Текст книги "«Годзилла». Или 368 потерянных дней"

Ровно в двенадцать часов включили телевизор и мы, поднявшись со стульев всем батальоном охраны с напитком в руках, разлитым по гранёным стаканам, заслушали торжественную речь Всенародно избранного. После его долгого разглагольствования, телевизор тут же выключили, и к поздравлениям «Батьки» присоединился комбат Рысюк.

– В наше не лёгкое время, желаю вам всем оставаться мужественными и с честью нести службу в рядах вооружённых сил. Помните, что дальше будет ещё труднее, никому сейчас не легко…

Я пил напиток, стараясь пропускать все эти минорные речи мимо ушей и думал о настоящей выпивке и друзьях, которые, вероятнее всего, угарали на всевозможных кутежах.

Через полчаса в роту прибыл командир части, слегка подшофе, выдавала его красная мясистая ряха. Поздравив нас, он вместе со старшим офицерским составом удалился отмечать столь радостное событие в штаб.

В роте за старшего остался прапорщик третьей роты старшина Яровец. Двухметровый амбал с квадратной головой и, несмотря на возраст, ему было около двадцати трёх лет, уже окончательно полысевший. Он ходил вдоль столов, огромной лапой заграбастывал угощения и предупреждал:

– Желательно кого-то пасекаю за распитием…

А угощения были весьма неплохими. За неделю до праздника весь батальон скинулся деньгами, и теперь все ели от пуза: конфеты, зефир, мармелад, бананы, мандарины, яблоки и апельсины, три вида напитка и сока.

К часу ночи, чтобы солдаты не бегали на улицу курить, Яровец разрешил открыть окна в душевой и курить там. В тазики набрали воды для сбрасывания туда бычков и пепла.

В дымном чаду я робко стоял у окна со своим периодам, вдыхая горечь сигарет и молча затягивался своей. Присутствовало чувство какой-то отверженности и никчёмности. Радость переполняла лишь дембелей. Все они делились тем, как запьют через месяц на гражданке, а мы будем молотить сапогами в здешних стенах и прогибаться под обнаглевших «шакалов».

К двум часам пиршество закончилось, наш период заставили освободить расположение от столов и вернуть в роту койки, убрать душевую от мусора и вымести взлётку.

В итоге я лёг спать лишь в три часа ночи, проводив старый год восвояси. Казалось, совсем недавно я был другим человеком, совершенно в других условиях: учился в университете, потом его окончил, играл в группе, пару раз выступил на сцене, записал первое демо, страдал от неразделённой любви, а сейчас лежал на скрипучей кровати, лысый, озадаченный дальнейшими событиями, с твёрдым осознание того, что весь предстоящий 2012 год, почти до самого его конца, проведу в этих захиревших стенах.

***

Утро нового года началось быстро – не успел заснуть и уже подъём. На подъёме пьяный лейтенант Левкович.

– Форма одежды четыре, пять минут, и все на плацу, – жуя слова, проговорил недовольный лейтенант.

– Товарищ л… – было запротестовал сержант Кулаков.

– Отставить разговоры, – быстро осёк его Левкович.

Через сем минут рота стояло перед входом в казарму. Сыпал мягкий снег, от чего находиться на улице, было даже немного приятно.

Левкович вышел через минуту, посмотрел на часа.

– Плохо, бойцы! – его шапка едва держалась на макушке, ремень свисал до яиц.

Его совершенно не радовал тот факт, что он был ответственным на следующий день после праздника, а в армии, чтобы выбросить свою злость, лучшим способом было отыгрываться на подчинённых.

– В походную колонну! На плац, бегом – марш!

На плацу Левкович закурил и прошёлся гневным взглядом по роте.

– Вспышка!

Весь первый, второй и часть третьего периода кроме сержантов тут же вспыхнула. Я глотнул снега и моментом проснулся.

– Остальных не косается?

– Товарищ лейтенант, сегодня же выходной день! – стал вступаться за всех Кулаков.

– Я сказал, упор лёжа принять, пока сержанты не вспыхнут, остальные у меня снег жевать будут, а не вспыхните, заставлю в химзе по части бегать.

Сержанты нехотя вспыхнули.

После такого подъёма Лёва всё же заставил нас сделать пять кругов по части, а к обеду успокоившись, отправился во взводники спать. Спал тиран до самого ужина.

На вечерней поверке зачитали фамилии нового наряда по караулу. Следующими после Гораева и Лесовича были мы с Гурским.

***

Первый караул называли «золотым». По сложившейся традиции, в первом карауле новичкам отводилось незаурядная роль, лишь исполнять свои прямые обязанности, повторять статьи, стоять на посту, дабы ознакомиться с местность и войти в курс дела.

После утренней пайки заступающих в караул повели обратно в роту. Там следовало собрать инвентарь, парадную форму и прочие необходимые вещи. «Дедушки», понятное дело, ничего не делали, «фазаны» подсказывали Гораеву с Лесовичу, где что брать, мы же с Гурским, построились возле оружейки:

– Желательно увижу, что вы сегодня будете работать! – сказал нам Кесарчук.

– Так точно, товарищ сержант, – заулыбался Гурский, обалдевший от роскошества наряда по БВП и, видимо, предвкушая, что в карауле будет нечто подобное.

Гораев с Лесович в спешке метались по всему расположению, не удивительно, им нужно было собрать полотенца для всех двадцати человек, плюс «мыльно-рыльное» с тумбочек, не перепутав, где чьё. Далее следовало укомплектовать два чемодана, в один из них не забыть положить новую подписку газет, журнал выставления оценок за проверку статей и два талмуда уставов. Во второй чемодан закинуть сахар, соль, приправы и припасённые в каптёрке для дембелей сладости. Подготовить три парадные формы для первого поста, куда входили кителя, рубашки с галстуком, брюки, каракулевые шапки, белые перчатки, сапоги и шинели. Собрав вдвоём всю эту утварь, пацаны присоединились к строю. По недовольному лицу Гораева было видно, что он был не в восторге от такого распределения обязанностей.

Выстраиваться возле оружейки было необходимо по постам и сменам в три ряда. Всего постов насчитывалось пять. У первых трех, которые называли «ближними» был разводящий и у четвертого с пятым был свой, во главе всей это процессии стоял помощник начальника караула и сам начальник караула. В мой первый наряд с нами заступал старлей Студнев. ПМК был Кулаков, а разводящими Потапенко у «ближняка» и Шмель у «дальняка». «Фазаны» подсказали нам, как и где встать, а ефрейтор Едловец, оказавшись передо мной, обернувшись, сказал:

– Повезло тебе, четвёртый пост самый лучший. Со временем поймёшь.

Третий пост оказался полностью укомплектован из нашего периода (Гораев, Лесович, Гурский) я даже позавидовал пацанам. На моём посту были «дед» Крюгер и «фазан» Едловец.

Оружие получали в порядке очереди, но «деды» лезли первыми. Заходили в комнату быстро, брали автоматы, подсумки с двумя магазинами, и расписывались в журнале выдачи оружия.

– Давай быстрее, малый! – сказал мне Замок, когда я дрожащей рукой ставил свою подпись за полученный боекомплект, осознавая бремя ответственности.

После всей этой формальщины, экипированный наряд по караулу вывели на улицу. Построили в шеренгу по три, и под счёт повели в караульный городок, находившийся за основным плацем. Так называемый караульный городок представлял собой небольшой участок пять на десять, где стоял стол, несколько стендов и эмитирующие посты строения: стакан часового, и небольшой шлагбаум. Построив нас на линии развода, Студнев осмотрел нашу форму. В караул заступали по «повседневе», она отличалась от «цифры» яркими тонами, но по сути была такой же убогой и неудобной общевоинской формой. Так же Студнев проверил состояние наших автоматов и штык-ножей. В караульный городок прибыл комбат Рысюк и под неустанным контролем, проследил за нашим разводом, сказав пару напутственных речей.

Далее нам выдали по две плашки, в каждой по тридцать патронов, и мы присев на корточки, стали заряжать магазины. «Дедушки» и «привилегированная» часть лычкастых «фазанов» разместились у специально отведённого для этих дел стола. Заряжать патронами магазины оказалось не так уж и тяжело, но озябшие на морозе пальцы рук замедляли эту процедуру. Для быстроты исполнения норматива следовала левой рукой упереть магазин в землю, а правой, по возможности, быстро задвигать патроны. После зарядки, магазины укладывались в подсумки и нас на время расформировывали по учебным местам. На первом посту около стакана первый разводящий объяснял, какие виды пропусков бывают в министерстве и как их необходимо проверять, какие машины пропускать, и как себя вести в нестандартных случаях. На втором учебном месте отрабатывались приёмы защиты и нападения, ясное дело, всё это было показухой, и солдаты то и дело ленно махали руками с деревянными ножами, а другие так же вяло отбивали их в сторону. На третьем учебном месте воспроизводилась смена караула и принятие поста, на четвёртом, подход и отход к начальству. Вся эта лабуда длилась около десяти минут. Потом Студнев приказал снова строиться. К городку подъехал синий мазовский автобус, и нас быстро погрузив в тёплый салон, повезли в Министерство Обороны.

Дорога, как и на БВП оказалась получасовой. Мы ехали по проспекту, и я смотрел в окно на дремлющий город. Хотелось спать, но нас предупредили, чтобы мы не рубились, а зубрили статьи – впереди ожидал развод внутри самого штаба и министерский полкан лично должен был опрашивать наши обязанности и статьи устава.

Штаб оказался огромным ромбовидным зданием. Я столько раз гулял на гражданке возле его окрестностей и совершенно не подозревал, что это военный объект республиканского маштаба. Нас высадили из автобуса у чёрного входа, дали несколько минут перекурить и почистить берцы. Потом Студнев построил весь состав караула и повёл во внутренний дворик. Высокие чугунные ворота уже были широко раскрыты и часовой второго поста, отдав нам воинское приветствие, беспрепятственно пропустил внутрь. По его бледному и уставшему лицу было видно, что он не спал всю ночь.

Внутренний дворик оказался просторной прямоугольной местностью с аккуратно уложенным асфальтом и со всех сторон на него надвигали стены здания и большие окна министерства. У меня сложилось впечатление, что я попал в огромный колодец. Ощущение было жутковатым. Нас построили по постам и сменам и около пяти минут мы стояли в ожидании заступающего дежурного по штабу. Январское утро было морозным и пальцы правой руки в тонкой перчатке, крепко сжимавшей на груди шлейку АК-47, казалось уже было не разогнуть.

Помню, как дверь из чёрного входа в штаб распахнулась и от туда показался улыбчивый полкан вместе со своим помощником, таким же робким подполковником. Студнев строевым шагом проделал к ним свой торжественный маршрут, быстро откозырял, представился и вернулся на исходную. Нас развели на два шага вперед, дежурный быстро прошёлся по рядам, и не спрашивая статей, лишь поинтересовавшись, есть ли у кого жалобы и все ли могут нести службу, получив утвердительное «никак нет», ушёл. Пацаны вздохнули с облегчением и мы направились к караульному помещению.

Возле караулки нас встретила первая рота охраны, начкары обменялись рукопожатием и нас запустили внутрь.

После холода попасть в тёплое помещение было с родни райскому блаженству. Тело постепенно оттаивало и появлялся дар речи. В коридоре мы сняли автоматы и по очереди поставили их в пирамиду, специально отведенный для этого шкаф со стеклянными дверцами.

Караульное помещение, в котором мы с Гурским уже побывали накануне Нового года, казалось совершенно другим и более оживлённым. Сразу на входе, где возле двери стоял солдатик из первой роты, начинался небольшой коридор, от него на лево шёл вход в бытовку, там по обеим сторонам стояли лавки, гладильная доска, зеркало с отделениями для ниток, иголок, ножниц и прочих инструментов для починки формы. На гладильной доске стоял утюг. За гладильно доской дверь вела в небольшую сушилку. Из бытовки сразу же можно было попасть в уборную, отделанную белой плиткой, в левом её крыле было два умывальника и небольшая однокамерная душевая, в правом находился клозет с двумя писсуарами и двумя кабинками «долбанов». Далее по коридору, с левой стороны размещалась так называемая сменяемая, комната, где на вешалках висела форма, бушлаты и плащи с тулупами, стояли тапочки для сменки, валенки и сапоги. Коридор поворачивал на право и вел в комнату общего сбора – «бодряк». Не доходя до него, справа, размещалась столовая, весьма смахивающая на квартирную кухню с холодильником, микроволновой печью, шкафами для посуды, и тремя квадратными столами и стульями для трапезы и раковиной с умывальником. В «бодряке» посредине стоял стол, за которым сидел ПНК, напротив него телевизор с DVD и столик с газетами, журналами, нардами и дисками. По обеим сторонам телевизора находилось два окна, выходящих во внутренний дворик штаба. Возле правого окна стоял стол с двумя мониторами и видеонаблюдением за постами ближнего сектора с обзором по всему периметру корпуса Министерства обороны. За столом сидел «тэсэошник», так называли караульного, выполняющего обязанности наблюдателя, который не отрывая взора от мониторов, следил за происходящим. От стола шёл вход в начкарку – небольшую комнатушку со столом и лежаком, где располагался начальник караула. В другом конце «бодряка» находился вход в отдыхающую – помещение с восьмью лежаками, для отдыха и сна перед заступлением на посты. В отдыхающей было весьма тепло, что позволяло укрепить сладкий сон замаявшего службой солдата. Но, как я позже узнаю, это была льготная роскошь, и на пол года вход в эту часть караулки для нас был практически закрыт. Вообще, всё выглядело скромно и не так убого.

После того, как караулку покинула первая рота, началась её кропотливая уборка. Так как у нас с Гурским был первый «золотой караул», все тяготы легли на плечи Гораева и Лесовича. Мы пристроились на сидушках в бытовке и, повторяя статьи уставов, с грустью наблюдали, как наш период неустанно драил всё и вся. Гораев начал с «долбанов», Лесович с комнаты общего сбора. На подмогу им пришёл второй период: Аня подметал коридор, на кухне заведовал Дубков. Все, как и по наряду в роте: помещение сперва необходимо было подмести, вытереть пыль во всех мыслимых и не мыслимых закоулках, а потом промыть половой тряпкой.

Ребята справились за час, после чего присели рядом с нами.

Вскоре на посты заступала вторая смена.

В коридорчике, на входе выстроился «ближняк» и «дальняк». Студнев прочитал им нотацию о несении службы, и отправил смены вместе с разводящими на посты. Я остался один. Ребята из моего периода отправились нести службу вместе с другими караульными, так называемым усилением на время нашей «раступки».

Сидя в бытовке, я делал вид, что изучаю устав и мысленно улыбался. В роте бы у меня точно не получилось скрываться от других, и предаться потоку бессознательных мыслей.

Смена на посту длилась по два часа, и за пол часа до следующего заступления третьей смены, Шмель предупредил меня, чтобы я проверил свою форму, почистил берцы и взял с собой блокнот и ручку для записи номеров машин и фамилий министерских верхушек, которые мне предстояло выучить наизусть.

Я перебирал нитки, растягивая время, по два раза перематывая портянки на ногах, в целом следуя предписаниям разводящего, создавая общую картину занятости, памятую о том, что солдат в армии постоянно должен быть отягощён какой-либо работой.

Без десяти минут до заступления на пост, в том же коридорчике уже сонный Студнев промямлил очередной смене об ответственности и отправился отдыхать, по уставу «начкару» отводилось спать днём положенных четыре часа.

Нас вывели из караулки и мы гуськом, друг за другом пошли на отмеченные места. Выйдя из больших чугунных ворот, через которые мы заходили утром, «ближняк» ушёл по постам влево, мы же «дальняк», отправились к «уазику». «Уазик» стоял около трансформаторной будки, и наша смена спешно погрузились в кабину.

Обогнув министерский корпус, мы проехали первый пост, на котором стоял нарядный часовой Вильков. Шмель показал ему вспышку, тот бросился отворять ворота и мы выехали в город.

– Вот оно, малый, что я тебе говорил, гражданка… – на распев сказал мне Шмель.

Я смотрел в окно на Минск и давился слюной.

Перед Государственным Цирком «уазик» свернул на право и, выехав на проспект Независимости, почти сразу на повороте остановился у невысокого гранитного здания с высокими чугунными воротами. Шлакбаум поднялся и мы въехали в его двор. Никогда раньше я не думал, что это один из министерских корпусов. За шлагбаумом на въезде, у стены здания стоял стакан, а в нём часовой ефрейтор Едловец. Ему не повезло, пришлось стоять со мной ещё два часа, на ходу разъясняя все прелести караульной службы.

В наши обязанности входило осуществлять контрольно-пропускной режим на объект, проверять пропуска, установленные в соответствии со специальными образцами и менявшимися каждые пол года, дабы избежать подделки и происков не мысленных шпионов, а так же производить допуск машин на территорию объекта. Я сразу же записал все нужные номера и фамилии. Полканы и маёришки сновали туда-сюда, отчего голова вертелась на все сто восемьдесят градусов и, казалось вскоре оторвётся вовсе. Пропуска следовало проверять спешно, сканируя взглядом водяные знаки, фамилии, нумерацию и прочие обозначения, отдавая при этом воинское приветствие, вежливо улыбаясь. Гражданским можно было не козырять, а лишь требовать временные пропуска. К подъезжавшим машинам требовалось подбегать, осматривать груз, если это была грузовая машина, смотреть пропуск на каждый ввозимый и вывозимый предмет. Полканские машины пропускались по предъявлению пропуска, некоторые из них даже не открывали окна, прислоняя документ к стеклу. Завидя же чёрную иномарку, как правило, китайскую Тайоту Кэмри с округлёнными красными номерами, тут же приходилось беспрепятственно поднимать шлагбаум с кнопки, проведённой в стакане и, вытянувшись по струнке, отдавать генералам своё раболепное почтение, далее докладывать по телефону в штаб корпуса о прибытии эпической шишки. Всего на четвёртом посту было три ключевых фигуры и один полкан, которые пропускались на территорию штаба, выражаясь словами классика «безапелляционно и уверенно». В общем, приходилось хлопотать и быть в постоянном движении, отчего два часа пролетало, как двадцать минут.

В перерывах межу проверкой пропусков ефрейтор Едловец рассказывал мне разные байки и успокаивал по поводу службы.

– Всё будет хорошо, ты не волнуйся, быстрее бы «деды» ваши ушли, а мы вас трогать не будем. Зачем нам это надо? Нас мучили, издевались, а мы своим периодом сразу решили, никого не чеплять. Пацаны, вроде, нормальные все.

Через два часа за нами приехал «уазик», на пост заступил «дед» Крюгер.

Обратно по дороге Шмель мне сказал:

– Давай ка, боец, спой мне дембельскую.

Я радостный от происходящего и от того, что попал в караул, зычно запел «уезжают в родные края». Шмель сидел на переднем сидении рядом с водителем и, похлопывая по своим коленям, подпевал мне эту известную песню, разглядывая в окно проходящих молодок.

– Я домой скоро, сучки, готовьте свои карданы! – открыв окно, прокричал он в сторону компании девушек.

По прибытию в караулку уже привезли обед, и я не спеша отведал горячего пайка. Гораев с Лесовичем недовольно мыли пол, сменяя в тазиках грязную воду, и по их лицам было заметно, что им давно успела опротиветь вся эта возня и изрядное поддержание порядка.

День пролетел очень быстро. С ужином прибыл комбат Рысюк, вызвал парочку караульных из числа «фазанов» и опросил у них статьи.

С наступлением ночи в караулке стало веселее. Все смотрели телевизор, играли в нарды и мне всё больше нравилось это место.

В ночь на пост меня поставили одного. Чугунные ворота закрыли, и Шмель разъяснил по какому маршруту необходимо делать обход. Пояснил, что каждые пол часа надо отзваниваться в караулку с докладом об обстановке.

Маршрут был простым: от караульного стакана внутрь дворика, в котором находилась одноэтажное строение с приёмом на случай сабантуев особо важных гостей и радистская станция, подле неё курилка. Проходя строение, следовало зайти под арку, за которой располагалось второе крыло корпуса, потом на лево ко вторым запасным воротам, идентичным первым, только затворённым на толстую цепь с замком. Около ворот находился резервный телефон. От ворот повернуть обратно и пройти вперёд к дверям входа в штаб. Рядом со штабом за чугунным ограждением ворот находился кабак «Сваякі», в который съезжалась вся минская богема и в позднее время суток там во всю гремела музыка, от чего было только веселее и не так уж жутко бороздить просторы поста. За входом в штаб дорожка сворачивала на право и по узкой тропинке вдоль низкого забора, за которым стояли жилые строения сталинских хибар, огибая штаб, снова приходилось выходить во внутренний дворик, шагая по направлению к стакану. Весь маршрут, если идти не спеша, составлял около пяти минут. Я оставлял на снегу следы, которые за два часа превратились в длинную полосу моей тропы, непрестанно глядя на звёзды, и предаваясь грустным мыслям полнейшего одиночества, тоски по родным и близким.

Ближе к пяти утра, когда в караулке настало сонное царство: «деды» спали в отдыхающей, «фазаны» рубились где попало – мы со своим периодом клевали носами в бытовке, держа для приличия в руках уставы. Дремали по очереди, сперва Гораев с Лесовичем, потом я с Гурским и, едва заслыша шаги приближающегося тела, будили друг друга ударами по подошвам берцев, выставленных вперёд ног товарищей или издавали отхаркивающие звуки.

Назад в роту ехали полностью опустошёнными, со стеклянными глазами и я вспоминал, как на гражданке мог не спать всю ночь, пребывая в пьяном угаре на концертах, адовых «флэтах» или какой-нибудь вечеринке, но с твёрдым осознанием того, что по приходу домой буду отсыпаться целый день. Здесь же мне предстояло, сменившись с наряда, ещё до вечера хлопотать по роте, убирать снег, жать на «физо» и заниматься другими нелицеприятными обязанностями. Не знаю на сколько я успел похудеть, но по животу это было заметно сразу, а на лбу появились морщины.

***

На вечерней поверке зачитали список фамилий, заступающих в очередные наряды. Нас с Гораевым поставили по «стелсу». В то время я ещё совершенно не представлял, как можно было смениться с наряда по караулу и практически сразу пойти в наряд по столовой. Вера уверял, что караульные неприкосновенны, но потом кто-то из «фазанов» разъяснил, что «дедушкам» в лом работать и они попросились у дежурного по роте заменить себя на нас, тем более на построении был молодой и неопытный Секач, который ещё не успел вникнуть в курс дела.

С утра, за час до общего подъёма, нас разбудил дневальный. Совершенно не выспавшись за эти двое суток, мне хотелось реветь благим матом или просто выть от несправедливости, забыв про всякое мужество и силу воли.

Вышли с Гораевым к курилке. Он не курил, а я злобно затянулся. Пока закончил, все заступающие по «стелсу» из других подразделений разошлись и мы остались одни. Утро было морозным и совершенно ничего не хотелось делать, а уж тем более куда-то идти.

– Пойдём? – спросил у меня Гораев.

Ответственного над нами не было, делай, что хочешь.

– Не знаю, пошли что-ли.

Мы и пошли, и наткнулись на встречу дежурного по штабу с командиром части. Ещё из дали завидев подъезжающий к штабу «уазик», лишь прибавили шаг.

За метров пять нас остановил окриком командир части полковник Бегунков.

– Кто такие?!

– Вторая рота охраны, – робко пояснили мы.

– Где ответственный?

Мы пожали плечами. От куда нам было знать, что с курилки нас должен был забрать прапорщик из ППУ, который к нам не явился, а бывалые бойцы разошлись раньше нашего, за что безответственный прапор был тут же снят с наряда и посажен на кичман. Всё строго и с вытекающими.

– Бегом марш в столовую! – скомандовал дежурный по части и мы, как пугливые зайчата, умчались прочь, пока не успели запомнить наши заспанные лица.

В столовой растерянный прапорщик обругал нас, как последних подонков, снял с себя белый халат и уходя, сказал напоследок:

– Ничего, земля круглая, а служить вам ещё полтора года, обязательно свидимся и не дай вам бог заступить со мной в наряд!

Служить нам оставалось чуть меньше года и пересечься с прапором, к счастью, нам не представилось возможным, хотя в те минуты его слова звучали, как приговор.

Нового прапорщика провинившийся прапор немного науськал и нам с Гораевым выделили самое худшее место в наряде – мойку. Пришлось мыть посуду. На мойке стояло пять умывальников. В первый сбрасывалась грязная посуда, где её очищали от остатков пищи, потом сбрасывать во второй с чистой водой. От туда в третий с моющим средством, далее в четвёртый, где чистая посуда ополаскивалась и отправлялась в пятый финальный умывальник под пар. Следующим жестом посуда вытиралась чистым полотенцем и выставлялась на специально отведённый для этого стол, от куда погружалась на тележки с протвенями и отправлялась на склад хранения, что располагался в соседнем помещении. Принимать посуду около специального окошка-отстойника, куда на подносах её сносили откушавшие бойцы. Всего на мойке было задействовано пять солдат. Один на приёме у окошка, второй на первых двух умывальниках, ещё два на остальных и один на погрузке тележек. Меня закрепили на первых умывальниках, Гораева рядом на двух последующих.

Завтрак начинался с 7:15 и продолжался до 8:15. Целый час, я почти не разгибая спины, корчился над мойкой, принимая и ополаскивая тарелки с объедками, вилки и стаканы. Спина болела, а гора посуды только увеличивалась.

После помывки нас отправили полатёрить полы в складских и смежных помещениях столовой. Позавтракали мы с Гораевым только к девяти. Завтракали холодным пайком. Потом нам нашли работу до обеда. Отправили на «долбаны», а от туда на мусорку за «стелсом», подметать двор.

В наряде в течение дня нас с Гораевым всё донимал наглый «пэпэушник» из «фазанов». Меня уже изрядно подбешивали его попсовые песни, которые он включал на телефоне и гомзато, мимо нот им подпевал. Он постоянно указывал нам, что делать, пренебрежительно нас подгоняя.

В роте дембеля ещё в первые дни чётко нам растолковали, что слушаться мы обязаны только своих, а все остальные смело могли идти лесом.

По началу я спускал на тормоза рьяные замашки «пэпэушника», но ближе к обеду он перешёл все границы и, бросив в меня черпаком, указал полатёрить раздаточную.

– Если бы мы сейчас были на гражданке, я бы как следует отделал тебя, мудак, – потеряв всё смирение, смело заявил ему я.

– Так давай сейчас, что, зассал? – спровоцировал меня на драку этот прыщавый хлыст.

Тут уж следовало либо отвечать за свои слова, либо покорно съесть все его угрозы. Меня сорвало с петель, я вспомнил все пережитые обиды и с ноги пробил ему в грудь «штопора». Он отпрянул к кастрюлям и едва не развернул на пол горячий кисель. Не ожидая такого исхода, «пэпэушник» налился краской и в бешенстве с кулаками бросился на меня. Ничего не стоило перекинуть его через бедро, так что он беспомощно вылетел к раздаточной, проехавшись задницей по бетонному полу. Тут же к нам вылетел прапорщик и разогнали по углам.

«Пэпэушник» больше не залупался.

А в обед начался настоящий ад. Тарелок было втрое больше, я разбил несколько штук, от чего в итоге прапорщик отправил нас полатёрить раздаточную, причём несколько раз развернув ведро с водой по всему полу.

Правда, можно отдать должное, обед был в двойном объёме, мы съели много порций второго и набрали у хлебореза несколько горбушек белого хлеба, рассовали их по карманам и жевали втихомолку до самого ужина, запивая его холодными остатками киселя.

Ужин прошёл на мойке не так затруднительно, мы уже успели освоиться и вся посуда была благополучна вымыта.

К девяти вечера прапорщик отпустил весь наряд, всех кроме нам с Гораевым, заставив напоследок вымыть вход в столовую.

– Скажи мне? – возмущённо вопрошал Гораев. – Разве это справедливо, что два человека с высшим образованием выполняют приказы не грамотного колхозника, по уставу не в силах ослушаться старшего по званию.

Этот вопрос мне уже задавали. Тоже мне, поднял больную тему.

– Рыба, как правило, гниёт с головы. И в нашем государстве так повелось – троечники давно прищучили всех умников и навели свои порядки. Что до нас, то это абсурд. Лучше задаться вопросом, как мы здесь оказались? А коль уж оказались, обижаться нужно только на себя.

Гораев нахмурился. Мне нравился этот тихий и скромный малый, с ним было интересно вести беседы. Пока такого собеседника я не встречал.

«Галоўнае заставацца чалавекам. У любых абставінах. Усе гэтыя выпрабаванні толькі закаляюць мяне. Не вядома, што будзе наперадзе. І яшчэ часцей думаць на „мове“, гэта, як уласны пратэст і кропля розуму ў гэтых быдляцкіх умовах».

***

Вечером после отбоя «дедушки» были в приподнятом настроении, особенно наше крыло, первый взвод. Кулак вместе с Замком принялись выяснять, знаем ли мы сказку и иные всевозможные ответки; благо нам в карантине прежние сержанты успели всё подробно рассказать и разъяснить, сказку мы даже переписали в тетради и на всякий случай заучили вместе со статьями. Под замес попал уже надоедливый мне сосед по койке Чучвага. Он постоянно ворочался с боку на бок и все заприметили его лёгкую дурноватость.

Мы лежали рядом и он каждую ночь пытался втюхать мне историю своей жизни, под которую я моментально засыпал, убаюкиваемый его гундосым голосом. Он часто обижался. Однако, я успел узнать, что в Гродно он жил со своей бабушкой и на гражданке его ожидала невеста, которую он сделал женщиной на лестничной площадке своего подъезда. Единственное, над чем я задумался, так это то, какая же девка могла ему дать?

– Чучвага?! – послышался голос Замка.

– Я!

– Спокойной ночи.

– Спи «дедок», спокойной ночи, дембель стал на день короче, – ответил Чучвага.

– Молодец, боец, мужчина.

– Я знаю! – отвечал Чучвага, всё в строго выдержанных канонах.

– Ну ка ща проверим, – послышался голос Вили. – Спокойной ночи, Чучвага.

Тот приподнял голову с подушки, посмотрел в сторону ефрейтора Вилькова, немного поразмыслил и тут же выпалил:

– Спи «фазан», тупая птица, дембель хуй тебе приснится.

По казарме прокатился оглушительный рогат.

– Ты, Чучвага, за такое и по зубам можешь отхватить, – сказал ему Кесарчук, как только в располаге улеглись страсти.

– Все правильно, малый, не чего «фазанам» тащиться, – засмеялся Кулак.

– А как ещё можно ответить? – не унимался Виля.

Чучвага был уже немного раступлен.

– Спи «фазан», крылатый птах, дембель у тебя в руках.

– Ладно, – сказал Замок. – Спите «слоники», родные, ваших баб ебут другие…

Тут уж не удержался и я.