Текст книги "Вибрирующая реальность. роман"

– Не бойся, я ничего не слышал – успокоил его Гриша – я могила.

Лед, хоть и оставался весьма крепок, все же начал слегка подтаивать.

– Скажи пожалуйста – менеджер понизил голос до шепота – это все по-настоящему, не игра?

Тимофей сначала не понял о чем идет речь, а потом дотронулся до припухшей Гришиной скулы.

– Больно – Гвоздев отвел руку юноши.

– Я тебе траву покажу, меня бабка научила, будешь прикладывать и синяк за два дня сойдет.

– А кто твоя бабка, знахарка?

– Нет – покачал головой Тимоша – ведьма, потомственная, сожгли ее, а мать на реке потопла, опосля в призрак превратилась, на вроде русалки. Я ее много раз видел, только она не узнает меня. Мать во врача была влюблена, но они не поженились, а я вот народился, да и то в печи пекли.

Врач так же как ты прибыл неизвестно откуда. Стал больных да изувеченных лечить, кровь им пускал, раны водкой промывал, а мать помогала ему, принести чего, поддержать, подать. Ну и подсказывала, какая травка какой секрет имеет, затем отвары стала варить. Ее бабка моя всему научила, ведьма была, заговоры всякие знала, только мать в заговоры не верила, грех – это, а вот природе, травам разным, тут она мастерицей была.

По этому делу народ к ней потянулся, а к доктору перестал, стало быть, ходить. Да и доктор этот больше калечил чем лечил, противный был. Вот он и запил, сильно, беспробудно. Обидно ему стало, что народ к матери идет, а его избегает. А она по уши была в него, того, влюблена. И тут вдруг случись, что барин занемог. Дело ответственное, барин – не больно кто. Доктор к матери, помоги мол вылечить, а я женюсь на тебе. Она ему побожись, он, трижды перекрестясь, крест целовал. Мать помогла, барин через два дня уж на ноги встал, хворь как рукой сняло. Вот он врача этого и отблагодарил, женил, да только не на матери моей, а на собственной служанке, приданное за ней дал хорошее, дом им поставили, большой, красивый, словно терем. Мать долго горевала, хотела избавиться от меня, когда я в пузе-то у нее сидел, но бабка строго-настрого запретила. Сказала грех большой, не отмоешься-де. А потом я родился. Прошло время, и мать вновь начала с доктором тем встречаться, тайком на сеновале. Донесли на них, барин и посадил его на кол, а мать раздели донага и кнутом секли практически весь день, с перерывами. Как она выдержала? Уж думали неживая, но бабка выходила, шептала разные заговоры целый месяц, отварами поила, лягуш в корыте рубила, а потом на спину матери мазала. Вылечила, да только напрасно все. Она, как только на ноги поднялась, так сразу к доктору, а тот все на коле сидит, правда, разложился уж весь к тому времени, червями, да птицами изъеден. Барин запретил снимать, чтобы иным неповадно было.

Мать увидела, загоревала пуще прежнего и в речку. Так и не нашли ее, да и не искал никто.

Гриша слушал юношу и думал – «вот врет и глазом не моргнет ай да малец».

– А что такое в печи пекли? – вдруг припомнил оброненную мальцом нелепость Гриша.

Тимофей вновь бросил недоверчивый взгляд на Григория.

– Ты чего с луны свалился? Не знаешь, как младенцев в печи перепекают?

– Не знаю – недоуменно закачал головой Григорий – как? И кому нужно младенцев в печи перепекать? У вас, что здесь младенцев едят?

Еле выдавил из себя Григорий, опасаясь положительного ответа.

– Уж, ты совсем, скажешь то же. Что мы черти какие детей-то есть?

У Гриши слегка отлегло.

– Я не понимаю, объясни мне, что это значит? – не успокаивался Григорий.

– Если ребенок недозрел у мамки в животе, то его нужно допечь в печи.

– Как допечь? – вновь заволновался Гвоздев.

– Да очень просто – недовольно прикрикнул юноша – мажут ржаным хлебом, да на хлебную лопату и в печь. Бабка у меня этим занималась, посчитай, половина деревни мальцов испекла, ну и меня тоже.

– В горящую печь? – удивился Гриша.

– Нет, конечно, так, угольки слегка. Три раза над углями подержит ребенка и к порогу. А там собака хлеб с него объедает, а в то время бабка заклинания всякие читает, приговаривает. У бабки никто из-за печеных не умер.

– А чего же сожгли-то ее?

– Как же – удивленно поднял брови Тимофей – ведьму иначе не убьешь, ее только сжигать нужно. А бабка ведьмой была. Как только мать утопла, так народ у нас в деревне стал помирать в горячке, засуха началась, урожай посох, остальное саранча пожрала. Что, скажешь просто так, нет, это ведьмины были проделки. Ее только сожгли, сразу дождь зарядил, считай недели две лил, не переставая, да и люди не стали больше умирать. Ведьма она и есть ведьма.

– Слушай, как ты можешь так говорить, она же бабушка твоя? – возмутился Гриша.

– Я видел, как она кровь пила – шепотом произнес юноша и добавил – свиную. И, вообще, меня тоже хотели сжечь вместе с ней. Отец Епимах сказал, что я могу отказаться от дьявольских уз, если отрекусь от бабки.

– И что отрекся?

– Конечно, а как иначе. У бабки еще кошка была, черная вся, страшная до жути, без глаза и хвоста половинка. Как зыркнет на тебя белком пустоцветным, так кровь в жилах стыла. Отец Епимах сказал, что я должен ей голову отрубить собственноручно и после этого перейду из лагеря сатаны в Божий лагерь.

– Ну и? – Гриша почувствовал легкую ненависть к этому мальчику. Чем дальше Тимофей углублялся в воспоминания, гаже становилось на душе у Гвоздева, от циничного равнодушия, с которым этот пострел рассказывал о своих родных.

– Перешел – ухмыльнулся Тимоша – она и вправду была бесовым отродьем, перецарапала, перекусала немало народа, прежде чем ее словили. Эту нечисть даже собаки стороной обходили, такая зловредная кошка была. А когда я приготовился ей голову рубить, так словно сам сатана в ней начал шипеть, да надрываться до хрипа. Ну, я ей, стало быть, голову отрубил и в костер кинул.

Лошади заржали, кого-то почуяв. Тимоша тут же затих и принялся скрести пол.

Глава 12

В два часа пополудни Демьян вошел в избу, где остановились Самсон и Вазян. Управляющий беглым взглядом окинул комнату и с твердостью в голосе произнес.

– Собирайтесь, на поляне кулачки намечаются, жду вас во дворе – и вышел.

Друзья по несчастью переглянулись, ничего не говоря, поднялись и вышли из хаты.

– Пойдемте – буркнул им Демьян и зашагал. Врач и искусствовед послушно направились за ним.

Они прошли всю деревню, вдоль новых свежеструганных, приятно пахнущих деревом и уже сгнившими, еле держащимися трухлявыми досками, заборов. Мимо больших, крепких в два этажа изб с покрытыми черепицей крышами и покосившимися на один бок, вросшими наполовину в землю, ветхими халупами с одним или двумя окошками. Приятелей поразило, что и здесь в этом захолустье тесно сплелись друг с другом нищета и роскошь, достаток и бедность. Деревня была большой, однако, никого из селян на своем пути они не встретили, лишь то и дело тут и там во дворах заходились лаем собаки, почуяв чужаков.

Внезапно деревянные постройки закончились, и взору друзей предстал удивительный по красоте парк. Просторные аллеи были окаймлены цветущими клумбами, контуры которых вычерчивались изгородями из стриженого кустарника. Создавалось такое впечатление, что из грязной, захолустной российской деревеньки, утопающей в архаичном укладе жизни, с ветхими избушками, натуральным хозяйством, коровками и собаками, приятели попали в Версаль эпохи Людовика 14-го.

– Тут культура, однако – шепнул Вазян Самсону – прям Ленотр отдыхает.

В парке, весь в цветах, красовался большой двухэтажный дом, с резным балконом, колоннадой и иными архитектурными изысками. На широкой поляне возле дома толпился народ. Это были простые деревенские жители, угрюмые, бородатые, с серыми закопченными лицами мужики одетые в грязные засаленные косоворотки и такого же затрапезного вида бабы, в платках, длинных доходящих до пят платьях.

Вазян и Самсон присоединились к ожидающей игрищ толпе, а Демьян вошел в жилище барина.

Два чужеземца заметно выделялись на фоне однородной крестьянской массы.

Переминаясь с ноги на ногу, они ждали неизвестно чего, и эта неизвестность пугала каждого из них, своими потаенными страхами.

– Смотри, вот и наш Гриша – ткнул локтем в бок Вазяна Самсон.

Гвоздев, в свою очередь, тоже заметил приятелей. Радости его не было предела, в этот момент ближе и роднее этих двух людей, для Гриши не существовало никого во всей вселенной.

– Как вы? – спросил он возбужденно, не скрывая переполняющей душу радости.

– Чего это у тебя? – указывая пальцем под глаз, спросил Вазян.

– Да так – отмахнулся Гриша.

– Как устроился? – поинтересовался Самсон, явно не разделяя Гришиной радости.

– Меня на конюшню определили. Здесь творится что-то страшное – Гриша понизил голос – людей на кол сажают, ведьм на костре сжигают. Надо выбираться отсюда, не ровен час и нас порешат за нечего делать.

– А чего за кулачки такие, ты в курсе? – также шепотом спросил Вазян, пропустив мимо ушей Гришины страшилки.

– Практически нет, говорят будто охранник босса вызывает на бой всех желающих, ну и жестко калечит их.

– Бред какой.

Из дома на крыльцо вышел Демьян и поднял руку вверх. Вмиг наступила гробовая тишина. Через минуты две на балконе показался упитанный седовласый мужчина в сопровождении двух женщин. Весь народ в тот же миг встал на колени и опустил голову к земле, словно сам египетский фараон предстал перед ними.

Тимошка, стоящий рядом с Гришей, рванул того за рукав и потащил к земле. Менеджер нехотя, но все же поддался юношескому давлению и опустился на колени. Вазян и Самсон остались стоять. С их стороны это не было ни протестом, ни вызовом существующему порядку. Все случившееся было настолько неожиданным, что ни врач, ни искусствовед не сообразили, что им полагается делать.

Демьян украдкой махал им рукой, чтобы они присоединились к остальным, но они не замечали его отчаянных пассов, продолжая стоять.

Мужчина на балконе, по всей видимости, барин, потер рукой подбородок, сдвинув брови, зло посмотрел на Демьяна, затем присел в кресло. Его спутницы расселись по правую и левую руку от него.

– Поднимись люд честной – звучным басом оповестил управляющий.

Народ поднялся с колен и слегка попятился назад, словно бы открещиваясь от двух еретиков.

В следующие мгновение, словно артист цирка, по зову конферансье из дома вышел среднего роста, спортивного телосложения человек. Запястья его рук были перемотаны кожаными ремнями, дородное, со здоровым румянцем лицо было украшено несколькими боевыми шрамами: на лбу, щеке и подбородке. Оглядевшись, он стал разминать шею и вращать кулаками. Демьян подошел к атлету и шепнул ему на ухо.

– Нужно поучить немного уму разуму этих двоих, смотри не зашиби, аккуратнее.

А затем громогласно обратился к народу.

– Начинаем кулачки, кто желает померяться силой с Добрыней, выходи в круг.

Народ зароптал и попятился назад.

На земле белой краской был очерчен ринг. Самсон взглянул на землю и увидел, что они с Вазяном находятся аккурат в пределах круга. Арнольд тоже заметил это и попытался выбраться, но путь ему преградили опричники барина, бесцеремонно втолкнув искусствоведа обратно в круг. Арнольд от толчка влетел в ринг и прокатился по зеленой траве, словно брошенный мяч, на потеху публике. Он поднялся, бормоча себе под нос проклятия в адрес опричников, обтер недовольное, перепачканное землей и зеленью лицо и, слегка прихрамывая, подошел к Самсону, подспудно чувствуя в нем поддержку и опору. Самсон даже не стал пытаться переступать запретную черту. «Биться лучше хоть в небольшом, но преимуществе, чем два против оравы диких, голодных псов, готовых по одному только взгляду хозяина, разорвать любого» – резонно решил Самсон.

Из двух зол Самсон выбрал наименьшую. Хотя и при этом незавидном выборе их шансы на победу равнялись нулю.

– Итак – вновь крикнул Демьян – у нас имеются два кандидата. Бой будет длиться – управляющий посмотрел на барина. Тот, нахмурив брови, исподлобья взирал на незнакомцев, затем провел большим пальцем правой руки по горлу – до смерти одного из соперников – громогласно возвестил Демьян.

Толпа, словно бесноватая девка, заголосила, заулюлюкала, предвкушая возбуждающий запах чужой человеческой смерти. На этот раз в толпе не было ни истошных воплей по родным и близким, ни сочувствующих, ни переживающих. Праздник был для всех, никому не было никакого дела до неизвестно откуда взявшихся пришлых. На лицах, собравшихся, не отражалось ни толики сочувствия к жертвам Добрыни, а то, что он их разорвет как медведь белку, в этом никто не сомневался. Делали прогнозы кого богатырь убьет, а кого покалечит и за какое время.

– Как до смерти? – чуть не вскрикнул Гриша.

Но мальчишка ударил его в бок.

– Демьян сказал до смерти одного, значит, второму лишь достанется на орехи. Сломанные ребра заживают, носы тоже приходят в порядок так, что нечего переживать – прошептал на ухо, испытывающему угрызения совести менеджеру, Тимошка – а если сунешься, он может тебя убить. А то что покалечит, тут уж будь уверен.

Гриша, с трудом проглотил подступивший к горлу ком и остался стоять на месте, потупив испуганный взор.

Вазян глазами полными ужаса посмотрел на Самсона.

– Они чего спятили, до какой смерти? – подрагивающими губами, спросил он – это шутка такая?

– Не знаю – ответил Самсон, с трудом сохраняя спокойствие – должно быть, на вшивость нас проверяют, посмеяться решили. Будь готов ко всему.

Послушайте – громко обратился Штиц к присутствующим – тут какое-то недоразумение. Мы к вам прибыли не для того, чтобы драться, мы мирные люди.

Он поднял руки вверх, показывая толпе свои раскрытые ладони, затем повернулся к барину.

Толпа загудела.

Вальяжно восседающий на троне барин, напоминал римского императора, равнодушно взирающего на гладиаторские бои на арене Колизея. Аккуратно подстриженными ногтями, он почесывал гладковыбритую щеку, брови его были недовольно сдвинуты. Он махнул Добрыне, как бы прощаясь с непочтенными гостями. Это был знак, разрешающий начать бой.

– Мне кажется, они не понимают русского языка – возбужденно произнес Самсон, опуская руки – тут назревает что-то страшное вряд ли это просто игра. Бред какой-то, я не хочу умирать.

– Я тоже не хочу. Лучше он – проблеял Вазян заплетающимся языком.

– Мне тоже так кажется и постарайся не трястись, а то я сам до жути боюсь.

Добрыня издал дикий вопль и ударил себя в грудь.

Толпа притихла, ожидая скорой расправы над чужаками.

– Расходимся – негромко произнес Самсон и на пружинящих ногах, становясь в боксерскую стойку, упрыгал в сторону.

Холод пробежал по искусствоведческой спине Вазяна, внизу живота вдруг появилась невыносимая тяжесть, словно бы Арнольд проглотил шестнадцатикилограммовую гирю, которую было трудно удержать, на ватных трясущихся ногах.

Добрыня вошел в круг и вновь заорал, ударяя себя в грудь, подобно кинконгу.

Встав в бойцовскую стойку, плюнув на землю, богатырь, по всей видимости, обозначил для себя первую жертву и двинулся на Вазяна. Арнольд, инстинктивно закрывая руками голову, стал пятиться назад, споткнулся и упал. Добрыня, словно хищный лев, почуявший беззащитную лань, молниеносно подскочил к поверженному, схватил стальной хваткой за обе искусствоведческие ноги и приподнял, демонстрируя толпе свою жертву. Не выпуская Вазяна, он развел руки в стороны, готовясь разорвать напополам побежденного, словно некую резиновую куклу и задрав голову к небу, вновь напугал окрестности победоносным криком. Во всем: в его мускулистом теле, резких выверенных движениях, проглядывала недюжая сила и богатырская стать. Только в отличие от своего прославленного в былинах тезки, это был холодный, равнодушный убийца, садист, загубивший множество человеческих душ.

Казалось, что провидение сыграло с богатырем злую шутку, превратив его в древнее безжалостное чудовище, в того самого пожирателя земель русских – в ненасытного Змея Горыныча.

У Вазяна захрустели кости и он что есть мочи заорал от боли, выкручиваясь всем телом, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Но стальные тиски Добрыни и не думали разжиматься.

В тот же миг к Добрыне подскочил ополоумевший Самсон и что есть мочи, вкладывая в удар всю силу, зажмурив глаза, с остервенением пробил. Удар пришелся точно в горло, богатырь хрюкнул и, не выпуская Вазяна из рук, рухнул на землю, словно опрокинутый навзничь шкаф.

Штиц открыл глаза, кулак ныл от тупой боли, вокруг стояла гробовая тишина.

Голиаф был повержен, новоиспеченный Давид во всей своей неприглядной красе, возвышался, покачиваясь и заметно дрожа всем телом, над утробно хрипящим врагом.

Самсон еще до конца не осознал, что же произошло. Словно бы какая-то неведомая, первобытная сила проникла в него на мгновение, сделала свое темное дело и ушла, подобно разряду молнии, в землю.

Штиц стоял, как заколдованный и вдруг тонкий комариный писк у самого уха, вывел его из ступора. Кровопийца присел Самсону на висок и продырявил кожу. Врач прихлопнул насекомое, размазав каплю крови по виску, и поспешил высвободить Вазяна из клешней богатыря.

Самсон наклонился над хрипящим Добрыней, алая кровь, булькая и пузырясь, выливалась изо рта богатыря и текла тонкими струйками по заросшим рыжей щетиной щекам.

Все с замиранием сердца смотрели на барина. Барин досадливо потер рукой подбородок, а затем вновь, как перед боем, прочертил пальцем по горлу.

В то же мгновение двое опричных подбежали к Самсону. Одни вынув из голенища сапога огромный охотничий нож, вложил его в руку врача и упер острие Добрыне в грудь.

– Дави – рявкнул на ухо Самсону другой.

– Нет, нет – попытался дернуться лишающийся рассудка Штиц – я, я, я не могу. Нет, нет, нет.

Один опричник, обхватив руку Самсона, держал ее своей богатырской пятерней, прижимая к ручке ножа, другой надавил сверху и нож как по маслу, без лишних усилий вошел, между ребер, в трепещущее, хрипящее, но все еще живое тело богатыря. Добрыня задергался, словно от электрического тока, затряс ногами и через пару тройку секунд обмяк.

Опричник вынул нож из своего коллеги, обтер окровавленную сталь об одежду Самсона и гневно прошептал ему на ухо.

– Я на тебе еще высплюсь, сученыш.

– Куды его? – обратился второй опричник к управляющему.

– Свиньям отдай – недовольно произнес Демьян и вошел в дом.

Опричник вытащил из толпы двух мужиков и заставил их выполнять приказ управляющего.

Высвободив Вазяна из стальной хватки мертвого богатыря, мужики за ноги поволокли тело Добрыни в сторону деревни. Народ, постояв еще немножко, стал расходиться. Самсон и Вазян, усталые и опустошенные сидели на траве. Гриша хотел подойти к ним, но Тимофей, что есть сил, вцепился в него.

– Тебе что жить надоело? Они считай уже покойники, а ты-то куда? – запричитал юноша.

– Отцепись.

Гриша оттолкнул Тимофея, юноша упал на траву. Гвоздев сделал один шаг в направлении приятелей, но подумав и взвесив все за и против, в душе стыдясь своего поступка, присоединился к народу, повернувшись спиной к тем, кому еще несколько минут назад был рад больше всего на свете.

С поникшей головой, ненавидя себя, проклиная своего босса, этих грязных, темных людишек, он плелся, как баран, следуя за стадом, оставляя своих друзей, на произвол судьбы.

Вскоре место боя опустело, победители остались одни. Оба хранили молчание, пытаясь осознать произошедшее, боясь вспугнуть такую благостную и умиротворенную тишину. Ласковое солнце пригревало кожу, стрекотали кузнечики и казалось, что ничего не было: ни беснующейся толпы, ни богатыря Добрыни с опричниками, ни барина, ни управляющего. Самсон прилег на душистую траву и уставился в бездонное, голубое небо.

– Круто ты его уложил – нарушил молчание Вазян – как думаешь, что с нами будет?

– Не знаю – отрешенно произнес Самсон – рука болит.

Так они просидели час или два, из дома никто не выходил, вокруг было пусто, благоухали цветы, порхали разноцветные бабочки, кружились заботливые пчелы, собирая пыльцу. Приятно дул прохладный ветерок.

– Может пойдем – спросил Вазян – чего тут сидеть-то?

– Пойдем – согласился Самсон.

Они встали и не спеша побрели в сторону, их нового, сельского жилья.

– Вот странно, мы победили и ни тебе венков лавровых, ни грамоты, ни вымпела – решил подбодрить товарища Вазян.

– Это не игра – тяжело выдохнул Самсон – я человека убил.

– Если не ты, он разорвал бы меня напополам, чего переживать, это была самооборона, свидетелей хоть отбавляй. Это не мы напали на него, а он, любой суд нас оправдает. Тем более что нож… – Вазян осекся, мельком взглянув на Самсона, и продолжил – Их самих судить надо, устроили тут гладиаторские бои.

– Ладно, успокоиться надо, в себя придти – Самсон сделал паузу, словно бы обдумывая что-то, затем, посмотрев по сторонам, произнес – где они твои свидетели?

Пока приятели шли по деревне, им вновь не встретился ни один человек. Однако и Самсон и Вазян чувствовали кожей, затылком, что за ними наблюдает множество глаз. Вся деревня украдкой смотрела, как шествуют по улице два усталых, потерянных героя, победивших чудовище – Голиафа.