Текст книги "Бандитский Петербург"

За что воюем?

Самое поразительное, что правоохранительная система все еще действует. Тюрьмы переполнены, колонии не пустуют. При этом многие милиционеры попросту не понимают, из-за чего они горбатятся. Зарплата – традиционно низкая, льготы на поверку – минимальные, работы – больше, чем предусмотрено любыми разумными нормативами. Один прославленный сыщик, имя которого хорошо известно в преступных кругах, летом 1992 г. с горечью подводил итоги своей службы:

– У меня иногда такое впечатление, что мы попросту не нужны государству. Мы обращаемся со своими проблемами во все мыслимые и немыслимые инстанции, выступаем в прессе – никакого толку. Иногда приходит мысль: а не напрасно ли я угробил жизнь на это?

Объяснение тут одно: призвание. Известный факт: выходя на пенсию, многие опера вскоре заканчивают свое земное существование. Организм привык работать в предельном режиме, сердце не выдерживает безделья… Можно, конечно, как и прежде, положиться на энтузиастов, но это то же самое, что вообще закрыть глаза на проблемы.

* * *

Настоящий оперативник находчив и хитер, вынослив и живуч как кошка. Он знает, как угодить привередливому следователю и прокуратуре; как ублажить своего начальника и обвести вокруг пальца чужого. На оперативника жалуются все кому не лень. Терпилы, преступники, прокуроры… Он всегда между двух огней и привык к самым невозможным и фантастическим требованиям. В недалеком прошлом, например, от него требовали, чтобы уровень преступности на его микроучастке строго соответствовал научным, политически грамотным показателям. Чтобы раскрываемость была не ниже, чем в прошлом году. Существовал также закон «Об укрывательстве преступлений» – этот закон предусматривал суровое наказание всякому оперу, осмелившемуся сокрыть преступление (не зарегистрировать уголовное дело). Одним словом – клещи! С одной стороны, дай статистику хорошую, с другой – не смей преступления укрывать! Слабые не выдерживали, но сильные закалялись. Проработавшие благополучно не один год превращались в таких бойцов, которых не удивишь никаким приказом. Надо поймать снежного человека? Будет – со всеми официальными показаниями, опознаниями, признаниями, очными ставками и прочим. Чтобы опер не терял спортивно-боевую форму, начальство выдумывало ему все новые и новые поручения и задания. Например, опер должен был раскрыть определенное количество преступлений при помощи обратившихся в честную веру преступников, то есть попросту говоря – агентов. Поскольку честных преступников хронически не хватало, оперативник находил порой простой выход: он сочинял их. Так в делах появлялись, скажем, некие Федя или Кеша, которые благополучно кочевали из одной отчетности в другую, выполняя благородную задачу в деле улучшения показателей. Кто-то слишком лихо закрывал дела, не успев вникнуть в их суть. А кто-то слишком рьяно за них брался, выколачивая сведения из упрямых урок недозволенными методами. Сажая на скамью подсудимых других, опер знал, что «никто не вечен под луной» и что все, грешные, под Богом ходят.

Злополучный кошелек, который Жеглов положил в карман вора, увы, – атрибут розыскного искусства и по сей день. Кого винить в этом? Наивно заблуждаются те, кто считает, будто между сыщиками и преступниками – стена. Нет, всего лишь черта, проведенная законом. Она может стать стеной для одних, ее может не заметить в пылу работы другой; третий переступает ее намеренно, хотя и не без, сомнений. Интересный факт: в застойные годы в тюрьму чаще садились офицеры. Теперь львиную долю осужденных составляют сержанты и рядовые. Факт безотрадный, ибо свидетельствует он, скорее, о падении нравов сержантского состава, чем о высоком моральном духе офицерства. Переступить черту можно действительно незаметно. Во времена застоя, например, районное начальство почти обязывало сотрудников ОБХСС заботиться о том, чтобы дефициты из подведомственных им магазинов уходили не только «налево», но и «направо», то есть к заслуженным работникам милиции.

Криминал? Вроде бы еще нет. Директор магазина рад услужить родной власти, купля-продажа производится по закону: по номиналу и с чеками. Отовариваются достойные люди, которые в знак благодарности просто исключают данный магазин из сферы своих профессиональных интересов. Но тот же злополучный опер мог незаметно переступить черту: склонять своего агента к активной деятельности, не понимая, что агент сам уже давно использует своего патрона в корыстных целях.

До поры до времени все эти противоречия, проблемы, неразбериху в той или иной мере сглаживала и облагораживала Большая Идея. Когда Хрущев клялся на съезде, что через двадцать лет он пожмет руку последнему преступнику, – это впечатляло. Это заставляло позабыть на время и о нищенской зарплате, и о глупости инструкций. Правоохранительная машина работала исправно. Нравственные приоритеты были достаточно ясно обозначены. Преступник, попавшийся, скажем, на валютных операциях, мог нахамить сыщику, предложить ему взятку, но он никогда бы не позволил себе заявить вслух, на допросе, что сыщик выполняет глупую, никому не нужную, да к тому же и малооплачиваемую работу…

Нынче же взятки воспринимаются как откупное: берите, но только не мешайте делать деньги. Из перепродажи, из фальсифицированного спиртового продукта, из меди, оружия, наркотиков… Закон? Ему не подчиняются даже президенты. Власть? Это еще нужно посмотреть, какая из них победит. Собственность? Была ваша, – завтра станет нашей, а послезавтра хоть потоп. Бывшие деревенские парни, прошедшие армию и сменившие армейские погоны на милицейские, теряются в этом мутном водовороте в считанные месяцы: сегодня ты гоняешься за мафией, а завтра она вполне официально нанимает тебя в качестве охранника – тут у кого угодно «крыша поедет». Да что там говорить про рядовых, если и среди офицеров отмечены настроения, которые можно выразить фразой: «За что воюем?»

Один опер, подводя итоги своему печальному прогнозу относительно будущности Российского государства, выразился так:

– Вопрос упирается в собственность. Пока не определятся собственники, мы, строго говоря, не нужны ни мафии, ни властям. Идет грабеж и дележ ничейного. Лишь тогда понадобится закон, когда, насосавшись, собственники скажут: хватит! Теперь мы будем играть по правилам!

Рокировки в разные стороны

Мальчик был самым обыкновенным, может быть, лишь чуть более тихим и задумчивым, чем обычно бывают тинэйджеры. По вечерам любил сидеть в своей комнатке у окна и смотреть на улицу, слушая плейер. Однажды он обратил внимание на то, что к магазину, который был как раз напротив окон его комнатки, часто подъезжают одни и те же машины – по вечерам, после закрытия… Из машин что-то выгружали и быстро заносили в магазин. Мальчик пригляделся повнимательнее и понял, что это «что-то» было ничем иным, как оружием. Он записал номер машины, понаблюдал за магазином еще пару дней, фиксируя номера подъезжавших автомобилей.

Он был умным, начитанным ребенком и понимал, что тайно перевозить оружие могут, скорее всего, бандиты… А потом мальчик пошел в свое отделение милиции и рассказал все, что видел, офицеру – одному из руководителей отделения.

Мальчик сделал все правильно. Он не мог знать, что этот офицер давно уже был на долях с теми самыми бандитами, которые выгружали оружие…

Через пару дней мальчик пропал. Поиски были результативными – в пригородном лесочке через некоторое время изуродованный труп ребенка был все-таки найден… (Любопытный нюанс – в ходе расследования убийства около шести человек брали на себя совершение преступления и даже показывали в ходе следственных экспериментов, как именно убивали. Во всех этих случаях розыскники сумели доказать самооговор.)

Настоящего убийцу – непосредственного исполнителя – все же нашли, хотя поиск был чрезвычайно трудным. Однако медицинская экспертиза признала его больным человеком, в силу этого он не подлежал уголовной ответственности, а показания, данные им, не имели юридической силы… Поэтому и офицер, сгубивший мальчика, продолжал работать в милиции. Он уволился из органов совсем недавно. Те офицеры-розыскники, кто знал, на чьей совести эта смерть, ничего сделать не смогли. Знать – это еще совсем не значит доказать…

Эту печальную историю мы услышали от оперативников в одном из кабинетов известного всем дома на Литейном, где мы попытались поговорить о таком явлении, как внутренняя милицейская коррупция и преступность. Увы, рассказанное не слишком нас удивило. В ответ мы предложили собеседникам свою историю, которую узнали, расследуя дело одного крупного питерского бизнесмена, обратившегося к нам за помощью… [83]

Он представился жертвой рэкета и коррумпированных правоохранительных органов одновременно. Попросил провести объективное расследование. Мы согласились и, как нам кажется, теперь знаем правду. Но результаты нашей работы не подлежали реализации – установив фактуру, мы не смогли собрать доказательства. Многочисленные свидетели согласились говорить только в приватном порядке – для удовлетворения нашего любопытства, сразу же предупредив нас, что в «случае чего» – они откажутся от своих слов. Мы не считаем себя в праве осуждать этих людей. Слишком уж крутые завязки были в этом деле – и мэрия, и милиция, и КГБ, и прокуратура… Да и сама жертва где-то в середине расследования предстала в совершенно ином свете – пострадав от одних бандитов, этот бизнесмен нанимал других, чтобы отплатить обидчикам… Коротко же суть дела такова.

Некая крупная петербургская фирма заключает контракт с серьезной московской фирмой. Из Петербурга в Москву переводятся большие деньги. Москвичи срывают контракт и не отдают деньги. Питерский бизнесмен едет в столицу и безуспешно обивает пороги всех правоохранительных организаций, каких только можно. Ему везде советуют обратиться в арбитраж, где все вместе – жертвы и кидалы – умрут в бумажной могиле. Вернувшись в Петербург, бизнесмен с отчаяния бросается за помощью к «чеченам». «Чечены» оказываются более приветливыми. Они выделяют двух способных решить вопросы представителей с которыми бизнесмен вновь едет в Москву. Если кто-то решил, что «чечены» в Москве стали стрелять и похищать обидчиков, то этот кто-то жестоко ошибается. Горцы повели горемыку в одно чрезвычайно солидное милицейское заведение, где проблема решилась со сказочной быстротой. Большой милицейский чин (отдельного кабинета и приемной с секретаршей удостаиваются лишь высшие милицейские чины) предложил бизнесмену написать заявление на обидчиков, и через пару (!) дней деньги со счетов московской фирмы пошли в Петербург. За вычетом нескольких миллионов, которые милицейский чин порекомендовал потерпевшему перевести в хорошую фирму, находящуюся в хорошем городе Грозном.

Видимо, потеря этих миллионов разбудила жабу, дремавшую до поры на груди у нашего бизнесмена. Жаба стала его душить.

Он захотел получить от коварных москвичей и штрафные санкции. Бизнесмен вспомнил об одном своем старом знакомом – старшем офицере бывшего Комитета государственной безопасности из Петербургского управления. Этот офицер вник в проблему и порекомендовал бизнесмену группу коротко остриженных юристов, которые хоть и не имели юридического образования, но были в состоянии решить любую проблему за деньги – за долю малую. Себе офицер скромно назначил гонорар в пять миллионов рублей (дело происходило в 1992 г.) за общее руководство. (Кстати говоря, когда в ходе беседы с нами юристы узнали, сколько хотел получить комитетчик, возмутились они страшно. «Вот скотина! Послал нас под чеченские пули, даже не предупредив, ни прикрытия не дал, ни подстраховки… И за все наши труды – всего пять лимонов», – так говорил старший юрист, непосредственно контактировавший с офицером. Возмущение свое тогдашнее он сейчас подтвердить уже не сможет, ибо вскоре после того, как мы прекратили работу по этому делу, он покинул наш суетный мир.)

А получилось вот что. В Москве питерские юристы столкнулись с «чеченами», которые уже рассматривали фирму должников как исключительно свою суверенную кормушку. На разборки обе банды приехали в Петербург, где выяснились дополнительные спорные моменты – тесен мир. Оказывается, эти самые «чечены» доили еще одну фирму – созданную, кстати, под эгидой мэрии Петербурга (брали натурой, гуманитарной помощью, прямо со склада). А команда юристов вписалась и в эту разборку. Волны разборок между двумя бандами нещадно колотили бизнесмена. Фирма его тихо разваливалась. Прослышав о нем, как о терпиле безответном, его стали похищать и совершенно посторонние бандиты, требуя выкуп. (Самое любопытное заключается в том, что этот бизнесмен, стравивший между собой несколько группировок, поссорившийся с милицией, прокуратурой и ФСК, остался жив и даже до сих пор занимается бизнесом.)

Подсуетился и некий работник одной районной прокуратуры, который через свою жену, работавшую в дочерней фирме у того же бизнесмена, под шумок оттяпал у нашего героя автомашину (плюнув на отсутствие техпаспорта, кстати, так и ездил на ней без документов). Когда мы спросили бизнесмена, зачем он, по уши запутавшись в своих отношениях с бандитами, обратился за помощью к нам, он, грустно вздохнув, ответил:

– Сам не знаю. В милицию я идти со своей правдой-маткой не мог – в криминал вляпался. Но как-то насолить всем этим продажным конторам очень хотелось. Мне почему-то казалось, что вы не будете так дотошно изучать детали… Ну а сейчас я и сам против публикации всей этой истории. Ничего я вам не говорил, ребята…

* * *

Вот две невыдуманные истории, в центре которых – коррумпированные (или сросшиеся) работники правоохранительных органов. И в обеих историях добро не торжествует в финале. Злодеи не посажены в темницу, а просто поменяли место работы. (Герой второй истории уволился из УМБР. Или его уволили. По некоторым сведениям, честные коллеги бывшего офицера все-таки «помогли» ему уйти, не сумев, правда, поймать за руку. В таких ситуациях официальным органам сказать нечего: не пойман – не вор.)

Мы прекрасно понимаем, какую деликатную и щекотливую тему поднимаем. Но замалчивать ее дольше нельзя.

Когда оперативники, рассказавшие нам историю про убитого мальчика, узнали, что мы хотим сделать ее достоянием гласности, они долго нас отговаривали:

– Об этом писать нельзя. Во-первых, у нас нет доказательств. Во-вторых, люди будут бояться в милицию идти – заявлений от потерпевших не дождешься. И так-то не очень идут, боятся. Ну и, в-третьих, ребята, публикацией такой можно обидеть большое количество нормальных, честных ментов, которые вам и нам в глаза плюнут и правы будут…

– Но ведь это все было на самом деле?

– Было. Но это, наверное, не для печати.

Эх, Россия! Страна азиатская! Неужели вечен этот наш удел – доверительные разговоры только на ушко друг другу…

Мы предлагаем откровенный разговор. Поговорим о том, о чем и так уже говорят давно. В Петербурге действуют целые банды, состоящие из бывших, а иногда и действующих сотрудников милиции. Только официально в Петербурге в 1992 г. было привлечено к уголовной ответственности более 137 работников правоохранительных органов. В Нью-Йорке, где преступность намного выше, чем у нас, эта цифра стала бы сенсацией. Мы воспринимаем ее спокойно.

– С моей точки зрения, организованный характер наша преступность приобрела благодаря бывшим сотрудникам правоохранительных органов, – сказал в недавней беседе с нами один весьма крупный чин из параллельного ГУВД учреждения. – Сами блатные никогда бы не смогли создать такие замечательно организованные структуры, какие мы сейчас наблюдаем в бандитском мире. Нынешняя борьба с преступностью – это «выкашивание пехоты»… Знаете, как на фронте: рота вся полегла, но на смену ей придут другие роты, потому что целы генералы, которые могут отдать соответствующие приказы и распоряжения…

– Неужели ментовская преступность – результат демократизации общества? – спросили мы одного из экспертов в ГУВД.

Он подумал, вздохнул и ответил:

– Те, кто сейчас садится в камеры, родились задолго до перестройки. Те, кто не садится и не сядет никогда, – тоже. В июле 1992 года была обворована квартира бывшего заместителя начальника нашего ГУВД – генерала в отставке. Когда я прочитал ориентировку на похищенное, мне стало дурно. Поинтересуйтесь, ребята, этим делом, прикиньте, на какую зарплату можно купить все то, что вынесли из квартиры генерала… [84] Сейчас, конечно, больше беспредела, больше озлобленности в людях, а менты – такие же люди, как и все… Больше путаницы и неразберихи, больше возможностей… Но, между прочим, менты садились всегда. И ментовские камеры в «Крестах», и зону ментовскую не год назад придумали…

В ментовской камере

В 1992 г. в Санкт-Петербурге к уголовной ответственности было привлечено 137 сотрудников милиции, 77 из них – за грабежи, разбойные нападения и кражи. В мае 1993 г. в «Крестах» содержалось 69 арестантов – сотрудники милиции, в основном сержантский состав. Это значит, что около десяти камер в СИЗО на Арсенальной набережной полностью укомплектованы теми, кто по долгу своей службы должен был сажать в это заведение других.

…Эта стандартная Крестовская камера площадью в восемь квадратных метров, тем не менее, не совсем обычна. С известной долей иронии ее можно назвать элитарной. Здесь сидят всего шесть арестантов, а не десять или тринадцать, как в других: двое из них иностранцы, остальные четверо – бывшие сотрудники милиции. Узнав, что к ним пожаловали корреспонденты, арестанты гостеприимно уступают места на койках. В камере душно; на стене висит приемник. Меланхолично-грустная музыка создает ощущение фальшивого уюта. На обшарпанных стенах – вырезки из дешевых журналов. Койки заправлены шерстяными одеялами; на тумбочке – книги, старые газеты… Арестанты – молодые мужчины – одеты по-домашнему: рейтузы, футболки, войлочные тапочки. Вопреки нашим опасениям, на разговор идут охотно и почти дружелюбно. Некоторые сидят здесь уже более полугода. За что? Не без юмора кто-то отвечает:

– Мы коррумпированные элементы!

Бывший старший оперуполномоченный из области, сержант охраны, еще один опер из района. Четвертый – интеллигентного вида мужчина, по возрасту самый старший – поясняет, что служил в МВД по канцелярской части. Все они горячо уверяют нас, что невиновны. Сержант охраны, арестованный по делу Малышева в числе многих прочих, считает себя незаслуженно обиженным вдвойне. Во-первых, потому, что связал свою судьбу с милицией. И во-вторых, потому, что его посадили, в то время как настоящие жулики гуляют на свободе.

– Вот вы пишете: Малышев, Малышев, а он не такая уж крупная фигура. Крупные воры заседают в правительстве.

– А за что конкретно вы сидите?

– За то, что охранял частную контору. Они там что-то натворили, а крайним оказался я.

– Меня попросили передать какие-то деньги, – вступает в разговор районный опер. – Я передавал. Меня арестовали: взятка! Откуда я мог знать?

– Я понятия не имею, за что сижу; обвиняют по 146-й. Сижу уже несколько месяцев. На допросы не вызывает. Предъявили обвинение, а доказательств никаких. Разве это дело?

«Интеллигент», слушающий товарищей с понимающей улыбкой, веско добавляет:

– Понимаете, у меня семья: жена, дети. Я не убийца, не насильник. Сижу здесь уже несколько месяцев. За это время никаких следственных действий в отношении меня не проводилось. Спрашивается, зачем это нужно, кому? Даром едим хлеб. Хотя бы работу какую-нибудь предоставляли: тапочки шить, например. Коробочки клеить… Хотели потолок побелить, предлагали – нельзя, и все тут.

– У них тактика известная: парься, пока не расколешься. Расскажешь, что требуется, – изменят меру пресечения до суда. Нет – будешь гнить здесь год и больше. Вот и выбирай.

Тема «незаконного» содержания под стражей настолько близка и актуальна для арестантов, что в разговор вступают даже иностранцы.

– У нас такого нет, – решительно заявляет смуглый, усатый пакистанец, арестованный за нанесение тяжких телесных повреждений. – Сажают убийцу, насильника. Остальные ждут решения суда. Только суд может решить: заключать человека под стражу или нет. В вашей стране царит… – пакистанец делает паузу и с удовольствием выговаривает выученные, вероятно, в «Крестах» слова:

– Правовой беспредел!

Ясно одно: в предъявленных обвинениях ни зарубежные гости, ни наши блюстители порядка сознаваться не намерены даже в сугубо частной беседе, хотя на первый взгляд относятся к своим бедам чересчур спокойно и рассудительно – такое впечатление, что все они чувствуют себя проигравшими в той игре, правила которой они знали заранее.

ОРБ – РУОП [85] здесь поминают с легким матерком. Оно и понятно: именно коллеги позаботились в свое время, чтобы наши собеседники оказались здесь. Нам показалось, что, если бы это сделала прокуратура, арестантам было бы чуточку легче.

– Вы тоже хороши, – угрюмо бросает оперативник из района. – Напишете что-нибудь про кого-нибудь, а нас потом вызывают на ковер: так, мол, и так, у нас тут творится такой беспредел, что в газетах уже пишут – прямо по именам называют главарей. Надо их, значит, упаковать. Вперед, за дело! Опер всегда крайний, всегда виноват.

Интересно, что, несмотря на стопроцентную «невиновность», все четверо свято убеждены: на одну честную милицейскую зарплату содержать семью по нынешним временам невозможно. Охранник вновь поминает систему и начальство недобрым словом.

– Ты сидишь сутками, как проклятый, не знаешь, уйдешь домой живым или нет с этого поста, а львиную долю процентов с оплаты получает РУВД. Разве это справедливо? Приходится крутиться.

Выясняется, что у одного – трое детей, у другого – двое… Практически оставлены без средств к существованию. Винить в этом можно кого и что угодно: ОРБ, прокуратуру, начальство, систему… Наконец, самих себя. Беседа заканчивается на характерной ноте.

– Вот погодите, – уверенно говорит охранник, – будет очередной переворот, и вы сядете сюда, к нам.

Что ж, от сумы да от тюрьмы, как говорится…