Текст книги "Последняя любовь президента"

11

Киев. Июль 1983 года. Пятница.

В ресторане «Дубки» на Сырце празднуется одновременно четыре свадьбы. Три – по беременности. Четвертая – тихая и немолодая. Не невеста, конечно. Сама свадьба. Жениху – лет пятьдесят, невесте – около тридцати. Гостей у них мало – человек восемь. Они негромко сидят за составленными в один прямоугольник тремя столиками. Я бы подумал, что просто встретились старые друзья, если б один из них, краснолицый в полосатом костюме-троечке с ослабленным узлом серебристого галстука, не провозглашал время от времени: «Горько!»

Моя свадьба – «по беременности». Поэтому за столом только мы со Светкой да родственники. «Ничего, – думаю я, – через пару дней отмечу ее по-настоящему. С друзьями и без жены!»

В Киеве от жары закипает асфальт. Его запах витает даже здесь, в ресторане. И исчезает он, только когда подносишь к самому носу стопку водки. Если подносишь бокал с шампанским – запах асфальта остается.

«Нет ли здесь предупреждения? – думаю я, разрезая тупым ножом котлету по-пожарски. – Может, запах асфальта – это символ семейного быта?»

Я смотрю на часы, подаренные позавчера будущим тестем. Они стоят. Заводить их не хочется. Ведь если заведу – они начнут отсчитывать минуты моей новой несвободной жизни!

Когда-нибудь я разведусь и буду платить алименты. И часы показательно верну бывшим родственникам. А пока атмосфера праздника мечется между вынужденным счастьем и мудрой еврейской грустью.

12

Киев. Март 2015 года.

– Так кто эта женщина? – спрашиваю я Колю Львовича, одновременно уминая ложка за ложкой манную кашу, политую раздавленной клубникой.

– Главврач просил дать вам еще пару дней на укрепление здоровья. Потом я расскажу.

– Интригуешь?

– Что вы, господин президент! – Коля Львович трясет головой, отчего его собранная с утра штатным парикмахером прическа распадается. Точнее, распадается пробор. Его лакированная монолитная волна ломается, и часть шевелюры зависает надо лбом. Он это чувствует и возвращает волосы на место.

– Тебе говорили, что ты похож на молодого Берию? – спрашиваю я.

– Что это у вас за настроение сегодня? Вы же Берию не видели! Да и какой я молодой? Старше вас!

– Берию не надо видеть, чтобы знать, кто на него похож! Это не портрет, это символ.

Я вижу, как Коля Львович начинает закипать изнутри. На круглом лице – еще улыбка, а в глазах уже холодный огонек.

– Если б вы знали, сколько грязи приходится ради вас разгребать! – говорит он почти сердито. – А вы даже тот указик о нанесении минимального вреда государству уже два месяца не подписываете!

– Я под наркозом ничего не подписываю! А по этому твоему указику мы сразу выпустим на свободу добрый десяток опасных преступников!

– Да какие они преступники? Бывший президент, два премьера, а остальные – фигуры третьего ряда! А не подпишете, так и вас потом посадят.

– За что?

Я бросаю взгляд на помощника, сидящего у входной двери возле тумбочки с телефоном. Он, бедный и бледный, делает вид, что читает книгу. Жаль, что не видно обложки.

– За нанесение государству финансового ущерба в размере свыше трех миллиардов евро!

– Это я столько ущерба нанес?! – Я отодвигаю тарелку из-под манной каши и пытаюсь вынуть из пазов накроватную столешницу.

– Не нанесли, так нанесете. Или люди ваши нанесут, а отвечать вам! Подпишите указ! Всего-то делов – увеличить размер ущерба, за который наступает уголовная ответственность, до десяти миллиардов евро! И закон сохранится, и сидеть никто не будет!

– Пошел на хер, мудак! – кричу я, не на шутку рассердившись.

Тарелка не удерживается на столешнице. Летит вниз. Звонко разбивается.

Помощник подпрыгивает. Его книга падает на пол, и я наконец вижу, что он читал «Мертвые души» Гоголя. Хорошо, пускай самообразовывается!

Коля Львович вылетел из палаты, как пробка из бутылки. В открытую дверь вошел главврач. За ним санитарка с веником и совком.

– Вам еще рано в полную меру заниматься государственными делами, – спокойно проговорил он, опустив взгляд на лежавшую на полу книгу.

Помощник нагнулся, схватил ее и спрятал в тумбочку.

13

Киев. Святошино. 31 декабря 1977 года.

На часах – одиннадцать вечера. В авоське – холодная из-за уличной температуры бутылка «Мускатного игристого». Нас трое – я, Игорь Мельник и Юра Каплун. Этим вечером мы неудачники. Светкины родители собирались в гости, а мы собирались к Светке, чтобы у нее встретить Новый год. Но там случилась драма. Ее мама обнаружила у мужа в шкафу загашник, в котором накопилось триста рублей из недоданной в семейный бюджет зарплаты и пачка презервативов. Она устроила скандал. Он дал ей в глаз. Скандал затих. А синяк под глазом Светкиной мамы остался. В результате они остались дома и будут праздновать вдвоем. Даже Светку отправили к двоюродной сестре.

Запасной аэродром не был подготовлен. Улицы пустынны. Температура – минус десять. Мы идем от одного автомата газ-воды до другого, но все стаканы украдены до нас. За каждым окном – радостный праздничный свет. Там пьют и смеются дети Советского Союза, а мы, как пасынки, не знаем, куда себя приткнуть? К чьей любви прислониться? У чьей печки погреться?

Когда из форточки первого этажа доносится телевизионный звон курантов и хозяин – паразит – докручивает ручку громкости до максимума, у меня на глазах выступают слезы. Слезы обиды.

Мы заходим в ближайшее парадное. Прислоняемся к ребристым батареям – хоть они теплые. Юра открывает шампанское, и мы по очереди передаем бутылку друг другу. Как индейцы трубку мира. Шампанское пить из горлышка трудно. Оно воздушное, кислое. Рвется пузырьками в нос, а потом и из носа.

– Ничего, скоро пьяные пойдут по улицам гулять, – успокаивает нас Игорь Мельник. – Найдем себе компанию!

14

Москва. Январь 2013 года.

Президент США и английский премьер не выдерживают праздничной церемонии и выбираются из бассейна-проруби, где их уже ждут помощники с теплыми махровыми халатами в руках. Укутавшись, они тут же выпивают по рюмке водки, поднесенной девушкой в «российском» купальнике с кокошником на голове. И идут к надувному ангару, где накрыт традиционный русский стол. Для теплолюбивых лидеров. Остальные пока в проруби. Каждый ждет своей очереди поговорить с президентом России. Хочешь поговорить – терпи!

Мне как раз не трудно. Холодная вода приятно обжигает живот и ноги. Время от времени я погружаюсь до подбородка – надо стараться охлаждаться равномерно, чтобы не гонять по венам и артериям разно-теплую кровь.

Разговор у нас, как обычно в Крыму, начинается со взаимных претензий. Проблемы те же, но зато стабильные и легко откладываемые на далекое будущее. Хотя вспоминать о них приходится регулярно. Иначе не о чем было бы говорить. Долги за газ, Севастополь, отношения с Турцией и украинские батальоны на российской службе.

– Ты же ввел пропорциональные выборы в парламент, – говорит он мне своим обычным равнодушным тоном. – Так почему же запретил проводить их в Севастополе?

– Вы же понимаете, что за места в парламенте борются партии, представляющие различные финансовые интересы. А в Крыму – партии, представляющие разные этнические группы. Если я дам добро, победит Российская партия Крыма, ну еще партия «Татарский Крым» получит процентов двадцать, а Украинскую партию Крыма даже к выборам не допустят. Что мне потом мудаки в Верховной Раде скажут?

– А ты им покажи номера их зарубежных счетов! Или, может, ты не знаешь, куда бюджет уплывает? Я могу поделиться. У меня человек на сорок из твоей Рады досье есть. Прислать копии?

– Не надо.

– Смотри, не удержишь власть в центре – окраины осыпятся. Я отвернусь, границы закрою. Вентили закручу…

– Помните, вы предлагали провести операцию «Чужие руки»? – напоминаю ему я, выводя разговор на тот уровень, который ему нравится. Пора заставить его улыбнуться.

– А что, ты уже согласен?

– Почти. Надо только определить состав нашей бригады, которая пощиплет вашу верхушку.

– Чего определять? Могу сегодня же тебе передать. Имена всех твоих честных чекистов нам известны, а остальные нас не интересуют. Ты лучше определи границы, в пределах которых можно у тебя проводить зачистку.

Я киваю. Он смотрит на часы. Потом взгляд его маленьких глаз уходит мимо меня в сторону прохода-канала, через который в обычный день можно попасть в другие открытые бассейны этого комплекса.

– Ладно, туркмен-баши подождет, – говорит он сам себе. Потом своим взглядом направляет мой в сторону того самого канальчика.

Там из легкого тумана выплывает стол-ладья, над которым висит что-то странное.

Деревянная ладья с низенькими бортами, заставленная хрустальными фужерами, шампанским, горками блинов с икрой и прочим, подплывает ближе. Останавливается в центре бассейна-проруби. Теперь над ней можно четко увидеть лазерное голографическое изображение всей семьи последнего Романова. Они настолько реальны, что меня пробирает дрожь. Я ловлю на себе взгляд царя Николая и хотя понимаю, что это всего лишь спецэффекты, но на мгновение мне делается страшно. Что-то холопье возникает в душе, да и сама душа, любящая холод и зимнее плавание, вдруг скукоживается, прячется.

Царевич Алексей вдруг поднимает руку и обводит ею всех собравшихся в проруби. Улыбается. Оборачивается. В его глазах – искренняя радость и любопытство.

– Утром над Москвой летал? – спрашивает вдруг российский президент.

А я-то думал, что он уже отплыл.

– Летал, видел, – говорю я. – Красотища! Белые проспекты!

– Я хотел всем показать, что Москва не хуже Питера!

Голова российского президента не спеша движется в легком тумане над водой в сторону президента Молдавии.

А я не могу оторвать взгляда от царской семьи. Словно это изображение включило в моей генетической памяти рычажок верноподданничества.

– За Росссс-сссс-сию! – гремит над комплексом усиленный чистый мужской голос. – За матушку городов и земель русских!

Рука тянется к ближайшему хрустальному фужеру.

15

Киев. Март 2015 года.

– Ты узнал, кто эта женщина?

Помощник отрицательно мотает головой. Во взгляде – чувство вины.

– Почему не узнал?

– Из тех, кто со мной может разговаривать, никто ничего не знает, а в Администрации… Они же на меня плевать хотели! – В голосе слышна обида.

– Ну-ну, – успокаиваю его я. – Будешь себя правильно вести, сам потом на них плевать будешь!

В его взгляде появляется благодарность и надежда на лучшее.

– Тебе Гоголь нравится? – спрашиваю я. Просто настроение у меня в это утро доброе.

– Нет, – признается он. – Но дочке задали в школе, а у нее нет времени читать.

– Чем же она занимается?

– Она руководит кружком юных адвокатов. Сейчас каждый день своих в суды водит. Процессы слушать.

– Сколько ей лет?

– Тринадцать.

– Плохое число, – вырывается у меня, и я тут же понимаю, что на мгновение отвлекся от разговора. Спохватываюсь: – Но возраст хороший. Золотой возраст!

16

Киев. Сентябрь 1983 года. Суббота.

За окном шелестит по листьям дождь. Окно давно не мытое. В коридоре роддома тихо. Под холодной батареей стоит блюдце с молоком, возле него спит котенок. Рыжий и худой. Толстая нянечка в грязном белом халате, проходя мимо, останавливается, опускается на корточки и гладит спящего котенка.

– Бедолашный, – говорит она сочувственно. Потом поднимается и, не обращая на меня никакого внимания, уходит.

Приглушенный крик роженицы долетает откуда-то из недр роддома. Я тоже в этих недрах, но, судя по крику, между мной и роженицей две-три двери или перегородки. Может, это Светка?

Я прислушиваюсь. Снова звучит крик, но крик не голос – трудно разобрать, кому он принадлежит.

Снова тишина. Котенок проснулся и пьет молоко.

Женщина-врач быстро проходит коридором и исчезает за белой дверью. На двери никакой таблички нет, значит, и за ней нет ничего конкретного. Просто кто-то рожает.

Снова крик, только теперь уже другой.

Опять мимо меня проходит толстая нянечка. В руках швабра и железное ведро, на котором красной краской написан инвентарный номер.

– Извините, – останавливаю я ее. – А сколько обычно роды тянутся?

– Пока ребенок не родится, – отвечает она и уходит.

«Ну ладно, будем ждать», – вздыхаю я. Потом думаю, что даже чекушки крымского портвейна с собой не принес, чтобы отпраздновать! Смотрю на часы, подаренные тестем перед свадьбой. «Ракета», белый металл, хромированный браслет. Половина второго ночи.

В коридор входит женщина-врач. Ее взгляд останавливается на мне.

– Ваш ребенок родился мертвым, – говорит она таким тоном, будто я в чем-то виноват.

Я растерян. Я не знаю, что делать.

– Мальчик? Девочка? – спрашиваю.

– Мальчик. Жену вашу оставим здесь на три дня, пока швы не схватятся. А вы можете идти.

17

Киев. Май 2015 года.

Генерал Светлов мог бы быть министром обороны. Если бы был повыше ростом или если бы я наплевал на мнение Коли Львовича. Впрочем, это и есть его мнение. Министр обороны должен быть заметной фигурой. Именно фигурой, а не личностью. А генерал Светлов – личность. Но не высокая – ростом. Жаль. Мне он искренне предан.

Он зашел и стоит в моем кабинете. Ждет, когда я взглядом укажу ему на кресло.

– Садись, садись, Валера! Чай? Кофе?

Он отказывается. Раскрывает кожаную папочку и поднимает взгляд на меня.

– Я принес список для операции «Чужие руки». Семьдесят две фамилии. В основном из Москвы, но есть несколько человек из Красноярска, Кронштадта и Питера. За них – ручаюсь. На сделку с совестью не пойдут.

– А что думаешь по поводу их списка?

– Старые данные. Из пятидесяти трех в наличии только сорок, из сорока я бы головой ответил за двадцать восемь. Проверенные. Остальные?.. – Он пожимает плечами. – Хорошо бы в грязь лицом не ударить.

– Добро. Оставь эти двадцать восемь, добавь от себя человек тридцать и собери их всех послезавтра в Пуще-Водице в нашем санатории. К одиннадцати утра, и без лишних ушей. Я подъеду. Только все это между нами.

Светлов кивает.

Через полчасика мне хочется размяться. Я делаю перед зеркалом несколько взмахов руками, но мой взгляд опять упирается в веснушки, буквально засыпавшие мое лицо. Пропадает всякое желание. Выхожу в коридор. В конце коридора возле лестницы – наш маленький блокпост с охраной. Возле ближайшей двери копошится столяр в спецовке. Откручивает с дверей табличку. На табличке:

Отдел регистрации обращений

Гресь Надежда Павловна

– И что здесь теперь будет? – спрашиваю я.

Столяр, оказывается, не слышал, как я подошел. Пугается.

– Я не знаю. Начальник велел снять, а повесить новую не говорил.

– А кто твой начальник?

– Николай Львович.

– А где он сейчас?

– У себя, только он занят…

«Ах ты ж римский гусь! – думаю я. – Занят?!»

Поднимаюсь в его приемную на третьем этаже. Секретарша из-за стола – прыг!

– Я сейчас ему скажу! – звенит тонкий голос.

– Не надо, я ему сам скажу!

Он беседует с двумя посетителями. Я узнаю их лица – депутаты. Только не помню, из чьего они клана.

– А ну выйдите на хер! – приказываю я, и оба депутата вышмыгивают. Легко и беззвучно, несмотря на свое грузное телосложение.

– У нас все нормально, – говорит негромко Коля Львович. – Никаких ЧП. Через час буду докладывать об обстановке…

– А что ты собираешься разместить в Отделе регистрации?

– Что, нажаловалась сука! – Испуганная улыбка превращается в оскал. – Я же ей не хуже пообещал, да еще и телевизор с микроволновкой.

– Оставь Павловну в покое. Не жаловалась она! Просто объясни, что будет в том кабинете!

Коля Львович перевел дух. Сосредоточился.

– С вами же невозможно спокойно говорить, господин президент! А нам часа два нужно, чтобы я все толком объяснил.

– Хорошо. Переноси встречу с послом Израиля на завтра, и жду тебя через полчаса у себя. И доклад об обстановке не забудь!

Разворачиваясь, я видел, как побледнел Коля Львович. Не могу и не хочу скрывать тот факт, что его напуганный, взволнованный вид вызвал во мне чувство удовлетворения. Почаще бы он бледнел!

18

Киев. Сентябрь 1983 года. Воскресенье. Ночь.

Дождь шелестит по листьям. Все размыто. И под ногами, и перед глазами. Осень везде, даже внутри меня. Я, несостоявшийся отец, бреду вдоль дороги домой. Усталое безразличие вдруг уступило место слезам. Слезы стоят в глазах, словно из солидарности с осенним дождем.

Я сворачиваю на Туполева. Размытый желтый цвет фонарей и такие же желтые глаза автофар – вот и все освещение этой ночи.

Над овощной фабрикой – легкое зарево тепличного люминесцентного света. Возле ворот фабрики на лежащем фонарном столбе кто-то сидит. Я подхожу ближе и улавливаю негромкие ритмичные всхлипы.

Приседаю на корточки и заглядываю в лицо, уставшим подсолнечником наклоненное к земле.

– Тебе плохо? – спрашиваю.

– Очень плохо! – отвечает молодой девичий голос. – Меня с работы выгнали!

– За что?

– Начальнику смены не дала!

– Молодец! – пытаюсь ее ободрить.

Она поднимает лицо и смотрит на меня заплаканными глазами. Ей лет восемнадцать. Крашеная блондинка с размазанной косметикой на лице. Но под всем этим что-то настоящее. Настоящее переживание своего несчастья.

– Мне тоже плохо, – говорю, чтобы ее успокоить.

В ее глазах вспыхивает огонек надежды. Словно она хочет подробнее узнать о моих несчастьях и потом сравнить их со своими.

– У меня мальчик родился мертвым, – добавляю я.

Она еще выше поднимает голову и смотрит на меня внимательнее. Мол, давай, давай, жалуйся на жизнь!

– Жену оставили на три дня в роддоме. Пока швы не схватятся.

– Какой вес? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

– Мертвых же не взвешивают, – думаю вслух. – Но имя ему надо дать. Чтобы лучше запомнить!

– Ты его видел?

– Нет.

– Если хочешь, пойдем к тебе! – предлагает мокрая, заплаканная блондинка.

– Мы с моими родителями живем.

– Тогда пошли ко мне, в общагу. Тут рядом. Только надо будет через окно лезть, чтобы Бурчиху не разбудить – это наша комендантша. Она – дура, чуть кто из парней в гости – сразу милицию вызывает.

– Пошли, – соглашаюсь я.

Домой мне не хочется по многим причинам.

19

Киев. Пуща-Водица. Май 2015 года.

Генерал Светлов любит штатскую одежду. У него костюм от Воронина-младшего. Серый, но не мнется. А при особом неярком освещении блестит. Если генерал предпочитает штатское – ему можно полностью доверять. Значит, он не мечтает стать главнокомандующим. У него нет мании величия.

Рядом со Светловым возле открытых ворот стоят директор санатория Мунтян и всякая местная обслуга. За обслугой блестит на солнышке знакомая лысина начальника моей охраны – полковника Потапенко. Тоже любителя штатской одежды.

Тройка «мерсов» бесшумно вкатывается в ворота, и они запираются. Я – в средней машине. Первая – пустая, в третьей – помощник.

– Все в сборе, – докладывает Светлов уже у главного корпуса. – Ждут в концертном зале.

– Отменить. – Я смотрю ему прямо в глаза. – Зал отменить. Через полчаса в охотничьем домике.

– Тогда лучше через пятнадцать минут, – негромко произносит Светлов. – На всякий случай.

Я киваю. Отхожу к Мунтяну.

– Проблемы есть? – спрашиваю директора санатория.

– Всегда есть, но не жалуемся!

– Правильно. Поэтому ты здесь уже десятый год! Кофе сделаешь?

Через пару минут мы уже в санаторном баре. И официант с лицом тинейджера несет эспрессо. Видно, как дрожат его руки под взглядом директора.

– Чей сын? – спрашиваю, показывая на официанта взглядом.

– Кастелянши. В нашем деле лучше доверять династиям.

– В нашем тоже. По крайней мере, большинство так думает. С Банковой сегодня никого не ждете?

– Николай Львович еще здесь, а больше никого. Сегодня же – рабочий день.

– Николай Львович здесь? – Я начинаю закипать.

– Он вчера ночью приехал. Не один. – В глазах Мунтяна блеснуло доброе снисхождение, словно о ребенке заговорил. – Они сейчас завтракают в комнате, и шофер его уже тут. Так что вот-вот уедет.

– А с кем он приехал? – Я начинаю думать о той женщине, Майе Войцеховской, о которой я еще ничего не знаю, кроме имени и фамилии.

– Молодая, похожая на цыганку. – Мунтян мнется. По лицу видно, что все знает. – Ну певица она, Инна Жанина…

– Тьфу! – вырывается у меня непроизвольно.

– Чего «тьфу»! – В голосе директора слышится несогласие. – Она очень приятная. Вам бы жениться лучше…

– Ты что, охренел? – Моя правая ладонь сжимается в кулак. Я приподнимаюсь с кожаного кресла.

– Извините, очень прошу, – начинает лепетать он. – Это от усталости. Да и не мои это слова. Это Николай Львович о вас говорил!

– Мудак твой Николай Львович! – рычу я.

– Да, да, мудак, – кивает Мунтян.

При виде чистых, открытых лиц собравшихся послушать меня в охотничьем домике настроение мое улучшается. Какие взгляды! Вот наш ресурс. Здесь он, а не в агентствах по трудоустройству!

– Добрый день, – говорю я и жестом останавливаю саму попытку поприветствовать меня. – Генерал Светлов выбрал вас для важного государственного задания. Мы с Российской Федерацией договорились о совместной операции «Чужие руки». Смысл, думаю, понятен. То, что регулярно делает киевская «Кобра» в Крыму, а черниговская в Днепропетровске, то вы будете делать в России, а они у нас. Только на совершенно другом уровне. Вы отправляетесь в Москву, а оттуда сразу в один из регионов. В Москве вы получите информацию о высших лицах региональной власти, так или иначе замешанных в преступной деятельности. Не ставя в известность местные органы внутренних дел или спецслужб, вы должны будете за три-четыре ночных часа провести задержание этих лиц и тут же вылететь назад в Киев. Сидеть эти лица будут на нашей территории. Российская группа будет делать то же самое здесь и увозить наших подонков в Россию. Все ясно?

Ребята кивают. Я вижу, что им нравится моя решительность. Они предвкушают борьбу с преступностью в высших эшелонах власти. Конечно, они бы хотели этим заниматься здесь и постоянно, но увы. Невозможно. Здесь можно делать что-то радикальное только чужими руками. Как и в России. Дай бог, продолжим.

– Дальнейшую информацию вам предоставит генерал Светлов, которого я назначаю ответственным за операцию с украинской стороны. Удачи!

Пока я иду от охотничьего домика к главному корпусу, я чувствую спиной и затылком взгляды этих ребят. Я прохожу мимо озера, по которому плавает лебедь. Останавливаюсь.

«А что, если моих ребят будут использовать просто для местных переворотов? – закрадывается сомнение. – Нет, я же собираюсь российских ребят использовать по назначению. А не для того, чтобы разбираться с тем же Колей Львовичем. Хотя пора уже с ним разобраться».

– Он еще здесь? – спрашиваю я у Мунтяна, стоящего возле моего «мерса».

– Уехал. Как увидел, что вы здесь, – сразу чкурнул!