Текст книги "Фронтовая любовь"

С этими словами он взялся расшнуровывать и стаскивать высокие десантные ботинки с убитого лейтенанта. И когда до Элеоноры наконец дошло, она истерично затрясла головой:

– Нет, я с мёртвого не надену! Нет!

– Эля, не тупи! Жить хочешь?! Я спрашиваю – жить хочешь?! – Та в ответ часто-часто закивала. – Ну так давай… Ты на своих каблуках далеко не убежишь. И босой нельзя, порежешься, здесь всё в стекле битом… Давай брюки подверни и надевай.

Швырнув Элеоноре ботинки, Митя отстегнул с пояса мертвого лейтенанта кобуру с пистолетом, забрал автомат и нашарил на теле запасной магазин к нему. Тот оказался не в штатном армейском подсумке, а в красивом, расшитом бисером замшевом чехле.

– Пижоны! Спасибо хоть рожки не на тридцать, а на сорок пять. Пулемётные. Это у них шик такой.

– А? Что?

– Это я так, о своём, о девичьем. Шнуруйся живее, а я быстренько в ряды метнусь. У второго парня патронами подразживусь.

Но едва Митя высунул голову из лавки, стало понятно, что добежать до первого убитого лейтенанта не суждено. Медленно спускаясь по торговой улочке в их сторону, двигались боевики, проверяя лавки, одну за другой.

– Всё. Приплыли.

– Что?

– Ничего, ничего. Всё нормально будет!

Спрятав камеру под одним из прилавков, Митя нацепил на ремень запасной рожок, защелкнул кобуру с пистолетом и, обозначив стволом автомата направление в глубь лавки, произнес тихо, но очень спокойно и четко:

– Эля, всё будет в порядке. Сейчас мы с тобой уйдем на другой ряд. Потом – еще на другой и побежим к мечети. Не паникуй, держись рядом и как можно быстрее… Всё. Пошли.

Они быстро прошли сквозь лавку к черному ходу. А вот здесь дверь имелась. Благо – оказалась заперта не на замок, а на простую щеколду. Митя осторожно приоткрыл ее и…

И осторожность оказалась совсем не лишней: на параллельном ряду, метрах в десяти от них, обнаружился боевик с автоматом. Похоже, это был головной дозор ранее замеченного Митей отряда.

– Чёрт!

– Там – ОНИ?! Они нас убьют, да?

– Один всего… Пока… Дай секунду…

Я потом много раз вспоминал это мгновение. Никакого плана я не продумывал, просто времени не было думать. Всё как-то само получилось, там ведь счёт даже не на минуты шёл…

Приняв решение, Митя вынул из кобуры пистолет и, передернув затвор, протянул его Элеоноре.

– Времени у нас нет, так что врубайся сразу. Сейчас я вальну этого урода. Мы перебегаем на следующий ряд, в лавку, что напротив. Ты – точно так же проходишь через нее, выскакиваешь и бежишь, стараясь держаться ближе к стенам. Если вдруг что – стреляй не задумываясь, патрон в стволе. Главное – добеги до мечети! В ее внутреннем дворе – твое спасение.

– А ты?

– А я немного подержу их. Тогда у тебя будет шанс. Вместе не успеть: побежим вдвоём – они нас снимут, а просто спрятаться – тот же расклад.

– Нет! Я без тебя…

В голосе Элеоноры снова послышались истерические нотки, и Митя понял, что она вот-вот сломается.

– Эля!!! Всё, давай без пионерства! У тебя двое детей!

– А у тебя…

– Вот за моей и присмотришь, ежели чего… Всё. Делаем! Иначе сейчас те подойдут. И запомни – беги изо всех сил! У тебя будет минута, максимум – полторы. По выстрелу – бежим.

После этих слов Митя чуть приоткрыл дверь, аккуратно прицелился и дал короткую очередь. Боевик из дозора рухнул с простреленной головой как подкошенный.

– Давай пошла!..

Эта торговая улочка оказалась заметно шире по той причине, что здесь, между рядами стационарных лавок, располагались временные лотки для уличной торговли. Перебежав ее, Митя и Элеонора заскочили в лавку тканей, которая также оказалась брошенной хозяевами.

– Давай! Снова черным ходом! Не тормози!!

Образцов подтолкнул Элеонору в спину, и та, сдерживая рыдания, скрылась в глубине лавки. Оставшись один, он, баррикадируя вход, подтащил туда несколько прилавков, а сверху набросал с десяток рулонов разноцветных тканей, соорудив таким образом нечто вроде укрепточки с невысоким бруствером. Не ахти какая оборонительная позиция, но – все же лучше, чем совсем ничего.

– Так, бляха-муха… – зашептал Митя, укладываясь. – Ну давайте, суки!

Расклад – хуже не придумаешь. По опыту я знал, что обычного, на тридцать патронов рожка, при средней плотности боя хватит секунд на 25. А учитывая, что парнишка-лейтенант успел немного повоевать, хорошо, если там сейчас оставалась хотя бы половина патронов. Правда, имелся еще запасной, «манерный», рожок на сорок пять. Но что с того? Даже и с ним много не навоюешь. Это все досужие разговоры, что стрелять нужно одиночными, тщательно выцеливая. Для любителей компьютерных игр, возможно, такой совет и подойдет, но в реальной ситуации нервы, как говорится, не железные. Жить захочешь, сам не заметишь, как начнешь судорожно на пусковой крючок давить. Щелк, другой, третий и – все. Ку-ку, Гриня!

Но и прорываться с таким боезапасом нереально – вдвоем всяко медленнее получится. Да и не задержишь никого на ходу, боевики тебя запросто, особо не напрягаясь, с расстояния 60–70 метров положат. Вот потому-то я и взялся подарить Элеоноре примерно минуту. За которую, если повезет, в принципе довольно далеко убежать можно. Что же касается перспектив собственных…

Чего греха таить – я тогда действительно решил, что всё, что отпели курские соловушки. Даже молиться начал…

Суки появились пару минут спустя.

Похоже, не сразу сообразили, что случилось с их дозорным. И Мите очень хотелось верить, что эти драгоценные секунды добавили Элеоноре лишнюю фору. Сердце его лихорадочно отстукивало мгновения, а те все тянулись, тянулись, и в конце концов он потерял им счет.

Боевики шли осторожно, медленно.

В какой-то момент командир показал рукой двум подчинённым, чтобы те переместились через лавки на другой ряд. Но именно этого Митя допустить никак не мог. И – не допустил: двумя очередями положил обоих. Оставшиеся боевики, уходя с линии огня, отшатнулись в лавки, что напротив, и в следующую секунду на его позицию обрушился шквал огня. По счастью, пули пока лишь крошили дерево, пластик и рулоны тканей.

– Господи, иже еси на небеси… Да светится имя твоё… Да придет царствие твое…

Автоматическая стрельба неожиданно прекратилась. Выждав немного, Митя чуть приподнял голову и очень вовремя разглядел выскочившего на улицу боевика с гранатометом. Все правильно, из лавки стрелять он не мог, иначе реактивная струя там понаделала бы дел! Минимум контузила бы его же товарищей. Успев среагировать, Митя дал длинную очередь последними в рожке патронами. Он не увидел – попал или нет? – тем не менее выпущенная граната ушла много выше и левее.

Судорожными движениями Митя перезарядил автомат, даже не сняв со второго рожка «манерный» замшевый чехол. Передёрнув затвор, он отер рукавом вспотевший лоб и глубоко вздохнул:

– Ну вот и всё… Господи… Царствие твое…

И тут за его спиной вдруг послышались шум, крики. А затем, перекрывая их, раздался звенящий, пронзительный голос Элеоноры:

– Митя, это я! Это мы! Не стреляй! Я наших встретила, Митя!!

И действительно – сзади, с черного хода, в лавку хлынули сирийские военнослужащие во главе с тем самым «гостиничным» майором. Перепрыгивая через Митину баррикаду, «гвардейцы Асада» лавиной хлынули в торговые ряды, открыв такой огонь на подавление, что боевики почти перестали огрызаться в ответ.

– Ты живой?! Ты цел?! Боже мой… Господи…

Вбежавшая в лавку последней Элеонора бросилась к Мите, уставилась на него, как будто видела в первый раз, а затем уткнулась головой ему в грудь и заплакала. А он, тяжело дыша, стоял словно бы в оцепенении, будучи слишком переполнен адреналином, чтобы осознать, поверить в свое счастливое спасение…

* * *

Сирийские силы безопасности провели зачистку рынка профессионально и быстро. Не прошло и получаса, как стрельба повсеместно прекратилась, и настала пора заняться мертвецами. В частности, двумя молоденькими лейтенантами из группы сопровождения русских журналистов. В тот момент, когда Митя и Элеонора возвратились в лавку сладостей и пряностей, люди майора уже успели придать телам погибших офицеров подобающие позы (глаза закрыты, руки и обращенные в сторону Мекки ноги выпрямлены) и накрыли мертвые лица платками.

Митя достал из-под прилавка оставленную здесь камеру. Попытался ее осмотреть, но пахнущие порохом руки все еще продолжали трястись мелкой дрожью. Чтобы успокоиться, он достал сигарету, закурил и принялся жадно вдыхать дым.

Внезапно на плече майора подало голос переговорное устройство: офицер выслушал сообщение, нахмурился, подозвал Митю и негромко заговорил с ним. Сидящая на полу, привалившись к стене, Элеонора, продолжая судорожно стискивать в руках свои туфли, тревожно уставилась на этих двоих.

– Что?! Что он сказал?

Митя ответил не сразу. Сперва сглотнул подступивший к горлу ком, и лишь потом выдавил хрипло:

– Я так понял… Вроде где-то рядом американку убили… Журналистку…

– Дэнс?!!

* * *

При римлянах эта улица называлась виа Ректа, то есть Прямая улица. Ее современное имя – Мидхат Паша. Протянувшаяся с востока на запад в Старом городе Дамаска, она существует здесь еще с античных времен – согласно преданиям, по ней хаживал сам апостол Павел. По мере продвижения в восточную (христианскую) часть города Мидхат Паша становится все более цивилизованной, запруженной всевозможными бутиками, ресторанами и кафешками, стилизованными под густую экзотику. И вот как раз возле входа в одну из таких местных кофеен, скорчившись в позе зародыша, лежал в пыли и в крови американский оператор-стажер Боб Ли и дико выл по-звериному.

В паре метров от парня валялось изломанное женское тело в брючном костюме некогда бледно-голубого цвета. Тело было без головы. Длинная палка, с насаженной на нее отрезанной головой, стояла здесь же, прислоненная к стеклу окна-витрины. Глаза у головы были широко распахнуты. Словно бы от удивления…

После первого шока, когда происходящее лишь частично осознаётся как реальность, Элеонора решительно отобрала у Мити микрофон, зажмурившись, сделала несколько шагом к витрине, развернулась и… Неожиданно внятно и чётко скомандовала:

– РАБОТАЕМ, МИТЯ!

Тот страшный стендап у мёртвой головы Пруденс мгновенно попал в Интернет, хотя лично мы ничего не выкладывали. И – стал культовым, как ни страшно это звучит. Время сейчас такое. Картинка – самое главное. А тут… Голова американской телезвезды и русская телезвезда в белом шикарном окровавленном костюме и в десантных ботинках. В общем, Элеонора в одночасье превратилась чуть ли не в Че Гевару. Её показывали все каналы мира…

Глава шестая

– …Вот на хрена их туда понесло?! – риторически вопросил Медвежонок. Спросил лишь затем, чтобы нарушить затянувшееся после очередного стаканчика араки тягостное молчание. – Экзотику восточного общепита, при желании, можно было красиво, а главное – спокойно подснять даже в здешнем ресторане. Картинка вышла бы – ничуть не хуже!

– Хакавати.

– Чего?

– Хакавати. Так арабы называют своих сказителей, – хмуро пояснил Митя. – Колоритные такие мужички. Опять же – уходящая натура. Пруденс знала, что в Дамаске осталась всего парочка мест, где их можно увидеть и услышать вживую.

– Вот и послушала. В натуре…

Вечером этого бесконечного дня они снова обосновались в гостиничном баре Salasabil. Пили араку. Не закусывая. Много и часто. Да только не в коня корм, не забирало.

– Землякам и коллегам – мое почтение!

Митя и Паша синхронно обернулись. И синхронно же уткнулись в корреспондента Первого канала Антона Верницкого.

– Здорова, Антон. Накатишь?

– Нет, спасибо, парни. В другой раз.

– Ему выпивать с конкурентами инструкциями Константина Львовича запрещено, – на рефлексе откомментировался Медвежонок.

Получилось предсказуемо, а потому не смешно.

– Митя, друг, выручай! До зарезу потребен с тобой синхрончик[14]14
  Синхрон (тв-сленг) – кусок записанного в сюжете либо программе интервью.


[Закрыть] минуты на полторы, не больше. Эксклюзива не прошу – чисто эмоцию.

– Что там было, как ты спасся, каждый лез и приставал, – процитировал Высоцкого Медвежонок. – Меньше чем за двести баксов не соглашайся! И это еще по-божески. Со скидкой главному пропагандистскому каналу.

– Паша!

– Чего?

– Подкассетник захлопни, вот чего! Дай с человеком поговорить.

– Без проблем. Говори.

– Антох, вот честное слово, при всем уважении, но я сегодня – пас. И – сил нет, и сам уже никакой. На одной только кочерге и держусь.

– Может, тогда завтра? С утреца?

– Ладно. Перед завтраком поднимитесь ко мне. Номер 376. Я постараюсь к тому времени что-то такое придумать-исторгнуть.

– Отлично. Спасибо, Митя.

– Пока не за что. А может, все-таки опрокинешь?

– Нет, извини. Через час материал в Москву пересылать, а у нас еще конь не валялся… Кстати, вы уже видели съемку, выложенную на «Аль-Джазире»?

– Нет. А что там?

– Гляньте. Там такое… Короче, полный пиздец!

С этими словами Верницкий удалился.

– Медведяра! Глянь, чего там он проанонсировал? А то я телефон специально в номере оставил. Достали все!

Медвежонок подхватил со стойки свой смартфон, равнодушно произвел ряд манипуляций большим пальцем, и вдруг, резко изменившись в лице, севшим голосом просипел:

– Вот чёрт…

– Чего там?

– Тут такая хрень… Бля… Сволочи!

– Да что там?!

– Тут, Митя… Короче, тут… – Медвежонок нервно сглотнул. – Понятно, почему они Боба Ли оставили в живых. На, смотри сам… Полчаса назад в Интернет выложили…

Казалось бы, в этой жизни меня уже почти невозможно было чем-либо удивить или напугать. Но после просмотра лишь несколько секунд любительской съёмки боевиков в груди у меня все буквально закаменело от ужаса: на картинке вооруженные до зубов бородачи заставляют Боба Ли отрезать голову еще живой Пруденс, а потом принуждают его же плясать с мертвой головой возле трупа, подбадривая парня дикими выкриками, выстрелами и хлопаньем в ладоши…

– Твою ж мать… Нелюди! Они же нелюди! Стая упыриная! Выключи!!!

Подрагивающей рукой Митя налил себе полный стакан, махом, как воду, выпил и посмотрел на часы:

– А Элеонора что-то… Если она успела это посмотреть, как бы её повторно не накрыло.

– Может, сходишь за ней?

– Да, пожалуй.

Митя слез с табурета, двинул было к выходу, как вдруг обнаружил в зале Сухова, в одиночестве сидящего за чашечкой кофе. В том, что они с Медвежонком его заход проморгали, не было ничего удивительного – они сидели спинами к двери. Но вот Коля со своего места не срисовать их не мог. Из чего следовало, что игнор был сознательным. Вызванным: либо деликатностью, либо…

– Только прежде сигаретку раскурю. С одним товарищем, – озвучил Митя и направился к столикам.

Взаимное приветствие старых приятелей на сей раз оказалось на порядок суше, чем два дня назад, в Шереметьево. И вообще – Сухов выглядел очень усталым и непривычно раздраженным.

– Не возражаешь, если я подсяду, покурю с тобой?

– Валяй. Но сразу предупреждаю: у меня очень мало времени.

– Я тебя долго не задержу. – Митя сел напротив, достал сигареты. – Свежую картинку с Мак-Ги и Бобом видел?

– Да.

– Ну и?

– Что?

– Что обо всём этом думает человек, который… для Большого Начальника рекомендательные справки пишет?

Глаза Мити смотрели неулыбчиво, строго, и Сухов явно понял, что разговор предстоит непростой.

* * *

А Элеонора Сергеевна не спускалась в бар по той причине, что у нее внезапно образовался сеанс скайп-общения с Москвой. Последние несколько часов такого общения от нее так же, как и от Мити, домогались десятки людей. Причем – из самых разных уголков земного шарика. Госпожа Розова всем отказывала, но проигнорировать настойчивые вызовы непосредственного начальника все-таки не смогла, отозвалась.

– …Ну как ты?

– А вы сами, Александр Михайлович, как думаете?

– Думаю, что паршиво.

– Если выражаться литературным языком, то – да. Где-то близко к тому.

– Что ж вы, голуби мои… Я ведь вас перед поездкой как напутствовал? Командировка эта – паркетная[15]15
  Паркет (ТВ-сленг) – съемка официальных мероприятий и соответственно сюжет, посвященный жизни в коридорах власти.


[Закрыть]. И жанр ей под стать – официоз голимый. А значит, приключений на жопу, как вы это с Митюшей любите, искать не требуется. Было дело?

– Было.

– Хоть не отпираешься, уже неплохо.

– Мы этого не хотели. По крайней мере, я – точно! Просто… Так оно получилось.

– Прекрасный в своей лаконичной универсальности ответ. Анекдот знаешь? «Встречаются двое: – О, я слышал у тебя уже семеро детей! – Да, как-то так получилось. Сначала не хотел этим заниматься, а потом втянулся». Чего не смеешься?

– Не смешно. Да и болит… Все сразу… Особенно душа.

– Понимаю… А вообще я хотел сказать, что, во-первых, вы – большие молодцы. Так Митюше и передай.

– Передам. А вы действительно так думаете?

– Я «не думаю» – я знаю.

– А вот в нашей блогосфере считают иначе. Меня в чём только уже не обвинили. Самое мягкое – в некрофилии и пляске на костях.

– Эля! Ты же взрослый человек, профессионал! Так чего ты всю эту перхоть слушаешь-читаешь?! Да мне сегодня весь вечер в Останкино проходу не давали, руку жать подходили. Телефоны разрывались так, словно бы каналу Нобелевскую премию мира выписали. К твоему сведению, апэшный куратор – так тот просто визжал от восторга и просил передать вам личную благодарность. Сама понимаешь, от кого.

– Спасибо. А во-вторых?

– Что?

– Ну если вами было озвучено «во-первых», значит, далее последует…

– Ах да, действительно! Огромная просьба у меня, голуби мои. Понимаю, вам сейчас очень непросто. В первую очередь психологически непросто, но…

* * *

А в это время внизу, в баре, Митя продолжал прокачивать Николая. И хотя с самого начала стало понятно, что товарищ Сухов не расположен к откровенности, в конце концов Митя его дожал. И «академический востоковед», пускай и с кучей оговорок, пусть коротко и предельно осторожно, но озвучил собственную версию дневных событий.

– …Получается, вся эта конференция изначально задумывалась как ловушка? Капкан для террористов? И мы в нём – вместо приманки?!

– Ф-фу, ну и духотища! – Несмотря на прохладу от системы кондиционирования, Сухов протер лоб тыльной стороной ладони и, вынув из кармана носовой платок, тщательно вытер руку. – Ты торопишься с выводами, Митя… Начать с того, что я совсем в том не уверен. Допускать – допускаю, но не более. Я не знаю, кто, как и на основе каких данных принимал решение… И не думаю, что когда-нибудь узнаю. Но уж персонально вы двое – точно не приманка.

– И на том спасибо. А кто ж мы тогда?

– Скорее, ты только не обижайся, антураж. Всё должно было быть достоверно, иначе… У зверьков разведка очень хорошо работает, они бы фальшак сразу почуяли. А приманка – не журналисты, а лидеры стран, Сирии и России прежде всего. Никто эту американку как сакральную жертву не планировал. Да это и невозможно – такой сценарий прописать… При облаве на волка никогда не знаешь, на кого в конечном счете он выскочит: на главного снайпера или на рядового загонщика.

– То есть всё вышло случайно, хотя так оно изначально и планировалось?

– Именно. Причём ты сам прекрасно знаешь, чья это была инициатива – уйти работать в город.

– Ну да, ну да. А милейший майор сирийского спецназа просто дал себя уговорить. Удачно получилось. Картинка вышла – зашибись!

Сухов долго не отвечал. Затем, допив безнадежно остывший кофе, глубоко вздохнул и, стараясь не смотреть Мите в глаза, перешел на полушепот. Притом что ближайшие посторонние уши располагались не ближе десяти – двенадцати метров.

– Возможно, я сейчас озвучу тебе прописную истину, но в больших сложных комбинациях почти никогда не удается избежать сопутствующих жертв. Согласен?

– Допустим.

– А тут… Тут игра большая. Ты пойми: дело не в локальной антитеррористической операции, пусть даже и масштабной. Дело не в том, что группировку «Катаиб Тахрир аш-Шам», ту её часть, что в Дамаск подтянулась, почти всю вырезали. Ну, группировка. Ну, крупная. Но их тут… Сам знаешь, до Пекина раком не переставить. В одних названиях запутаешься, тем более что они их всё время меняют: то под одно знамя встанут, то под другое.

– А в чём тогда прикол?

– В том, кто деньги даёт этим уродам. Сами по себе они бы долго не провоевали. Деньги – кровь войны. Содержать «лучшую в мире пехоту», как на Западе пишут, дело накладное, а на разном шир-мыре ты таких денег не сделаешь. Здесь нужны финансы госуровня! Стало быть, и дело в позициях государств. Государств Залива прежде всего… Турции, Израиля… Франции. Англии. – Сухов вытянул из лежащей на столе Митиной пачки сигарету. – Продолжить?

– Не надо… Ну и как ты думаешь… Эта… Западня… Повлияет на позицию? Хоть чью-то?

В ответ Николай пожал плечами, закурил.

– Ясно. Что ни хрена не ясно, – считал ответ Митя. – А где президенты? Наш и сирийский?

– В Латакии. В самой спокойной здесь провинции. Туда даже боевики своих жен с детьми отправляли.

– На нашей базе? Хмеймим?!

– Ты слишком многого хочешь от простого научного консультанта, – вяло возразил Сухов.

– Научного… Если бы я не знал тебя всю сознательную жизнь…

– Никак и тебе под моим пиджаком погоны мерещатся? Это Восток, дружище. Я тебе много раз говорил – здесь всё не так, как кажется. А за одну ночь всё может трижды перемениться.

– Да я все понимаю… Просто… Я уж думал, совсем зачерствел, а тут… Сердце ноет… Столько лет Пруденс не видел, и тут… Приходи кума любоваться… Дэнс… Она хорошая была… Даром что пиндоска…

Кровь бросилась Мите в лицо. Выбросив вперед правую руку, он через стол ухватил Николая за лацкан пиджака и, чуть подтянув к себе, зашептал отчаянно, с болью:

– Коля! Но ты ведь правда не знал?! Иначе ты ведь предупредил бы меня, правда?!!

– Уймись! Я НЕ ЗНАЛ! – Неуловимо ловким и резким движением Сухов сбросил Митину руку. – Да, чувствовал, что что-то не так… Но так я тебе об этом ещё в Шереметьеве сказал, забыл?

Соглашаясь с правотой приятеля, Митя виновато отвел взгляд.

– Я всё понимаю, Митя. Но… Сегодня моя страна – наша с тобой страна – серьезно выиграла. В бесконечно долгой, очень тяжелой жестокой игре. И ценой этого тактического, но важного выигрыша стали человеческие жизни. – В углах губ Сухова легли жесткие скобки морщин, выдавая минимум неравнодушие. – Плохих людей. И хороших. В основном – сирийцев. И ещё жизнь американки. Да, хорошей американки, спорить не буду. Но знаешь, Митя… Если ценой жизни одной хорошей американки…

– Стоп! Тормози, Коля! Не надо, не сейчас. А то, боюсь, далеко зайдём.

– Прости. Я не хотел тебя обидеть.

– Обиженных в жопу трахают.

– Вот-вот. Вот я и не хотел бы, чтобы в жопу трахали мою страну. Я, Митя, хоть и востоковед в штатском, но на свою страну работаю, а не на чужую!

– Давай прекратим этот разговор?

– Давай. Тем более, всё равно пора прощаться. Тебя вон боевая подруга заждалась…

Митя обернулся и увидел, что за это время Элеонора наконец спустилась в бар и о чем-то говорит с Медвежонком.

– Ну, а мне, соответственно, пора ехать на аэродром, – подытожил Николай.

– Возвращаешься в Москву?

– Нет. Лечу в провинцию Латакия. – Сухов поднялся из-за стола. – Давай, брат, не расслабляйся сильно. Восток – он не то чтобы этого не любит.

– Он просто этого не прощает, – докончил Митя, вставая следом.

– И еще. Помни – у арабов есть пословица: «Таджри ар-Рияху би ма ла таштаги ас-Суфун». Что в переводе означает: «Ветра бегут не туда, куда хотят корабли».

* * *

Возвращаясь к своим, Митя выразительно посмотрел на айфон Медвежонка, а следом вопросил взглядом:

«Она уже видела картинку с Бобом?»

«Да, видела», – ответил глазами тот.

– Привет.

– Привет.

– Как ты?

– Нормально.

– Есть хочешь?

– Нет. Всё равно кусок в горло не полезет.

– А стакан? Полезет?

Эля утвердительно кивнула. Медвежонок разбросал по стаканам остатки водки и, нагнувшись, поставил пустую бутылку на пол. Углядев это его телодвижение, в их сторону выдвинулся давешний бармен.

Это был араб в летах, но очень моложавый, передвигающийся легко и по-кошачьи бесшумно. Митя еще вчера обратил внимание, что на его круглом, с крупным мясистым носом лице неизменно сохранялось одно и то же выражение – угрюмое. Этакий взгляд на мир человека, который многое повидал и отвык удивляться.

– Прошу простить меня за бесцеремонность. Вот… – бармен выставил перед троицей русских запотевшую бутылку.

– Вы исключительно прозорливы, сэр. Приплюсуйте к общему счету, пожалуйста.

– Нет, – покачал головой бармен. – Сегодня вся выпивка для вас – за счет заведения… По правде сказать, мы здесь не очень-то жалуем американцев. Но ваша погибшая подруга мне сразу понравилась.

– Как тебя зовут, брат?

– Ахмад.

– Баракаллаху фика, Ахмад!

– Ва фикум! [16]16
  «Да благославит тебя Аллах, Ахмад! – И вас!» (Араб.)


[Закрыть]

Бармен с достоинством угрюмого лорда удалился.

– Породистый товарищ! Сразу видно – восточная кровь, – оценил Медвежонок. – Вот кого надо было снимать. А не этих ваших хакаваев.

– Хакавати.

– Да один хрен! Ладно, давайте, братцы, не чокаясь. За Дэнс. Как говорится: земля пухом.

Они молча выпили.

Затем Элеонора достала из сумочки сигарету, прикурила и поведала, обращаясь к Мите:

– Я только что разговаривала с Кулом.

– И что старик?

– Сказал, что мы – молодцы. А потом попросил завтра не улетать, задержаться дней на пять-семь.

– На фига?

– Ему с самого верха намекнули, что, начиная с завтрашнего дня, сразу в нескольких провинциях будут запущены столь же масштабные антитеррористические операции. Формально – станут бить по хвостам «Тахрир аш-Шам». Ну, а неформально…

– Это можно было предположить и без вашего самого верха, – криво усмехнулся Медвежонок. – Пентагону и Госдепу убийство Дэнс – как серпом по причинному. Мировое общественное мнение какое-то время будет не столь безоговорочно настроено против Асада. Который, невзирая на свои тёрки с США, благородно берётся отомстить за американскую гражданку. Изящная, что и говорить, комбинация.

– Паша, умоляю! Не искажай лица мыслью! – попросил Митя и обернулся к Элеоноре:

– И что ты ответила Кулу?

– Сказала: раз надо – мы останемся. Извини, что согласилась, предварительно не обсудив с тобой.

– Да без проблем. Если честно, мне всё равно. Хотите, пойдём мусоров резать, хотите, хоть завтра разбежимся.[17]17
  Митя цитирует персонажа из т/ф «Место встречи изменить нельзя».


[Закрыть]

В сумочке Элеоноры подал голос телефон, и высветившееся на экране имя заставило ее страдальчески вздохнуть:

– О господи! Что сейчас будет!

– Супруг? – догадался Митя.

– Да.

Элеонора спрыгнула с барного табурета и прошла с телефоном вглубь зала. Туда, где потише.

– Ну что, Медведяра, получается, завтра разбегаемся?

– А вот шиш тебе! Даже не мечтай! При таких раскладах я тоже остаюсь.

– О как?! – удивился Митя и взялся распечатывать принесенную барменом бутылку. – А на какие, позволь спросить, тити-мити? Казна-то, поди, пустая?

– Зато жизнь густая, – отдежурился Медвежонок.

– Я к тому, что ровно в полночь ваша трехдневная господдержка превратится в тыкву.

– А! Баблосы как раз фигня. Позвоню руководству, пусть срочно спонсоров нагибают. У меня, старик, другая проблема. Анжелика после этой вашей, будь она неладна, вылазки в город…

– Что? Неужто клинá поймала?

– Во-во. Шок такой, что не то чтобы куда-то работать, даже просто из номера выйти – не уговорить. Я с ней сегодня вечером исключительно через дверь да по ватсапу общаюсь. Такой вот детский сад, штаны на лямках.

– Бедная девочка.

– А я ведь говорил своим: на хрена вы мне эту юную пионэрку подсовываете!

– А взамен небось требовал перезрелого комсомольца?

– Да пошёл ты! – огрызнулся Медвежонок.

Правда, тотчас сменил интонацию на просительную:

– Вернее: а не пошёл бы ты, Митя?

– Куда?

– Навстречу старому другу?

– В смысле?

– Давай, пока Анжелка не оклемается, ты на два фронта поснимаешь? Для своего канала, ну и для нашего немножечко? Выручи, а?

– Ты чего, с дуба рухнул? – изумился Митя.

– А что тут такого? – изобразил саму невинность Медвежонок. – Куда вы, туда и я. Розовую Королеву на одном фоне отстендапил, а меня – там же, только на чуточку другом. А оживляжики я могу и сам, на планшет подснять.

– Не, ну ты точно того! Я уже молчу о том, что если наши узнают, что я для вас… Да меня по возвращении в Москву тут же с канала выпрут. Безо всякого выходного пособия.

– Да никто ничего не узнает! Как? Нам с тобой главное – Элеонору уломать!

– Нам с тобой? Прелестно! – Митя выпил в одиночку и крякнул недовольно: – Щас, разбежался! Твоя идея – ты и уговаривай.

– Хорошо! Без проблем! Я сам с ней договорюсь… – оживился Медвежонок. – Ты же знаешь, у меня природный дар убеждения.

– Сказал бы я… К чему у тебя природный дар… Да перед местными неудобно.

– Типа сострил?! – фыркнул Медвежонок. – Вот ты говоришь: узнают – уволят. Так это еще бабка надвое сказала. Но если мои узнают, что Анжелка в зарубежной командировке работать отказалась – вот её-то точно, в два счёта пинком под задницу.

– А тебя это, типа, волнует-колышет?

– Почему нет? Она хоть и баба, но всё равно жалко. Опять же: ты своим пионэрам впариваешь про журналистской чести кодекс, про журналистское братство… Вот и давай. Пришла пора подкрепить слово делом. А то языком молотить все горазды.

– Ишь как заговорил, сладкоголосый ты наш.

– Правда, Мить, выручай, а? А я тебе за это… Я… «Отстираю я, Глеб Егорыч!» Вот честное благородное слово.

– Тьфу на тебя! Чего ты там отстираешь? С тебя, Медведяра, и взять-то нечего.

– Обижаешь! Да я… Да я при случае натурой отдам!

– Чего щас сказал? – подавившись водкой, обалдело уточнил Митя.

– Вот ты дурак, Митя. Я ж не в этом смысле. Натура – она разная бывает. Вот, например…

– Ша! Хорош! Вон Элеонора идет. Валяй договаривайся. Если согласится – шут с тобой. Чем смогу помогу.

Госпожа Розова возвратилась еще более мрачная, чем была. Хотя, казалось бы, куда еще?

– Похоже, супруг не в восторге, – догадался Медвежонок. – Плеснуть?

Элеонора молча кивнула.

– И это правильно. Мить?

– Не, я, пожалуй, пропущу. А вот вы – выпейте. Можете даже с элементами романтики на брудершафт.

– Это с какой стати?

– А с такой, что далее наш дорогой Медвежоночек обратится к вам, Элеонора Сергеевна, с не менее романтическим предложением…

* * *

Казалось, этот жаркий, перенасыщенный событиями день в Дамаске для них не закончится никогда. И все же ближе к полуночи, когда всех троих буквально валило с ног от усталости, они наконец покинули епархию чуткого бармена Ахмада и разошлись по своим номерам. Хмельные, но – не пьяные. Местная водка оказалась бессильна перед пережившими сильнейший эмоциональный шок русскими журналистами.

Приняв душ, Митя рухнул на постель, со стоном вытягиваясь на хрустящих крахмалом простынях, и… грязно выругался. В маленькой прихожей его номера грянул, мощно вступив духовыми, марш «Гром победы раздавайся». Невидимый абонент оказался столь настойчив, что поначалу решивший не отвечать Митя все-таки заставил себя подняться, пройти к вешалке и достать из наружного кармана разгрузочного жилета разрывающийся мобильник.

– Слушаю! – отозвался он, немало подивившись высветившемуся на экранчике имени.

– Извини, пожалуйста. Я тебя не разбудила?