Текст книги "Шизофренизмы. Рассказы"

Бессмертие

Всё закончилось, я умер. Я знаю, что я, вроде бы, умер, все вокруг знают. А между тем, я всё это вижу, как будто изнутри, иногда – со стороны. Я просто знаю о этом, что это именно так. Как бывает во сне: знаешь, что именно так; как исходные данные для задачи – знаешь, что они заданы, и находишься внутри этой заранее определённой данности. Так и здесь – просто задано, что умер – вот такая данность, вот такие теперь условия у задачи.

Непрерывность пространства и времени нарушена: моргнул – и нет целой цепочки событий, и время проскочило вперёд. Вот сейчас вижу – хоронят. Снова мгновение темноты и тишины – вижу уже в могиле. Никогда не знал, да и не задумывался, как это может выглядеть, просто знаю, что именно там. Темно здесь. Ни света, ни звуков, ни, даже, запахов, нет счёта времени, сколько прошло неизвестно.

Лежу и вижу, как земля надо мной в один момент раскрылась, и яркий белый свет ворвался и залил моё новое пристанище. Какая-то сила потянула меня вверх наружу к свету, к жизни. Что-то будто обволакивало меня, придерживало со всех сторон и тянуло за руку.

Вот я и на земле в мире живых, и сам будто живой. Он, тот, кто вытащил меня, стоит рядом, он невидим и не осязаем мной, но как будто вижу его, т.е. я точно знаю каков он, и что стоит рядом.

– Привет. Я помогу тебе. Жизнь вечна, практически вечна, смерти может и не быть, а бессмертие очень даже возможно. Я помогу тебе. – Говорил он.

Он, держа меня за руку, увлекал вперёд за собой. Мы шли не быстро, а казалось, что летим над поверхностью земли. Сделал шаг, а вперёд переместился будто бы и пробежал значительно. Шагали мы спокойно, а между тем, поле, из глубины которого меня извлекли, стремительно отступало назад, и лес за полем отступал, тёмный, густой. Что-то тёмно-зелёное огромное и обволакивающее чувствовалось позади. Впереди уже показалась окраина города. Здесь город втыкался редкими высотными домами в серо-синее полотно неба, густо заляпанное грязными вздутыми рыхлыми облаками. Воздух был остывшим и свежим, хотя и не холодным.

Мы вошли в город. Люди, ходившие по улицам города, нас совершенно не замечали. Они не замечали нас даже, если мы сталкивались с ними лицом к лицу – они проходили мимо.

– В чём же это бессмертие, эта вечная жизнь? Это души умерших? Кто они? Они нас не замечают. – Обратился я к своему спутнику. Я повернулся в его сторону и говорил в пустоту, я лишь знал, что он стоит здесь с боку, я ощущал его присутствие, хотя не видел и не осязал его.

– Это самый обычный город с совершенно обычными живыми людьми. Хотя они действительно не ощущают нашего присутствия. Пока не ощущают. Скоро ты всё поймёшь. – Отвечал он мне, и мы шли дальше.

Постепенно среди всех прочих людей стали встречаться нам люди несколько странные: они о чём-то разговаривали, одни, но в то же время не сами с собой, а с кем-то, а с кем – не понятно. Наконец нам встретилась девочка. Она увлечённо беседовала, но беседовала она с нами. По всему было видно, что разговор этот длился давно, хотя мы только-только повстречали её, и сами с ней никакого разговора не вели прежде. При этом, казалось, нет, я точно знал, что спутник мой знает всю нашу беседу с ней, он что-то ей рассказывал интересное. Я вдруг стал ощущать действительность этой девочки. Голосок её становился всё более реалистичен, осязаем. Глазки её заблестели, и сама она будто чувствовала наше присутствие, нисколько не тревожилась, и не боялась.

Осмыслив новую ситуацию, я стал замечать вокруг всё больше людей, вот так же, как эта девочка, беседовавших с нами. Их голоса сливались в общий гул, а между тем, каждый отдельный разговор выделялся из общего гама и был разборчив и понятен. Общий гвалт то распадался отдельными беседами, то вновь сливался в один поток, не теряя при этом ни единого смысла и порядка всех его составляющих. Для каждого нашего собеседника мы становились как будто ближе, дружнее.

– Кто эти люди, и почему они так отличаются от тех прежних, которых мы встречали в городе? Я чувствую себя иначе рядом с ними. И сами становятся другими в чём-то отличными от остальных, в них становится больше жизни. – Снова обратился я к своему спутнику.

– Понимаешь, раньше я был писателем, я писал книги, разные. А эти люди читают мои книги, мы так беседуем: я им рассказываю, а они слушают, иногда они отвечают. С некоторых пор я очень люблю общаться. Помню, как это случилось в первый раз. Мне было грустно и одиноко, и вдруг я услышал голос. Он обратился ко мне, и я ответил. Я заговорил, я стал много говорить ему. Мы долго беседовали, и даже спорили, но расстались друзьями. С тех пор мы часто с ним болтали и продолжаем до сих пор. Потом уже стали появляться другие собеседники. Иногда мы собирались небольшими компаниями и говорили, говорили, говорили. Время летит незаметно в такие моменты, у меня его много и мне нисколько не жалко, а им так бывает приятно. – При этих словах мой собеседник так мило и снисходительно улыбался, что и мне самому стало как-то легко и спокойно. Мы шли дальше.

Все те люди, которых мы сейчас встретили – это были его собеседники, не мои. Я не испытывал того контакта с ними, который испытывал он, и они совсем меня не ощущали. Мы продолжали идти по городу, и вышли к широкому проспекту. Здесь я заметил, что к нам присоединился третий. Он был похож на моего старого спутника – такой же невидимый, но явно присутствовавший. С его приходом я испытал новые ощущения: тепло человеческого тела, прикосновения, чувство надёжности и покоя охватило меня.

– Он раньше был строителем и архитектором, строил дома и различные здания. – Кивнув в сторону нового знакомого, пояснил мой старый приятель, предвосхищая мой вопрос.

Дальше мы шли втроём. Но и эти новые ощущения были скорее нового приятеля, чем мои. Я испытывал их посредствам его. Постепенно к нам присоединялись всё новые и новые спутники, добавляя новые ощущения или меняя прежние. Но как только кто-то из спутников отдалялся от нас, вместе с ним пропадали и те ощущения, которые он приносил с собой. Наконец мы снова остались одни с писателем.

– Ты так и не встретил ничего своего, наверное, я не смогу тебе помочь. – С грустью сказал он мне.

И снова какая-то неведомая сила потянула меня в поле у леса. Я летел назад всё быстрей и быстрей, а он всё стоял напротив меня совсем близко и с сожалением смотрел мне в глаза. Вот я уже видел окраину города, а за спиной чувствовалось поле и лес за ним – что-то тёмно-зелёное огромное и обволакивающее чувствовалось позади.

– Извини, я не смогу тебе помочь, видимо, ты смертен. Прощай. – С этими словами я провалился в недра зелёного поля и лёжа видел, как смыкаются на до мной недра, и обширное, бескрайнее прежде небо обрамляется тёмной рамкой, оно становится в этой рамке всё меньше и меньше, и, наконец, совсем превращается в точку. Исчезает последняя точка, становится совсем темно. Глаза мои закрываются.

Я открыл глаза, вижу привычные стены и потолок моей комнаты, сам я лежу на диване. Солнце уже поднялось над горизонтом. Сознание окончательно вернулось после сна. Хорошо, что сегодня выходной – можно поспать подольше, можно спать хоть до обеда, хоть весь день можно спать. Или нельзя…? Я встал с постели и подошёл к окну. На улице бежал человек в тренировочном костюме. Он просто бежал. Отсюда он кажется совсем маленьким и одиноким, но всё равно бежит. И мне вдруг тоже захотелось бежать. Я согнулся перед окном, скрутился как пружина, и, выпрямившись, потянулся руками вверх. Высоко в небе летел самолёт, многотонная громадина – результат труда многих людей.

Рудимент

В светлом коридоре больницы было пусто, из окна разливался по полу яркий солнечный свет. С улицы, через открытое окно, тянуло прохладой тенистого, от густых крон деревьев, воздуха и ароматом цветущей сирени. На диване у одного из кабинетов сидел, ожидая своего приёма, старик. В его глазах сиял блеск и задор, а из уголков глаз в стороны расходились лучами несколько морщин, похожих на линии. Дверь приёмного кабинета отварилась, и пациента пригласили войти.

В кабинете за столом у окна сидел доктор – средних лет мужчина с коротко стриженой бородой, плотно облегавшей его щёки, скулы и подбородок. Кроме бороды, в его лице выделялись ровные густые брови и тонкий прямой нос. Выражение его лица было спокойным и слегка снисходительным, однако блеск и живость глаз несколько противоречили этому невозмутимому спокойствию лица.

– Присаживайтесь. На что жалуетесь?

– Боли у меня в груди случаются, доктор. А бывает, там будто пустота, большая такая, и сердце вдруг стучать начинает сильно. А ещё, доктор, – старик начинает неуверенно мяться в нерешительности, но собравшись, продолжил, – иногда такое настроение, что летать охота или петь. Вы, доктор, не подумайте, что я того… Я же Вам как на духу. Ежели болезнь, дак я лечиться буду.

Доктор, осматривая пациента, продолжал опрос.

– Какие-то ещё странные поступки совершали в последнее время?

– Теперь я часто по утрам встаю пораньше и в окно смотрю, смотрю, как солнце встаёт. Оно утром аккурат в окно светит. Старуху свою звал, что бы и она тоже смотрела, да та ворчит только. Позавчера котёнка домой с улицы принёс – жалостливый такой сидел. Старуха моя не поняла, всё в больницу отправляла, вот я и пришёл. – Виновато улыбнулся старик.

– Всё ясно. – Спокойным голосом произнёс доктор, закончив осмотр. Это душа у Вас воспалилась, будем вырезать. Бывает. Случается. Не страшно.

– Как же это вырезать? – Испуганно переспросил старик.

– Да Вы не волнуйтесь. – Успокаивал его доктор. – Душа у современного человека – рудимент – недоразвитый, остаточный орган, бывший полноценным у наших далёких предков. Современный человек не использует душу, и вполне может прожить после её удаления. Операции по удалению души давно уже стали операциями рядовыми, сложностей не вызывают, и назначаются всегда при различных при различных заболеваниях и воспалениях души. За ненадобностью органа его, при заболеваниях, проще и быстрее удалить, чем лечить. В наше время рождаются дети уже без этого отжившего органа, а через некоторое время, он совсем исчезнет из анатомии человека, как исчезли когда-то хвост и большие крепкие когти. Вот Вам направление на операцию, и после удаления зайдите повторно ко мне на приём. – Доктор протянул старику лист направления, и закончил приём.

Старик вышел из кабинета и побрёл вдоль длинного коридора к выходу.

– Душу вырезать… Удалить… Надо же… Вот ведь придумали… Не буду! Жизнь прожил и ничего, а помру – так помру – стар я уже. – Бормотал себе под нос дед.

Он смял направление и бросил его в урну у входа в больницу. Спустился с крыльца, оказавшись под раскидистыми ветвями цветущей сирени. Солнечный свет и тень от листвы деревьев рисовали на тротуаре затейливый узор. Старик протянул вверх руку и сломил маленькую веточку сирени – Подарю своей старухе – ласково улыбнулся он.

Адаманты. Хранитель душ

– Мама, я пошла гулять! – раздался звонкий голосок маленькой девочки. Дверь хлопнула, и послышались шлепки сандалий по ступенькам. В одном из пролётов она заметила приоткрытую дверь, и мягкий белый свет, сочившийся оттуда. Девочка отварила дверь – в комнате сидел старик. Он сидел на стуле в центре комнаты, склонившись над сундуком. Девочка робкими шажками подошла к старику, и заглянула в сундук. Он оказался до краёв наполнен прозрачными адамантами. Девочка долго смотрела на них, а дед не обращал на неё внимания. Осмелев, она бережно с трепетом взяла пальчиками сначала один адамант, повертела его в руках, также бережно положила обратно, потом – другой, третий, четвёртый, и т. д.

– Как их много! Они все разные?! – с восхищением и трепетом первооткрывателя воскликнула девочка.

– Верно. Все разные. Ни одного одинакового! Иначе и быть не может! – ответил дед.

Он взял из ящика первый попавшийся адамант, и подставил его под луч света. Адамант имел множество граней и линий, разбросанных, казалось бы, беспорядочно по его поверхности. Но удивительнее казались грани внутри тела адаманта, хотя он и был цельным. Луч света прошёл через внешние грани адаманта, частью отразился, а частью прошёл внутрь. Здесь внутри свет, наткнувшись на первую грань, распался на несколько цветных лучей, а каждый из них, натыкаясь на другие грани, снова распался, и так множество раз, пока, наконец, не вышел наружу. Комната сразу же наполнилась яркими цветными бликами и лучиками.

– Дедушка, смотри! Солнечные зайчики! Как их много! – засмеялась девочка.

Старик повернул адамант под лучом света, и всё множество ярких лучей и пятен пришло в движение. Казалось, вся комната затанцевала. Девочка залилась радостным и звонким смехом.

– Ой, а этот совсем гладкий – девочка держала в руках адамант, похожий на куриное яйцо – гладкий матовый и непрозрачный. – Почему он такой, деда? Подставь, подставь его под солнечный лучик! – весело попросила девочка, протягивая в раскрытых ладошках странный адамант.

Дед снисходительно улыбнулся, взял девочку на руки и усадил к себе на колени. Он обнял её одной рукой, а второй – поднёс адамант к лучу света, и повертел его. Ничего не произошло – адамант не отражал разноцветных лучей, а, казалось, наоборот, даже поглощал часть света. Девочка, ожидавшая совсем иного, насупилась.

– Понимаешь, – начал дед, – это душа человека. Тот первый, который отражал яркие цветные лучи, он жил, не боясь испытать переживания. Случались в его жизни и радости, и горе, и боль. Всякая радость, удовольствие, восхищение оставляли на поверхности его адаманта новые грани. И каждые горе, огорчения, потери, оставляли грани внутри адаманта. Я зову это душевным опытом. Ни от чего не прятался этот человек: ни от печалей, ни от радостей. Потому и был он богат духовно. И сам, словно лучами освещал всякого, кто встречался с ним.

Тот последний, испытал однажды огромное разочарование. Переживал долго и сильно, и порешил оградиться от страданий, чтобы не испытывать больше печали. Оградился от всех словно скорлупой, и не тревожился больше ничем. Вместе с тем перестал он испытывать и радость, и любви не знал более, и дружбы ни с кем не имел. Всегда радость дружбы и любви может обернуться болью утраты, чего он страшно боялся. Люди, при встрече с ним, не видели огня в нём. Ничего не знали они от него: ни дурного, ни хорошего; и сами живого в нём пробудить не могли.

Разгладились со временем грани его адаманта, потускнел он снаружи так, что свет уже плохо проникал внутрь и не выходил наружу.

Девочка слушала рассказ старика, а глаза её блестели. «Надеюсь, никогда не придётся тебе также закрыться в себе – обратился старик к девочке – Будь же всегда открыта новым впечатлениям как сейчас. А теперь беги к родителям, они уж, наверное, потеряли тебя». Девочка спрыгнула с колен старика, пробежала несколько шагов, обернулась, помахала ему ручкой, и убежала совсем. Лишь озорные глазки её и невинная улыбка, да два хвостика по бокам ещё долго всплывали в памяти старика – тогда он слегка улыбался, и уголки губ тянулись чуть вверх, а уголки глаз – вниз.

Старый пиджак

Парковая аллея тянется прямой линией. Вдоль аллеи по краям растут ветвистые деревья и густой низкорослый кустарник. Солнце давно перевалило за зенит, и уже на полпути к линии горизонта, скрываемой парковыми насаждениями. Солнце теперь добавляет жёлто-оранжевый оттенок всему, к чему прикасается лучами.

По этой аллее идёт старик. Медленно, вялой походкой, опираясь о трость, он почти шаркает то одной, то другой ногой. Пиджак топорщится на выступающих лопатках сутулой спины и свисает на плечах, намекая на то, как усох его хозяин с тех пор, когда пиджак был впору. На голову старика почти до ушей натянута шляпа. Вообще старик одет не по погоде – старики вечно кутаются, даже при ярком летнем солнце.

Он прошёл уже боле половины аллеи, затратив не менее получаса, и успел притомиться. Потому, приметив скамеечку, присел на неё передохнуть. Старик выставил перед собой трость, опираясь на неё двумя руками, а подбородком – в руки. Со стороны могло показаться, что на скамейке сидит пустой костюм, а над ним висит шляпа. Так старик сидел и смотрел перед собой, о чём-то задумавшись. В парке пусто и его ничего не тревожит.

Старик уже почти погрузился в дремоту, когда услышал мерный неспешный стук женских каблучков по дорожке. Он открыл глаза – перед ним прошла молодая женщина. Это была женщина среднего роста, с распущенными вьющимися волосами ниже плеч, одетая в лёгкое платье, выгодно подчёркивающее её фигуру. Именно с таких женщин стоило бы ваять статуи богинь плодородия и любви. Приподнятая, упакованная элементами одежды грудь, сужающаяся талия, широкий крепкий таз, плотно обхваченный тканью платья. Платье, плотно обтягивающее грудь женщины, талию и нижний магнит мужских взглядов, свободно спадало ниже, так, что при каждом движении ногой, дразнило возможностью приоткрыть тайну. Вид женщины при этом нисколько не был вульгарен, он лишь будил воображение, а сама дама – всего лишь молода и красива.

Именно её и увидел перед собой старик, сидя на лавочке. Он увидел её и замер. Но, если бы кто-то посмотрел на него со стороны, то заметил бы, что по контуру его лица, пиджака и шляпы, появилась тёмная тень. Она чернела, росла и, наконец, стала отделяться от старика. Она обретала очертания человека, сидевшего в той же позе, что и старик. Тень отделилась ещё больше, человек, образованный ею, поднялся и выпрямился. Тень постепенно проявлялась плотью. Это произошло быстро, в считанные секунды. И вот сторонний наблюдатель уже видит молодого атлетичного мужчину, а рядом на скамейке сидит пустой костюм: рукава пиджака висят на трости, а над ними висит шляпа.

Мужчина направился в сторону женщины. При каждом его движении, под одеждой переливались мускулы крепких рук и плеч. В несколько упругих шагов он догнал женщину, приобнял рукой, и, склонившись к её уху, что-то прошептал. Она рассмеялась, чуть запрокинув назад голову, поправила волосы. Они пошли вместе увлечённо беседуя, всё дальше и дальше удаляясь от той скамейки, с сидящим на ней пустым пиджаком.

Когда они совсем скрылись за поворотом аллеи, пиджак дёрнулся, шляпа приподнялась над ним выше, старик оглянулся, медленно встал, опираясь на палочку, и пошёл дальше по аллее.

Рождение мужчины

К концу 21-го века развитие технологий и производства позволило человеку не испытывать каких-либо значимых физических усилий. Комфорт и безопасность достигли высших степеней, достаточных для беззаботной жизни. Человек конца 21-го века мог прожить жизнь, не испытав надобности в физическом напряжении. Технологии обмена и производства информации, социальная обустроенность исключали потребность волевого усилия. Все проявления жизнедеятельности человека должны были совершаться легко, без какого-либо усилия и дискомфорта. Основной идеей общества, определяющей все стороны жизни человека, стала фраза начала 21-го века: «если что-то делается тяжело, значит, оно делается не так». Это мерило прикладывается ко всему: учебе, работе, любви. Гуманистическая идея переродилась идолом, гуманизм из средства превратился в цель существования общества.

Установившиеся условия жизни наложили свой отпечаток и на человека своего времени. Сгладились социально-половые роли между мужчинами и женщинами конца 21-го века. Внешний вид большинства из них по-прежнему соответствовал нашему привычному пониманию мужчины и женщины, при этом что-то неуловимое их отличает от человека начала 21-го века. Особенно это проявилось в мужчинах – в них очень недоставало чего-то, нам ещё привычного. И чем дольше наблюдать за ними, тем сильнее заметна разница.

При первом взгляде они представляются такими же, как и предки, они, даже, стали несколько крупнее: выше ростом, шире в груди. Большинство из них регулярно упражняются в различных видах спорта, и имеют подтянутое атлетичное сложение. Здоровье и внешний вид – ещё один идол, тоже более цель и смысл, чем средство к счастливому существованию. Многие из них носят бороды различных фасонов, отсылая к образам дальних суровых и мужественных предков. Бороды мужчин конца 21-го века аккуратно очерчены, подстрижены, приглажены, местами подкрашены.

В такое время, среди этих людей произошла следующая история.

На уличной спортивной площадке, примыкавшей к лесопарковой зоне, упражнялись мужчины – как говорилось, идея здорового образа жизни была одним из идолов. Все они, красиво сложённые и красиво одетые, опрятные, подстриженные, толпились на площадке с гимнастическими снарядами. Примыкавшая к площадке густо поросшая лесная зона ни сколько их не интересовала. Она никогда их не интересовала, хотя никто, никогда не заходил в этот лес. У них никогда не было интереса к тому, что лежит за границами их зоны существования, всего этого как будто и не существовало для них.

Из толпы вышел молодой парень и направился к беговой дорожке – лёгкая пробежка его регулярное занятие. Он ступил на дорожку и побежал. Дорожка шла по длинному краю площадки, затем поворачивала и, поднимаясь в горку, шла до самого леса, поворачивая у края назад к площадке.

Парень, пробежав вдоль длинного края площадки, уже начал подниматься в горку, когда погода резко испортилась. В лицо ему подул сильный порывистый ветер, тёмные низкие тучи вмиг заволокли небо, на дорожку упали редкие крупные капли. Всё шло к сильному проливному дождю. Пора было бы возвратиться назад – укрыться от дождя в комфортном и безопасном здании спортивного комплекса. А парень, меж тем, продолжал бежать вверх, в сторону неизвестного леса и дальше от надёжного убежища. Бежал неуверенно, скорее, по привычке, а мысль о возвращении назад всё крепла. На встречу ему бежал, спускаясь, мужчина: «Разворачивайся. Беги назад. Дождь собирается» – обронил мужчина на ходу, и, не останавливаясь, побежал дальше. Спортивная площадка уже опустела.

Парень продолжал бежать, уже совсем медленно, неуверенно переставляя ноги, скорее по инерции. Он перешёл на шаг. После двух, трёх шагов ветер усилился на столько, что против ветра сложно было даже шагать. На лице парня разбились несколько крупных капель дождя. Порыв ветра чуть было не отклонил его назад, но он напрягся, чуть присел, сделал один пружинистый шаг, потом второй, третий. С каждым шагом он увеличивал усилие, и наконец, переключился на бег. Он толкался ногами от земли всё сильнее и сильнее, сопротивляясь ветру. В этот момент даже взгляд его изменился.

Взгляд изменился, что-то неуловимое изменилось и в выражении лица. Он бежал уже уверенно, вверх по направлению к лесу, сквозь порывистый ветер, сквозь стену дождя, встававшую против него при каждом шаге. Чувство, похожее на смесь из злости, азарта и задора, толкало вперёд, служило топливом. Парень ощутил такое впервые, оно толкало его вперёд, не давало остановиться, а он не мог и не хотел ему сопротивляться или хотя бы усмирить. Он бежал назло всему, назло себе.

Тем временем подъём завершился, уже виднелся знакомый поворот дорожки направо, в обратную сторону. Там же слева показалась еле натоптанная тропинка, которую он раньше ни когда не замечал. Какая это тропинка и куда бы она могла вести? – заинтересовался бегущий. Повернуть привычно направо или налево – на тропинку? – он бежал и не мог решиться. Поворот становился всё ближе и ближе, и когда до него остался всего один шаг, парень оттолкнулся сильнее, и повернул налево.

Нога опустилась в мягкий грунт, и парень побежал по лесной тропинке через овраг. Воздух здесь был сырой и прохладный, густой полумрак наводил тревогу. Бегущий не останавливался. Вдруг что-то колючее ударило его, расхлеставшись мягкой лапой по всей груди. Парень споткнулся о коренья, упал и покатился вниз по оврагу. Он успевал отмахиваться от напавшего на него и преследовавшего. Под руку попалась увесистая дубина. Парень вскочил на ноги и замахал дубиной, отгоняя неизвестного нападавшего, но ни кого уже не было. Успокоившись и переведя дух, он поднялся из оврага. По близости виднелась освещённая солнцем просека, а там знакомый поворот беговой дорожки. Парень отбросил дубину, отряхнулся и направился к дорожке.

Дождь закончился, снова ярко светило солнце, беговая дорожка уже подсыхала. Он побежал лёгким шагом к спортивной площадке, на которой уже собрался народ, завершить занятия, прерванные дождём. Парень добежал до площадки и вошёл в толпу. Теперь он выделялся среди остальных, он уже не смешивался с ними в одну людскую массу, и каждый из толпы чувствовал это. Кто-то из них отводил от него взгляд, кто невзначай отворачивался, кто вдруг отходил к снарядам. А между тем, он не выделялся среди них ни ростом, ни атлетичностью сложения, и одежда не выдавала случившегося происшествия. Только взгляд его теперь выделял среди остальных – эта маленькая черта выдавала огромное отличие от остальных рафинированных мужчин.