Текст книги "Вибрирующая реальность. роман"

Все трое молча, с удовольствием поели, скупо поблагодарили хозяина и вышли во двор.

На дворе стояла допотопная карета, запряженная двумя лошадьми – закрытый экипаж шатрового типа с кожаными пологами, закрывающими оконные отверстия. Карета, если ее можно было так назвать, не имела рессор, ее кузов крепился непосредственно на оси колес.

– Что это? – изумленно спросил Самсон – декорации к «Барышне крестьянке»?

– Как, что, колымажка, иного у нас нет. Извиняйте если не по статусу.

Старик стоял полусогнувшись, словно бы пытаясь угодить господам.

– Слушай, Вазян – почесал затылок Самсон – я еще сплю или уже проснулся?

Арнольд пожал плечами.

– Не знаю, но у меня такое впечатление, что нам снится один и тот же сон.

– Ну, все – огрызнулся Гриша – нечего тут строить из себя бомонд, садитесь и поедем.

Вазян и Самсон забрались в колымагу, Гриша уселся рядом с юношей.

– Поезжайте с Богом – поклонился им старик – Андрюшка, доставишь и сразу вертайся – погрозил он пальцем парню.

– Но – бойко крикнул Андрюшка и стегнул вожжами лошадей.

Карета понеслась по ямам и ухабам, скрипя и трясясь, подпрыгивая, словно кузнечик, на ухабах и выбоинах.

– Эй – высунувшись из окна, крикнул Вазян кучеру – аккуратнее, не дрова везешь.

– Чего-то меня укачивает – Самсон поднес ладонь ко рту.

– Еду я по выбоине из выбоины не выеду я – произнес заученную в институте, на уроке риторики, скороговорку Вазян – у тебя коньяк еще остался?

– Угу – Штиц кивнул головой и полез в карман – я вчера, говно какое-то прикупил в сельпомаге, местного разлива. На безрыбье и рак рыба. Чем дальше от Москвы вглубь Руси матушки, тут уже алкоголя хорошего не найдешь. Одна шняга местного разлива. Здесь что и может быть хорошего, так только самогон. Натур продукт, рекомендации лучших собаководов.

Они в три приема опустошили фляжку, выкурили по сигарете и тут же уснули, словно к коньяку было подмешено снотворное.

Устроившийся рядом с Андрейкой Гриша, первые несколько минут, пытался запомнить дорогу, по которой они ехали, но вскоре и его сморил сон. Глаза сами собой закрылись, Гришина голова упала на плечо Андрейки и менеджер мирно засопел. Спустя еще какое-то время, сопение перешло в густой устойчивый храп.

Часть 2

Глава 10

Добрались до пункта назначения они лишь под утро.

Деревня встретила их восторженными криками петухов. Крестьяне, шедшие на сенокос, низко поклонились, проезжающим. Пастух отогнал плеткой скотину, давая проехать карете. На фоне этого унылого сельского пейзажа, даже такая допотопная колымага, казалась мерседесом. Андрюшка остановил лошадей.

– Все, барин, приехали – разбудил он Гришу, осторожно потрепав его по плечу.

– Хорошо – зевая, произнес Гвоздев и потянулся, распрямляя затекшие ноги.

Вазян и Самсон тоже проснулись и глазели в окна кареты времен царя Гороха.

Гриша спрыгнул на покрытую куцей зеленой травой, пыльную землю.

– Вылезайте, прибыли – скомандовал он приятелям и громко чихнул, опершись о повозку.

Заспанные, ежась от утренней прохлады, поглаживая ноющие от тряски бока, приятели выбрались из колымаги.

Воздух был недвижим, в ушах звенело от пронзительно надрывных наигрышей кузнечиков. Предрассветное солнце, просвечивая сквозь дымчатую пелену тумана, стремительно поднималось, над серыми, кряжистыми, словно бы вросшими корнями в землю, деревянными избами, затерявшейся у черта на куличках деревни.

– А где тут председателя найти? – обратился Гриша к Андрюшке, вытирая проступившие от чиха слезы.

Юноша смотрел на Гвоздева глазами полными непонимания и нелепо улыбался.

– Ясно, ты вот что, покемарь пару часиков, я найду, чего у вас тут есть, сельсовет, не сельсовет. Определю ребят на постой и двинемся в путь – копируя манеру своего начальника, деловито произнес менеджер.

– Нет, нет – замотал головой юноша – никак не можно, никак.

– Привез телят на убой и лыжи домой навостряет – негромко пробурчал Самсон, злобно поглядывая на Гришу.

– Как не можно? – возмутился Гвоздев, прикрикнув на юношу – мне обратно надо, ты подожди меня, я быстро все сделаю и поедем. Ферштейн?

– Нет, нет, не можно никак не можно – умоляюще бормотал малец.

Гриша схватился рукой за вожжи, надеясь припугнуть юношу.

Андрюшка крикнул – «но» – ударил вожжами по крутым ребрам лошадей и колымажка резко дернулась. От неожиданности Гриша не удержался на ногах и упал на землю.

– Стой, стой – крикнул он вслед уезжающей карете, оставившей за собой клубы рыжей, тошнотворной пыли.

– Это ничаво, сказал Пушкин вонючим мужикам – ухмыльнулся Вазян, обращаясь к сидящему на земле, открывшему рот, для того чтобы вновь чихнуть, Грише.

– Что, ничего? – обиделся Гриша, лишь откашлявшись, сплевывая хрустящий на зубах песок – я не нанимался здесь оставаться.

– Ты смотри, как он заговорил – Вазян тоже сплюнул на землю, вязкую слюну – небось обойдется – подмигнул он Грише.

– Что дальше-то? – озираясь по сторонам, спросил Самсон.

– Что, что, откуда я знаю.

Гвоздев поднялся с земли и отряхнулся. Он был напуган не меньше, чем раздосадован, унылый сельский пейзаж вызывал у него какое-то физическое омерзение, вплоть до рези в животе.

Вдруг неизвестно откуда взявшийся, к троице подошел мужик, роста он был среднего, одет в красную рубаху навыпуск, подвязанную шнурком, серые штаны были заправлены в черные, начищенные до блеска сапоги. Выглядел он нелепо и смешно, словно шут гороховый, нарядившийся на ярмарку веселить людей.

– Доброе утро – приветствовал его Гриша, насмешливо улыбнувшись.

– Здрастье – угрюмо поздоровались Самсон и Вазян.

– Добро пожаловать – не печально, не грустно, невесело, не радостно, а как-то по обыденному, словно встретив старых знакомых, произнес мужик – звать меня Демьян, я тут управляющий. Как вас величать?

– Отлично, вы-то мне и нужны, меня Григорий зовут – взял инициативу в свои руки Гвоздев – это врач Самсон и искусствовед Вазян. Скажите, юноша, который нас привез, уехал, а как мне можно будет добраться назад?

Управляющий исподлобья, недобро посмотрел на Вазяна, совершенно проигнорировав вопрос менеджера.

– Чего вед?

– Завербован как учитель – отрекомендовался Арнольд.

– Учитель, ну что ж хорошо. А то с ведьмаками у нас разговор короток. Чудное имя какое, басурманин, что ли?

– Я вот о чем – снова встрял Гриша.

– А ты кто таков будешь? – не дал договорить ему Демьян.

– Я-то? – растерялся Гриша – Я помощник Вадима, менеджер, вам, должны были сообщить – заговорщицки произнес Гвоздев, чуть понизив голос, но видя в лице управляющего полное непонимание, добавил – доставил их вам, привез, то есть.

– Кучер? – нахмурил брови управляющий – шипко разговорчивые ныне кучера пошли.

Демьян, не обращая внимания на Гришу, словно бы его вовсе не было, осмотрел с ног до головы прибывших гостей и, слегка смягчившись, произнес:

– Ладно, определим на постой. Господа еще спят, будить их не велено, так что ступайте за мной.

Гриша открыл рот и хотел вновь, что-то спросить, но Демьян, не теряя времени, быстрым шагом направился по серой, вытоптанной скотом и крестьянами, пыльной деревенской дороге. Три товарища по несчастью покорно побрели вслед за ним.

Демьян поселил гостей в небольшой деревянной избе, обычном крестьянском дому с русской печкой, с тремя окнами, выходящими на улицу, с иконой Спасителя в красном углу.

Войдя в избу, управляющий перекрестился и отвесил поклон. Эта изба ничем особо не отличалась от той, в которой приятели побывали вечером, перед тем как на старом тарантасе отправиться в путь.

– Располагайтесь господа ученые, обустраивайтесь. А ты, пойдем со мной – обратился он к Грише и вышел из избы. Григорий в один миг повеселел, решив, что дело сделано, ребята доставлены, а его этот бородатый мужик сейчас же отправит обратно.

Управляющий и менеджер вышли, оставив приятелей обживаться.

Самсон присел на лавку за стол. Вазян огляделся по сторонам.

– Это типа стиль минимализм или что-то в этом роде, бревна, доски просто атас. Чего-то я не вижу никаких благ цивилизации. Ни тебе телевизора, ни радио, не говоря уже про компьютер. Стоп – и он застыл в изумлении. Ухмылка и шутливый тон вдруг разом куда-то пропали.

– Скажи мне, ты это тоже видишь, как и я? Здесь не то что люстры, лапочки нет, и розеток тоже. Да и в деревне, пока мы шли, я не заметил ни одного столба. А это значит, что здесь нет электричества. Слушай, мне как-то нехорошо. Мрачновато тут. Инсталляция в духе средневековья, перформенс а-ля «назад к истокам, в трущобы пращуров» и воняет гарью, словно костры жгут. В Москве так воняло, когда торфяники горели. Я помню утром пошел в институт, вышел на улицу, соседнего дома не видно, все в дыму.

Самсон не поддержал разговор о торфяниках, он с любопытством осматривал избу, как некую достопримечательность.

Дверь скрипнула и в дом вошла девушка, в сером, цвета мешковины, балахоне, спускающемся до самых пят. На шее висели тусклые, дешевые бусики, на голове платок. Она молча поклонилась, затем зашла за печь и начала там чем-то шуршать.

Приятели переглянулись. Легкая улыбка тронула губы Вазяна, Самсон одобрительно кивнул головой.

Девушка вышла из-за печи, поставила на стол крынку молока и каравай хлеба. Затем принесла две глиняные чашки.

– Как звать тебя, барышня? – улыбнулся Вазян.

Глаза его заблестели, словно у кота, почуявшего сметану.

– Я не барышня – приятным голоском произнесла девушка – а звать меня Параша.

Самсон, отхлебнувший молоко из крынки, поперхнулся и закашлялся. Вазян похлопал его по спине.

– Вы в кружки налейте – посоветовала Параша.

– Интересное у тебя имя – вытирая глаза от слез, сказал Самсон.

– Имя как имя, ничего интересного. Матушка и батюшка в честь бабушки назвали Прасковьей.

– Ну и мы тебя будем Прасковья звать – улыбнулся Самсон – а то Параша, как-то не благозвучно.

– У Графа Шереметьева, был такой очень богатый граф. Род Шереметьевых сам по себе древний и уважаемый на Руси род был. Так вот этот граф денег имел столько, что сам царь император у него наличность одалживал, ну, может, не одалживал, не суть. Имел граф крепостных несколько тысяч душ и был у него свой собственный театр, в котором играли эти самые крепостные – отвлекся от унылых мыслей Вазян.

– Это ты к чему, сейчас? – перебил его Самсон, начиная постепенно уставать от вазяновской болтовни.

– А ты послушай и поймешь к чему – ничуть не смутившись некорректного вопроса – ответствовал ему Арнольд. – Так вот, на чем это я, а да. Был у графа личный театр, только, актеры там не бастовали, как у Любимова, по вполне понятным причинам. Это сейчас актеры, певцы там всякие, люди уважаемые, а тогда это дело богопротивным считалось. Церковь мягко сказать не любила скоморохов. Их вообще никто не жаловал, не крестьяне, не дворяне.

– И сейчас считается – скромно вставила свою реплику Прасковья – и тут же помрачнела, словно сделала что-то дурное.

– Ну вот – вновь продолжил Вазян – была в этом театре крепостная актриса Ковалева Прасковья Ивановна, или по-простому Параша, дочь крепостного кузнеца Шереметьевых.

Правда, Параша была не совсем простой крепостной, она прекрасно играла на арфе, знала несколько языков: французский, итальянский, сочиняла песни и стихи.

В театре она получила прозвище – «Жемчугова» – это из-за драгоценностей, которые надевала на выступления. И граф Шереметьев, миллионщик, тысяча душ крепостных, древний род, образован по европейскому, ел с золота, знать, выше не бывает, влюбился, как простой мальчишка. Да так влюбился, доложу я вам, что решил взять крепостную девку в жены. Представляете?

Вазян обвел взглядом слушающих. Параша, стояла насупившись, но слушала очень внимательно, вся ее хрупкая фигура, казалось, была напряжена, настолько волнительным был для нее этот рассказ. Самсон все пропускал мимо ушей. Его вовсе не занимала судьба ни графа, ни его рабов. Вазян переключил все свое внимание на заинтересованную сторону и принялся рассказывать Параше.

– Зачем ему это? – негромко спросила Прасковья, не глядя на Вазяна.

– Как зачем – удивился Арнольд – говорю же влюбился, решил жениться.

– Она же девка, пусть и образованная, а он граф.

– То-то и оно, Прасковья, что как бы он ни желал жениться на ней, общество и церковь не могли ему позволить. Она непросто девка, крепостная, то есть раба, да еще и актриса. Так что сделал наш граф? Для начала дал всей семье Параши вольную. А затем тайно венчался с ней. Он из Польши выписал двух человек, шляхтичей, мужа с женой, состряпали бумагу в которой написали, что невеста его девушка бедного, но знатного польского рода Ковалевских. И их обвенчали. Правда, счастье было недолгим. Прасковья умерла, не помню через два или три года. И что же сделал Граф, он похоронил ее в фамильном склепе, представляете? Но это не предел его умопомрачительной любви.

Прасковья закрыла ладонью рот и покачала головой, сочувствуя непонятно кому, толи графу, толи тезке.

– После ее смерти граф прожил десять лет, так и не женившись. А перед смертью завещал похоронить себя в ногах своей возлюбленной, бывшей крепостной девки, актрисы Прасковьи Ивановы Жемчуговой.

– Да, забавная история – недовольно пробормотал Самсон – и кажется теперь я понял к чему ты это все поведал. Только наша Параша не крепостная, а ты, увы, не граф и далеко не миллионщик.

Самсон злорадно хихикнул, вспоминая украденные деньги.

– Дурак, ты, Самсон – обиделся Вазян и молча уставился в окно.

В воздухе повисло напряженное молчание.

– Может, господа с дороги прилечь желают? – разрушила эти тягостные путы Прасковья.

– Я с удовольствием – оживился Вазян – а то всю дорогу трясло, до сих пор потряхивает.

– А я, пожалуй, прогуляюсь, воздухом подышу – жуя хлеб и запивая его молоком, произнес Самсон.

– А как тут, вообще, житье-бытье? – принялся потихоньку подбивать клинья к девушке Вазян.

Параша не ответила, она стояла с опущенной головой, глядя в пол, словно манекен.

Вазян взглянул на Самсона и вновь задал вопрос девушке, слегка повысив голос, словно спрашивая человека, плохо слышащего или иностранца, не разговаривающего на русском языке, тщательно выговаривая слова.

– Как вы здесь живете-то, Прасковья?

– Хорошо живем – помедлив, ответила она.

– Да чего-то, видимо, не очень хорошо – допив молоко, негромко сказал Самсон – ну да ладно, пойду, прогуляюсь.

Он поднялся из-за стола и вышел на улицу. Несмотря на ранний час было тепло и светло. Солнце уже оторвалось от горизонта и настырно ползло по ослепительной синеве, не загаженного выхлопами заводских и автомобильных труб, неба. Птахи небесные, притаившись в сочной траве, в ветхих крышах изб, на все голоса распевали свои серенады, им громко, от души аккомпанировали кузнечики, невдалеке заунывно квакали жабы, долбил своим клювом дерево, неутомимый труженик дятел.

Разноцветные стрекозы суетливо махали тоненькими крылышками. Высоко на небе, жидкими молочными барашками, распластались облака. Унылая, одинокая луна в утреннем свете наступающего дня, казалась блеклой и ненастоящей, словно бы на голубой небесной одежде, кто-то посадил масляное пятно.

Самсон полной грудью вдохнул всю эту окружающую красоту и ощутил себя частью этой девственной, чистой природы, нет, не маленькой песчинкой в бесконечных просторах вселенной, а одним неделимым, единым целым.

Вдруг он услышал неясное, протяжное, заунывное пенье, оно доносилось со стороны реки. Самсон, как завороженный, пошел на голос.

Пела женщина, мелодия песни была настолько нежной и очаровательной, что казалась неземной, божественной, космической. Ему не доводилось слышать ничего подобного. Самсон не различал слов, но тембр голоса и таинственный напев, легкий, словно дуновение ветерка, очаровали его.

Спустившись к реке, Штиц увидел женщину, стоящую спиной к берегу, по пояс в воде. Ее длинные русые волосы практически закрывали всю спину и лишь по обнаженным, покатым плечам, обтянутым шелковистой кожей, тонкой и прозрачной, словно бескровной можно было догадаться, что девушка нагая.

Самсон подошел поближе, тихонько присел на траву и стал наблюдать за незнакомкой. Девушка допела песню и замолчала. Ее плечи стали слегка дрожать, затем сильнее, и вдруг Самсон услышал веселый заразительный смех.

«Уж не больная ли она?» – подумал Штиц. Ему стало как-то не по себе.

Он приподнялся, собираясь уйти незамеченным.

– Куда же ты, ясный свет? – произнесла она так ласково и нежно, что Самсон замер на месте.

Девушка повернулась к нему лицом. Врач застыл словно статуя, оторопев от вида столь дивного создания. Девушка была воплощением женственности, все в ней было идеально: правильные черты лица, тонкая шея, покатые нежные плечи, полные жизненных соков молодые, девичьи груди, с торчащими слегка вверх розовыми сосками, бархатный плоский живот. Девушка, улыбаясь, смотрела на Самсона, а он словно загипнотизированный, тонул в двух бездонных океанах ее глаз. Она молча поманила его пальчиком. Самсон, подобно кукле управляемой кукловодом, сделал шаг, затем второй, третий. Он вошел в реку, ему казалось, что девушка так близко, протяни руку и достанешь. Штиц сделал еще несколько шагов и оказался по пояс в воде, но расстояние между ним и прелестным созданием осталось прежним. Девушка все манила его, а он все шел навстречу ей. Врач никак не мог отвести взгляд от небесной синевы ее колдовских глаз, они как магниты притягивали его, и он, управляемый чужой волей, заходил все глубже и глубже в реку. И когда глаза девушки оказались перед самым лицом Самсона вдруг что-то неожиданно громыхнуло. Штиц среагировал на этот непонятно откуда взявшийся звук. Но время в этот момент, стало вязким и тягучим, словно тянущаяся жвачка. Будто кто-то всемогущий, слегка притормозил привычный ход времени. Самсон стоял и отчетливо видел, как мимо него пролетает свинцовый шарик размером с горошину, оставляя за собой небольшой огненный хвост, как эта горошина беспрепятственно входит девушке в лоб и в тот же момент изображение разлетелось водопадом речных брызг.

Самсон вытер ладонями лицо от воды, открыл глаза, и совершенно не понимая, что произошло, обнаружил себя стоящим по грудь в реке.

Земля вновь начала вращаться в привычном для нее темпе и время возобновило свой прежний ход.

– Чего стоишь, вылезай оттудова – раздался мужской голос из-за спины.

Самсон повернулся и увидел Демьяна. Штиц почувствовал себя ужасно глупо, он до конца не мог понять, что произошло с ним.

– Что это было? – выйдя из воды, спросил Самсон, недоверчиво рассматривая ружье в руках управляющего.

Демьян скривил рот в жалком подобии улыбки.

– Нежелательно рано утром к реке ходить, если утопнуть не желаете. Места тут у нас – он слегка помедлил, затем произнес – дивные.

Повернулся и ушел.

Во дворе, мокрого, растерянного Самсона встретила Параша, она украдкой посмотрела на него.

– Давайте я вам одежду постираю – негромко сказала девушка – в доме есть чистая, можете надеть.

– Да, да – пробурчал Самсон и вошел в дом.

Глава 11

Разместив, Самсона и Вазяна, управляющий привел Гришу на конюшню.

Дух на конюшне был тяжелый, кони переминались с ноги на ногу, изредка вздрагивая всем телом и что-то фырча.

– Будешь конюхом – сухо сказал Демьян – лошади должны быть чистыми, накормлены, напоены. В твою обязанность входит запрягать, распрягать, чистить конюшню от навоза.

– Послушайте – обратился Гриша к управляющему – вышло недоразумение. Я – он постучал себя в грудь, чтобы поскорее дошло до тупого, темного крестьянина – от шефа, от Вадима.

Демьян стоял с каменным лицом, недружелюбно смотря на незнакомца.

– Мне поручили доставить этих двоих и все, на этом моя миссия заканчивается. Шеф сказал, доставишь их и сразу домой.

Управляющий молчал, казалось он думает о чем-то своем и весь этот бред его вовсе не интересует.

– Да и, собственно говоря, лошади меня мало привлекают. Машины это другое дело.

Демьян сдвинул брови и впился словно паук, своим тяжелым взглядом, в Гришу.

– Что же ты умеешь? – спросил управляющий.

Гриша подумал, что этот колхозник либо тупой, как пробка, либо разыгрывает из себя дурочка.

– Могу копать – усмехнулся Гриша.

– Нам не нужны землекопы – отрезал Демьян, не уловив в словах незнакомца какого-либо подвоха – что еще можешь?

– Могу не копать – съязвил Гвоздев.

Демьян на долю секунды отвел взгляд, а затем хлестко и сильно ударил Гвоздева кулаком в лицо.

Гришу словно молотом шарахнули по голове, ноги его подкосились и он распластался на грязном, испачканном конским навозом полу.

– Тимошка – крикнул Демьян.

В тот же момент показался тощий, белобрысый юноша лет пятнадцати.

– Я тута, дядя Демьян? – прощебетал он словно птичка.

– Разъясни этому холопу, что к чему, он займет место покойного конюха. Будет ерепениться, зови меня. И чего тут опять навоз кругом, чтобы чисто было, а не то запорю вусмерть.

Демьян обтер, запачканный в лошадином навозе, сапог о, пребывающего в глубоком нокауте, менеджера и вышел из конюшни. Гриша, лишенный чувств, остался лежать на полу.

Тимоша склонился над новым конюхом и попытался привести его в чувства, похлопывая ладонями по лицу.

Гвоздев открыл глаза, приподнялся, потрогал голову.

– Что же меня бьют-то все? – чуть не плача простонал он.

– Такова наша холопья доля – посочувствовал Тимошка – да и это разве бьют. Так, поучил для острастки.

– Я тебе не холоп – презрительно посмотрел на юношу Гриша.

– А кто же ты? – удивился Тимофей.

– Я то? – Гриша задумался и, ничего не придумав лучше, произнес с гордостью в голосе – менеджер.

Но тут же скривился от боли. Голова гудела, словно пустой алюминиевый бак, по которому сильно ударили палкой. Челюсть дико ныла, так что больно было говорить.

– Чего? – удивился Тимоша – иностранец, что ли, какой, только на иностранца ты непохож. А может, – юноша перешел на шепот – это как-то с колдовством связано?

– С какой целью интересуешься? – держась одной рукой за больную скулу, другой за голову, спросил Гриша.

Тимошка слегка замялся, раздумывая говорить или нет.

– Тогда тебя сожгут – сквозь зубы процедил он.

Гришины глаза непроизвольно расширились, он даже на мгновение забыл о своей боли.

– Сожгут – переспросил он – как это?

– Как дрова – произнес Тимофей взволнованно.

– Ну а? – Гриша пытался найти хоть какой-нибудь рациональный довод, но так и не отыскав, произнес – нет, это, вообще говоря, иностранное слово, английское, управлять обозначает, управляющий то есть.

– Ты управляющий? – недоверчиво, с опаской посмотрел на него Тимофей.

– Да, да – Гриша радостно затряс головой, но в то же мгновение, застонал от боли, сжав руками виски.

– А как же дядя Демьян? – испуганно спросил юноша.

– А что дядя Демьян? – скривив лицо от боли, спросил Гриша.

– Это ведь он управляющий, а ты конюх и… – Тимофей, слегка замялся, не находя подходящего слова – ну, сказал его позвать ежели что. А вообще, у нас хороший был конюх, добрый, мы с ним вместе лошадей пасли. Он им песни пел, а они его за своего принимали, ну словно он вожак их.

– Кто, кого? – недопонял Гриша.

– Ну, лошади, Устима, он на их языке мог говорить.

Тимофей сжал губы и стал произносить непонятные, похожие на лошадиные, звуки.

Лошади даже не обратили внимание, на подобные действия пастушка, продолжая думать о чем-то своем, отгоняя хвостами мух. Лишь один, красавец – вороной конь, забил копытом по земле, захрипел, выдувая ноздрями воздух, и приветливо замотал, своей породистой головой с аккуратно постриженной гривой. Его словно бы сказочный, синеватый отлив в лучах утреннего солнца придавал коню таинственной загадочности.

– Вот, как-то так – хвастливо произнес пастушок – видишь.

Гриша ничуть не удивился, цирковым трюкам юноши.

– Хочешь сказать, он тебя понимает? – с видом разоблачителя обманов, спросил Григорий.

– Конечно, понимает – обиделся подобному тону Тимошка – меня Устим обучал с ними говорить. Я знаю как сказать, только, вот, не ведаю о чем говорю им. Разговора у нас с ними, как промежду мной и тобой, не получается. Они-то меня понимают, а я их ну никак. А сейчас уже и помочь-то некому, никто, окромя Устима, лошадиного языка не знает. А он мне по тайне сказывал, будто у каждой твари земной есть свой язык и даже – Тимофей прикрыл рукой рот и шепотом, как можно тише, произнес – душа есть. Но я не верю – нарочито повысил голос пастушок, словно бы почуяв что-то неладное.

– И где же он, уехал куда? Твой этот, как его там, Устим.

Тимоша замолчал, взял лопату и принялся убирать навоз. Гриша отобрал лопату у юноши.

– Где он? – настойчиво спросил Гвоздев.

Тимоша помялся слегка, затем несмело произнес.

– Матильду змея укусила, но я думаю, что это ведьма ее заманила и там…

– Стой, стой – перебил его Гриша – чего-то я ничего не понимаю, какую еще Матильду?

– Кобылу дочки барской.

– И что? – недоумевал Гриша – при чем здесь твой конюх?

– Ничего – с грустью в голосе произнес Тимофей – Устима виноватым обвинили, к одной ноге привязали одну веревку, к другой другую, а концы к лошадям. Дядя Демьян стал погонять лошадей в разные стороны, а те не идут, жалко им было конюха. А Устим что-то на лошадином бормочет вроде как прощается с лошадками, а дядя Демьян уж во всю силу стегает их плеткой и кровь уж проступает, только они с места не двигаются. Стоят, хрипят, фыркают недовольно, а не двигаются. Устим видит, что дядя Демьян до смерти их забьет, тогда и сказал по лошадиному, бегите мол. Те кинулись во всю прыть и разорвали Устима пополам.

Менеджер сглотнул застрявший в горле комок.

– А ты случаем не того, не врешь?

Вдруг конь, стоявший в стойле, неподалеку от Гвоздева, заржал и затопал ногами.

Гриша повернул голову и увидел в рваных бороздах круп гнедого коня.

Григорий от этого рассказа сделался белее мела.

– Это Резвый – грустно произнес Тимофей.

Гришина спина похолодела от ужаса, глаза беспокойно забегали.

Мысли путались и сбивались, он смотрел то на круп коня, то на юношу, пытаясь выстроить хоть какую-то логическую цепочку, осмыслить весь этот мальчишеский бред.

– А полиция, что же полиция? – взволнованно спросил Гвоздев.

– Кто? – опять насторожился Тимофей.

– Ну – Гриша попробовал объяснить с помощью рук.

– Чур меня, чур! Изыди сатана – Тимофей быстро осенил себя крестным знамением, затем перекрестил Гришу.

Гвоздев, поняв всю нелепость ситуации, попытался успокоить юношу.

– Ты что, какая еще сатана. Вот смотри.

Гриша перекрестился.

– Отче наш еси на небеси, прости нам грехи наши… Ну?

Юноша слегка расслабился, но все еще держался на расстоянии, побаиваясь Гришу.

– Что такое полиция?

– Это, раньше ее называли полиция, совсем давно, затем переименовали в милицию, наконец, не так давно, опять в полицию – вновь принялся объяснять Гриша, но понял, что у него не получится внятно донести до этого паренька, что же это за зверь такой полиция – милиция – неважно. Ты вот что мне скажи, давно ли ваша деревня тут построена?

Тимоша почесал затылок.

– Тебе зачем?

– Да, так, интересно.

– Не знаю – равнодушно произнес Тимофей – может тысячу лет, а может и более, одному Богу известно.

– Ну а босс, кто, откуда к вам прибыл?

– Чего? – снова насторожился Тимоша.

– Ну, как его, главный ваш, начальник тобишь – Гриша лихорадочно вспоминал, как крестьяне называют своего шефа – а – стукнув себя по лбу, вскрикнул Гвоздев – барин ваш?

В мгновенье ока лицо Тимошки изменилось, глаза наполнились неподдельным ужасом. Он молча взял лопату и принялся убирать конюшню.

– Понял – доверительно произнес Гриша – не дурак.

– Дурак – пробормотал сквозь зубы Тимофей.

Некоторое время он молчал, усердно выполняя свою работу, лишь изредка бросая на Григория косые взгляды.

Гриша чистил конюшню, и в голове его, еще не совсем пришедшей в себя, после пропущенного хука, и полученной от юноши информации, было не по-детски тревожно. Ему хотелось выведать у Тимошки, что-нибудь о барине, его жене и детях, но Гвоздев не знал, как подступиться к этой теме, так, чтобы паренек сам ему все рассказал.

Вдруг Гриша вспомнил, как учил его шеф.

– Первым делом в продажах, нужно растопить лед. То есть расположить к себе человека так, чтобы он сам тебе все выложил. Когда ты к нему приходишь, он тебя видит в первый, а, может и последний раз. Кто ты для него? Правильно, никто. В ваших отношениях лед, между вами нет никаких отношений. А тебе, Гриша, именно тебе, а не ему, нужно, чтобы отношения были. Ты и только ты заинтересован в этом. Улавливаешь суть? Так вот, лед этот нужно топить. Как, наверное, спросишь ты?

Гриша вспомнил, что пока говорил шеф, он не произнес ни звука, лишь одобрительно кивал и записывал некоторые фразы в блокнот, который приказал ему завести шеф.

– Нужно Гриша искать точки соприкосновения с этим клиентом, понимаешь, какие-то общие темы. Увидел на холодильнике магнитик, вот тебе и тема. Говоришь ему показывая на магнит, я, дескать, тоже в Турции отдыхал в прошлом году. Очень мне понравилось. Цепляешь его на разговор. Он тебе, нет это дочь моя собирает. Ты, финт ушами, у меня сын, хотя какой у тебя сын. У приятеля сын тоже коллекционирует, весь холодильник в магнитах, сверху донизу. И никогда не говори, хорошо это или плохо. Понимаешь. Если скажешь, очень красиво. Клиент может сказать, что за дебильное увлечение собирать магниты, да еще их на холодильник вешать. Нет чтобы занялся разведением сосен. Понимаешь?

Гриша скрипел мозгами, раздумывая, как бы растопить этот чертов лед, который словно Великая Китайская стена, разделял его и Тимофея на два противоположных лагеря. Ничего не шло ему в голову.

– А как тебя звать? – вдруг неожиданно первым выбил кирпич из китайской стены Тимофей, нарушив обет молчания.

– Гришей – растеряно произнес менеджер.

– Сегодня барин кулачки устраивает – сказал юноша сквозь зубы – пойдешь смотреть?

– Что еще за кулачки? – удивился Гриша.

– Кулачки как кулачки, драться будут на кулаках – как совершенно обыденный факт, произнес Тимоша спокойно.

Грише всегда нравилось смотреть по телевизору профессиональный бокс, бои без правил и подобного рода виды спорта. Он знал практически всех чемпионов мира по боксу. Среди боксеров особую симпатию Гриша испытывал к Косте Дзю, а в боях без правил, конечно же, Емельяненко был в его списке номером один. Но все бои с участием этих великих бойцов Григорий видел лишь по телевизору или в записи. Лишь однажды ему довелось побывать на боксе – это был юношеский чемпионат, по любительскому боксу, возрастной категории до 18 лет.

– И кто с кем? – полюбопытствовал Гриша.

– Добрыня, личный богатырь барина – ответил юноша – с ним будут биться все желающие.

– А если желающих не найдется, он же богатырь, какой дурак захочет с ним силами меряться?

– Не бойся, найдутся, а не найдутся, так заставят. Барин крови желает – сказал Тимоша и сам испугался сказанному. – Это я… – заволновался Тимофей.