как минимум полтора десятка каменных изваяний непостижимым образом меняют свои позы, а штук пять или одновременно находятся в двух разных местах, или перебираются с места на место!

Поверить в это мог только абсолютно сумасшедший человек. Но еще более сумасшедшими выглядели потайные склады с десятками похожих, но чем-то отличающихся друг от друга скульптур, которые самоотверженные бригады неведомых шутников постоянно меняют местами, а устав просто бросают в совершенно не предназначенном для них месте вроде середины проезжей части улицы, сделав ее таким образом вовсе даже не проезжей. Молодой ученый дошел до того, что закупил в местном магазине «Балтика», торгующем всякой всячиной, в том числе и канцтоварами, весь наличный запас детского пластилина и вдобавок к чертежам принялся моделировать ту или иную ситуацию.

Лепить он умел с детства, но давненько уже не брал пластилин в руки. Вернее, детский пластилин, так как пластилин скульптурный, не говоря уже о глине, которыми приходилось пользоваться уже взрослым, в институте и на работе, почти ничего не имеют общего. К тому же далеко не все яркие кусочки по качеству подходили для создания чего-нибудь более массивного, чем детсадовские грибочки и зайчики. Приходилось перемешивать разные сорта, превращая брусочки всех цветов радуги, всевозможной консистенции и липкости в однородную темно-серую массу, добавлять наполнители вроде толченого мела… Попробуйте сами – это вам не тесто месить! После нескольких часов «упражнений» болели пальцы, запястья и даже плечи, а темные каемки из-под ногтей невозможно было вычистить даже щеткой…

Зато через пару дней в углу комнаты возвышалась практически точная копия того же Бисмарка в одну пятую натуральной величины, изваянная вместе с постаментом. Преподаватели школы искусств, которой маленький Женя отдал порядочный кусок своего детства, и институтские преподаватели могли гордиться учеником.

И пластилиновый канцлер убедил искусствоведа в невозможном.

Живи Евгений в том же девятнадцатом веке, он мог бы предположить настоящую чертовщину: статуи на самом деле живые и движутся самостоятельно, вроде сказочного глиняного Голема, созданного кудесником Бен-Бецалелем…[9]9
  Имеется в виду роман Густава Майринка «Голем», где пражский раввин Лев Бен-Бецалель создает глиняное чудовище для защиты еврейского гетто от погромщиков и оживляет его.


[Закрыть] Но на дворе шел век двадцать первый, и никакой фантасмагории, присущей эпохе романтизма, в нем не было места…

* * *

– Эй! Что ты там делаешь? А ну слезай сейчас же!..

Женя в детстве никогда не лазал за яблоками в соседские сады. Не имея деревенских бабушек и дедушек, лет до тринадцати он вообще никогда не был в селе и оставался в твердой уверенности, что молоко получают не от коров, а делают на фабрике, в чем, кстати, не слишком сильно заблуждался. Кроме того, он обладал природной рассудительностью и тем статусом, который все педагоги называют «спокойный ребенок». Теперь же он чувствовал себя подростком, застигнутым на чужом заборе с карманами, полными ворованных плодов.

– Спускайся, а то стрелять буду!

Тон милиционера, стоявшего с задранной головой, не допускал иных толкований. Поэтому Князев, понурившись, принялся спускаться с постамента, на который только что забрался, дабы совершить святотатство.

Да-да! Самое настоящее святотатство с точки зрения ученого: он собирался взять пробы камня, из которого был изваян Бисмарк, чтобы раз и навсегда развеять свои сомнения. Короче говоря, отколоть кусочек в каком-нибудь незаметном месте вроде подмышки. Маленький кусочек, совсем крохотный… Что дал бы анализ материала, он не представлял, но все же, не в силах бороться с разрывающими череп загадками, вооружился молотком и зубилом, купленными в ближайшем магазине, и…

– Помочь, что ли? – милиционер заметно нервничал и постоянно озирался, словно сам занимался каким-нибудь непристойным для служителя занятием, вроде ловли светлячков или сбора дождевых червей; по крайней мере, фонарик у него в руке так и плясал.

Кто бы знал, что спускаться с цилиндрической тумбы, украшенной вычурными лепными украшениями, так трудно! Рискуя оставить часть брюк на каком-нибудь остром завитке и мучительно нащупывая дрожащей ступней очередную опору, Евгений полз вниз, словно альпинист, спускающийся с Эвереста несколько нетрадиционным способом. Едва его ноги оказались в сфере досягаемости стража порядка, тот решительно вцепился в них и уже не выпускал до самого приземления.

– Кто такой? Документики предъявите!

Грозные, почти что ритуальные слова в устах нервного милиционера звучали странновато. Более того, получив вожделенный паспорт Князева, он лишь рассеяно перелистал странички и, вопреки опасениям «вандала», тут же вернул обратно. Но ритуал есть ритуал…

– Пройдемте!

– Товарищ старший лейтенант? – заканючил Евгений, уловив слабинку в поведении «сизаря». – Ну что я натворил-то?

– Пройдемте!..

Упираться было глупо, и Женя поплелся за озирающимся милиционером, словно нашаливший школьник за строгим учителем, влекущим его на расправу к директору. Вот только конвоир выглядел еще более неуверенным, чем задержанный.

«Что он так суетится-то? – несмотря на ситуацию, невольно заинтересовался ученый. – Выпил, что ли? Вздор! Когда это наша доблестная милиция подобное дело грехом считала? Да и смена у него наверняка давно кончилась – вон, двенадцатый на часах… Нет, тут что-то не то. Может быть, бандит какой-нибудь ряженый? Заведет сейчас в подворотню и… Эх, дурак я дурак! Нужно было тоже удостоверение у него потребовать…»

И действительно, конвоир тащил Евгения с улицы, пусть и скудно, но все-таки освещенной, куда-то в темный закоулок.

«Банди-и-ит…»

Рука сама собой полезла в широкий карман куртки, где лежал молоток.

«Точно бандит! Даже не обыскал! Милиционер такого не упустил бы. Вдруг у меня пистолет в кармане? Или нож…»

Рукоять молотка ощутимо нагрелась в ладони, когда милиционер вдруг остановился и резко повернулся к своему пленнику. Князев только огромным усилием воли удержался, чтобы не выхватить из кармана импровизированное оружие.

– Что там у тебя? – уже не сдавленным, а самым обычным голосом спросил старлей. – Булыжник, небось? Оружие пролетариата? Ты это мне брось таки при исполнении… Вынь руку-то…

Пришлось повиноваться.

– Что тебе там, на памятнике, понадобилось? Гадость какую-нибудь намалевать решил?

– Да я это… – смутился Князев, сообразив, что его приняли за банального хулигана. – Вот, поглядите… – Он порылся во внутреннем кармане и протянул заинтересованно следящему за его поисками милиционеру «корочку» музейного работника. – Я научный сотрудник…

– Я и смотрю, что личность у тебя незнакомая, – перебил старший лейтенант, мельком взглянув в удостоверение и тут же вернув его обратно. – Что же ты, научный сотрудник, ночами по памятникам лазишь? Дня мало?

– Так неудобно днем… Люди кругом…

– Неудобно только штаны через голову надевать, – изрек дежурную армейско-ментовскую мудрость милиционер, но даже не улыбнулся при этом. – Что там у тебя в кармане все-таки?

Пришлось вытащить инструмент. Действительно, не бить же им по маковке государственного служащего при исполнении?

– Ого! Серьезная штука! На Багратиона покупал?

– Нет, в универмаге.

– Зря. Там цены накрученные… И что же ты собирался этим молотком колотить?

Пришлось извлечь и тонкое, почти ювелирное зубильце.

– Я образец хотел отколоть. Вот такусенький… – Женя сблизил большой и указательный палец на полмиллиметра. – Для анализа.

– А зачем?

– Зачем?..

Не рассказывать же, в самом деле, блюстителю порядка о своих сумасшедших открытиях и, главное, о «гипотезах»? Так и в дурдом недолго угодить…

– Знаете ли, в научных кругах распространено мнение, что Виллендорф при работе использовал не натуральный камень, а, так сказать, композитные материалы…

– Чего?.. Какие-такие композитные? Он же сто лет назад своих бол… – Старлей воровато оглянулся и поправился: – Истуканов своих тесал.

– А бетон? Его же еще раньше изобрели.

– Какой там бетон… – тяжело вздохнул мент. – Никакого бетона. Камень один… Ты уж мне поверь. А памятники трогать не вздумай. Ни днем, ни ночью. Даже пальцем не прикасайся!

– Но…

– Никаких «но». Дуй домой, пока я добрый. Где, кстати, остановился?

– У Татьяны Михайловны… – Евгений спохватился, что так и не узнал фамилию хозяйки. – Э-э-э…

– Знаю, знаю… – выручил его страж. – Шандорина Тэ Эм. Приличная женщина. Одним словом – бегом до дома, и чтобы вообще после одиннадцати я тебя… – Милиционер взглянул на циферблат своих часов и заторопился. – Все, все, некогда мне!.. А еще раз с молотком увижу – запру в «обезьянник» на фиг! А потом пусть с тобой, вандалом, те, кому следует, разбираются. Спокойной ночи…

Махнув рукой, странный блюститель едва ли не бегом направился прочь.

– Надо же – легко отделался… – пробормотал молодой ученый, тоже направляя стопы восвояси, благо до дома, в котором он квартировал, было всего ничего.

Стрелки часов приближались к двенадцати…

* * *

«Что за фигня, в конце концов? За каким хреном мы с братьями перлись сюда, в чертову даль? Чтобы изображать таксистов?»

Гоги едва дождался, пока милиционер уведет дурачка, забравшегося на уродливую каменную тумбу с еще более уродливым мужиком в идиотской шапке с наконечником на голове. Еще секунда, и Реваз завалил бы обоих: он на такие дела мастер – всегда таскает с собой ствол с глушаком. Чуть не спалились из-за его «дуры», когда погранцы затеялись тачку шмонать…

Ну вот, вроде пронесло.

Гоги Курбанишвили «чистоделом» никогда не был, что и мешало ему расти по криминальной линии, но оставлять за собой двоих «жмуров» никак не катило. Особенно если пробняк заладится и придется возвращаться… Силой пришлось держать руку Реваза – тот аж слюнки глотал, глядя на две такие мишени, будто кот на сметану!

– Не горячись, биджо![10]10
  Биджо – «парень» по-грузински.


[Закрыть] – шепнул Гоги в заросшее черным курчавым волосом ухо подельника. – Видишь: они свалили уже? Зачем лишний раз подставляться?

– Правильно, Гоги, – поддержал «миролюбивый» Каха Лурбанидзе, всегда предпочитающий огнестрельному оружию удавку. – Нашумим, нехорошо получится…

Больше на пустынной улице никто не маячил, но три грузина решили подождать еще, благо времени – навалом, всего лишь без двадцати двенадцать.

За три прошедших дня «фавориты Луны» выяснили, что уже после десяти город вымирает, а к одиннадцати часам на улицах не встретить и бродячей кошки, не то что человека. Одним словом, информация, полученная от заказчика, подтвердилась полностью, и это не могло не радовать.

Оставался, правда, вопрос: зачем такой уважаемый человек нанял для выполнения пустякового дельца не самых дешевых профессионалов там, где хватило бы парочки обычных наркош, готовых продать за пару доз родную мать?.. Но три уроженца благодатного Сухуми, которым, после того как у абхазов лопнуло терпение, на родине не нашлось места, заморачиваться такими пустяками не привыкли. Аванс заплачен сполна, к тому же голову лишний раз подставлять под пулю не придется… А раз так, то и вопрос не вопрос…

– Ладно – хватит отдыхать! – одернул Гоги приятелей, увлеченно резавшихся в «камень, ножницы, бумагу» на щелбаны. – Пора и делом заняться.

Нет, каменный придурок в колпаке их совсем не интересовал. Каким образом можно дотащить такую тушу, весом не менее тонны, до границы, не имея грузовика и подъемного крана? Не говоря уже о том, чтобы пересечь рубежи отечества с таким невинным сувениром в багажнике. Да и не влез бы он в багажник…

А вот крылатый уродец, гнездящийся в нише на торце дома, – это то, что нужно…

– Реваз, смотри: это мальчик! – Каха, забравшись на раскладную алюминиевую стремянку и ювелирно орудуя монтировкой, отделял миниатюрную скульптуру от стены, к которой та крепилась совершенно символически, в то время как напарник страховал его внизу. – Вах!

– Еще какой мальчик, Каха! Тебе бы такой стручок, как у этого чудика, – цены бы не было…

– Это у кого…

– Прекратите! – рявкнул Курбанишвили, аккуратно расстилающий на дне багажника старый ватник, чтобы статуя, не дай бог, не повредилась при перевозке. – Потом будете препираться, когда это страшилище увезем. Смотрите, не уроните мне его!

– Пф-ф! – презрительно фыркнул Лурбанидзе, выпятив толстую губу. – Чтобы я уронил что-нибудь!.. Держи! – протянул он выломанного из стены монстрика Ревазу. – Тяжелый!..

Неподалеку глухо зазвонил колокол: часы на башне бывшей ратуши отбивали полночь.

– Ай! – взвизгнул толстяк и выронил из рук тяжелую статуэтку, не преминувшую с грохотом врезаться в мостовую.

– Урони-и-ил?!! – взревели хором Гоги и Каха, сжимая кулаки. – Пристрелю!.. Придушу!..

– Я не виноват! – оправдывался Реваз, нянча руку над расколовшимся на несколько крупных кусков крылатым уродом. – Он меня укусил!

– Спятил? – опешил Лурбанидзе. – Кто тебя укусил?

– Ничего не спятил! – чуть не плача, продемонстрировал ладонь, залитую кровью, толстый бандит. – Как хватанет!.. А зубы острые, как у крысы! Вон, какой клок отхватил…

Каха осекся и, повернувшись к главарю, выразительно крутанул пальцем у виска.

– Э, Реваз… Ты не беспокойся только… Он тебя укусил? – вор брезгливо пнул носком ботинка злобно оскалившуюся ушастую голову.

– Укусил!

– Он же ка-мен-ный!

– Каменный не каменный, а хватанул будто живой! Меня в детстве собака так кусала, вот!

– Да не мог он кусаться! – Гиви еще раз пнул, на этот раз когтистую конечность, и…

И та конвульсивно шевельнулась, словно отброшенный хвост ящерицы…

– Он же каменный… – по инерции добавил Курбанишвили, выпучив глаза.

Можно было посчитать невероятное явление капризами неверного освещения, но уже другая рука, чудом удержавшаяся на мускулистом торсе с обломками крыльев, вцепилась в мысок ботинка, мстительно запуская в дорогую кожу длинные когти…

– А-а-а!!! – заплясал на месте бандит, пытаясь стряхнуть намертво прицепившийся камень… впрочем, уже не совсем камень. – Снимите с меня эту тварь!!! Бо-о-ольно, б…!!!..

Выхватив из-за пазухи пистолет, он принялся пулю за пулей всаживать в бесформенный кусок, не обращая внимания на рикошеты от камней брусчатки, на завалившегося набок с утробным всхрипом Реваза, на жирные тяжелые капли, веером разлетающиеся от твари после каждого попадания… Остановился он лишь после того, как высвободил ботинок, с которого обильно текла кровь.

– Гиви, смотри! – услыхал он вопль Кахи, но лишь отмахнулся.

– Да этот жирный бурдюк давно заслужил… Может, жив еще…

– Туда! Туда смотри! – Лурбанидзе указывал вовсе не на мешком валяющегося Реваза, а куда-то за спину главарю. – Что это?!..

Гиви, затылком ощутивший какое-то движение позади, еще успел обернуться и увидеть надвигающуюся на него остроголовую фигуру…

– А-а-а-а-а!!!..

Тейфелькирхен, Восточная Пруссия, 1895 год.

Портной Франц Флюхтлинг[11]11
  Флюхтлинг(Der Fluchtling) (нем.) – беглец.


[Закрыть] полностью оправдывал свое прозвище.

Он бежал так быстро, что редкие встречные только изумленно оглядывались вслед проносящемуся мимо вихрю, не успевая в сумерках различить, что его породило – человек ли, животное, или какой-нибудь ночной дух из мрачных сказок, рассказываемых непослушным детям на ночь.

Он пересек бы так весь город, если бы на Вальдштрассе не врезался плечом прямо в обширное брюхо Ульриха Ранке – местного шуцмана.[12]12
  Шуцман – полицейский в Германии до 1945 года.


[Закрыть]

– Куда прешь, чурбан? – Почти двухметровый Ранке ухватил Франца за шиворот и приподнял так, что носки ботинок едва доставали до брусчатки. – Честных людей с ног сшибаешь… Да ты пьян, подлец!

– Отпустите, герр шуцман, – заныл щуплый портной. – Я самую чуточку с кумом выпил… Меня жена дома ждет…

– Подождет твоя жена, ничего с ней не случится. Проспишься, а утром она тебя заберет.

Не слушая больше причитаний бедолаги, неумолимый полицейский поволок его в участок.

Но стоило трясущемуся пьянчужке оказаться в освещенном помещении, как все увидели, что руки у него по самый локоть покрыты чем-то темно-красным, совсем не похожим на разлитый томатный соус…

* * *

– Франц Флюхтлинг, были ли вы знакомы с малолетним Томасом Кохом?

– Никогда, ваша честь… Я…

– Помолчите. Отвечайте только на поставленные вопросы. Куда вы направлялись в ночь на двадцать девятое августа?

– Я выпил с кумом моим Якобом Лесснером по поводу именин его дочери Магды. Она крестная моя…

– Куда вы направлялись?

– Домой, конечно.

– Ваш дом находится в восточном предместье Тейфелькирхена?

– Конечно. На Айхенштрассе, рядом с рынком.

– Хорошо. А кум ваш, Якоб Лесснер, где живет?

– А он на Зеевег, аккурат возле конюшен Лененбаума.

– Но ведь это северная часть города?

– Верно.

– Отвечайте «да» или «нет».

– Да, ваша честь.

– Почему же вы тогда оказались возле замка? Это же на юго-востоке.

– Я не моряк, ваша честь, мне все эти юго-востоки не понять…

– Почему!

– Бог его знает… Должно быть, в вишневку свою кум черте чего подмешивает для крепости. Как выходил от кума – помню, замок – помню, а как туда попал…

– Почему руки у вас были в крови?

– Так я ведь и говорю: очухался, смотрю – возле замка баронского. Ну, там, где сейчас…

– Не отвлекайтесь.

– А поджимает – спасу нет. Ну и решил я отлить, значит…

– Эти подробности можно опустить.

– Как знаете, ваша честь. В общем, выбрал я кусты погуще, а там… Ей-богу, до сих пор жуть берет!

– Что вы там увидели?

– Мальчишку этого, Томаса Коха! Сидит, к ограде спиной привалился, коленки к груди поджал, будто прятался от кого, да задремал. Я его за плечо тронул: вставай, мол, сынок, замерзнешь, а у него голова-то, это, и откинулась… А там горло… И кровища…

Тейфелькирхен, Восточная Пруссия, 1906 год.

– Передайте его высочеству, что я не располагаю в данный момент временем для выполнения его заказа!..

Стотрехлетний Юрген фон Виллендорф, тяжело опираясь на инкрустированную золотом трость, ковылял по коридору своего замка так быстро, что за ним едва успевали трое секретарей.

Да-да, это не опечатка! Еще Его Императорское Величество Кайзер Вильгельм Первый пожаловал потомственное дворянство своему придворному скульптору, украсившему несравненными изваяниями интерьер коренным образом перестроенного дворца Бабельсберг в Потсдаме. Более того, чуть позже ваятель прибавил к своей фамилии еще и «фон Гройбинден», поскольку выкупил пригородное поместье вместе с замком у нищих наследников барона, разорившегося в одночасье на дутых акциях Восточно-Африканской компании. Он повесил портрет ценителя искусств в зале, уставленном теми самыми статуями, над которыми тот весьма тонко издевался в свое время, и любил принимать там гостей…

О-о-о!.. Господин фон Виллендорф давно уже не был тем бедным мастером, обивавшим пороги в поисках хоть крохотного, но заказа. Слава и деньги пришли в одночасье, и крупнейшие музеи Европы просто дрались теперь за право выставить коллекцию изваяний хотя бы во временной экспозиции. Переживший множество унижений от тех же храмов искусства на своем веку, свежеиспеченный барон наотрез отказывался продавать им свои работы, а за выставки драл такие деньги, что всерьез можно было вспоминать уже о весе золота…

Одна из первых таких выставок прошла в Дрездене, так и оставшемся столицей Королевства Саксонского, хотя и в границах вновь образованной Германской Империи. И что же сделал скульптор? Ни за что не догадаетесь, господа! Он посетил фамильное кладбище графов фон Бернсбахов и положил на могилу министра двора Фридриха-Августа, почившего без малого пятьдесят лет назад, именной пригласительный билет! Билет, за обладание которым стрелялись на дуэли, за который дамы самого высшего света готовы были на все… ну вы понимаете… и который стоил целое состояние! И некоторые всерьез утверждают, что старый меценат поднялся из гроба и посетил-таки выставку ближайшей же ночью!..

– Но он настаивает, ваша светлость! – поднял скульптора в дворянской иерархии сразу на несколько ступеней помощник. – И ему как-то не принято отказывать…

– Не принято? – обернулся на ходу фон Виллендорф. – Какому-то герцогу, все владения которого можно накрыть его герцогской мантией? Да я отказал самому императору Франции Наполеону Третьему! Сам Кайзер Фридрих,[13]13
  Фридрих III Гогенцоллерн (1831–1888), сын основателя Германской Империи Вильгельма I и отец последнего германского императора Вильгельма II, правил всего 99 дней (с 9 марта по 15 июня 1888 года) и скончался от рака гортани.


[Закрыть] упокой с миром его душу тот, под попечение кого он угодил, не дождался моего ответа!

– Что же мне ответить посланцу герцога?

– Ответьте, чтобы подождал годик-другой, пока я закончу композицию в честь сорокалетия Империи! Он и сам должен понимать своей бараньей башкой, что никто не вправе отодвигать в сторону самого Кайзера.

– Но ведь до сорокалетия еще… Вы еще и не принимались за эту скульптуру, господин…

– Ха! Более того – ее мне еще даже не заказали! Но будь уверен, Отто, непременно закажут!.. О-о! Милая Гретхен! – резко сменил не только тон, но и тембр голоса ваятель, завидев свою очередную юную пассию, занявшую место давно скончавшейся фрау Марты. Далеко не первая пассия, сменившая далеко не первую «фрау Марту». – Решили проведать старого Юргена?..