Текст книги "Москва 2077. Медиум"

8

Я пришел в себя от пощечины. Скорее всего она была не первой. Одновременно с возвращением сознания стала ощутимой жгучая крапивная боль в правой щеке и страшная ломота в затылке. На мгновение позже я почувствовал, что вся левая сторона – плечо, ребра и внутренности – пульсирует и ноет так, словно я побывал в автомобильной катастрофе.

Я открыл глаза. Передо мной стоял, тяжело дыша, толстяк с красным лицом. Он как раз замахивался для еще одной пощечины. Нужно было срочно дать ему сигнал, что я уже очнулся и еще один удар по моему лицу будет уже явно лишним. Однако пошевелиться оказалось не так просто, крикнуть тоже. Зато я сумел изо всех сил расширить глаза. Но то ли этого сигнала оказалось недостаточно, то ли толстяку было жаль сил, потраченных на замах, но спустя долю секунды правую щеку снова обожгло, и моя голова сильно мотнулась в сторону, едва не надломив шейные позвонки.

«Почему он бьет все время по правой? – удивился я, с трудом вернув голову на место. – Неужели бережет мою ушибленную левую сторону? И если да, то почему? Может, они, эти двое, на самом деле не так страшны и не чужды милосердия? Это один вариант. Другой хуже. Толстяк понимает, насколько я плох (со стороны виднее), и боится, что если еще добавит по отшибленной левой стороне, то я могу запросто склеить ласты. А я им для чего-то нужен».

В принципе и дураку было бы на моем месте понятно, для чего. Кинофильмы цифровой эпохи оставили во мне неизгладимый отпечаток, и я знал, что раз сижу на стуле, значит, будут пытать.

От последней мысли я едва снова не погрузился в глубокий обморок. Но в этот момент заметил, что толстяк держится как-то криво, а правая рука его висит как плеть, и мне пришло в голову, что, вероятно, в момент столкновения он напоролся ключицей или плечом на мой выставленный вперед локоть. Если так, то ему крупно повезло, что удар пришелся не в горло или в висок.

И это же, кстати, объясняло, почему он бьет только левой.

Эти рассуждения немного взбодрили меня, и я осмотрелся.

Несколько правее и сзади толстяка на диване с закрытыми глазами лежал лопоухий Чебурашка и стонал. На губах его пузырилась кровь. Отлично! Я почувствовал себя еще лучше. Значит, я кое-что еще могу! Жаль, что Надя не видела, какой точности удар я нанес.

Я почувствовал прилив здоровой горячей крови и нагло посмотрел на толстого.

– Стой! – сказал я ему хрипло. – Не видишь, я уже здесь? С тобой. Что тебе надо?

– Очухался, падла! – ответил толстяк, вытирая слюну с губ тыльной стороной левой руки.

Даже это малое движение ему тяжело было сделать правой. Это обнадеживало. Я попробовал пошевелить ногами, как бы прикидывая, можно ли, если что, вскочить. Нет, вскочить я бы не смог даже при большом желании. Ноги мои были привязаны к ножкам стула крепкой веревкой. Той самой веревкой, которую я, выезжая из дома, благоразумно захватил с собой. Я огорчился. И не знаю, чему больше: тому ли, что меня связали, как барана, или тому, что моей параноидальной предусмотрительностью воспользовались, как это часто бывало, другие.

– Сам ты падла! – сказал я в ответ. – Развяжи меня, забирай своего дружка и беги отсюда что есть мочи, пока дежурный не позвонил куда надо. Знаешь, что с тобой сделают за нарушение Пакта?

Толстяк рассмеялся. И от его смеха весь мой задор сразу же сошел на нет. Это был смех человека жестокого, тупого и хорошо знающего свое дело. Я снова почувствовал себя раненым, беспомощным и абсолютно одиноким.

– Ты думаешь, старику внизу есть до нас дело? Думаешь, он пойдет проверять, что там за шум наверху? Мы же дерганые, забыл? Мы всегда шумим. Мы и отдыхаем с дикими криками. И старик об этом знает. Ну даже если мы подрались. И что? Подрались трое дерганых. Это что, событие? Ему, Ваня, на нас наплевать. Мы для него люди второго сорта. Так что успокойся и рассказывай. Что ты тут делаешь? За нами следишь?

– За вами? Слежу? Да ты что! Это вы за мной следите.

Толстяк достал из моего рюкзака антикварный складной ножик с красным крестиком на рукоятке, поковырял его пальцем и вытащил из корпуса штопор.

– О! – сказал он. – То, что надо.

– Я буду кричать, – сказал я, холодея.

– Кричи, – ответил толстяк, гадко ухмыляясь. – Я закрыл окна, а рамы здесь делают на совесть. Звукоизоляция что надо, не то что у меня на Ленинском проспекте.

Он поднес штопор к моему лицу и провел острием от виска до подбородка, неглубоко расцарапывая кожу. Я начал задыхаться.

– Пожалуйста, – сказал я. – Перестань. Я прошу тебя. Пойми, вы ошиблись. Я здесь случайно.

– Случайно? А это что?

Толстяк сунул мне в глаза фотографию, на которой Чагин обнимал за плечи Анфису в ярком платье.

– Фотография, – торопливо проговорил я. – Это фотография.

– Я понимаю, что фотография. Или ты меня за идиота держишь? Чья фотография?

– Ну, девушки одной.

– Какой девушки? Давай подробнее и поживее. Мне что, выковыривать из тебя? Ты кто такой, бл…, чтобы я тут перед тобой на цыпочках ходил? А? Кто ты такой?

– Я Ваня, рюкзачник. Мы ведь уже встречались…

– Я не в том смысле. Ты что, не врубаешься? Точно, вы еще хуже тихих кретинов. Недоделки. Полукровки.

С этими словами он довольно крепко стукнул меня по темени ручкой моего складного ножа. В глазах потемнело.

– Еще раз спрашиваю. Зачем вы с ней сюда приехали? Что вам надо? Кто вас прислал?

«Мы? Приехали? Нас кто-то прислал? Во что ввязалась эта чертова Анфиса?» – пронеслось у меня в голове. Но на этот раз я не стал озвучивать свое удивление. Я решил рассказывать все быстро (как от меня и требовалось) и, по возможности, как оно было на самом деле. Правда, у меня хватило мужества не упомянуть Надю.

– Эта девушка, она подруга моих знакомых. Я ее ни разу не видел живьем… Подожди, не бей!.. Сейчас поймешь. Вчера меня попросили найти ее. Она не пришла на работу и все такое. А я же рюкзачник. Кто еще умеет искать людей, если не я…

– Ладно, – остановил меня толстяк. – Я все понял. Ты и на самом деле считаешь себя умнее меня. Хорошо. Сейчас я тебе докажу, что ты не прав.

Он поднял штопор и стал водить острым концом у меня перед глазами.

– Вчера ты заявился к Инстаграмам и стал выяснять, куда они подевались. Сегодня вы с этой сучкой стали следить за нами уже здесь. Что вы знаете? Кто вами руководит? А чтоб тебе был понятнее смысл моих вопросов…

Он шагнул к кровати, взял с нее подушку и положил мне на колени.

– Знаешь, для чего это? Это чтобы твой крик заглушать, когда я выколю тебе глаз и ты начнешь визжать как свинья. Так вот, – он поднес острие штопора к моему глазу, – последний раз спрашиваю. Кто вас сюда послал? Какие у них планы?

Это был ужас собственной персоной. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Мне было страшно говорить и страшно молчать. Мне было страшно кричать, и мне было страшно не кричать. Мне было страшно пошевелиться, и мне было страшно оставаться неподвижным. Мне было страшно, что я живой. Лучше бы я был мертв.

– Не… Не… – выдавил я из себя. Из глаз моих полились слезы. Еще немного, и я бы…

Но вдруг распахнулась входная дверь, и на пороге появилась женщина в юбке и в куртке с капюшоном, накинутым на голову.

– Эй ты! У меня спроси! – сказала женщина громко и сбросила капюшон.

Слезы застилали мне глаза, в номере было скорее темно, чем светло (горел один только ночник над диваном, на котором валялся Чебурашка), сидел я вполоборота и не особо мог вертеть головой, однако все мои чувства, включая шестое… Да что там чувства, весь мой организм, вобравший в себя память миллиардов лет эволюции, каждая клеточка, каждая хромосома и каждая митохондрия, и что там еще есть внутри содрогнулись от абсолютно безошибочного узнавания – это была Анфиса!

9

На самом деле Анфиса сказала не «Эй ты!». Она сказала что-то вроде «Эй ты, сбой в программе!». В общем, сказанное Анфисой совпадало по смыслу с классическим выражением «жертва аборта», а по форме – полностью соответствовало тому особенному сленгу, на котором, тоскуя о цифровых технологиях, говорило население Сектора.

И толстяку не понравилось то, что его назвали «сбоем в программе». Причем настолько, что он даже не удивился (и не обрадовался) появлению Анфисы, как этого можно было ожидать. Его глаза налились кровью, он шумно втянул в себя воздух ноздрями и вдруг почему-то рыгнул. Складывалось ощущение, что он уже разрезал девчонку на кусочки и съел ее. На самом деле это, конечно, было не так. Это только предстояло сделать. И громадный садист двинулся на Анфису, отводя в сторону левую лапищу, из которой торчал тоненький блестящий винтик штопора.

Да простит меня Господь (в данном случае я не боюсь этого слова, потому что использую его точно по назначению), я должен был крикнуть «Беги!», но я не сделал этого. Растерялся я, или был еще слишком слаб, или, что вероятнее всего, просто боялся остаться один и понимал, что ярость толстяка может обрушиться на кого-то другого, и кто его знает, может быть, я буду таким образом избавлен от мучений. За счет ближнего моего.

Много плохого сделал я в своей жизни. Но этот момент своей слабости буду помнить всегда. Несмотря на то что кончилось все не совсем так, как мы с толстяком и Чебурашкой рассчитывали.

Как только толстяк приблизился к Анфисе на расстояние двух шагов, девушка быстро вскинула руку и выпустила в жирное лицо садиста полбаллончика нервно-паралитического газа. «Где она его достала?» – мелькнуло у меня в голове среди всех прочих обрушившихся на мой мозг мыслей. Я хорошо знал, что газовых баллончиков больше никто не выпускает, старые давно испортились или израсходованы, и такая штука, которую сжимала в руке Анфиса, стоила целое состояние. Это была действительно серьезная вещь. Не дамский вариант. Что-то из милицейских или даже военных запасов.

Толстяк коротко взвыл, потом страшно захрипел, вцепился обеими руками в свое лицо и рухнул на колени. Докатилось и до нас с лопоухим. Чебурашка был немного ближе к зоне распыления и, как следствие, выгнулся на своем диване так, словно его шарахнуло током в тысячу ампер. И даже перестал пускать кровавые пузыри.

У меня резануло глаза, и я закашлялся.

Анфиса подождала несколько секунд, пока распыленный газ уляжется, потом шагнула в комнату, взяла один из стульев и подняла его над головой. Это были вполне благоразумные действия, потому что жирный гигант, как это было ни невероятно, все так же держась руками за лицо, начинал привставать на одно колено. Между прочим, стулья в Тихом мире, как правило, очень тяжелые, они делаются из натурального дерева и на века, так что Анфису немного занесло, и я даже испугался, что она сейчас опрокинется от тяжести стула назад. Но девчонка справилась, удержала равновесие, выпрямилась и с размаху опустила стул на голову толстяка. Звук удара был страшен.

10

– И что теперь с ними делать? – спросил я Анфису, когда она развязала меня и я, покачиваясь, встал на ноги.

Прежде чем освободить меня, Анфиса крепко связала Чебурашку и толстого. Лопоухий сидел на диване и смотрел вокруг круглыми от ужаса глазами. Лицо у него было перекошено на одну сторону, левая челюсть и опухшая левая щека постепенно приобретали синюшный оттенок. Челюсть, вероятно, была сломана.

Опухла и моя правая рука. Я вспомнил, как в детстве тренер по боксу учил нас: «Берегите руки. Помните, что кости человеческого черепа гораздо прочнее, чем кости ваших пальцев».

Толстяка Анфиса усадила рядом с диваном на пол. Он был настолько больше Чебурашки, что, сидя на полу, казался почти одного роста со своим дружком, сидевшим на диване. Руки и у лопоухого, и у толстого были связаны за спиной, но толстяку Анфиса скрутила еще и щиколотки, так что он сидел в очень неудобной позе, опустив голову, упершись связанными руками в стену и вытянув ноги перед собой. И без того громадный живот теперь выпирал вперед просто неестественной горой. Час-другой такого сидения, и любой взвоет, никаких пыток не надо.

По волосам толстяка на рубашку стекала тонкими струйками кровь.

Картина неприятная. Понятно, что мне хотелось поскорее отделаться от всего этого. Слинять. И раз уж я нашел Анфису, то слинять не куда-нибудь, а домой. И поскорее забыть обо всем, что случилось. И даже, может быть, бросить торговлю и рюкзачные авантюры. Найти более мирное занятие. Завести, в конце концов, детей.

Но у Анфисы были другие планы.

– Надо подумать, – сказала она. – Лучше всего, конечно, их убить.

При этих словах толстяк дернулся и попытался вскинуть голову. У него это не слишком хорошо получилось, и он застонал. Чебурашка вжался в стену, расширил глаза еще больше и стал что-то говорить, но из-за сломанной челюсти не так-то легко было разобрать, что он хотел нам сообщить.

– Заткнись, – сказала Анфиса.

Она, надо сказать, тоже выглядела несколько растерянной. Узнав, что я муж Нади, она развязала меня, но все равно посматривала на меня с недоверием.

– Анфиса, так нельзя, – сказал я. – Что значит «убить»?

– Лишить жизни, – задумчиво ответила Анфиса, поднимая с кресла мой старинный полевой бинокль, который толстяк вытряхнул из рюкзака вместе с другими вещами. – Отличная штука! – сказала Анфиса, наводя бинокль на Чебурашку обратной стороной. – Он нам пригодится.

– Нам? – всполошился я. – Ты сказала «нам»? Пригодится? Анфиса, нам надо ехать домой. Возвращаться. Немедленно. Вот только надо решить, что делать с этими. Не лишать же их и в самом деле жизни!

– А почему нет?

– Да потому что так нельзя.

– А как можно? Оставить их здесь, чтобы они выбрались и через месяц пришли к тебе домой?

– Они побоятся.

– А вдруг нет? Что тогда скажешь?

Я не хотел, чтобы эти двое слышали, как мы обсуждаем наши планы и нашу жизнь в Тихой Москве. Поэтому я предложил Анфисе выйти в коридор и поговорить там.

– Хорошо, – согласилась Анфиса. – Только выруби их.

– Как это? – изумился я. – Зачем?

– Затем, что я выросла в Секторе и знаю, что так будет правильно. Если они, пока мы будем говорить, развяжутся, локти будет кусать поздно. Возьми стул или вазу и тресни им по башке. И пойдем поговорим.

– Если я их вырублю, – сказал я, чувствуя, что наш разговор превращается в беседу двух сумасшедших, – то зачем тогда выходить? Они и так ничего не услышат.

– Так, – пожала плечами Анфиса, – для подстраховки.

11

В конце концов сошлись на том, что вырубать нападавших мы пока не станем. Для подстраховки я связал ноги Чебурашке и пропустил дополнительную веревку под руки толстяку, потом лопоухому и после этого обкрутил ее вокруг двух ножек дивана. Подобная тщательность связывания говорила о том, насколько мы опасаемся этих двоих.

Выйдя в соседний номер, мы поговорили. Если, конечно, то, что случилось между нами, можно назвать разговором. Я давно не общался с девятнадцатилетними дергаными, да еще и при таких обстоятельствах.

Она возражала буквально на все. На любое «да» тут же следовало «нет», и наоборот.

Я настаивал на том, что нам нужно ехать домой. Анфиса говорила, что никуда она не поедет, потому что у нее есть дела. Это привело меня в бешенство.

– Ты ЭТО называешь делами? – кивнул я на стену, за которой сидели связанные. – Да тебя пол-Москвы ищет, люди переживают, Лена беременная за тебя поручилась… А ты? Никому ни слова, исчезла и занимаешься тут вот такими ДЕЛАМИ? Давай этих сдадим властям и – домой!

– Властям? – усмехнулась Анфиса. – А еще рюкзачник! Властям… А ты видел эти власти? Где они? Как именно ты собираешься сдать этих уродов властям? Куда ты пойдешь? У тебя есть адрес? Или телефон? «Здравствуйте! Это власти? Пункт приема убийц из Сектора? Приезжайте поскорее, а то я тут не могу разобраться со своими проблемами…»

Я замолчал. Она была права. Просто как-то раньше мне эти очевидные вещи не приходили в голову. В Тихой Москве все было так организовано, в таком порядке. Напрашивался вывод, что наверху стояла группа людей, которые и наводили этот порядок. Много раз я слышал разговоры о властях от таких же неправильных дерганых, как и я. Но теперь, порывшись в памяти, я что-то не припоминал, чтобы такие разговоры вел кто-нибудь из тихих.

То, что я воспринимал как данность, могло оказаться просто моей фантазией. Я действительно не знал ни имен, ни адреса, ни номера телефона. Это было неприятным открытием. В Секторе власти были на каждом шагу, а в Тихом мире я ни разу не встречался с ними.

В общем, службы спасения в Тихой Москве не было. Это точно.

Зато какой-то номер был у Анфисы. Раз она скрывала, что у нее в квартире есть телефон, то делала это по какой-то причине. Короче, она должна была куда-то звонить. Куда? Не властям ли? А если нет, то не лучше ли мне слинять одному?

Я так разгорячился, что вскочил.

– А как же Пакт? Он же кем-то подписан? Кто-то же отключает подачу электроэнергии в Сектор?

– Да? И ты знаешь имя того, кто его подписал? И напомни, пожалуйста, когда последний раз отключали электроэнергию? И по какому поводу?

– Нет, я не знаю имени. Но я знаю, что Пакт существует. Спроси у любого дерганого!

– Не знаю кто. Не знаю где. Но знаю, что оно есть, – передразнила меня девчонка. – И вы еще смеетесь над ангелианцами?

Анфиса рассуждала достаточно логично. Но я не собирался сдаваться. К тому же у меня возникло стойкое ощущение, что она знает что-то о руководстве Тихой Москвы, но по какой-то причине не хочет об этом говорить. Держит тайну зажатой в кулаке. Ну что ж, попробую угадать, что у нее там спрятано.

– Мы спросим у дежурного, – предложил я первое, что пришло в голову. – Он должен знать, куда следует обратиться.

– Ты уверен? А почему тогда он не вмешался в ваши разборки?

– Ну… Не было причины.

– Ладно, пойди спроси. – Анфиса разозлилась. – Только во второй раз я тебя спасать не буду!

– И пойду! – сказал я, обидевшись.

Хотя она в чем-то была права. Что бы сейчас было со мной, если бы не она? Каким количеством глаз смотрел бы я на мир? (В ту секунду мне как-то не пришло в голову, что это именно из-за нее я и попал в эту историю.)

– Иди, – сказала Анфиса.

– И пойду.

– Иди-иди… Я так понимаю, ты уже подумываешь, не слинять ли тебе отсюда одному. Без меня.

– Ты… – Я набрал воздуха. – Ты как могла? Такое…

– А что? Неправда?

– Неправда! – ответил я, вспоминая Надю и то, как она беспокоилась, что я провалю свою последнюю попытку стать мужчиной. – Я без тебя не вернусь.

– Тогда помоги мне. Мне нужно найти одного человека. А рассказывать об этом сейчас никому нельзя. Потом поймешь почему. Поверь мне. Можешь поверить?

Весь опыт моей жизни после Переворота кричал мне, что нельзя верить незнакомой иммигрантке из Сектора. Но я кивнул:

– Постараюсь.

– Постарайся. А я обещаю тебе, что как только найду этого человека, мы сразу же вернемся домой. Договорились?

– Договорились, – сказал я, понимая, что нарушил одно из самых святых правил бизнеса: «Никогда ничего не делай под давлением». Но был ли это бизнес? Вот в чем вопрос.

– Вот и хорошо, – сказала Анфиса, впервые полностью соглашаясь со мной. – А я тебя не обману. Ты хороший.

В глазах ее неожиданно появились слезы, а дальше произошло нечто еще более неожиданное. Анфиса перебросила свои завитые волосы на одну сторону, решительно шагнула ко мне, вставила свою коленку между моих ног и поцеловала меня в шею.

12

Мы вернулись в номер, в котором меня пробовали пытать и в котором теперь мои истязатели сидели привязанные к ножке дивана.

Я потер рукой то место на шее, куда поцеловала меня Анфиса (все-таки не стоило забывать, что девчонка воспитывалась в Секторе), и стал собирать свои вещи и заталкивать их назад в рюкзак. Смена белья. Непромокаемая куртка из тонкой плащевки. Фонарик, зажигалка, раскладной нож. Бинокль, карта Орехово-Зуевского района из читального зала. Фотографии…

– Анфиса, – спросил я, держа в руках фотографию, на которой девчонка сидела на коленях у крепкого парня в таком же сером форменном костюме, какие носили в Секторе толстяк и Чебурашка, – а это кто?

– Никто! – сказала Анфиса, вспыхнув. – Дай сюда!

И выхватила фотографию у меня из рук. Спрятала ее в нагрудный карман своей куртки и, глянув на меня своими косящими глазами, добавила, будто извиняясь:

– Потом расскажу. Может быть…

– Ладно, ничего, – ответил я, думая, что попал в ситуацию, похожую на матрешку. Я искал Анфису, Анфиса искала какого-то человека (не этого ли, на фотографии?), а кого ищет тот человек и как долго будет раскладываться матрешка, никому не известно.

Анфиса посмотрела на часы.

– Без четверти одиннадцать, – сказала она. – Дежурный должен сейчас уйти домой. Этих здесь оставлять нельзя. Ни живых, ни мертвых. Убивать пока не будем. Просто отведем на место.

– В Сектор? – ужаснулся я.

– Нет. У них здесь неподалеку тоже есть местечко. Да, толстый? – спросила она у связанного. – Завели себе местечко? Тебя, кстати, как зовут?

– Тэг, – разлепив губы, ответил толстяк.

– Понятно. А тебя?

– Хшшш… – прошипел сквозь поломанную челюсть Чебурашка.

– Как?

– Хшшш…

– Чё-то не пойму… – Анфиса взглянула на меня как бы с просьбой разобраться в этом вопросе.

– Наверное, его зовут Хэш, – сказал я. – Они напарники, так что все закономерно. Один Тэг, другой Хэш. То есть один Хэш, а другой Тэг. Вместе это будет «Хэштэг», так что все ясно…

– А что это? Что такое «хэштэг»? – спросила Анфиса. – Мне стыдно, но я не все цифровое помню. Когда случился Переворот, мне было всего тринадцать, в тонкости я не вдавалась.

Мне показалось, что Анфиса извиняется за то, что не знает значения слова «хэштэг», теперь абсолютно бессмысленного и ничего реально существующего не обозначающего.

– Да я и сам толком не знаю. Какой-то термин из Интернета. Что-то связанное с поиском статей на заданную тему. А может, и нет. В общем, не помню…

Мне было неприятно вспоминать исчезнувшие слова, обозначавшие исчезнувшие явления. Как будто для этого нужно было разрыть могилу и открыть гроб.

Кстати, насчет могил.

Собравшись, Анфиса пинками подняла Хэша и Тэга (а я почему-то вспомнил старый фильм «Танго и Кэш»), попросила меня развязать им ноги и сказала, что они должны прогуляться с нами в один лесок, тут неподалеку. Хэш и Тэг заупрямились. Возникало ощущение, что они хорошо знают, куда именно их собираются отвести. Тогда Анфиса сделала толстяку знак, чтобы он наклонился к ней. Толстяк согнул спину и приблизил к Анфисе свое лицо с засыхающими струйками крови на нем. Девчонка вытянула губы и что-то прошептала ему на ухо. Толстяк, то есть Тэг, побледнел как мертвец и почти сразу же с послушным видом двинулся вперед. За ним потянулся и лопоухий Хэш.

– Если что, – сказала Анфиса, протягивая мне невесть откуда взявшуюся бутылку из-под шампанского, – бей им по кумполу! Понял?

Я взял бутылку и утвердительно кивнул. Да, думал я, если бы меня ночью со связанными руками пытались вывести в лес, я бы, наверное, попытался убежать. Или хотя бы позвать на помощь. Но эти суровые еще каких-нибудь полтора часа назад ребята двигались покорно, как дрессированные, и не предоставляли мне шанса даже замахнуться тяжелой зеленой бутылкой, не то что треснуть по кумполу.

Мы беспрепятственно вышли из гостиницы; стараясь держаться подальше от гуляющих парочек, прошли по ночным переулкам и минут через двадцать подошли к черной стене высоких деревьев. Перед нами лежала густая кромешная тайга. В этих местах и раньше были довольно большие островки леса. Но после Потепления елью, ольхой и лиственницей заросли территории свалок, дач, химических заводов, карьеров, воинских частей и торфяных разработок. Как следствие, островки сомкнулись.

Мы подошли к их границе, у которой начинался новый грозный лес. «Начало», – подумал я. А вот где этот лес заканчивается? И есть ли у него вообще конец? Я был уверен, что теперь об этом не знал никто.

На опушке я оглянулся и посмотрел на окраинную улицу, по которой мы только что прошли. Горели фонари, в теплом ночном воздухе мирно покачивали ветками липы и можжевельники, кое-где светились редкие окна, и слышно было, как в каком-то дворе девушка пела песню. Несколько мгновений я напряженно вслушивался, пытаясь разобрать слова песни, словно хотел их запомнить и унести с собой, затем повернулся и вошел в колючую черноту елей. Десяток шагов – и больше не видны были огни человеческого жилья. Еще десяток – и не стало слышно песни.

Теперь нам не поможет никто.

– Включи фонарь, – сказала Анфиса. – И смотри внимательно за этими. А я пока надену джинсы. Тут с голыми ногами не пролезешь.