Текст книги "По счетам"

Капитан положил трубку и довольным взглядом обвел понурых подчиненных:

– Ну что, орёлики? Не было бы счастья, да несчастье помогло?

– Товарищ капитан госбезопасности, – подал голос по-прежнему не врубающийся в происходящее дядя Костя. – Может, вы все-таки объясните, что здесь происходит?

– Объясню. Только не сейчас. И в другой обстановке.

Синюгин уставился на Юрия и фальшиво-сочувственно поцокал языком:

– И это еще раз доказывает, что распоряжения комендатуры следует исполнять неукоснительно. Верно, боец Лощинин? Или все-таки Алексеев?

* * *

Заплатив по счету в шашлычной, Барон посетил места общего пользования.

Здесь, запершись в кабинке, он достал из чемоданчика палевого окраса бутафорские и исключительно пошлые на вид усишки, по случаю приобретенные в магазине «Маска», что на Невском. Заученным движением укрепил их над верхней губой, выждал несколько минут (для полного схватывания), подергал за кончики – все нормально, встали как родные. После этого натянул по самые брови кепку-трехклинку, а кухонный нож переложил во внутренний карман пиджака. Выйдя из кабинки, проходом осмотрел себя в зеркале – не бог весть что, но для провинциальных полевых условий, в принципе, сойдет. И нож, и кепку Барон подрезал в домике тещи таксиста. Но, учитывая, что Валера получил от него полновесную трешку, о мелкой краже в данном случае речи идти не могло.

День стоял субботний, и это было весьма кстати, так как места работы Самарина Барон не знал. Но сегодня, на худой конец – завтра, имелись все шансы застать его дома. Телефон Самариных был обозначен на квитке, накануне полученном в местной горсправке. Поэтому Барон добрел до ближайшего таксофона и, настроившись на разговор, набрал номер. Держа в голове сразу две легенды: одну – на случай, если на звонок отзовется кто-то из домочадцев, другую – если трубку снимает сам хозяин.

– Алё? – голос принадлежал подростку лет двенадцати-тринадцати. «Сын от второго брака», – догадался Барон.

– Добрый день. Я могу услышать Евгения Константиновича?

Пауза-тишина в ответ. Затем:

– Подождите, пожалуйста. Я сейчас маму позову…

Секунд через десять в трубке раздался женский голос:

– Слушаю вас.

– Добрый день. Я бы хотел переговорить с Евгением Константиновичем.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Геннадий Кириллович.

– А вы, извините, по какому вопросу?

– Я его бывший коллега. По работе.

– Это, видимо, еще по стройтресту?

– Точно так. Последние несколько лет живу и работаю в другом городе. В Перми нынче проездом. И вот, по старой памяти, хотел повидаться.

– То есть вы не в курсе нашей ситуации?

– Нет. А что случилось?

– Дело в том, что Евгений Константинович болен. Уже почти полгода как.

– Полгода? Значит, что-то серьезное?

– Да. Очень.

– Он в больнице?

– Нет. Проходит курс амбулаторного лечения на дому.

– Печально. С вашего позволения я бы навестил его? Все-таки столько времени не виделись. И бог знает когда я теперь окажусь в Перми.

– Ну хорошо. По распорядку дня с четырех до шести у него прогулка. Так что подходите часикам к семи. Запишите адрес.

– Если вы по-прежнему живете на Советской, то я в курсе. Доводилось разок побывать.

– Вот как? Странно, что я вас не помню.

– В тот раз мы сидели сугубо в мужской компании.

– Понятно. Тогда ждем вас к семи.

– Благодарю. До вечера…

Барон вышел из телефонной будки и задумался: «Человек тяжело болен, тем не менее может позволить себе ежедневные двухчасовые прогулки. Странно». Но, с другой стороны, подобная педантичность могла облегчить дело. Учитывая, что в квартире находились как минимум двое потенциальных свидетелей, лучшим вариантом считалось перехватить Самарина на улице, на подходе к дому.

Часы показывали четверть пятого, однако Барон сразу выдвинулся на Советскую, чтобы непосредственно на месте определиться, где проще и эффективнее привести в исполнение смертный приговор.

* * *

– …Оно, Пашка, всё так. Только я ответственно могу заявить, что особого криминала в том, что Юрка жил под чужим именем, нет. Просто на момент, когда он попал в партизанский отряд, иных удостоверяющих личность документов, кроме как удостоверения Лощинина, у него на руках не было. А ксиву эту Юрий нашел в вещах погибшего знакомого. На пару с которым прорывался из блокадного Ленинграда.

– Хорош знакомый, ничего не скажешь, – проворчал Яровой. – А ты в курсе, откуда у этого знакомого, у Гейки, ксива взялась?

– В курсе. Он поднял ее на квартире профессора Лощинина, на которую со своей шайкой совершил налет в марте 1942 года.

– И на всё-то у вас, товарищ генерал, ответ имеется. Даже неинтересно.

– Ответы у меня, увы, далеко не на всё. Но в данном конкретном случае общая картина мне теперь более-менее понятна.

– А вот мне до сих пор непонятно одно: по какой такой причине парень из приличной семьи поддался на уговоры малознакомого уголовника и пошел за ним паровозом? У Юрки ведь к тому времени работа была, карточка рабочая. Опять же сестру сумел отправить. Конечно, блокадная жизнь не сахар, но ведь и рывок – авантюра. Шансы выбраться из города были минимальными. Да и в случае благоприятного исхода потом тоже надо было где-то жить, что-то жрать.

– А ты у него самого за это не поинтересовался?

– Спрашивал, причем неоднократно. Но этот момент Юра старательно замалчивал.

– Что ж, если тебе, Паша, до сих пор, как ты говоришь, интересно, пожалуй, я могу объяснить причину старательного замалчивания.

– О как? Давай, удиви меня в очередной раз.

– Юрий решился на побег с Гейкой после того, как совершил в Ленинграде убийство.

– Да ладно? – оторопел теперь уже Яровой. – Не может быть!

– Может, Паша. В этой жизни, как учит нас жизнь, может быть абсолютно всё.

– Значит, все-таки провел меня? Вот стервец. А ведь я ему, Володя, поверил. Поверил, что нет на парне уголовки. А поверив, чем смог – помог. Да, дела… – Яровой потянулся за бутылкой. – Блин! Лучше бы и не спрашивал. Потому как чертовски обидно теперь. Да, и кого же он убил?

– Меня, – невозмутимо ответил Кудрявцев. – Помянем?

Ленинград, март 1942 года

Тяжелый пистолет оттягивал карман, ударяя в бок при каждом шаге, но для Юрки это незнакомое доселе ощущение было только в плюс. Он шел, упиваясь недолгим статусом вооруженного человека, и выражение неподдельного восторга само собой обозначалось на его скуластом, обтянутом обветренной кожей лице.

– И как ощущение?

– Здорово.

– Ствол – штука такая, – авторитетно, со знанием дела подтвердил Гейка. – Как первая баба. Разок попробуешь, потом ни в жисть не откажешься.

– А что? У тебя уже… было?

– Да сто раз.

– Так уж и сто?

– Может, чуть поменьше, конечно. Но все равно, до фига. Ты гляди, поаккуратнее с ним. Заряжен.

– Ладно…

Когда мальчишки добрались наконец до квартиры, Юрка завел окоченевшего Гейку в бабушкину комнату, усадил на кровать и запеленал словно маленького в несколько слоев одеял. С дровами были проблемы, но ради такого случая и на правах гостеприимного хозяина Юрка решил пожертвовать несколькими томами Брокгауза и Ефрона, отложенными на черный день. Из остававшихся в квартире книг эти были самые нажористые.

– Сиди, отогревайся. А я книжки принесу, для растопки.

– Чего? И печка будет?

– Само собой.

– О, поперли козыря!

– Знаешь, на кого ты сейчас похож?

– Знаю. На пингвина. У них тоже вечно хрен отмороженный.

– Да нет, ты просто копия капусты.

– Чего я?

– Я говорю: сто одежек, и все без застежек.

Юрка вышел в коридор и на ощупь двинулся в гостиную. Проходя мимо двери бывшей родительской спальни, он вдруг отчетливо услышал нечто похожее на слабый стон. От неожиданности Юрка вздрогнул и застыл на месте. Рука невольно сунулась в карман, где лежал пистолет, который он не успел вернуть Гейке.

Стон повторился, теперь отчетливее. Юрка достал пистолет, тихонечко, на цыпочках, зашагнул в комнату и напряженно всмотрелся в темноту. На родительской кровати лежал военный. В шинели, сапогах и в армейской шапке с опущенными ушами. Негромкое его похрапывание снова прервалось неким подобием стона и снова столь же резко оборвалось. Видать, снилось человеку что-то нехорошее, недоброе.

Стараясь не дышать, Юрка подошел ближе – и тотчас отпрянул назад, ибо на кровати лежал Кудрявцев. Это было так же невероятно, как если бы в своем доме Юрка застал спящего фашиста. Впрочем, сейчас и тот и другой для него по сути были равнозначны: что фашист Ганс, что чекист дядя Володя. Вспомнив о пистолете, Юрка поднял руку и прицелился. Мушка запрыгала, потерялась на черной шинели.

– Просыпайся, гад! – приказал он срывающимся на фальцет голосом. – Я не хочу убивать тебя спящим.

Кудрявцева подбросило на кровати, как от разрыва снаряда.

Даром что спросонья, он опознал Юрку много быстрее.

– Юрий? Ты?! Живой?! Э-э-э… Юра! Убери пистолет. Это тебе не игрушка, слышишь?

– За отца, за маму, за бабушку, за деда Степана, – начал зачитывать приговор Юрка. – За всех, кто по твоей вине погиб, приговариваю тебя к высшей мере наказания.

– Юра, подожди! Не дури, слышишь? Давай поговорим как мужчина с мужчи…

В пустой квартире выстрел прозвучал оглушающе громко, а тяжелый пистолет дернулся, вырываясь из руки. Юрка стрелял первый раз в жизни, да еще и в живого человека, а потому не сразу уловил связь между выстрелом и тем, что произошло. Но нетрудно догадаться, что попасть в столь крупную мишень с нескольких метров смог бы и слепой. Страшась увидеть результаты рук своих, парень выскочил из спальни и, натыкаясь на стены, кинулся в комнату, к Гейке. А тот, ошарашенный невесть откуда раздавшимся выстрелом, неуклюже пытался выбраться из одеяльного кокона.

– Алё! Кто стрелял?

– Я.

– Вот ведь придурок! А на кой?

– Я. Убил. Человека, – отрешенно отозвался Юрка. После этих с трудом давшихся ему слов он опустился на пол и заревел. В свою очередь Гейка, скорее изумленно, нежели испуганно, уставился на приятеля:

– Так, еще раз? Чего ты сейчас сказал?

– Я убил человека, – размазывая слезы по щекам, всхлипывая, повторил Юрка. – Владимира Николаевича.

– Зашибись. А кто такой Владимир Николаевич и откуда он здеся взялся?

– Не знаю. Откуда. Просто спал. Он… он из госбезопасности.

– ОТКУДА?!

– Чекист.

– Плева-а-ать в мои карие очи! – Гейка схватился за голову. – Ну всё: «Подъем!» – сказал котенок, когда его понесли топить. Да-а-а… Это я удачно в гости напросился. И за что ты его… шлепнул?

– Вендетта, – глухо пояснил Юрка.

– Че-его?

– Слово такое. Кровную месть означает.

– Обратно зашибца! Юрец, ты ж у нас вроде как русский, а не абрек какой? Даже у моих соплеменников этим делом давно никто не промышляет. А уж тем более… Это ж надо додуматься – чекиста мочкануть. Ты понимаешь, что это однозначно стенка?!

– Понимаю.

– Ну и дурак, коли понимаешь, – огрызнулся Гейка, слегка успокаиваясь. И то сказать: влетал он по жизни и не в такие ситуевины. Да, отправлять к праотцам гэбистов до сих пор не доводилось. Но того же немецкого диверсанта они с парнями завалили так, что любо-дорого.

– Слышь, убивец! Волыну верни.

Юрка молча протянул пистолет. Убедившись, что еще четыре патрона в загашнике имеются, Гейка окончательно взял себя в руки:

– Да не реви ты как баба. Мочканул и мочканул, чего уж теперь. Пойду гляну. Как оно там у вас… сладилось.

* * *

Гейка отсутствовал минут пять. Когда он вернулся в комнату, подсвечивая себе дорогу фонариком, Юркина истерика почти прекратилась.

Фонарик оказался не единственным трофеем: Гейка достал из карманов и вывалил на кровать две банки тушенки, полбуханки хлеба, нечто упакованное в газетный кулек и пачку махорки. Как бы демонстрируя: по-честному делить станем, я ничего не скрысил.

– Юрец, зырь, сколько хавчика!

– Ты что? В его вещах рылся?

– А чего такого? Я ведь только жратву забрал. Ну и фонарик в придачу. А бумаги там всякие, документы, что в вещмешке лежат, так я к ним даже не прикасался. И в карманах евонных не шарился. На фиг надо. А вот харч покойнику все равно ни к чему.

– Покойнику? – ужаснулся Юрка. – Так он точно? Умер?

– Лежит в кровище, не шевелится. Вроде не дышит. А пульс ему щупать и глаза закрывать лично я не подряжался. Коли есть охота, ступай сам и проверяй… Юрец, я так меркую, что теперь, когда у нас жратва имеется, без вариантов из города валить надо. Обоим. Иначе даже наколка со Сталиным на грудях не поможет. Правый висок – пожалуйте бриться.

– А причем здесь Сталин и правый висок?

– Долго объяснять, забудь. В общем, решай: или ты со мной, или делим продукты и разбегаемся. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь.

– Я с тобой, – шмыгнул носом Юрка.

– Не ссы, братан, я тебя из города выведу и на большую землю в лучшем виде доставлю. Гейка Равилов за базар отвечает. Веришь или сомневаешься?

– Верю. Только… А куда потом-то?

– В Москву рванем. У меня там дядька двоюродный обретается.

– Так он же, наверное, на фронте сейчас?

– Ага, пойдет он на фронт, как же. Ищи дурака! – усмехнулся Гейка и с гордостью добавил: – Дядя Халид, он на Дорогомиловке всеми окрестными ворами и жиганами заправляет. В авторитете человек, большую силу имеет… Хочешь в Москву?

– Мне все равно куда, – безразлично отозвался Юрка.

– Тогда завтра ближе к ночи и стартуем. Сутки здесь отсидимся, отогреемся и…

– Не-ет. Я не могу здесь сутки. Рядом с…

– Ты чего, покойников боишься, что ли?

– Я правда не могу. Честное слово.

– И чего теперь? Прикажешь сызнова на улице пережидать?

– Почему на улице? В другой квартире переночуем.

– Ни фига себе! И сколько же у тебя по Питеру всего малин? – Гейка снова стал распихивать продукты по карманам.

– Каких малин?

– Тьфу ты! Я говорю: хата твоя далеко отсюда?

– Возле Волкова кладбища.

– Понятно, два лаптя по карте.

– Зато там дрова есть. Только вчера с работы принес.

– Черт с тобой, пошли. Раз уж ты у нас такой… суеверный. Убивец хрустальных люстр. И чекистов.

– Прекрати, пожалуйста! – страдальчески попросил Юрка.

– Ладно. Пусть будет коротко и ясно – просто «убивец». Да не дрейфь ты, братан! Раз уж до сих пор на твою пальбу не сбежались, значит, считай, пронесло. Хату на ключ закроешь – и вся недолга. На дворе такие морозы стоят, что покойник всяко не завоняет.

Реакция на последнее авторитетное суждение юного жигана последовала незамедлительная: Юрка тотчас согнулся в три погибели и стравил. Хотя казалось бы: с чего? А главное – чем?

Едва за покинувшими квартиру парнями захлопнулась входная дверь, Кудрявцев приподнялся с кровати, с усилием поменяв положение тела, сел, упершись спиной в стену. Скрипя зубами от боли в раненом плече, высвободил левую руку из рукава шинели, густо пропитанного кровью. Сейчас самое главное было приостановить кровотечение. А потому, немного отдышавшись, он сгреб подушку, стянул с нее наволочку и принялся рвать ее на полосы, активно помогая здоровой руке зубами. Смастерив подобие жгута, приступил к перетяжке, предварительно сверившись с часами, – оставлять конечность затянутой более полутора часов нельзя, чревато омертвением.

Покончив со жгутом, не с первой попытки Кудрявцев засунул руку обратно в рукав шинели и, отдохнув пару минут, осторожно встал на пол. Пошатываясь, добрел до распотрошенного, заметно полегчавшего вещмешка, порылся в нем и сердито выдохнул:

– Вот ведь засранцы, все продукты подчистую потырили. Хорошо, документы не взяли, а то бы меня второй раз расстреливать взялись. Хоть это и противоречит уставу… М-да… Вот тебе и мальчик из интеллигентной семьи. Щенок щенком, а брешет по-псиному. Однако молодец парень, далеко пойдет. Если, конечно, не заблудится по дороге.

Кудрявцев забросил вещмешок за правое плечо и, максимально экономя силы, направился к двери. Неожиданно взгляд его уперся в стену, на которой с прежних мирных времен продолжал висеть семейный фотографический «иконостас». Кудрявцев дотянулся до рамки с карточкой Елены, шарахнул ее об угол стола, разбивая стекло, достал портрет и, сложив вчетверо, сунул в карман шинели.

Это был последний визит Владимира в адрес на улице Рубинштейна. Полторы недели спустя, в результате прямого попадания авиабомбы, «родовое гнездо» Алексеевых – Кашубских будет погребено под обломками здания постройки середины XIX века. Словно финаля историю этой несчастной семьи и ее роковой фамильной тайны.

* * *

У подъезда на лавочке сидел разбитый параличом старик. Его вялые, бесчувственные руки покоились на коленях, как у прилежного первоклашки, а неподвижный взгляд был уставлен вглубь двора, поверх голов копошащейся на детской площадке малышни. Старик словно бы силился разглядеть там нечто необычайно важное, но ему никак не удавалось сфокусироваться. Так отныне гулял Евгений Константинович Самарин. С четырех до шести. И лишь в хорошую погоду.

Узнать в старике напыщенного самовлюбленного кладовщика дядю Женю из далекого ленинградского детства было решительно невозможно. По крайней мере Юрий не смог. Он так бы и прошел мимо, едва скользнув взглядом по согбенной инвалидной фигуре, если бы не руки. А именно – безымянный палец правой руки старика, на котором красовался перстень-печатка, некогда принадлежавший профессору Кашубскому. Дедов перстень. Тот самый, что вместе с другими ценностями ушел в качестве оплаты за вывоз Ольги из блокадного города.

На площадке резвились, пищали дети. В беседке гремели костяшками домино мужики. Из распахнутого на первом этаже окна доносилось зыкинское «на побывку едет молодой моряк». Барон молча стоял, почти нависая над стариком. А тот, погруженный в себя, продолжал неподвижно смотреть в одну, лишь ему ведомую точку, не обращая внимания на возникшую помеху. Физическое состояние Самарина сейчас вполне можно было уподобить незавидному положению человека, на шею которого накинута петля, а сам он стоит на табурете на кончиках пальцев. И шея болит нещадно, и онемевшие пальцы уже не слушаются, но и умирать не хочется. Страшно.

Оценив ситуацию, Барон принял непросто давшееся ему решение: смертный приговор в исполнение приведен не будет. Во-первых, слишком легко. Все равно что курицу зарезать – никакого морального удовлетворения. А во-вторых, при нынешних раскладах удар ножом в грудь мог быть расценен как акт милосердия. А Барон не собирался оказывать Самарину подобную добрую услугу.

– Узнаёшь меня?!

Самарин поворотил голову на голос и непонимающе уставился на Юрия.

– Да ты повнимательнее, повнимательнее вглядись. Ну?! Или мартышка к старости совсем слаба глазами стала? А, дядя Женя?

– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-юр-р-р-р-ра?

Похоже, один только дар речи и сохранился в этом почти мертвом теле.

– Ай, молодец! Припомнил. Ну здравствуй, старый друг семьи. Как поживаешь? Впрочем, можешь не отвечать. Вижу, что здоровьице оставляет желать.

– Ю-ю-ю-ю-юр-р-р-р… р-ра-а-а… Я-я-я…я-я… Н-н-не-е…

В своем испуганном лепетании Самарин выглядел настолько жалким, что никаких иных чувств, кроме брезгливости, в эту минуту Юрий не испытывал.

– Это тебя, дядь Жень, боженька покарал. Жаль, поздновато награда нашла героя. Как перстенечек дедов? Все эти годы ручку не жег?.. Боюсь, не жег. Потому что для таких, как ты, стыд не дым – глаза не ест.

Юрий перехватил сухую, почти невесомую стариковскую кисть и сильным резким движением вывернул с пальца перстень. Как пробку штопором.

– Что, больно? А тогда, двадцать лет назад, не было больно? Когда ты девочку пятилетнюю в Галиче на станции бросил?

– Я-я-я-я…я-я-я н-н-н-не-е… Она с-с-с-са-ам-м-м-ма от-т-тс-с-с-ст-т-тала…

– Я, дядь Женя, шел сюда с окончательным и бесповоротным намерением прирезать тебя. Как хряка перегулявшего. Но я не стану этого делать. Потому что для тебя это было бы избавлением. Опять же, говорят, мученический конец способен часть грехов списать. Я в это, разумеется, не верю, но… мало ли. Так что дохни сам. Мне приятно будет сознавать, что подыхать ты будешь медленно и мучительно. Беспомощным и под себя ходящим. Не будет тебе хорошего конца. Не заслужил.

Барон осмотрелся по сторонам и достал нож.

– Н-н-н-не-е… нан-н-на-ад-д-д… Ю-ю-ю-юр-р-р… п-п-по-о-ож-ж-ж… я… н-н-не-е-е…

– А пока ты, дядя Женя, еще не совсем из ума выжил, оченно мне желательно, чтоб ты каждый божий день меня и Ольгу вспоминал. А чтоб лучше помнилось, я тебе засечку сделаю. Узелок на память.

Молниеносным горизонтальным движением Барон чиркнул кончиком лезвия по лбу Самарина, оставив неглубокую, но длинную борозду. Похоже, старик даже не почувствовал боли, лишь жалобно взвизгнул и обмочился.

– А это – для дезинфекции, – Юрий плюнул Самарину в лицо, убрал нож и подхватил с земли чемоданчик. – Счастливо оставаться.

Барон торопливым шагом пересек двор и скрылся в арке: всё, с делами в Перми было покончено. А на площадке всё так же резвились, пищали дети. В беседке продолжали греметь костяшками домино мужики. В распахнутом на первом этаже окне на смену Зыкиной заголосил Кобзон. А у подъезда на лавочке беззвучно рыдал разбитый параличом старик. С окровавленным лицом и мокрыми штанами.

* * *

– …И далее вы взялись крутить парня на убийство Лощинина с последующим присвоением документов и биографии?

– Да. А поскольку после смерти Иващенко моим начальником стал прощелыга Синюгин, дело расписали мне. Вот теперь и понимай как хочешь – судьба это или случайность?

– Слушай, а с какого перепуга Алексеева вообще взялась госбезопасность крутить? Ведь это сугубо милицейская подследственность?

– Профессор Лощинин некогда имел отношение к разработкам систем радиолокационного опознавания, поэтому Синюгину грезилось увидеть за налетом нечто более масштабное. Даже несмотря на то, что профессор впал в старческий маразм еще до войны и по этой причине даже не был включен в списки подлежащих эвакуации особо ценных научных кадров. Но, разумеется, никакой диверсии-шпионажа там и рядом не стояло. Заурядный разбой.

– Ни фига себе, заурядный! Три трупа.

– Согласен, многовато. Обидно, что живьем тогда никого захватить не удалось. Потому что пацанов явно кто-то очень непростой на профессорскую хату навел. Много там разного антиквариата хранилось, даже оригинал Айвазовского имелся. Но – тут уж ничего не попишешь. Облаву на парней милицейские устраивали. И уж так им эта банда осточертела, что в итоге сработали беспощадно, но непрофессионально.

– Мы с тобой как-то отклонились от Юрки.

– А что Юрка? Когда диверсия отпала, Синюгин взялся настаивать, чтобы парень получил полновесное за убийство. Тем более сын врага народа. Яблоко от яблони, все дела… Но я сумел переквалифицировать на соучастие.

– И как же тебе это удалось?

– То, Володя, история долгая. Я к тому, что такие погоды на дворе стоят, а мы за столом киснем. Может, возьмем паузу и до речки прогуляемся? Окунемся? Что думает об этом комиссар?

– То же, что и командир.

– Правильно думает комиссар!.. Не-не, ничего не трогай, оставь как есть. Вернемся – продолжим.

– Пашк, у тебя здесь, часом, телефона нет?

– Обижаешь! Чекист бывшим не бывает, а потому всегда должен находиться в режиме доступа. Тебе позвонить нужно?

– Не сейчас, вечерком закажешь межгород с Москвой? Мне должны там кое-какую информашку подсобрать.

– Без проблем. Только на фига тебе межгород? Выйдем на дежурку, и они по своей линии подключат. Думаю, цельному генералу с Лубянки не откажут?..