Текст книги "Тульский – Токарев"

Его заметили. Лидер группы, девятнадцатилетний парень по прозвищу Вата, сказал что-то негромко и кивнул на Артема. Парнишка помладше (по прозвищу Хабарик), сидевший на спинке скамьи, ловко оттолкнувшись, бросился прямо под ноги Токареву – с таким видом, будто потерял что-то на дорожке. Артем ловко отскочил в сторону, Хабарик, под негромкие смешки дружков, выпрямился лицом к лицу с Токаревым и в своеобразной «манэре» поздоровался:

– Выше знамя советского спорта!

Артем покачал головой:

– Вот ты под колеса швыряешься – а мне из-за тебя сидеть!

Шпана шутку оценила, и смешки стали громче. Хабарик насупился:

– Жути нагоняешь, Артем Батькович?!

Токарев-младший очень не любил, когда ему даже в легкой форме намекали на то, что он, дескать, всегда может спрятаться за спину папы-милиционера, а потому мгновенно ощетинился:

– А при чем здесь «батькович»?

Вата спрыгнул со скамейки и, нагоняя солидность голосом, погасил преддверие конфликта:

– Борща!

Артем спокойно пожал протянутую Ватой руку. Постояли, перебросились несколькими ничего не значащими «светскими» фразами. Потом Вата, склонив голову набок, вдруг выдвинул неожиданное (похоже, и для самого себя) предложение:

– Артем, мы тут порешили к александровским набежать… Айда?

Токарев усмехнулся сам про себя: всяк готовится к праздникам по-своему – василеостровская шпана решила подразмяться на петроградской – а после удачного «рейда» и праздник станет веселее – будет чем перед девчонками понтануться… Артем хорошо знал, чем заканчиваются такие набеги одной шпанской ватаги на другую – нормальный человек в этом вряд ли бы углядел что-либо веселое…

– И чем провинились? – спросил Токарев из вежливости, зная, в общем-то, что для набега особой причины не нужно – нужно, чтобы настроение было.

Вата хмыкнул:

– А в изложении на заданную тему много клякс понаставили…

Артем кивнул, признавая серьезность повода, и улыбнулся:

– В троллейбусе все не поместимся…

Это был вежливый отказ, но Вата сделал вид, что не понял, и продолжал настаивать:

– Петроградские – тоже не «первый класс, вторая четверть». А у тебя – навык. Айда?..

Токарев твердо покачал головой:

– Вата, извини, но… Если сочту нужным – сам напрошусь.

Вата вздохнул и глянул на Артема с прищуром:

– Странный ты пассажир… С одной стороны – с пионэрами макулатуру не собираешь, с другой – и с пацанами не мотаешься…

В этих словах вроде бы и угрозы никакой не прозвучало. Но тон, каким они были произнесены, явно похолодел. По скамейке словно ветерок прошел – шелестнули шепотки, а потом встал и шагнул к разговаривающим парень, уже имеющий условную судимость в биографии и творческой псевдоним Крендель. По лицу Кренделя было понятно, что он счел слова Ваты поводом к конфликту:

– Один на льдине?

Артем поймал его взгляд и автоматически отступил на шаг, поднеся руку к подбородку – якобы потирая лицо, а на самом деле принимая исходную позицию для отражения удара. Токарев отлично знал повадки шпаны и не тешил себя глупыми иллюзиями, что, дескать, для «василеостровских» он – свой.

– Тебе, конечно, видней, – сказал Вата, делая вид, что не замечает маневров Кренделя. – Но и мы в жизни подсобить иногда могем…

– Не сомневаюсь, – кивнул Токарев. – Однако меня – вычеркивай.

– Ну, что же, – поджал губы Вата. – Приношу извинения, если наговорил вам грубостей.

От некоторого внутреннего напряжения Артем не смог ответить легко и изящно. Его фраза вышла слегка высокомерной:

– Принимаю. И надеюсь, что больше…

Договорить ему не дал Крендель – среагировав на борзой тон «мусоренка», тот кинулся на Токарева. Артем увернулся и тут же попал левой Кренделю в плечо. Вата не дал разгореться стычке, спровоцированной, по большому счету, им же самим. Он встал между Токаревым и Кренделем с видом умудренного жизнью миротворца:

– Дуэли до лучших времен. Все. Волга! Без последнего!

И вся ватага мгновенно сдернула к выходу из садика. Убегая, Вата успел пожать Артему руку и со значением глянул. Токарев задумчиво смотрел вслед шпане – получалось, что Вата, остановив потасовку, как бы оказал ему некоторую услугу, то есть повесил на Артема мелкий, но должок…

Токарев подошел к телефону-автомату на 1-й линии и, порывшись в карманах, нашел двухкопеечную монету. Собираясь позвонить Ане, Артем сморщил лоб, вспоминая ее новый номер телефона, – цифры он запоминал почему-то плохо, а семья Тороповых летом переехала в новую квартиру – на Петроградской стороне, соответственно, и номер телефона изменился. Собственно говоря, изменился не только номер. Отец Ани, Александр Владимирович Торопов, резко пошел в гору – теперь он уже был не просто доцентом, преподававшим в инженерно-экономическом институте, а членом бюро горкома партии и председателем приемной комиссии города. Правда, на отношении к Артему его карьерный рост никак не отразился – Александр Владимирович был мужиком приветливым, с чувством юмора, и Токарева-младшего привечал чуть ли не любезнее всех в семье. Плохо (для Артема) было то, что в новую большую квартиру Тороповых на Петроградке переехал еще из Павловска отец Аниной мамы – недавно овдовевший пенсионер Ножнин Федор Алексеевич. Дедушка постоянно сидел дома, и Токареву почти не удавалось побыть с Аней наедине. «Квартирный вопрос» застопорил нормальное развитие сексуальных отношений – а тискаться и целоваться до одурения на лавочках, по подъездам и в кинотеатрах было уже тяжело – и морально, и физически. Анька вообще вела себя немного странно (опять же – с точки зрения Токарева) – она никак не могла решиться наконец расстаться с девичеством, при этом сексуальные игры ей очень даже нравились – видно было… Из-за этого вот компота в отношениях Ани и Артема появился даже легкий элемент извращенности, что постепенно начинало тяготить обоих. К тому же Аня теперь была дочкой «очень большого начальника» – то есть невестой с перспективой, а вот в «женихах» у ней состоял парень, для которого высшее счастье заключалось в том, чтобы стать оперуполномоченным в отделении милиции. И если Александр Владимирович Торопов в этом обстоятельстве ничего плохого не видел, то его жена и тесть постепенно объясняли Ане, что такое мезальянс и чем он плох по жизни. Аня с мамой и дедушкой бескомпромиссно ругалась, но в душе – в душе кое в чем соглашалась с ними. Артем и в самом деле не очень походил на принца, способного подарить своей избраннице весь мир. А себя Аня без ложной скромности считала вполне даже принцессой. Отсюда – возникали нюансы. И эти нюансы осенью стали проявляться все чаще и чаще…

Токарев вспомнил наконец номер и начал вертеть телефонный диск. Трубку на том конце провода снял Александр Владимирович. Артем кашлянул и поздоровался:

– Вечер добрый, Александр Владимирович. Аня дома?

– Привет-привет, – добродушно отозвалась трубка. – Как себя чу?

– Ну… – замялся Токарев и козырнул словечком, недавно почерпнутым из лексикона полковника Богуславского: – Если коротко – эклектизм…

– Че-го?! – опешил Александр Владимирович и тут же рассмеялся: – Тема, не пугай меня. Я родился в Нарыме, там за «измы» мигом бы пятак начистили!

Артем улыбнулся:

– А в Гавани и без эклектизма – это быстро.

– Ну, тогда нас окружают психически нормальные люди, – рассудительно сказал Александр Владимирович. – Зову.

Трубку перехватила Аня, не слышавшая начала разговора:

– Это я с мамой психически нормальная?

Токарев вздохнул:

– Ань, тебя поставили подсматривать, а ты подслушиваешь…

– Все понятно, – ничего не поняв, сказала Аня. – Встречаемся у Зоопарка минут через двадцать?

По прикидкам Артема, Зоопарк попадал в зону набега «васькиных», поэтому он после секундного колебания предложил другое место:

– Давай лучше у «Великана»?

– У зверей через двадцать минут! – отрезала Аня и повесила трубку. В последнее время ей обязательно нужно было хоть в мелочах каких-то, но настоять на своем. У нее вообще все явственнее прорезалась склонность к командирству, и эта склонность начинала Артема потихоньку бесить. С другой стороны, Токарев в таких ситуациях вспоминал заповедь отца, гласившую, что «с бабой по пустякам лучше не спорить. Уступишь ей в пустяке – ей и покажется, что она главная. Но это касается только пустяков, а не серьезных вопросов»…

Артем трусцой пробежался через Университет, прыгнул в удачно подошедший троллейбус, через пару остановок выскочил на Пушкарской и быстрым шагом пошел к Зоопарку.

А у Зоопарка тем временем кучковались представители петроградской шпаны – по виду не очень отличавшиеся от «васькиных». В кружке, состоящем человек из двадцати, председательствовал крепкий парень по прозвищу Сибиряк.

– Скоро должны появиться «васькины»… С ними могут прибежать и гаванские.

Один любопытный молоденький шкет тут же встрял с вопросом:

– А знаешь, откуда?

– Оттуда!

Шкету тут же отвесили леща, он заткнулся, и Сибиряк продолжил:

– Встречать их на катке я передумал. Мы пойдем…

– Куда? – снова встрял неугомонный шкет – и тут же понял, что влип, прикрыл затылок рукой, но это не помогло.

– Тащить верблюда! – под одобрительный смешок Сибиряка малец получил сразу пару пенделей и окончательно затих.

– Мы пойдем другим путем. План-схэма: они нам причалят на троллейбусе со Стрелки, высадятся либо сразу, либо на второй остановке. Посему: ты, Саня, караулишь недалеко от моста, тебе хорошо будет видно нутро троллейбуса: время-то позднее, в салоне свет уже включили. Как высадятся – через проходные летишь к нам. Чего недопонял?

Парень, которого звали Сашей, кивнул и побежал к мосту.

Сибиряк продолжил:

– А мы сидим у старой школы. После известия от Сани – бегом к Зоопарку через дворы. Ты, шкет, – на сто метров впереди. Если на них натыкаешься – мухой назад. Наваливаемся возле заколоченной арки из-за угла. Палками и по ногам. Гоним в садик перед Мюзик-холлом – там, если что, от ментов легче скрыться. Все запомнили: учим всерьез, чтобы гонором своим харкали!

…На подошедшего к Зоопарку быстрым шагом Токарева шпана внимания не обратила, а вот он краем уха их разговор зацепил – плюс визуальное наблюдение кое-что дало: Артем отметил и стеганые ватники, и велосипедные цепи в руках у некоторых. В общем, информации было достаточно, чтобы понять: судя по всему, набег «васькиных» нарвется на засаду. Токарев задергался, понял, что Вату уже не предупредить, стало быть – нужно как можно быстрее перехватывать Аньку – вытаскивать ее подальше от этого района, где очень скоро начнется настоящая свистопляска. Аньку он поймал на подходе к Зоопарку – она была в настроении самом благодушном:

– И куда кавалер приглашает даму?

Артем, скрывая беспокойство, постарался улыбнуться в ответ:

– Давай по мороженому? А? В «Великане»? Только не надо иронизировать… Ну – хочу я мороженого! В шариках. После тренировки – знаешь.

– Знаю, – кивнула Аня. – Кто бы спорил. И вообще, мороженое – это очень эротично…

В другое бы время Токарев обязательно зацепился за тему эротики, но сейчас лишь криво улыбнулся и буквально потащил Аню к «Великану» через парк. Их обогнали два парня, двигавшиеся почти перебежками. В руках у них были черенки от лопат.

Артем замедлил шаг:

– Постоим минутку, Ань?

– Зачем?

– Шнурок развязался…

Токарев быстро осмотрел Александровский парк, вгляделся в улицу Горького:

– Все понятно…

– Что понятно? – Аня не понимала, что происходит, поэтому начала раздражаться – Шнурки не развязались?

– Да тут такие завязки… Давай-ка быстро по дорожке на улицу Горького, там – на другую сторону и – в глубь дворов…

– А там что – целоваться незаметнее?

Она по-прежнему не ощущала опасности, и Артем не выдержал и сорвался:

– Аня, сейчас здесь будет полный засос, уходим!!!

Но они не успели. По садику разнесся резкий двойной свист, в котором легко было угадать сигнал к атаке. Кто-то завопил: «Айда! Да!» А потом – топот десятков подошв и характерные звуки драки: «Шша…хрусть… ты-ы-ы…на…блядь!..» – «М…ы…м… А-а-а!»

«Васькины» не рассчитывали нарваться на засаду, поэтому психологически продержались лишь секунд двадцать, после чего их строй дрогнул и ватага ртутью брызнула по садику. Драка переросла в мелкие стычки. Это был полный крах. Один гнал троих. Кто падал – того добивали ногами. На дорожку прямо перед Артемом с Аней выскочил Вата. Его правый кулак был ободран до крови. За Ватой гнались двое, один из них успел воткнуть черенок лопаты между ног Вате – тот красиво растянулся на дорожке, сдирая себе обе ладони, подбородок и колени. Один из догонявших в прыжке попытался упасть двумя коленями Вате на спину, но не рассчитал и тоже проехался по дорожке. Второй оказался более удачливым – попал кедой Вате в горло. Первый быстро вскочил и пару раз ударил Вату по голове черенком от лопаты. Вата завыл, сжался и постарался перекатиться к скамейке – там из последних сил схватил было урну, замахнулся, но, получив ногой в голову и палкой по коленке, сник. Началось тупое тыканье ногами по телу.

…Все это произошло очень быстро, Аня даже сказать ничего не успела. С широко раскрытыми глазами она обернулась к Артему, но он ее слушать не стал:

– Стой здесь, я быстро!

Рванувшись с места, Артем подлетел к парням, избивавшим Вату, и с ходу сзади пробил одному печень. Второй получил два раза с левой в бровь, апперкотом в подбородок, а когда начал оседать – еще и сверху справа. Пацан откинулся на спину – рядом с дергавшимся от боли первым.

– Вата, как настроение?

Вата с трудом собрал свое тело в организм и встал. Его зашатало. Артем поймал его и направил в сторону Тучкова моста. Идти, однако, Вата не смог и присел на скамейку, найдя в себе силы лишь на усмешку:

– Думал, что в Париже ложки, а оказалось – вилы…

Между тем по садику разнесся вой милицейских сирен, и послышалось хлопанье дверей воронков – а эти звуки ни с чем не перепутаешь.

– Елки-моталки, – сказал Вата. – Мусара!

– И кто бы мог подумать! – иронично отозвался Токарев. – Ладно. Ты – не сбитый «ястребок», а я не белорусская девушка из партизанского отряда. Доберешься сам.

– Благодарю. Бывало хуже.

Артем бросился к нервно переминавшейся Ане, уже почти добежал, но услышал шелест шин по парковому гравию. Токарев оглянулся и увидел, что у скамейки, где отдыхал Вата, остановилась «канарейка». Два сержанта, лениво выйдя, одними пальцами подцепили Вату за одежду и вздернули его со скамьи. Тот из последних сил рванулся в сторону – слабо и прогнозируемо безнадежно – получил коленом в лицо и совсем затих. Тело потащили к газику. Открыв дверь, сержанты стали поднимать «мясо», в этот момент из отсека высунулась голова Сибиряка, который, ухватившись руками за дверь, попытался затеять разговор, чтобы, улучив шанс, выскочить:

– Командир, давай по-людски.

Сержант отпустил Вату (тот безжизненно стек на землю) и два раза ударил Сибиряка в лицо. Лицо исчезло.

– А мы и так пока по-людски с вами…

Токарев посмотрел на Аню, помотал головой, снова развернулся и быстро добежал до газика:

– Товарищ сержант, это мой брат… Я его, честное слово, сам до дома доведу.

Сержанты переглянулись, снова отпустили тело:

– Залезай.

Артем удивленно мотнул головой:

– А я-то с каких щей?

– Залазь! Достали!!! – рявкнул сержант и попытался ухватить Токарева за рукав. Артем увернулся и попытался вложить в голос максимум вежливости:

– Я вас по-человечески прошу. Отпустите его. Я поймаю машину и…

– Сынка, ты в багажник сам заберешься – или катаньем?

И тут Сибиряк выпрыгнул-таки из газика. Перекатился кувырком и дернул по газонам. За ним рванулся еще один, но этого сержант достал – пыром вогнал носок сапога в грудь. Парень переломился и упал. С досады сержанты врезали еще пару раз начавшему приходить в себя Вате. В этой нервной суете Артем схватил сержанта за рукав:

– Я прошу вас…

Сержант впился клешней Токареву в ухо, Артем вывернулся, оставив волосы в милицейской ладони, от боли машинально махнул правой – попал в область подбородка. Удар был не сильным, но губа у сержанта вспухла. Второй сержант мгновенно схватил Артема сзади за волосы, перехватил шею, придушил, а его коллега пару раз точно пробил Токареву под дых. Артем обмяк, начал ловить воздух ртом и уже не сопротивлялся, когда его закинули в газик следом за Ватой…

Менты свою работу проделывали бывало, в общем-то без злости. Залезая в машину, пострадавший сержант слизнул кровь с губы и выругался с улыбкой:

– Ну что за жизнь собачья, морду бьют через дежурство! Хоть бы посадили за это кого-нибудь.

– А тебе полегчало бы?.. Или, думаешь, бить бы прекратили? – философски поинтересовался водитель, пытаясь завести «канарейку».

– Нет, серьезно, что за дела! Морда не казенная!

– А какая же? – хохотал водила.

– Ну тебя! И плотят…

– Началось… Один император на приказе об увеличении пенсии городовым начертал: «Я бы этой свинье вообще бы не платил, ибо сама себе пропитаться всегда найдет».

– Очень красиво! Это тебе в университете твоем преподали? И чему вас учат, юристов будущих, – ментов ненавидеть? Ты ж сам мент!

– Ладно, поехали в отделение. Все уже разбежались…

С горем пополам тронулись. Метров через двести водитель снова спросил:

– А чего ты из-за губы-то так распереживался? Любовь?

– Угу, – хмыкнул сержант, закуривая «Приму». – Тут одна понты кидала: «Я, знаете ли, курю только сигареты с фильтром», – я сбегал. «Я, вообще-то, предпочитаю сухое», – припер сухое с заднего хода. Я – то, я – се, чего желает дама… А результат? Гонорея!!!

Водитель грохнул хохотом и был поддержан даже некоторыми задержанными. А потом и сержант разулыбался. Вот так вот, с шутками и прибаутками прибыли в отделение…

Самое смешное – Сибиряк-то тоже далеко не ушел. Он выскочил на улицу Горького, а там как раз ехала оперативная «шестерка» с дежурным опером. На скорости километров двадцать в час опер открыл дверь и сшиб ею заслуженного учетника комнаты несовершеннолетних. Сибиряк, ошарашенный ударом, лежал ногами на мостовой, а головой – на тротуаре.

– Автомашина – это средство повышенной опасности! – назидательно сказал оперативник, поднимая беглеца и занося его на заднее сиденье «шестерки».

– Непруха! – очухался Сибиряк.

– Кто победил? – равнодушно поинтересовался опер.

– Да мы их сегодня… порубали… Слушай, – Сибиряк порылся в карманах и вытащил два рубля. – Купи пива, а? Чуть ведь не зашиб…

– А что, – пожал плечами опер. – Можно. Тпру!!!

…Постепенно в дежурную часть свезли всех задержанных и пинками разогнали по разным углам. Дежурный знал, что если сразу не нагонит жути, то до утра будет жить в сумасшедшем доме, а потому «дирижировал» властно и резко:

– Александровские – в пердильник! «Васькины» – в оперчасть на второй этаж. «Хочу в туалет» – квалифицируется как попытка побега. «Не знаю» – как хамство! Ребра выну и об колено переломаю!!!

– Все из карманов – на стол!

Сержанты подпихивали парней и ловко шмонали, все падало в общую кучу, но никто не жаловался и не требовал пересчитать мелочь или сигареты.

– У кого претензии? Заявления? Никто не хочет написать заявление? Все травмы от того, что случайно споткнулись? К сотрудникам претензии?!

Шпана пыхтела, но отмалчивалась. Таковы были правила игры: попал в плен – крепчай. Токарев тоже молчал. Он думал о том, как выбраться из этой истории, чтобы не уронить репутацию отца. Но отец-то, в случае чего, – поймет. А вот Анька вряд ли поймет мотивы его поступка.

Оказавшись через некоторое время в «аквариуме», Артем сел на корточки и уткнул лицо в кулаки. Рядом хорохорился Вата:

– Ничего-ничего… Не горюй, Первая перчатка, с кем поведешься – с тем и насидишься!

– А я-то за что? – вздохнул Токарев.

– Во дает! – изумился Вата. – Лучше было бы, если бы было за что?

– Лучше!

Вата помолчал, а потом сказал шепотом:

– Ты слышишь себя-то? Ку-ку!

Артем закрыл глаза и ничего не ответил.

…Между тем дежурный уже беззлобно отфыркивался по телефону от главковского начальства:

– Конечно, всех отловили – на одной машине-то… Меры? Меры – да, принимаем. Серьезные. Ремнем по жопе – и по домам. А какие вы предлагаете? Может, для вас это и ЧП, а для нас – разминка перед салютом… А с кем я говорю? О-о-о… А что вас так задело? Я запомню. Про обком слышал. Никак нет, я беспартийный, однако прописку имею. Никак нет, товарищ ответственный работник обкома, я не хамлю. Просто у меня задержанных больше, чем ответственных документов… Вот я дело и делаю… Очень хорошо, приезжайте, нам поможете… Есть!

Дежурный положил трубку на рычаг и тут же схватился за местный телефон, набрал номер опер-части:

– Але, Гусев? Слышь, тут такое чудо звонило! Из обкома! Ну по поводу этих, гопников, – кричит: «Бандитская акция!» Я, конечно, корректно… Но, чую, он приедет. Я не знаю – чую. Наверное, через городскую дежурку. Я предупредил – подметайте…

А все было просто. Звонило в дежурку никакое не чудо, звонил ответственный дежурный административного отдела обкома партии товарищ Лампов, прибывший в ГУВД с внезапным запланированным визитом. Ну, прибыл и прибыл – получал, как обычно, пространные ответы на дурацкие вопросы. И тут – бац, когда он выпятил живот посреди гувэдэшной дежурки, – один из помощников выяснял по прямому с Петроградским РУВД:

– Беспорядки? Сколько их? Все несовершеннолетние…

И понеслось. Потому что накануне было совещание в обкоме по поводу предстоящей Олимпиады и чистки города от деклассированных элементов. На совещании срочно потребовали усилить, углубить и немедленно дать результаты… В общем – все в один кулек. А тут Лампов как раз и увидел возможность отрапортовать о результатах. Лично отрапортовать – это важно. Для тех, кто понимает. В общем – пошло-поехало… Лампов перехватил трубку у помощника дежурного по ГУВД, нарвался на иронично-усталого дежурного в районе, его зацепило, он позвонил своим в обком, потом в прокуратуру, потом начальнику Петроградского УВД, потом начальнику районного следствия – тот начал объяснять, что следственной перспективы нет, и вызвал этим лишь звонок начальнику Следственного управления… Потом очень много начальников сразу поехали в Петроградское РУВД – а там: пацаны друг на дружку объяснения и заявления не пишут, рапортов сержантов для возбуждения дела по массовому хулиганству недостаточно, а дело уже просто позарез необходимо. В общем – картина маслом, сотрудникам-то милиции весь этот геморрой и на хрен не нужен, а машина запустилась… Тут и разбитая губа у сержанта выплыла – хоть что-то, сержанту орут: «Немедленно в травмпункт», – он пытается вяло отбояриваться (оно ему сто лет не надо, в омутах моченному из-за губы по кабинетам терпилой болтаться) – а с начальством, как известно, особо не поспоришь, особенно когда начальство это само в полузадроченном состоянии находится… В общем, в оконцовке – возбуждение уголовного дела на несовершеннолетнего Токарева А. В. по родной 191-й статье.

Статья 191 УК РСФСР

«Сопротивление работнику милиции или народному дружиннику»

Оказание сопротивления работнику милиции или народному дружиннику при исполнении этими лицами возложенных на них обязанностей по охране общественного порядка – наказывается лишением свободы на срок до одного года, или исправительными работами на тот же срок, или штрафом до ста рублей. Те же действия, сопряженные с насилием или угрозой применения насилия, а равно принуждение этих лиц путем насилия или угрозы применения насилия к выполнению явно незаконных действий – наказываются лишением свободы на срок от одного года до пяти лет или исправительными работами на срок от одного года до двух лет (введена Законом РСФСР от 25 июля 1962 г.; в ред. Указов Президиума Верховного Совета РСФСР от 3 декабря 1982 г. и от 29 июля 1988 г. – Ведомости Верховного Совета РСФСР, 1962, № 29, ст. 449; 1982, № 49, ст. 1821; 1988, № 31, ст. 1005).

К утру обо всем этом балагане узнал Токарев-старший, естественно, примчался в Петроградское РУВД, говорил с матерившимся и плевавшимся от злости начальником, со старым приятелем – начальником розыска – но… Следствие кивало на коллег из управления, мол, «они – мудаки», управление советовало улаживать все «наверху» («А нам – по барабану!»), одуревший сержант вообще орал: дескать, может сказать, что пошутил… Однако дело-то взял на контроль обком партии, а это в те времена было круче, чем когда сегодня полпред на свой личный контроль берет… Короче, все вышло ужасно справедливо, даже не ужасно, а кошмарно – виноватых нет, все старались, помогали, всех понять можно – но жопа-то полная… К полудню праздничного дня 7 ноября отец и сын Токаревы пришли домой с чугунными головами и осознали, что, похоже, – «приплыли»… Разговор отца и сына был суровый, жесткий, но честный. Сначала долго молчали, а потом Артем не выдержал:

– Отец, я в чем-то неправ?

– Неправ! – отрезал Василий Павлович.

– В чем?!

Токарев-старший угрюмо глянул на сына (а угрюмо-то потому, что оперативная чуйка подсказывала перспективы – и от них сердце стискивало, так жаль было свою кровиночку, своего мальчика чудесного, – а и показывать этого никак нельзя было) и катнул желваки по скулам:

– Уж если понеслось – то бил бы по-настоящему – и ноги в руки…

– Но я же…

– Ты! – Токарев-старший махнул рукой и вздохнул. – Ты, Тема, на улице проигрываешь, потому что надеешься на благородство. Вот и здесь тебя подвел твой характер – а еще интуитивная вера в справедливость… Знаешь, когда все действия и поступки правильные – тогда не бывает неправильного результата. А у нас результат пока… М-да… Знаешь, мы устанем от обсуждения. Не надо мне ничего объяснять. Мне за тебя не стыдно, мне за тебя очень обидно. Я и мои товарищи – мы попробуем переломить мир в твою сторону. Шансов мало. Если тебе дадут условно – будем дальше жить. Когда-нибудь ты все это вспомнишь с улыбкой.

…Артему было так плохо, как, наверное, никогда в жизни, и держаться ему помогало лишь твердо усвоенное правило, что мужчина даже подыхать должен достойно – без соплей и воя. А завыть хотелось – завыть, зарыдать, заплакать по-детски… Реальная перспектива судимости разбивала его мечту – стать оперуполномоченным уголовного розыска, стать таким, как отец. А еще… А еще – Аня не встретила его у отделения милиции. Она даже не торопилась со звонком. Она отошла в сторону, когда Судьба вусмерть метелила Артема…

Кстати говоря, Аня ведь могла спасти Токарева – если бы вовремя и как надо рассказала бы все отцу. По иронии судьбы, Александр Владимирович хорошо знал товарища Лампова и даже устраивал его дочь в инженерно-экономический институт, что характерно, – не за деньги, а по отношениям. Поэтому, если бы Торопов-старший узнал все, динамично и со свойственной ему энергией вышел бы на Лампова – все могло и в другую сторону развернуться. Но…

Аня пришла домой испуганная и, кстати, разобиженная на Артема, который, как она решила, – бросил ее одну в опасной обстановке ради какого-то гопника! А чего еще ждать от будущего мента! Да к тому же отца сначала дома не было, зато был дедушка, который сразу смекнул, что с внучкой что-то неладное творится. Слово за слово – вытянул старый все из Ани, причем больше всего интересовался, не остались ли внучкины данные у сотрудников милиции, – несколько раз переспрашивал. Дедушка был человеком тертым и оч-чень не любил истории, хоть как-то связанные с правоохранительными органами. Он и Артема-то недолюбливал именно по этой причине. А чему удивляться – дедуля физиологически пережил тридцатые и сороковые. А в 1939 году в его парадной из 24 квартир лишь две остались с жильцами. Сейчас трудно понять, что в те времена означал звук подъезжающей ночью машины и шаги – либо к тебе, либо к Михельсонам. Понять трудно, а прочувствовать и вовсе невозможно…

Строчка из ордера на арест бывшего сотрудника УНКВД ЛО ГОЛОБА:

…Достаточно изобличается в том, что, будучи оперативным сотрудником УНКВД ЛО, ГОЛОВ допускал преступные методы в следственной работе.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

От 14 апреля 1939 года.

Свидетеля – НОЖНИНА Федора Алексеевича, 1899 г. р., урож. Восточно-Сибирского края, Куйтинского р-на, дер. Харчев, русский, гр. СССР, б/п, главный бухгалтер 2 отделения 5 проектно-монтажного треста НКАП, прож.: Л-д, канал Грибоедова, дом 150, кв. 9.

ВОПРОС: С какого времени и с кем персонально Вы были связаны по секретной работе в органах НКВД?

ОТВЕТ: С органами НКВД я сотрудничаю с 1928 года. Персонально был связан по Иркутску – с нач. ЭКО МЕЛЬНИКОВЫМ, уполномоченным ПАВЛУХИНЫМ.

По Ленинграду – с опер. уполн. ЭКО АЙЗЕНШТАДТ В. Н., Нач-ком отделения ГОЛОБ.

ВОПРОС: В 1937-38 гг. Вы давали материалы на группу работников 5 проектно-монтажного треста НКАП в лице ОРЛОВА Е. Н., СОКОЛОВА Д. Ф., СОКОЛОВА П. В., ПАВЛОВА В. А., ШАПИРО М. П., ШУФРИНА И. А., ЕРНЯК Д. И., ОВАДОВА Р. Т., РЫБКИНА Е. Г., МУСАТОВА и РУВИМСКОГО. Большинство Ваших материалов не подтверждается.

Скажите, не было ли в Ваших донесениях искажений, преувеличений или корректировки со стороны ГОЛОБА?

ОТВЕТ: Нет, этого не было.

(допрос прерывается с 16.40 до 23.10 14 апреля в связи с плохим самочувствием свидетеля)

ВОПРОС: Оказывал ли на Вас сотрудник ГОЛОБ давление, имели ли место случаи корректировки Ваших донесений?

ОТВЕТ: Я должен заявить об исключительно тяжелом поведении ГОЛОБА во время наших деловых встреч, а именно: весной 1938 года, месяца и числа я не помню, в одну из наших встреч на его квартире (по ул. Воинова, 34, кв. 50), за то, что я долго не могу вскрыть к-р организацию в электро-слаботочной промышленности, он угрожающе заявил: «Вы, видимо, вошли в организацию, но от нас скрываете». Далее он сказал, что на вскрытие такой организации достаточно одного месяца и что я занимаюсь вредительством в работе НКВД, т. е. «ягодовщиной». Затем он угрозами заставил меня написать донесение, не соответствующее истинному положению вещей. Вскоре я узнал, что многие лица, проходящие по донесению, арестованы.

Несколько раз мне хотелось написать заявление в НКВД о том, что такое руководство пользы не принесет, но я боялся мести ГОЛОБА.

Записано с моих слов верно и мною лично прочитано.

Ф. НОЖНИН

ДОПРОСИЛ: НАЧ 2 ОТДЕЛЕНИЯ 3 ОТДЕЛА УГБ УНКВД по Л-ду – лейтенант ГБ (Устинов).

Внутренне дедушка очень опасался государства – если можно было не голосовать, то не голосовал или же голосовал «единолично»…

Александру Владимировичу тесть представил случай с Артемом как забавный и незначительный анекдот, а потом, когда дошли все-таки до Торопова подробности, – потом уже поздно было. В то время раскрученную машину остановить мало кому удавалось. Александр Владимирович искренне переживал, орал на дочь и тестя – а толку-то…

В квартире у Тороповых Артем бывать перестал. До суда все дошло образцово-показательно быстро. С судьей пытались говорить, она пила кофе с друзьями Токарева-старшего, ахала… Однако Артем получил «два на два» – то есть два года лишения свободы условно с испытательным сроком в те же два года. Сержант, кстати, уже готов был дать показания, что сам себя зверски избил. Но – «два на два». Система оказалась сильнее логики, справедливости и неформальных связей. Восторжествовал какой-то дикий, абсурдный и никому не нужный, по большому счету, идиотизм – абсолютно нормального, положительного парня, мечтавшего стать милиционером, навсегда сделали ранее судимым ради красивого партийного отрапортования. И никто ничем не смог помочь – хотя все сочувствовали.