Текст книги "Родина слонов"

Андрей Калганов
Родина слонов

От автора

В этой книге нет ни слова правды, впрочем, нет и откровенной лжи, или почти нет. Действие разворачивается в разных краях, но большей частью на Полянщине. Летописи умалчивают о том, что творилось в восьмом веке на территории дружественной Украины. (Автор склонен думать – творилось, что и обычно.) Стало быть, не врем, раз документов нет. Но и правду не говорим по тем же причинам.

Что до слонов... так кто их знает, может, и были они хищниками в восьмом-то веке.

И еще: я не знаю, останется ли мой герой в живых. Я просто рассказываю его историю.

PS. В романе авторская хронология: за Годом Смуты следует Год Ожидания, а за ним – Год Нашествия. Именно так, а не иначе.

С пожеланием нескучного чтения,

Андрей Калганов

Часть I
ПУТЬ В КАГАНАТ

Глава 1,
в которой бедняк по имени Хосхар находит в степи удачу

Весна Года Ожидания. Хазарские степи. Курень Бурехана

Мал человек, а степь беспредельна, что может человек без коня? А тем более такой бедняк, как Хосхар.

Если бы у Хосхара был настоящий конь, а не старая кляча, годная лишь на то, чтобы таскать тюки с поклажей, если бы у Хосхара была острая сабля, разве не стал бы Хосхар знатным воином, как его брат Ахыс? Разве не добыл бы клинком Хосхар славы, как Ахыс? Разве не приблизил бы тогда Хосхара сам великий и непобедимый полководец Силкер-тархан, не сделал бы десятником в своей личной тысяче, прозванной за доблесть Яростной?

Но почести и слава достались Ахысу, потому что тринадцатилетняя Хатун, дочь Ахыса, приглянулась Бурехану, и он дал Ахысу за нее и коня, и саблю, и добрый саадак с тугим луком и меткими стрелами, и еще богатый халат. Получив все это, Ахыс направился в Итиль – туда, где живут хакан и знатные ханы, и отыскал свою удачу.

У Хосхара же не было дочерей.

И Ахыс сделался воином и стал привозить из походов богатую добычу. Большим человеком стал Ахыс. Его юрта была устлана коврами, в казане всегда кипела жирная мясная похлебка, три его жены жили в довольстве, а пятеро невольников-славян работали, не зная продыху.

А Хосхар... Хосхар пас овец Бурехана на хромоногом мерине, которого дал ему хан.

Хосхар тяжко вздохнул и нехотя вылез из-под овечьих шкур. Пора выгонять скот из отавы[1]1
  Отава – загон под открытым небом, обнесенный жердями.


[Закрыть].

В юрте было зябко – огонь почти потух. Хазарин подбросил овечьих катышков, и язычки пламени вновь заплясали, осветив утлое жилище.

Войлоки, покрывающие решетчатые стены юрты, были столь старыми, что местами сквозь них просвечивали начинающие бледнеть поутру звезды. Хосхар вздохнул и посмотрел на спящую жену.

Что стало с его маленькой нежной Юлдуз? Какой злой дух превратил прекрасный цветок, ласкающий взоры, в высохший ковыль? Лицо изборождено сеткой морщин, руки огрубели от ежедневной работы. Еще несколько весен – и цветок Юлдуз совсем увянет.

Пятеро сыновей Хосхара посапывали, прижимаясь друг к другу, как щенята. Как-то сложится их судьба? Пощадит ли их жизни колючий степной ветер?

«Ай-валяй, – простонал Хосхар, – неужели Всемогущий Тенгри навсегда отвернулся от меня? Почему он благоволит не ко мне, а к моему брату Ахысу?»

Растолкал старшего сына Чогара и вместе с ним потихоньку вышел из юрты.

* * *

В этом году зима выдалась небывало суровая – с лютыми морозами и нежданными оттепелями. Временами снега наваливало столько, что можно было утонуть в нем. А когда он таял и после вновь ударяли морозы, прочный наст сковывал землю. Овцам и коням было трудно копытить корм, и много скота полегло.

Едва повеяло весной, хазарские роды покинули место зимовья, расположенное на берегах великой полноводной реки Итиль, и направились в степи. Столица Каганата тоже опустела. Знатные ханы, проводившие время в пирах и иных увеселениях, приказали свернуть юрты и присоединились к своим родам.

Хосхар мерно покачивался в седле. Мысли текли вяло, неторопливо, так же как ступал его хромой конь. Блеяли овцы, раздавалось звонкое тявканье пастушьих собак. То и дело слышались выкрики Чогара, подгоняющего овец. Чогар шел позади стада, помогая отцу.

Хосхар затянул медленную нескончаемую песню: весна уже в силе – степь оделась зеленым нарядом, от копыт его коня спасаются суслики и мыши, по бесконечной равнине скользят утренние лучи солнца, ветер холодит лицо... Скоро отара дойдет до Змеиного ручья, прозванного так потому, что он извивается и петляет по степи, как змея. Там трава особенно сочная, налитая. Если пасти овец у этого ручья, они быстро нагуляют вес и Бурехан будет доволен.

«Может быть, – подумал Хосхар, перестав петь, – Бурехан даст еще трех овец за мою работу, тогда присоединю их к тем трем, которых он мне дал прошлой осенью. И у меня будет целых шесть овец! Юлдуз их острижет и сваляет из шерсти войлоки. Юлдуз сделает много овечьего сыра, и мы станем жить в сытости».

Хосхар вновь затянул песню: он кочевал только милостью Бурехана, Бурехан давал коней и несколько повозок для того, чтобы Хосхар мог перевозить семью и нехитрый скарб с одного стойбища на другое, Бурехан пожаловал Хосхару трех овец, Бурехан дал Хосхару длинную камышину – легкое копье с острым наконечником и длинный хлыст, чтобы Хосхар мог отгонять волков от отары. Добрый, могущественный Бурехан! Пусть его скот хорошо набирает вес, пусть зимой у его овец будет много корма! Если бы не доброта Бурехана, Хосхар с семейством остался бы на берегах Итиля, возделывал бы землю и ловил рыбу, как другие бедняки. И жизнь Хосхара стала бы горькой, потому что забыл бы Хосхар вольный степной ветер.

* * *

Овцы дошли до Змеиного ручья и разбрелись, пощипывая траву. Пастушьи собаки бегали вокруг отары, зорко следя, не объявятся ли волки. Этот день ничем бы не отличался от предыдущих, если бы... Чогар не наткнулся на лежащую без сознания девушку и не позвал отца.

Девушка была едва жива – на руках и лице ссадины, длинные черные волосы спутаны, как у колдуньи. Грудь тяжело вздымалась, лицо горело. Похоже, у нее был жар. Губы, сухие и воспаленные, что-то шептали.

Хосхар спрыгнул с коня, приложил ухо почти к самым ее губам и не понял ни слова. Язык был незнакомым. И то, что девушка оказалась чужестранкой, степняка очень обрадовало.

– Ой-е! – воскликнул Хосхар. – Всемогущий Тенгри послал нам удачу! Теперь у нас будет рабыня!

– Это большая радость, отец! – сказал Чогар, поедая глазами находку.

Девчонка была одета в странные, но явно очень дорогие одежды. Вокруг бедер обернут сильно изодранный длинный лоскут шелковой материи с затейливыми цветами, плечи и грудь прикрывала накидка из мягкой красной ткани. Хосхар дотронулся до нее и тут же отдернул руку – словно кто-то ужалил. Степняк удивленно посмотрел на ладонь. Наверное, девчонка давно не мылась, вот в одежде и кишит гнус. На ногах девчонки были светлые сандалии, ремешки завязаны на голени. Такие сандалии привозили ромейские купцы для наложниц знатных ханов.

От мысли, что какой-нибудь хан может предъявить права на находку, Хосхара бросило в жар. Он тяжело задышал и дрожащими руками принялся раздевать девчонку. Сейчас все выяснится. Если она чья-нибудь рабыня, на теле должно стоять тавро.

Что это было за тело! Хосхар цокал языком, часто облизывал губы. Молодое, стройное. Грудь упругая, с маленькими сосками. Кожа золотистая, нежная...

«Она не рабыня, – подумал Хосхар, осмотрев девчонку, – руки у рабыни должны быть грубыми, а на теле должно быть тавро. Но она я не наложница. Будь у какого-нибудь хана такое сокровище, он бы его не потерял. Значит, девчонку у меня никто не отберет. Значит, она будет моей».

Если бы жизнь его новой рабыни не висела на волоске, разве совладал бы Хосхар с желанием? Он мужчина, а мужчина имеет право овладеть невольницей, когда того захочет. Разве не позволил бы Хосхар вкусить наслаждения и своему старшему сыну Чогару? Но их страсть убила бы рабыню. И Хосхар решил!

– Присмотришь за отарой, – сказал он Чогару, – а я отвезу девчонку к моей жене – твоей матери.

– Я покорен тебе, – сглотнув слюну, проговорил Чогар.

Хосхар положил драгоценные одежды в седельную суму, перекинул рабыню через седло, прикрыл своей овчинной безрукавкой, чтобы не замерзла, я повел коня к родной юрте.

Нет, не рабыню везет Хосхар – наложницу. Теперь у Хосхара, как у самого Бурехана, будет наложница. Хосхар решил!

Глава 2,
в которой Светка пытается понять, где она оказалась, и делает неправильный вывод

Весна Года Ожидания. Хазарские степи. Курень Бурехана

Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась степь. Стояло раннее утро. Из-за горизонта медленно выползало огромное солнце. Светка прислушалась. Издалека доносились собачий лай, блеянье овец, гортанные выкрики пастухов. Она попыталась встать, но лишь приподнялась на локте и вновь упала на влажную от росы траву. «Как я, черт возьми, здесь очутилась?» – подумала, проваливаясь в полузабытье. Воспоминания нахлынули на нее. После разгрома Пасеки – секты, сколоченной одним мерзавцем, – Светка с неделю пряталась по чердакам и подвалам во славном городе Пскове, пока не улеглась шумиха. А потом, как и планировала, добралась до родной деревеньки, открыла двери дома, в котором раньше жила, забрала документы и кое-какие деньги.

Отчим был большой шишкой в секте. И за его домом приглядывала милицейская «наружка» – на предмет выявления связей. Но о «наружке» Светка узнала только на обратном пути, когда поняла, что за ней увязался «хвост». На проселок менты не выходили, прятались за деревьями, следуя параллельным курсом.

Будто бы ничего не замечая, Светка спокойно шагала по проселку. Она рассудила, что, если бы хотели, давно уже повязали. А раз не повязали, значит, желают выяснить, куда она идет и зачем. Вот и пусть выясняют.

Неспешным шагом она дошла до Пагорей. Рослых деревьев здесь почти не было – постарался пожар, бушевавший в восьмидесятых. Зато разросся такой малинник, что в нем можно было утонуть, как в море. В малинник Светка и нырнула.

За Пагорями начинался дремучий лес. Надо только продраться сквозь кусты, добежать до буераков, а там ее уже с собаками не сыщешь. Известными ей одной тропами Светка выйдет на большак. Поймает попутку и исчезнет на необъятных просторах родины.

Ей кричали, чтобы остановилась, стреляли в воздух. Светка бежала, не разбирая дороги, не обращая внимание на ветви, хлещущие по лицу. Только бы оторваться!

Кажется, у самой границы Пагорей оступилась и полетела в невесть откуда взявшуюся яму. А потом... потом Светка очутилась в степи.

* * *

Во второй раз Светка очнулась под ворохом овечьих шкур, в полутемном жилище. Через отверстие в крыше лился тусклый свет. Посреди жилища горел очаг, над которым на трех железных ногах стоял почерневший от копоти казан. Женщина в наряде, напоминающем монгольский – стеганый темно-синий халат, войлочная безрукавка, сапожки из мягкой кожи, – помешивала в казане дымящееся варево.

Женщина бросила на Светку неприветливый взгляд и, заметив, что та пришла в сознание, приказала, подкрепив слова жестом:

– Поднимайся и помоги мне.

Светке на миг показалось, что она перенеслась на два года назад. Тогда истфак Петербургского государственного университета организовал на военном полигоне ролевую игру «Степь». Чтобы студенты прочувствовали быт и нравы древних кочевников.

И Светка прочувствовала. Ходила в национальных монгольских одеждах, жила в юрте, варила плов, доила кобылиц и говорила на древнетюркском, выученном ради поездки на спецкурсах.

Сейчас она вновь очутилась в юрте, вновь услышала тюркскую речь. Только вот чуяло сердце – университет здесь совершенно ни при чем.

Светка кивнула и, преодолевая слабость, откинула овечьи шкуры, встала. На ней был стеганый халат, темно-синий, как и на хозяйке, только весь в заплатах и подвязанный не тонким кожаным ремешком, а обыкновенной веревкой. Войлоки, покрывающие пол юрты, были очень старыми, и девушка зябко поежилась, ощутив босыми ступнями, как от земли тянет холодом.

– Девчонка, должно быть, сбежала от какого-нибудь хана или бека, – ворчала женщина, – у него юрта наверняка была устлана драгоценными коврами, и ее ногам было тепло и мягко. Руки у девчонки изнеженные, без мозолей, не то что у тебя, Юлдуз. Разве такими руками поставишь юрту, разве такими руками острижешь овцу? Эта бездельница, наверное, только и умеет, что соблазнять чужих мужей. Ай-валяй, мой глупый муж нашел себе забаву, а тебе, Юлдуз, – обузу. Придется тебе, Юлдуз, делать за нее работу, пока она ублажает Хосхара. Придется учить языку Ашина, чтобы она могла шептать слова любви моему Хосхару. Ай-валяй, привез из степи Хосхар твою смерть, Юлдуз.

«Вот дура, – чуть не сорвалось у Светки, – да нужен мне твой Хосхар тысячу лет!»

Она мысленно досчитала до десяти, глубоко вздохнула и... решила принять правила непонятной игры, в которой участвовала помимо воли. Женщина очень напоминала сумасшедшую, а с сумасшедшими, как известно, не спорят. Себе дороже!

– Все ли благополучно? – опустив взгляд, поприветствовала она хозяйку.

Та не ответила на приветствие, что по степным законам считалось страшным оскорблением.

– Мой муж Хосхар, который привез тебя из степи на спине своего коня, говорил, что ты не знаешь нашего языка. Разве мой муж обманул меня? – Голос женщины звучал подозрительно, и Светка поняла, в каком обмане подозревается Хосхар.

«Похоже, мне не рады, – усмехнулась девушка, – ничего удивительного – обыкновенная бабья ревность».

– Ваш досточтимый муж прав: я чужестранка и плохо знаю язык потомков Ашина, – не поднимая глаз, проговорила Светка на тюркском. – Я благодарна за гостеприимство.

– Что ты умеешь делать?

– Я умею доить кобылиц.

– У нас нет кобылиц, – проворчала женщина. – У нас есть старая коза со свалявшейся шерстью. И две овцы. Две, потому что мой глупый муж третью прирезал, сказав, что должен принести жертву великому Тенгри за то, что тот послал ему тебя. Мясо этой овцы мы едим уже девять дней, тебя же я поила мясным отваром, пока ты металась в бреду, чтобы ты не умерла. И еще у нас есть пятеро сыновей, которые постоянно голодны и которые, как и их отец, станут пасти скот Бурехана, когда вырастут, потому что мы бедны и не сможем им дать коней, не сможем снарядить их, как подобает снаряжать воинов. А теперь еще появилась ты... И тебя тоже надо кормить. А когда ты родишь ребенка моему глупому мужу, ребенка тоже придется кормить. Ай-валяй, почему ты не пропала в степи? Зачем мой глупый муж приказал выходить тебя?

«Очень мило! – подумала Светка. – Значит, какой-то ненормальный пастух, воображающий себя древним тюрком, привез меня в юрту и теперь собирается сделать наложницей. И, судя по всему, мое согласие не требуется!» Еще свербило, как она оказалась в степи. «Потеряла сознание, очнулась – степь. – Ничего более умного в голову не приходило. – Да какая теперь разница? Надо выкручиваться, а не размышлять что да как».

Женщина строго посмотрела на Светку.

– Иди за мной, – сварливо сказала она и, откинув полог, вышла из юрты. – Вон – отава. Принеси катыши, чтобы было что бросить в очаг.

«И полей сто розовых кустов по дороге», – невесело усмехнулась Светка.

* * *

Раз великий Тенгри снизошел до ничтожного Хосхара, послал ему удачу, значит, надлежит принести Тенгри жертву. Так рассудил Хосхар.

И зарезал овцу. Лучшую ее часть – голову – Хосхар бросил в огонь и долго плясал вокруг него, славя Тенгри. А все оставшееся отдал Юлдуз, чтобы жена варила мясо в казане.

Жертва пришлась по вкусу повелителю степи – через девять дней рабыня очнулась и стала помогать Юлдуз. Прошло еще несколько дней, и Хосхар начал подумывать о том, не настало ли время насладиться новой наложницей, ведь она уже достаточно окрепла, чтобы спать с мужчиной.

Хосхар хотел зарезать вторую овцу под тем предлогом, что нужно отблагодарить Тенгри, и еще Хосхар хотел развязать бурдюк с кумысом. Кумыс пожаловал Бурехан за верную службу еще прошлой весной, а Юлдуз, да продлит ее годы Всемогущий Тенгри, сохранила благородный напиток. Наверняка кумыс приобрел особенную крепость, хотя и стал кислым, противным на вкус. Жена так зашипела на Хосхара, что он не решился на первое, а второе исполнил тайком, словно вор.

Ай-валяй, зачем Хосхар отправился пасти отару Бурехана, прихватив бурдюк? Зачем не осушил его у себя в юрте, восславив Всемогущего Тенгри? Зачем послушал глупую женщину и не зарезал овцу? Тенгри, конечно же, прогневался и наказал его – пока пьяный от кумыса Хосхар спал вдали от юрты, у копыт хромого мерина, волки зарезали пять овец из отары Бурехана и двух отощавших за зиму собак. Остальные же псы, поджав хвост, убежали в курень. Такого никогда не случалось! И Хосхару пришлось отдать рабыню в уплату за овец.

И Хосхар решил, что никогда больше не послушает женщину, а тем более свою глупую жену.

Глава 3,
в которой купец по имени Умар встречает свою покойную невесту, и она убеждает его стать халифом

Весна Года Ожидания. Хазарские степи. Курень Бурехана

Бурехан полулежал на мягком персидском ковре, потягивал кумыс из серебряной пиалы и затуманенным взором наблюдал за танцем гибкой, словно змея, невольницы. Две обнаженные рабыни обвивали хана, ласкали, пробуждая страсть.

Рядом с ханом на белом войлоке, предназначавшемся для почетных гостей, скрестив ноги, сидел человек в пестром арабском халате и белоснежной чалме. Взгляд у человека был колючим и настороженным, а пальцы быстро перебирали большие жемчужины, нанизанные на длинную нить. Подле гостя на низком столике из панциря черепахи стоял дорогой кальян, серебряный сосуд которого был богато украшен затейливой чеканкой, а трубка в форме головы льва вырезана из слоновой кости.

Пресытившись ласками, Бурехан приказал наложницам удалиться и обратился к гостю:

– Чем отягощено сердце моего друга Умара? – Толстые губы Буре искривились в улыбке. – Мой неутомимый Умар даже отказался от наложниц. Ай-ай, такого с Умаром никогда не случалось. Мой веселый друг Умар даже отказался от доброй чаши кумыса. Такого с Умаром тоже не случалось. Что произошло с Умаром? Отчего птица-печаль свила гнездо у него в сердце?

– В халифате неспокойно, – вздохнул Умар. – Абассиды повсюду ищут слуг прежнего халифа. Сердце Умара обливается кровью.

Хан вновь посмотрел на танцовщицу:

– К чему печалиться о том, чего нельзя изменить. Хочешь, я дам ее тебе. И печаль уйдет из твоего мудрого сердца.

Человек поднял темные, напоминающие маслины глаза и тихо произнес:

– Твоя мудрость велика, могущественный Бурехан, но то, что ты предлагаешь, – неприемлемо.

Бурехан засмеялся и, взяв виноградину с большого бронзового подноса, с хрустом раздавил зубами:

– С каких это пор ты стал праведником, мой женолюбивый Умар?

Человек в чалме сверкнул глазами:

– С тех самых пор, мой щедрый Бурехан, как караван Умара стал оставлять у тебя лучшие товары, а верный слуга Аллаха Умар – лишаться дохода.

Буре взял с блюда, стоявшего возле него, баранью лопатку и принялся есть, громко чавкая и обливаясь жиром. Насытившись, он отшвырнул обглоданную кость и вытер руки о шелковый халат, такой дорогой, что за него можно было купить целую отару:

– Мой достопочтенный друг Умар хочет сказать, что Буре когда-нибудь обманывал его?

– Честность Бурехана известна всем, – проворчал купец. – Бедный Умар только хотел сказать, что порой могущественный Бурехан бывает чересчур щедр.

– Это так, – подтвердил Буре, – продолжай.

– Ничтожный Умар не заслуживает твоей щедрости и предпочитает говорить о деле.

Бурехан милостиво кивнул:

– Говори!

– Этот кальян и драгоценный столик, на котором он стоит, обойдутся тебе в сто арабских дирхемов.

Хан отхлебнул кумыса и укоризненно покачал головой:

– Ай-ай, какой жадный стал мой друг Умар. Сто дирхемов за такую мелочь, как кальян и столик! Аи, как нехорошо!

Перестав перебирать жемчужные четки, араб пылко произнес:

– То, что я привез тебе, стоит намного дороже, но помня о нашей дружбе, я не стал задирать цену. Кальян и столик принадлежали последнему омейадскому халифу. – Купец помолчал, чтобы хан оценил услышанное. – И если ты отказываешься дать за них хотя бы то, что я прошу, что ж, Умар отправится к беку Обадии и продаст ему кальян и столик в два раза дороже.

Бурехан отрезал от бараньей головы, лежащей на отдельном подносе, ухо и принялся жевать:

– Поклянись Аллахом, что все привезенное тобой действительно принадлежало халифу.

Купец взял виноградную гроздь и отщипнул несколько виноградин:

– Разве мой великий друг больше не верит Умару? Хан отрезал второе ухо от бараньей головы, чавкая, произнес:

– Разве я обидел тебя, что ты так говоришь?! Или мой язык источает яд, как жало змеи? Крупной сделке надлежит совершаться при свидетеле. Пусть нашим свидетелем станет твой бог!

– Я клянусь Аллахом и его пророком Мухаммедом, что это так. Да падет на меня проклятие, если я обманул тебя!

– Этого достаточно, – сказал Бурехан, – ты получишь все, что просишь.

Умар прижал руку к сердцу:

– Ты принял мудрое решение, мой дальновидный друг, все знатные ханы будут завидовать, узнав, какое сокровище появилось у тебя, их уважение возрастет.

– Ты много для меня сделал, и я благодарен тебе, – сказал Бурехан и тоже прижал руку к сердцу. – В знак признательности я хочу, чтобы мы испили кумыса из одной чаши!

– Разве достоин ничтожный странник такой чести? Буре сел рядом с купцом, обнял его:

– Конечно, если Бурехан так решил.

Купец вновь начал перебирать четки. Сердце Бурехана отсчитало не менее ста ударов, прежде чем Умар вновь заговорил:

– Позволь мне не пить кумыса, – голос купца немного дрожал, – от твоего кумыса я теряю рассудок.

Бурехан удивленно посмотрел на гостя:

– Почему ты говоришь так? От кумыса никто не теряет рассудок. Разве твой друг Буре, каждый день пьющий кумыс, безумец?

Купец вскочил и принялся ходить по юрте. Буре с любопытством наблюдал за гостем.

– Ты знаешь, Бурехан, – быстро говорил араб, – что я люблю кумыс.

– Так... – согласился Буре. – И еще я знаю, что ты особенно любишь молодой кумыс, а этот как раз вчера поспел.

– Перестань, Буре, перестань, – воскликнул Умар, – не будь так настойчив.

– Я вовсе не настаиваю, – усмехнулся Бурехан, – но кумыс действительно хорош.

Хан отхлебнул из пиалы и причмокнул от удовольствия.

– Я знаю, что если напьюсь кумыса, то опять уеду от тебя ни с чем, мой щедрый друг Бурехан. У меня только и останется, что пара верблюдов... и еще твоя наложница... та, что танцует для нас... Буре укоризненно поцокал языком, но потом рассмеялся:

– Я, видит Всемогущий Тенгри, никогда не обманывал тебя, а только потворствовал твоим слабостям, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Наверное, это действительно так! – воскликнул Умар, с обреченным видом усаживаясь на белый войлок. – Но прошлой весной я оставил у тебя половину каравана, а взамен получил наложницу, которая от меня вскоре сбежала, и десять арабских дирхемов, половину из которых у меня отобрали хазарские воины в уплату торговой подати. Почему так случилось?

Бурехан усмехнулся:

– Видимо, ты был слишком груб с наложницей и недостаточно почтителен с воинами.

– Почему я получил так мало за те огромные сокровища, что отдал тебе?! – воскликнул араб.

– Так ты ничего не помнишь? – удивился Бурехан. Купец промолчал.

– Что ж, я расскажу. В прошлый раз, после того как я оказал тебе честь возлиянием кумыса, после того как ты насладился моей наложницей, ты стал умолять отдать тебе эту наложницу, хотя знал, что я очень дорожу ею. Это великая дерзость, Умар. Но я не прогневался и дал то, что ты хотел, потому что ты сказал: это твоя покойная невеста Абаль – Дикая Роза – вернулась и приняла облик наложницы... А теперь ты обвиняешь меня за то, что я брал в уплату твои товары?! Разве не ты сам их предлагал, ползая передо мной на коленях? Разве полкаравана – великая плата за любимую невесту? Ай-ай, как нехорошо, мой несправедливый друг, как нехорошо. Я оказал тебе милость, а теперь ты упрекаешь меня.

– А в позапрошлый раз, когда я оставил у тебя трех чистокровных арабских скакунов, – подозрительно проговорил Умар, – ко мне тоже являлась моя невеста?

– Дай припомнить. – Бурехан наморщил лоб. – Да, в тот раз к тебе тоже явилась невеста. Разве три аргамака большая цена за возлюбленную?

Купец вдруг побледнел и прошептал:

– Я все вспомнил, хвала Аллаху...

Он закрыл руками лицо и принялся раскачиваться:

– О всемогущий Аллах, зачем ты лишил меня памяти, зачем позволил моим глупым словам ранить доброе сердце моего достопочтенного друга. – Умар убрал руки от лица, и Буре увидел, что по щекам араба текут слезы. – Прикажи вышвырнуть ничтожного Умара из твоей юрты, мой великодушный Бурехан, прикажи доблестным воинам отрезать мой зловонный язык.

– Я этого не сделаю, – проговорил Бурехан.

– Коран запрещает пить вино, – дрожащим голосом продолжил Умар, – но ничего не говорит о кумысе. Поэтому я не знал, что он вреден для правоверного, когда попробовал первый раз... Я не знал, мой почтенный друг, что степной напиток воскрешает мертвых... Прости, что оскорбил тебя недоверием.

– Разве плохо, что ты вновь увидел свою Абаль?! – воскликнул Бурехан. – Разве Аллах не оказал тебе милость, мой недальновидный друг Умар, когда вернул любимую жену в новом обличий?

Араб распластался перед Буреханом, произнес:

– О, это слова мудреца! Но ты не знаешь, что помимо Абаль ко мне являлись демоны, они терзали меня, желая убить.

– Я прикажу шаману окурить твою юрту священными травами, и демоны не войдут к тебе!

– О, как ты мудр! – воскликнул купец. – Но достаточно ли силен твой шаман?

Бурехан поджал губы:

– Ты вновь оскорбил меня недоверием, Умар, ай-ай, почему я терплю все это? – Буре хлопнул в ладоши и гаркнул: – Эй, раб, живо унеси бурдюк, мой друг не желает пить кумыс!

– Нет-нет, постой! – возопил Умар, и Буре жестом остановил раба. – Я вновь сказал глупость. Конечно же, твой шаман справится со всеми демонами! Прости своего недостойного друга, могущественный Бурехан! – Араб положил руку на рукоять кинжала, заткнутого за пояс. – Иначе я убью себя оружием, с которым, в знак особой милости, ты позволил мне пересечь порог твоей юрты!

– Нет причин проливать кровь, – проворчал Буре, – я прощаю тебя, Умар. Твой караван прошел много фарсахов[2]2
  Фарсах – хазарская мера длины


[Закрыть], и твой разум покрылся дорожной пылью. Так смоем ее добрым кумысом!

Буре приказал наполнить пиалу, и раб сделал это.

– Пусть твои верблюды не знают усталости, мой друг Умар, – произнес хан все еще обиженным тоном.

Хан осушил пиалу, щелкнул пальцами – и раб опять наполнил. Буре протянул ее гостю. Тот жадно схватил пиалу и осушил залпом, даже не произнеся приличествующее пожелание. Раб вновь налил кумыса. Бурехан взял пиалу из рук Умара, сделал глоток и вернул гостю:

– Пусть удача сопутствует тебе.

– Пусть в зиму будет достаточно корма для твоего скота! – поспешно ответил купец и выпил кумыс.

Буре дал знак, и раб с поклоном удалился.

– Я сам попотчую тебя, мой дорогой друг! – Хан хлопнул в ладоши и крикнул танцовщице: – Эй ты, подойди к моему гостю, танцуй для него.

Танцовщица приблизилась к Умару и принялась извиваться, словно змея. Глаза купца подернулись поволокой, на лице расцвела глуповатая ухмылка. Он схватил девушку за бедра и с жадностью прижал к себе:

– Ты будешь моей, сочный персик!

Пока Умар был занят танцовщицей, Буре наполнил пиалу кумысом, а затем извлек из-за пазухи кожаный мешочек, споро его развязал и изрядно насыпал белого порошка. Спрятав мешочек обратно за пазуху, помешал в пиале пальцем:

– Я отдам рабыню тебе, как и обещал, но у нас еще полон бурдюк...

Умар с сожалением отпустил танцовщицу, вернулся на свой войлок и, запинаясь, произнес:

– П-пусть шерсть твоих овец будет мягкой и п-пре-красной, как шелк.

Пиала опустела.

– Эй, раб, – крикнул купец, – еще кумыса!

– Раб ушел, – мягко напомнил хан, – я сам наполню пиалу.

На сей раз хан не стал доставать мешочек – с порошком надо быть осторожным, он может убить. Умар принял пиалу.

– Пусть твой скот хорошо поправится за лето! – проговорил он и принялся опрокидывать одну пиалу за другой, напрочь забыв о хозяине.

«Мой скот нагуляет тело и без твоих пожеланий, – думал Бурехан, слащаво улыбаясь Умару, – а вот ты лишишься и всех своих товаров, и всех вьючных животных. И танцовщица мне в этом поможет».

Хан питал слабость лишь к трем вещам: кровавой сече, своему молочно-белому скакуну и женщинам, неукротимым, как дикие кобылицы. Танцовщица по имени Дженита, судя по той страсти, которая угадывалась в каждом движении, и гневе, сверкавшем в ее глазах, была как раз из таких.

«Не зря простил Хосхару пять овец, – думал хан, поглядывая на Умара. Зрачки у купца были как у ночной птицы, – Тело этой невольницы способно доставлять великое наслаждение. Жаль отдавать такую кобылку, не объездив. Но ни одна рабыня не стоит целого каравана...»

Он поманил невольницу. Та, приблизившись, опустилась на колени. Буре с трудом удержался, чтобы не рвануть ее к себе и не удовлетворить вдруг разгоревшуюся страсть. Нет, не сейчас и не с ней. У Буре много рабынь, но всех их хан уже перепробовал и ни одна не сойдет за невесту Умара... Раздавил зубами еще одну виноградину и медленно скользнул взглядом по девушке. Сердце взорвалось, как бубен шамана. На ней не было ничего, кроме двух грубых кусков материи, прикрывавших грудь и бедра. Проклятая девка, пусть только не исполнит приказа, уж хан с ней натешится...

Он взял невольницу за подбородок и заставил поднять голову. Увидев, какой ненавистью вспыхнули глаза девушки, засмеялся:

– Ай-ай, как нехорошо. Ты должна любить своего господина.

– Я выполню все, что прикажет господин, – потупилась рабыня.

– Это хорошо, но сперва ты доставишь удовольствие моему другу Умару.

Буре отпустил подбородок девушки и, отхлебнув кумыса, хлопнул в ладоши. В юрту тут же вошли два рослых воина в легких доспехах, поклонились, прижав правую руку к сердцу, и замерли, ожидая распоряжений.

– Отнесите достопочтенного Умара в юрту, предназначенную для почетных гостей. Дайте ему бурдюк кумыса и пиалу побольше.

– Два бурдюка мне... – икнул Умар.

– Дадите достопочтенному Умару два бурдюка кумыса, – тут же согласился Бурехан, – да смотрите, чтобы кумыс был отменный.

Воины подхватили Умара под руки и поволокли прочь, из юрты.

– Я люблю кумыс, – бормотал Умар, – правда, у меня от него пучит живот и наутро болит голова, но, видно, на то воля Аллаха...

Буре подождал, пока за Умаром перестанет колыхаться полог, и обернулся:

– Твой прежний хозяин Хосхар сказал, что ты не познала мужчины? Это так?

Девушка потупилась:

– Да, господин.

Бурехан облизал губы и подозрительно прошипел:

– А откуда он узнал про это? Рабыня зарделась:

– У него есть жена. Наверное, пока я была в беспамятстве...