Текст книги "Наружное наблюдение: Экипаж. Команда (сборник)"

– Вас послушать, Александр Сергеевич, так у нас не оперативное подразделение, а богадельня какая-то, – сердито сказал Бураков. – У них, видите ли, стресс! И что? Может, им теперь за это путевки на Кипр выписать? В конце концов, они офицеры или бабы малахольные?

– Да, они офицеры. Офицеры, которые уже на второй месяц службы увидели своими глазами смерть своего боевого товарища, – завелся Нестеров. – А в этом случае, согласно столь чтимым вами инструкциям, им требуется помощь квалифицированного психолога. А наш штатный психолог, насколько я знаю, квалифицированно умеет только одно – красивым почерком подписывать открытки на день рождения…

– Все, хватит, брэк! – рубанул воздух Фадеев. – Вы еще подеритесь, горячие опушные парни. Прекращайте базар. Давай, Дмитрий Рубенович, – обратился он к Буракову, – забирай молодых, все, что надо опросить-оформить-записать, за сегодня сделай, а с завтрашнего дня (я думаю, Василий Петрович не будет возражать?) давайте действительно пацанам три-четыре дня отдыха дадим… Но только учти, Сергеич, на тебя это дело не распространяется. Завтра москвичи приезжают, так что огребать и отдуваться будем все вместе, и, кстати, ты, как доброволец, пойдешь у нас паровозом. Возражения есть?

Возражений не было. Бураков пошел в дежурку за Ваней и Пашей, Конкин с тяжелым сердцем засобирался в Главк, а Нечаев и Нестеров переместились в маленький кабинет Фадеева, хозяин которого, впустив гостей, первым делом закрыл дверь на ключ, после чего достал из маленького холодильничка початую бутылку «Синопской». Фадеев выудил из недр заваленного бумагами стола три пластиковых стаканчика, аккуратно плеснул в каждый: «Ну давайте, мужики, не чокаясь, за Антоху Гурьева. И пусть земля ему будет пухом». Выпили. Помолчали. Фадеев потянулся за сигаретами. Его примеру последовали и двое остальных.

В свое время Нестеров и Фадеев служили в одном отделе. Более того, пару месяцев Нестеров даже ходил в наставниках Фадеева – именно с его подачи за будущим заместителем начальника ОПУ по оперативной работе закрепилась кличка «Фадейка», данная ему наставником в далеких восьмидесятых. Но время расставило все по местам – в отличие от Фадеева Нестеров так и остался там, где ему, видимо, и положено было находиться – в бригадирах. Нет, конечно, случались в жизни Александра Сергеевича и головокружительные карьерные взлеты, однако они же, так уж случалось, впоследствии оборачивались не менее головокружительными падениями. Причины этих падений были банальны до чрезвычайности. Если не брать в расчет неуживчивость характера, то все беды Нестерова можно было объяснить одним словом – запойность. Неслучайно в первой аттестации Александра Сергеевича на должность «старшего грузчика» ныне покойный Валерий Иванович Костомаров, начинавший работать в наружке еще в шестидесятые годы, написал: «Склонен к употреблению спиртных напитков». И неуставно добавил после этого: «…к сожалению». Впрочем, это уже совсем другая история. Ачто же касается Фадеева, то его, к счастью, медные трубы если и изменили, то лишь слегка, в соответствии, так сказать, с правилами общей субординации. Но в целом он так и остался тем самым Фадейкой, который, несмотря на легкомысленное прозвище, мог при случае хоть кому заехать в бубен, невзирая на чины и звания. Много, конечно, имелось у Фадеева недостатков, но вот службистом он никогда не был, это факт.

– Я сегодня с утра с заказчиками встречался, – первым нарушил молчание Фадеев.

– И чего они могут сказать в свое оправдание? Помню – не помню, крепим – не крепим?

– Да там такая фигня приключилась… Короче, этот мужик, который связью проходил в «Магрибе», он, оказывается, их барабаном был. Оэрбэшники взялись подловить Ташкента на фальшивых евро – это сейчас самая та тема, оказывается, спрос на левые еврики и у нас, и у них все еще превышает предложение. Типа, не дотумкали пока, что евры подделывать легче. Так вот: в ОРБ пришла информация, что Ташкент с чухонцами наладил сбыт евро по курсу один к трем – вот они и решили его на этом подловить. Но ты же сам понимаешь, у нас ведь как обычно: гладко было на бумаге, да забыли про овраги… Поначалу вроде все тип-топ складывалось, вроде клюнул Ташкент, бабки везет, все дела, так что берем его тепленьким. Но когда этот оэрбэшный зайчонок в «Магрибе» его разводить начал, Ташкент сразу в отказку пошел: мол, вы чё, ребята, с дубу рухнули? Кто ж такие бабки через границу так вот, запросто, внагляк возит? И вообще, это дело еще обмозговать надо… Ну и все такое прочее. В общем, расстались они, Ташкент обещал перезвонить, уехал, а заказчики стали репу чесать – то ли он им черемуху толкает,[39]39
  Толкать черемуху (блат. жаргон) – обманывать.


[Закрыть] то ли и правда деньги позже с курьером придут.

– Так, блин, закрепили бы и проверили! – ругнулся Нестеров.

– Да, видать, не было у них на него ничего более, – вмешался в разговор Нечаев, – так, одни только фантазии да былые обиды. Я тебе точно говорю, Сергеич, расклад тут самый простой – захотели ребятишки палку по-легкому срубить: контрольная закупка, гражданин, пройдемте для выяснения наличности… А потом оп-паа – и застремались: а вдруг и правда товар не при нем. И чего тогда? Извиняйте, гражданин Ташкент, мы вас за баклана приняли?

– А нам они что, толком сказать не могли? А?! Или наш номер, как всегда, шестой?

– Успокойся, Сергеич. Давай-ка плесни лучше еще по пятьдесят капель, – устало сказал Фадеев. – Наш номер не шестой – наш номер седьмой.

Аоэрбэшники… Они, видать, все не могли решить, что ж им делать. А брать на себя ответственность, естественно, никто не хотел… Кстати, Еремин сегодня уже погнал на нас: мол, операция была продумана до мелочей, а Ташкент замандражировал, потому что наружку за собой срубил…

Нестеров матюгнулся, однако Нечаев прореагировал на это сообщение на удивление спокойно:

– Ерема всегда таким был. Сколько его помню, вечно старался успеть первым жопу прикрыть. Ну даив Главке, надеюсь, не одни только идиоты остались. Если бы Ташкент хвост учуял – хрен бы он вообще в «Магрибе» появился. Так что тут, господа хорошие, извиняйте – лучше надо свою агентуру готовить… Ладно, мужики, давайте, что ли, еще по одной.

Они снова, не чокаясь, выпили, и Нечаев продолжил:

– Оэрбэшников тоже можно понять – им этот геморрой на хрен сдался. Так что, я думаю, они постараются поскорее забыть это дело как страшный сон. Тем более что после вчерашних событий Ташкент вряд ли выйдет на связь, независимо от того, срубил он хвоста или нет. Разве что он полный идиот…

– Насколько мне известно, Ташкент – не идиот, – сказал Фадеев. – А насчет Еремы ты прав, Петрович. Он, конечно, это дело замнет, но оэрбэшники обещали, что постараются что-нибудь сделать по своей линии. В инициативном, так сказать, порядке. Но тут главное, чтобы Ташкент не слишком надолго на дно залег. Иначе – труба, на чем его ловить, непонятно.

– Что значит «непонятно»? – возмутился Нестеров. – А Гурьев? Прокуратура что, дело возбуждать не собирается?.. Ладно – Бураков, но вы-то, мужики, что? Тоже не верите, что это было самое натуральное убийство?

– Материал будет передан в отдел дознания Выборгского ГИБДД, – чуть помедлив, сказал Фадеев, прогнозируя реакцию Нестерова на это сообщение. И он оказался прав – Нестеров подскочил на месте и с хрустом сломал в руке пластиковый стаканчик:

– Бога вашу душу мать! Антоху! Гурьева! Убили!!! Адело об убийстве на три буквы[40]40
  В свое время министр внутренних дел РФ Борис Грызлов публично заявил, что российские автолюбители еще «вспомнят о ГАИ», которая заменит неудобоваримое сочетание букв – ГИБДД. «Мы решили, сохранив статус действующего Главного управления, снова назвать его более понятным для населения словом из трех букв…»


[Закрыть] посылают! – он с остервенением схватил со стола бутылку «Синопской» и, приняв стойку горниста, сделал из нее внушительный глоток. Выдохнул, вопросительно посмотрел на Фадеева:

– Так это что ж теперь, Ташкента со временем даже и в федеральный розыск не поставят?

– Формальных оснований на это у них пока нет, – устало ответил тот.

– Все, Сергеич, хорош пить, – перехватил инициативу Нечаев, поспешно завинтил пробку и передал бутылку Фадееву (слишком хорошо он знал, что такое есть Нестеров во хмелю). – Нам с тобой сегодня еще бумагу для ОПУ МВД сочинять, к тому же неизвестно, с какими новостями Конкин из Главка вернется.

Нестеров хотел было сказать начальнику о том, что он думает по поводу московских комиссий, МВД в целом и его отдельных представителей в частности, однако в последний момент сдержался. Бригадир лишь беззвучно ругнулся и полез в карман за спасительной сигаретой. На душе у него было мерзко и противно.

Приблизительно в это же самое время Полину доставили домой на дежурной машине. Это подсуетилась Марина Станиславовна, которая из минутной слабости Полины раздула целую «военно-морскую историю». В своих заботах о потерявшей сознание коллеге она за каких-то десять минут пробежалась по всей властной вертикали отдела, дойдя в конечном итоге до самого Адамова, у которого потребовала машину для Полины. Тот, ясное дело, поначалу выразил свое неудовольствие, поинтересовавшись: а чем, собственно, вызван весь этот сыр-бор? Однако, услышав версию Семченко, которая убедительно доказала ему, что в обморок женщины падают исключительно по одной лишь причине, машину, конечно же, дал. «Ну и дела, – удивился тогда Адамов, в задумчивости потирая лоб. – И это наша недотрога Ольховская! Кто бы мог подумать?» Он хотел было даже позвонить Нечаеву, чтобы по-товарищески предупредить о психофизическом состоянии будущего сотрудника его отдела, однако местные корпоративные интересы взяли верх. А ну как Нечаев успеет отыграть назад и останется Полина в установке? А у него, у Адамова, и так уже три декретных отпуска на балансе. Нет, все-таки правильно говорят: курица – не птица, а баба – не офицер.

Полине столь пристальное внимание к ее скромной персоне было абсолютно не нужно. Тем паче со стороны Семченко, которую она всегда недолюбливала за патологическое пристрастие к разного рода интриганству. Но лишь очутившись дома, куда ее на белом «Форде» домчал встревоженный личный водитель Адамова Шурик, она подумала, что очень благодарна Марине Станиславовне. Полина просто не представляла, как бы она сегодня весь день смогла находиться в конторе – работать, общаться, реагировать на чьи-то шутки… Просто быть там. Она доплелась до своей тахты, скинула туфли, не раздеваясь легла, уткнулась лицом в подушку и только тогда дала волю эмоциям – заревела, а правильнее будет сказать, завыла белугой.

Полина и Гурьев познакомились десятого ноября 1999 года. В этот день в ДК милиции, что на Полтавской улице, давали традиционный праздничный концерт, на который Полина угодила совершенно случайно. К тому времени она служила в установке лишь третий месяц, ни с кем толком сойтись-подружиться не успела, а посему чуть более старшая и чуть более опытная Инга Сафонова решила взять над ней шефство. В смысле, познакомить с мужиками. А зачем еще ходить на подобные мероприятия? Уж по крайней мере не для того, чтобы в очередной раз просмотреть стандартную культурную программу с неизменными Людмилой Сенчиной, Анне Вески, киношными ментами и Мамочкой[41]41
  Александр Кавалеров, актер, исполнивший роль Мамочки в х/ф «Республика ШКИД». В последние годы неизменный завсегдатай культурно-массовых мероприятий, организуемых питерским ГУВД.


[Закрыть] с гитарой.

Полина идти на вечер не хотела. Какое-то время она вяло сопротивлялась, но Инге, которой не терпелось показаться на публике в новом для нее имидже платиновой блондинки, все-таки удалось ее уломать. Какое-то время, минут двадцать, не больше, они отсидели на концерте, поскольку, как сказала Сафонова, «надо сначала себя показать, а потом уже идти на людей смотреть». Полине было все равно, хотя она не очень хорошо представляла, что можно увидеть в довольно темном зале. Впрочем, две сидящие рядом юные эффектные блондинки (одна крашеная, другая натуральная), несомненно, внимание к себе привлекали. Наконец Инга дала команду: «Пора», и они пошли «на людей смотреть». А где в Доме культуры можно увидеть людей? Правильно. На дискотеке или в буфете.

Девушки решили начать со второго.

В буфете было не протолкнуться – правильные менты традиционно предпочли советской эстраде советские напитки. Удивительно, но факт – единственная во всем буфете компания «своих» умудрилась занять самый большой стол в самом дальнем углу. Она же была и самой шумной. Инга потянула Ольховскую за руку:

– Пошли к нашим. Посидим немножко с «грузчиками», а потом танцевать пойдем.

– С кем посидим? – переспросила Полина, которая еще плохо ориентировалась в управленческом сленге.

– С ребятами из наружки. С ними всегда весело, не то что с нашими установочными занудами.

– Но я же там никого не знаю.

– Вот и познакомишься. Вон тот, черненький, это Костя Климушкин, бригадир. Пьяница, конечно, зато смешить умеет классно. Рядом с ним Лёва Трушин… второго не знаю… тот, что к нам спиной сидит, – Женя Стуков. Ну пошли, не бойся – не съедят.

– А в черном свитере – это кто?

– Это Антоха Гурьев, водитель… Что? Понравился? Хочешь, познакомлю? Только он странный немного.

– Почему?

– Знаешь, сколько наших девчонок его захомутать пытались – но все без толку. Мне Костя Климушкин рассказывал, что это у него принцип такой. Типа роман на работе мешает работе. Дурак, правда? Но ничего, мы что-нибудь придумаем. Пошли…

Ребята действительно оказались веселыми, и через некоторое время все и правда перезнакомились и уже общались так, как будто знали друг друга не первый год. Вот только Ингина «придумка» Ольховской, мягко говоря, не понравилась. Даже не спросясь Полины, она с ходу выложила ребятам, что та приходится ей младшей сестрой– студенткой, которую сегодня «просто не с кем было оставить дома». «Грузчики» дружно поддержали, мол, действительно, такую студенточку одну дома лучше не оставлять, и с этого момента иначе как «сестренки» к ним не обращались. «Что будем пить, сестренки? – перешел к делу Климушкин. – Водку? Шампанское? Или, может быть, „Белую медведицу“?» «Мне „Медведицу“», – скромно попросила Полина, причем эта ее просьба почему-то вызвала бурю веселья и аплодисментов. Ольховская плохо разбиралась в алкогольных напитках, а посему решила, что «Белая медведица» – это какой-то не известный ей джин-тоник.

«Джин-тоник» оказался редкостной гадостью. Полина морщилась, но, подбадриваемая «грузчиками», мол, за знакомство (равно как за праздник, наружку, установку и прочее) положено до дна, мужественно пила. В какой-то момент к ней подсел Гурьев и шепнул:

– Вы бы, Полина, поаккуратнее с этим напитком. Уж больно зело он в голову ударяет.

– Этот джин-тоник – что? Очень крепкий, да?

– Полинушка, «Белая медведица» – это не джин-тоник. Это, с позволения сказать, коктейль: половина водки – половина шампанского.

– Да вы что? – поперхнулась Ольховская и испуганно отставила стаканчик. Какое-то время они молчали, после чего Гурьев снова шепнул ей:

– Можно пригласить вас на танец?

– Да, конечно. Я и сама хотела вас попросить об этом – здесь так накурено, – Полина встала из-за стола и поймала на себе горделивый взгляд Сафоновой, в котором читалось: «Ну, что я тебе говорила? Теперь видишь, как я классно все придумала?»

Полина и Антон пошли танцевать, и в этот вечер они уже больше не расставались. Самое удивительное для нее, что не расстались они и ночью. Ольховская сама себя не узнавала: ужель это она, та самая Полина, которая всегда была девушкой самых строгих правил и до этого вечера целовалась-то раз пять, не больше? Всего за каких-то пару часов общения она была настолько покорена Гурьевым, так влюбилась в него, что прикажи он ей сейчас пойти и спрыгнуть с Дворцового моста в Неву, молча пошла бы и спрыгнула. Так что, когда Антон сказал ей: «Пойдем ко мне», она молча взяла и пошла. Тем более что зимой с моста прыгать холодно, страшно и больно, а с Антоном в ту ночь ей было удивительно тепло и надежно. И, как выяснилось, совсем не больно.

В ту ночь Полина так и не решилась рассказать Гурьеву об их с Ингой маленьком заговоре. Вернее, у нее просто не было времени на то, чтобы решиться, а позднее Гурьев как-то сам случайно высказал свое отношение к «служебным романам» и бракам между коллегами по работе, и тогда Полина поняла, что для него это действительно принципиально. Это была дурь, эта была блажь, но дурь и блажь принципиальные. Полине стало страшно. Страшно оттого, что из-за такой мелочи, из-за такой ерунды она может потерять этого человека, роднее которого с недавних пор у нее никого не было. Она была не виновата в том, что встретила Гурьева лишь когда пришла работать в ОПУ, но уже всерьез начала подумывать о том, чтобы из-за него уйти из системы. А пока они продолжали встречаться. Полине приходилось врать, вспоминать какие-то истории из своей недолгой студенческой жизни. Все это время она невольно ощущала себя принцессой из «Обыкновенного чуда», которая боялась признаться Медведю в том, что она принцесса, которых тот терпеть не мог. Правда, по куда более весомым причинам.

Но конец у этой сказки оказался плохим. Через полтора месяца «Медведь» все узнал. Самое ужасное, что узнал не от Полины, а сам, случайно встретив ее в Центральной конторе, где он и она и появлялись-то от силы раз в месяц. Тогда, в первый и в последний раз, Полина видела Гурьева злым. Нет, он даже был не зол – он был ужасен. Тогда он ее оскорбил. Это было грубо, это было дико, но самое главное – это было незаслуженно, потому что Полина любила его. И он ее любил, она знала, она видела это. Любил, но вот простить не смог. Будьте вы прокляты – те, кто в этой жизни выдумал дурацкие принципы и заразил ими остальных людей!!!

Полина так тяжело переживала разрыв с Гурьевым, что несколько лет вообще не могла нормально общаться с мужиками, за что в своем отделе, в кругу местных «пылких доброжелателей», получила звание «синего чулка». А потом она успокоилась. А еще через какое-то время в ее жизни появился Камыш, но это вовсе не означало, что из нее ушел Антон. Она продолжала любить его, причем чем больше она узнавала других людей, тем больше привязывалась к Гурьеву, вернее, к тому образу Гурьева, который у нее сохранился после недолгого счастья длиною в пятьдесят два дня. И вот теперь, попав в абсолютно схожую ситуацию с Камышом, она понимала, что ей нужно как можно скорее разрубить этот случайно завязавшийся узел, дабы не повторилась печальная история четырехлетней давности.

Но уйти в никуда она уже не могла. Потому-то и затеяла всю эту эпопею с наружкой, надеясь, что, оказавшись рядом с Антоном, сумеет его убедить, что по-прежнему любит его. И что она готова на все, а уж тем более на такой пустяк, как уход из конторы, дабы быть с ним рядом не пятьдесят два дня, а хотя бы… пятьдесят два года. Атам он может завести себе другую…

Но Гурьева у нее отняли. И теперь даже страшно было подумать, что она будет делать с тем жутким одиночеством, которое навалится на нее после того, как она бросит и наружку, и Камыша.

Два следующих дня Нестеров только и делал, что мотался по разным инстанциям, где то вместе со своим начальством, то без него «огребал и отдувался». За это время бригадир написал такое количество всевозможных рапортов, объяснений и докладных записок, что уже смутно помнил: что, где, кому, а главное, в каких выражениях он докладывал. Когда Нечаев в очередной раз заставил его писать докладную записку (на этот раз для инспекции по личному составу), Нестеров просто взвыл:

– Василь Петрович, ну сколько ж можно? Давай, что ли, я на компьютере одним пальцем раз и навсегда текст наколочу, а наша Лариска потом тебе распечатает хоть сто штук экземпляров, а? Ну не могу я больше! Кончится тем, что я точно кому-нибудь в рыло заеду. Сегодня сидят, понимаешь, такие зайчата в красивых костюмах и ласково так на мозги капают: а правда ли, что у вас, Александр Сергеевич, с «этим делом» проблемы были?.. Ав день гибели Гурьева вы, часом, не злоупотребляли?.. Понимаешь, куда клонят, суки?.. Я за эти два дня уже так задолбался, что иногда думаю – лучше бы это меня вместо Антохи Ташкент по стенке размазал. И мне было бы легче, и он бы еще по белу свету походить успел.

– Никогда не говори так, Сергеич. Плохая эта примета – на себя показывать. Что же до всего остального, ты этот базар, знаешь, кончай: сами кашу заварили – сам и расхлебывай, нечего теперь здесь сопли жевать, – в свою очередь завелся Нечаев. – Ведь ничего ж выдающегося от вас не требовали – надо было просто исполнить приказание и оставить объекта. Ну уж куда проще, скажи ты мне? Так нет, у них, видите ли, свои амбиции, все в шпионов наиграться не могут… И что? Сейчас как? Наигрались? А теперь он мне заявляет, что замучился бумаги писать… Да ты, Саша, и одной трети не написал от того количества, которое мне за эти два дня сочинить пришлось. Ты едва ли не двадцать лет в разведке и до сих пор не знаешь, что именно в бумаге вся наша сила? На том стояли и на том стоять будем!.. А ты как хотел?.. Как без бумажек-то? Даже чтобы пойти посрать, и то бумажка нужна…

Нечаев говорил жестко, даже жестоко, но бригадир ему больше не перечил. Понимал, что все сказанное начальником – абсолютно по делу. Прав был старший, во всем прав. Обязательно должен был Нестеров пресечь ребячество Гурьева, а он, наоборот, сам повелся как пацан, подыграл – злость на объекте сорвать хотел. Вот и сорвали… Еще непонятно, останутся ли после всего этого в отделе Лямин и Козырев. Паша-то парень покрепче будет, главное, чтобы он поскорее выбросил из головы мысль, что Гурьев из-за него погиб, что это он, Козырев, должен был к машине Ташкента метнуться. «Нет, Паша, это не из-за тебя Антоха погиб, – сказал сам себе Нестеров. – Это только я, старый мудак, виноват». В этот вечер Нестеров отправился в какой-то невообразимый по степени загаженности шалман, заказал пузырь водки и без всяких закусочных прелюдий напился в хлам за упокой души грузчика Гурьева.

А на следующий день Антона хоронили. День был рабочим, поэтому у свежевырытой могилы на окраинном и очень непрестижном участке Южного кладбища народу собралось не слишком много. Из родных Гурьева приехала только мать. Тетка, которой было уже за семьдесят, узнав о смерти племянника, слегла с больным сердцем, и врачи категорически запретили ей ехать в Питер, тем более по такому поводу. Серьезная девушка Тамара на похоронах также не появилась: мать Антона звонила ей накануне (у той в квартире оставались какие-то личные вещи Гурьева) и выяснила, что именно сегодня состоится последнее летнее заседание в городском парламенте и отпроситься с него у Тамары нет никакой возможности. У них там, оказывается, все очень строго.

Обряда отпевания, равно как почетного караула и прощального салюта из карабинов, не было. Дорогое это удовольствие, да и не дослужился покойный капитан милиции Гурьев до подобного шика. Размышляя об этом, Нестеров автоматически отметил, что когда настанет его черед, то бухгалтерия, руководствуясь специальными на сей счет инструкциями, должна будет раскошелиться на несколько большую сумму. Все ж таки подполковник, а значит, красную бархатную подушечку под голову государство должно ему обеспечить. Нестерову вдруг припомнился разговор двух теток, который он пару лет назад невольно подслушал в вагоне метро. Тогда одна, с лицом, светящимся от счастья, говорила другой: «Дослужился мой-то, Николаша, до майора – вчера приказ подписали!» И, заметив, что вторая тетка как-то не слишком адекватно реагирует на это судьбоносное в жизни ее подруги событие, гордо добавила: «Теперь, случись что, и хоронить будут с почестями!»

Кроме своих из наружки на похороны Антона приехали «механики» из гаража, несколько женщин из бухгалтерии и ребята из отдела установки. В том числе Полина Ольховская. Впрочем, формально она уже считалась своей, поскольку вчера официально состоялся ее перевод в отдел Нечаева. Руководство Управления было представлено Конкиным, Фадеевым и верховным кадровиком с абсолютно опушной фамилией Хвостов. Правда, на этом связь Хвостова с разведкой исчерпывалась: выходец из пожарной службы, Пал Палыч Хвостов был образчиком некомпетентности в плане оперативной работы и образцом профессионализма в работе организационно-массовой. К сожалению, в случае с Пал Палычем правило «минус на минус дает плюс» не срабатывало. Вместе с Хвостовым приехал и его заместитель Шлемин. Этот был из той породы людей, о которых британец Тейлор[42]42
  Джереми Тейлор – английский религиозный деятель и писатель.


[Закрыть] когда-то написал: «Начитанный дурак – самая докучливая разновидность дурака». Именно Шлемин, выступая на гражданской панихиде, умудрился ввернуть в свою скорбную в соответствии с моментом речь назидательный пассаж о том, что смерть Гурьева, де, должна послужить хорошим уроком молодым сотрудникам, которые обязаны сделать соответствующие выводы о необходимости оттачивания профессионального мастерства. Дабы этот печальный опыт стал в нашем управлении первым и последним. Слушая этого молодого напыщенного павлина, Нестеров дал себе зарок при первом удобном случае начистить ему физиономию. Словом, отдел кадров на последних проводах Гурьева был представлен во всей красе.

Помимо морды в будущем, Нестеров решил ответить немедленно и не только Шлемину, а всем шлеминым разом. Впрочем, у него хватило сил сдержаться и не перейти на личности.

– Я вот что скажу… – начал Нестеров, – скажу, как чувствую… Есть офицеры, которые хорошо служат – об иных что вспоминать! Есть те, кто служит отлично. Но часто они тянут лямку. – Здесь Нестеров внутренне осекся, так как увидел глаза Лямина и подумал, что Ваня услышит в этом некий завуалированный укор. – Так вот, Антон не тянул лямку, а сражался. Сражаться в наше время – это не значит вставать во весь рост из окопа. Ну не было возможности у Антона быть в окопе среди солдат. Но большинство здесь, за исключением посторонних… – слово «посторонние» он произнес так, что все поняли, что этот пассаж в первую очередь адресован Шлемину, – … знают, что Антон знал, что такое окоп. Извините, я говорю сбивчиво, но свои меня понимают… Так вот жить настоящей жизнью и сражаться – это одно и то же. Я это знал всегда и говорю это не для похорон. Антон жил, а не существовал… Почему его нет? Потому что жизнь закончилась. И погиб он, не изменяя себе… И лучше прожить такую вот неполную жизнь, чем до заслуженных пенсий некоторых. Я его помнить буду всегда. А когда вспоминать – улыбаться со слезой. И я не одинок. Дай бог многим такие чувства о них после смерти. Вот такие, братцы, будут мои слова.

Когда Нестеров говорил, стояла полная, полнейшая тишина. Тишина уважения к правильности и искренности слов бригадира.

Все это время рядом с матерью Гурьева неотступно находился Игорь Ладонин. И хотя Нестеров раньше никогда его не видел, одного лишь беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – это он, единственный настоящий Антохин друг, о котором Гурьев рассказывал редко, но всегда с неподдельной теплотой в голосе. Эта, завязавшаяся еще с детсадовских времен, дружба всегда служила источником повышенного раздражения у руководства службы собственной безопасности ОПУ. И даже не потому, что Игорь Михайлович Ладонин был удачливым бизнесменом, вице-президентом одной из крупнейших питерских корпораций, а потому что приходился он младшим братом знаменитому Ладоге, который перестал доставлять головную боль местным правоохранителям лишь в 1999 году, когда стал жертвой так и не установленного киллера.

А вот как раз-таки за Ладогой Нестерову однажды походить довелось. Случилось это году в 89-м, когда и Ладонину-младшему, и соответственно Антохе Гурьеву было всего-то по пятнадцать годков. Уделал его тогда Ладога, надо признать, легко и со вкусом. В первый же день, срубив хвост, он элементарно «растащил» смены. То есть сначала подошел на улице к одному незнакомому мужику, поздоровался с ним за руку, спросил, во сколько вчера разошлись последние гости. Извинился, что обознался, пошел дальше. По схожей схеме сработал еще минут через двадцать. Наружка отфиксировала эти контакты и, понятное дело, решила проследить за мужиками – заказчика очень интересовали связи Ладоги. За вторым мужиком как раз и отправился Нестеров, а тот, как назло, потащился на Финляндский вокзал и сел в электричку. Короче, укатил тогда Нестеров ажно в Сестрорецк, адрес срубил без проблем, списав это на свой недюжинный профессионализм, и лишь через несколько дней узнал, что Ладога таким вот нехитрым способом их кинул: распылил силы двух сменных экипажей, а затем ушел от оставшихся грузчиков проходными дворами.

Речи были сказаны, положенные в таких случаях сто грамм выпиты, а на том месте, где еще час назад была яма, образовался невысокий земляной холм с воткнутой в него временной деревянной табличкой с надписью «Антон Николаевич Гурьев, 1974–2004 гг. Трагически погиб». Небесная канцелярия завизировала рапорт оперативного водителя наружки капитана милиции Гурьева и отправила его на вечный дембель. Не оставил он после себя ни безутешной вдовы, ни ревущих сопливых ребятишек – не успел, не отпущено ему было. Аза грехи ли это, либо за заслуги особые, нашему пониманию неведомые, – кто ж это знает? Как в народе говорят, «не бывал я там и не знаю, как там дверь отворяется».

Разведчики молча потянулись на выход, к автобусу. Нестеров еще немного постоял в одиночестве, после чего двинулся вслед за остальными. В этот момент кроме него у могилы оставались лишь двое – мать Гурьева и Ладонин. Впрочем, нет, только сейчас наметанным глазом Нестеров успел срисовать еще двух крепких парней, которые неторопливо прохаживались в отдалении и внимательно следили за происходящим. «Охранники ладонинские. Да, видать, серьезный товарищ», – догадался бригадир. Он подошел к Татьяне Ивановне, молча обнял ее, пробормотал какую-то чушь типа «крепитесь, мы с вами». Потом добавил что-то еще, кажется, про помощь, которая, если таковая понадобится, обязательно от них придет, повернулся, чтобы уйти, но Татьяна Ивановна придержала его за рукав и тихо спросила:

– Скажите, ведь вы были в тот день вместе с Антошей?

Нестеров кивнул, и тогда она тихо продолжила:

– Мне сказали, что это был несчастный случай. Скажите, это правда?

Нестеров снова кивнул и, чуть помедлив, ответил:

– Да, Татьяна Ивановна, это был несчастный случай. Дикий, нелепый…

Она перебила его:

– Неужели совсем ничего нельзя было сделать?

– Нет… Простите нас, Татьяна Ивановна. Простите, если сможете, – с этими словами он мягко высвободил руку и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, быстрым шагом направился к автобусу. Смотреть в глаза этой несчастной, в одночасье высохшей от горя седой женщине он был не в состоянии.

Через минуту его нагнал Ладонин:

– Александр Сергеевич?

– Слушаю тебя, Игорь.

– Разве мы знакомы?

– Нет, но Антон мне в свое время про тебя рассказывал, – ответил Нестеров.

– Мне про тебя он тоже говорил, хотя, я знаю, у вас это не поощряется… Ну да сейчас не об этом. Александр Сергеевич… Кстати, ничего что я на «ты»?