Текст книги "Время вестников"

«Совсем ты тупой, что ли?» – огорченно подумало порождение клоак Константинополя, пытаясь вспомнить, как объяснялись между собой недавно заглянувшие в гавань норманны из Сицилии. Ничего толкового на ум не приходило. По мнению Эпы, варвары просто каркали, в точности уподобляясь воронам. В полном отчаянии нищеброд украдкой оглянулся на вожака. Скиф, нахмурясь, молча показал ему жилистый кулак.

Белобрысый, поразмыслив, заговорил сам. Благодарение Святой Деве, он говорил на латинянском – перевранном до неузнаваемости греческом. Эпа с трудом узнавал одно слово из трех, но это было уже кое-что. Если он верно разобрал бормотание франка, тот желал попасть к святому Иоанну… Квартал святого Иоанна? Нет? Приход церкви святого Иоанна Апокавка? Тоже нет? А, Орден святого Иоанна! Божьи люди в черных одеяниях с белыми крестами? Как же, есть тут такие. Да, конечно, я знаю самую краткую дорогу к их владениям. Сколько будет стоить? Сущие гроши, господин, не достойные упоминания! Что-что? Господина зовут Гай? Благородное, древнее имя. А я буду Эпа. Просто Эпа, сын Власия, если матушка не соврала и не ошиблась. Ступайте за мной да старайтесь не потеряться. Город-то у нас не маленький, сами видите. Самый что ни на есть полис, выражаясь по-книжному… Господин к нам надолго?..

Скиф и Шимон выждали, покуда франк и навязавшийся провожатый удалятся на приличное расстояние, спрыгнули с камней и пристроились в отдалении. Сейчас толковый мальчик Эпа поведет бычка безрогого на веревочке по запутанным улочкам и рыночным площадям. Улучив момент, пощупает, есть ли у франка за душой симпатичные золотые кругляшки… а там посмотрим, поразмыслим. Может, гость страны – щедрый и понимающий человек. И не придется его ни лупить дубинкой по загривку, ни резать в темном переулке.

* * *

Франк оказался созданием угрюмым и молчаливым: то ли из-за незнания языков, то ли по природной склонности. По сторонам с удивлением – да, глазел. Рыночному изобилию и многолюдству – да, поражался. Застрял у лавки, где торгаш выставил арабские клинки – на что Эпа и рассчитывал. Какой же воин сможет равнодушно пройти мимо этих изящных красавиц, синеватых стальных молний на черной ткани? Пока франк таращился и пытался на пальцах объясниться с продавцом, Эпа без труда совершил необходимое. Шарахнувшись от проезжавшей мимо повозки, врезался боком в чужеземца. Ненароком огладил рукой мешок, который франк старательно прижимал к себе и рассыпался в долгих извинениях за свою неловкость.

– Железное там – доспехи, что ли, – торопливо доложил Эпа сотоварищам, на краткое мгновение отстав в толчее от чужеземца. – А за пазухой припрятано два кошеля. Толстенных! Богатенький варвар оказался. Знакомых у него в городе нет, родни тоже, и сам он приехал сюда в одиночку. Скиф, кончать его надо! – мальчишка аж прыгал от нетерпения. – Он сметливый, вот-вот заподозрит, что я его кругами по городу таскаю!

– Скажи ему, уже почти пришли, – распорядился вожак маленькой шайки. – Веди в проулки за площадью Стратигии. Стража туда отродясь не суется. Как отойдете поглубже, так мы и выскочим.

– Он никаких языков не разумеет, кроме собственного и ихней жуткой латыни, – добавил на прощание Эпа и умчался, ужом проскальзывая сквозь толпу.

– Повезло, – заикнулся Гиппа, немедля схлопотав от Скифа подзатыльник: не трещи, мол, языком раньше времени, удачу спугнешь. Шимон сконфуженно примолк, и на вопрос старшего, в точности ли он все запомнил и усвоил, истово закивал. В предстоящей задумке очень много зависело от его благообразной внешности и умения отвлечь внимание.

…Когда парочка мелких злоумышленников достигла нужного места, потерявший терпение франк уже сгреб Эпу за ухо и деловито возил физиономией по известняковому забору, наставительно что-то твердя. Мальчишка в ответ жалостливо причитал. Местечко Эпа выбрал замечательное: глухой тупик, образованный сходящимися стенами и заборами, узкие окна-щели наглухо закрыты ставнями, безлюдье и тишина. Даже не верится, что всего в двух сотнях шагов отсюда клокочет и яростно торгуется рыночная площадь. Шимон перевел дух, скроил озабоченный вид и явился из-за угла, на ходу восклицая: «Господи всемогущий, что случилось? Покража? Не кликнуть ли стражников? Какой позор для нашего славного города!»

Голосил Гиппа (с учетом полученных сведений) на латыни – с акцентом и перевирая слова, однако вполне уверенно. Заслышав знакомую речь, франк, разумеется, обернулся – но вывернутое ухо Эпы отпускать и не подумал. Увлекшийся своей ролью Лошадник на миг струхнул. Слишком уж настороженным, звериным был взгляд непривычно светлых глаз заезжего гостя столицы. Эдакий не подумает смиренно делиться с ближними своим добром…

«Зато нас трое!» – успокоил себя Шимон, вновь входя в образ обеспокоенного законопослушного горожанина и беспрепятственно приближаясь к франку. Тот не заподозрил подвоха, бросив сквозь зубы: «Мы заблудились».

Добрый горожанин пожелал узнать подробности. Выслушав, заохал, сочувственно тряся головой и цокая языком. Выругал самозваного проводника и отвесил тому подзатыльника, вынудив варвара разжать пальцы, сомкнутые мертвой хваткой на ухе жертвы. Освобожденный мальчишка отполз на пару шагов и захныкал, клянясь, что вел господина самой короткой дорогой. Не его вина, что здесь такие узкие и извилистые переулки! Он всего-то хотел заработать пару монет для своей старой голодающей матушки! Вот добрый человек не даст солгать, подтвердит, что владение иоаннитов совсем рядом, рукой подать!

Гиппа охотно подтвердил. Гиппа вызвался сам проводить чужеземца. Однако, наученный горьким опытом, тот потребовал, чтобы ему просто объяснили дорогу. Размахивая руками, Лошадник принялся объяснять, считая на пальцах повороты и исподволь оттесняя франка назад, к невысокому глинобитному забору.

По замыслу столичных мошенников, событиям предстояло развиваться просто и быстро. В нужный миг Скиф перемахивает через забор и сваливается прямо на голову жертве, замороченной разглагольствованиями Лошадника. Общими усилиями они сбивают франка с ног, оглушают, вытаскивают из-за пазухи кошели и уносят ноги. Коли варвару не посчастливится, он отдаст концы прямо здесь. Если же франкский череп окажется достаточно прочным, пусть идет и сколько угодно жалуется городской страже. Стражникам вряд ли симпатичны скандальные иноземцы. Да и как в городе с населением почти в пятьсот тысяч душ разыщешь трех человек?

Так рассуждали почтенный Никифор и его соратники в трудном деле ограбления ближних своих.

Однако вышло все совсем по-иному. За долю мгновения до того, как примерившийся Скиф с дубинкой наизготовку уже был готов ринуться на добычу, белобрысый, словно почуяв опасность, зыркнул через плечо наверх.

Дальнейшее несколько смешалось у Шимона в памяти. Должно быть, из-за сокрушительного пинка в живот. Совершив краткий полет, Лошадник утробно квакнул, приложился затылком о каменный забор и сполз вниз беспорядочной грудой костей. Эпе полоумный чужеземец сломал руку. Парень искренне считал, что легко отделался. Предводителя шайки варвар отлупил ножнами до потери сознания и затолкал вниз головой в каменную бочку, что стояла подле угла дома и служила для сбора текущей с крыши воды. К счастью для Никифора по прозвищу Скиф, бочка была наполнена всего на треть – иначе он бы точно утонул, пребывая притом на суше.

«Лучше бы мы нанялись тюки перетаскивать, – удрученно размышлял Гиппа, охая и даже не пытаясь подняться на ноги. – Тогда бы хоть на ужин заработали. Говорили умные люди: не связывайся с франками, они с рождения Господом обделенные, а оттого злые, как черти…»

* * *

Бывший служитель при столичном Ипподроме ошибался.

Благородный мессир Гай Гисборн был даже злее самого черта.

Путешествие измотало его до предела. Гай всерьез опасался, что до конца жизни не сможет ни толком поесть – свихнувшийся от жестоких приступов морской болезни желудок упорно отвергал все подряд; ни ходить, как подобает человеку – ему по-прежнему казалось, будто он на шаткой палубе, мотающейся во всех направлениях одновременно. Только это могло объяснить доверчивость, проявленную английским рыцарем к посулам местных уроженцев. Никто не спорит, на далеком Альбионе тоже хватает жуликов и мошенников, но там они свои, знакомые, можно сказать, родные по крови…

Прецепторию иоаннитов Гай отыскал самостоятельно (правда, только к наступлению вечера), спрашивая дорогу в лавках поприличнее. Многочисленных уличных доброхотов, прямо-таки изнывавших от стремления помочь богатенькому чужеземцу, встречал очень пристальный и весьма недобрый взгляд. Доброхоты сразу увядали и растворялись в темноте переулков.

Привратник владений Ордена святого Иоанна и явившийся на его зов молчаливый служитель оказались соотечественниками доброй памяти мессира Франческо, попутчика в долгом путешествии по землям Франции и Лангедока. Это обстоятельство почему-то показалось мессиру Гисборну хорошим знаком – как и наличие в странноприимном доме прецептории свободной комнаты. Войдя в свой новый временный дом, Гай рухнул на жалобно скрипнувший топчан, проспав ровно двое суток – от восхода до заката и далее от заката до восхода. В конце концов обеспокоенные служители заявились проверить: случаем, не помер ли постоялец?

Молодость и долгий отдых взяли свое. Проснувшись, Гай ощутил себя здоровым, бодрым и ужасно голодным. А также донельзя озадаченным, удивленным и обескураженным.

Пища в трапезной прецептории оказалась вкусной, но странной: мясо с обилием резких специй, какое-то мелкое белое пшено, густое черное вино с отчетливым привкусом смолы. Трапезная размещалась в полуподвальном помещении, гулком и пропахшим подгорелым маслом, с непривычно плавными очертаниями кирпичных сводов и крохотными полукруглыми оконцами. Мимо проходили люди, загораживая тусклые отсветы зимнего солнца. Жуя, мессир Гисборн наконец сумел толком поразмыслить о событиях прошедших месяцев и расставить их в надлежащем порядке.

«Подумать только, я – в Константинополе!..»

…Первая часть странствия сэра Гисборна – через Лигурийский залив и Тирренское море, от Марселя до сицилийской столицы Мессины – заняла ровно неделю и прошла в совершенном благополучии, несмотря на страхи корабельщиков перед надвигающимся сезоном штормов. 27 октября 1189 года неф «Святая Анна» бросил якорь в мессинской гавани. Сэр Гай в сопровождении двух кряхтевших под тяжестью изрядного груза носильщиков отправился выполнять свой долг.

Приморский город, считанные дни назад принимавший у себя крестоносное воинство, опустел. Седмицу назад корабли объединенных английской и французской армии ушли отсюда, взяв курс к берегам Кипра. Оставил Сицилию и папский двор, во главе с престарелым понтификом вернувшийся обратно в Рим.

Однако мадам Элеонора и дочь ее Иоанна, овдовевшая супруга предыдущего правителя Сицилии, уехать еще не успели. Гай был убежден, что госпожа Элеонора нарочно мешкала с отправлением в родные английские края, дожидаясь на Сицилии известий о победах и поражениях крестоносцев.

Увидеться с мадам Пуату оказалось проще простого: старая дама и ее маленький двор с удобствами расположились в замке Танкреда Сицилийца. К вящему удивлению и скромной гордости мессира Гисборна, госпожа Элеонора его помнила – по имени и в лицо – с тех времен, когда он пребывал при дворе принца Джона.

Однако вид втащенного в покои старой королевы «товара» – четырех сундуков итальянской работы из мореного кедра с бронзовыми украшениями – в кои веки заставил обычно говорливую и бойкую мадам Пуату на некоторое (пусть и весьма краткое время) лишиться дара речи. Вдовствующая королева английская, на середине слова оборвав недоговоренную фразу, уставилась хищно сузившимся глазами на выстроенные рядком сундуки. Гай невольно поежился: кто его знает, вдруг, действуя из лучших побуждений, он нарушил чьи-то далеко идущие планы? У госпожи королевы наверняка имелись собственные замыслы касательно участи архива покойного канцлера Лоншана… А если он все неправильно понял и вместо награды огребет полновесное заслуженное наказание?

Выдержав долгую паузу, королева-мать милостиво улыбнулась и настойчиво потребовала рассказа о том, каким чудом мессир Гисборн сделался обладателем сих бумаг – подробнейшего, пусть он даже и затянется надолго. Ведь сэр Гай никуда не спешит?

Скорбно вздохнув, мессир Гисборн изложил, постаравшись ничего не утаивать, но воздерживаться от собственных умозаключений. Последнюю привычку он невольно перенял от недоброй памяти Дугала Мак-Лауда и загадочной дамы по имени Изабель Уэстмор. Мадам Элеонора внимала, поощрительно кивая и взирая на рассказчика с искренней приязнью – каковой, наверное, не удостаивался даже ее прославленный отпрыск Ричард.

К концу повествования Гай чувствовал себя выжатой досуха тряпкой. Госпожа королева же выглядела человеком, плохо скрывающим искреннее ликование. Она несколько раз переспросила Гая о том, уверен ли мессир рыцарь в точном описании событий, касающихся лангедокского замка Ренн-ле-Шато и его обитателей. По ее просьбе Гаю пришлось повторить эту, весьма запутанную, часть своего рассказа дважды не то трижды. Упоминание о загадочном шевалье Ральфе Джейле заставило старую даму сокрушенно покачать головой, уточнив, не довелось ли сэру Гисборну столкнуться с сим господином позже, после злоключений в камаргских болотах? Гай честно ответил, что нет, и с жаром поведал о происках злокозненного компаньона, Мак-Лауда, а также намерении оного коварно похитить архив Лоншана – на что Ее величество королева Английская лишь недовольно поджала губы да покачала головой.

Элеонора ничем не подтвердила, но и не опровергла заявлений кельта и Джейля о том, что они трудились заради ее пользы. Однако Гай решил, что королеве-матери отлично знакомы оба упомянутых имени – хотя бы оттого, что они не вызвали у Элеоноры никаких дополнительных вопросов. Стало быть, тут какие-то свои непонятные дела… Возможно, шотландец все-таки не лгал? Просто слегка искажал правду в согласии со своими нуждами?..

Впрочем, верно говорят мудрые люди: во многих знаниях – многие скорби. Сбросив наконец тяжкий груз своих познаний, Гай перевел дух, опрокинул поднесенный бокал вина и, утоляя любопытство мадам Элеоноры, поделился собственными планами на будущее. Планы оставались неизменными. Мессир Гисборн желал добраться до Константинополя, дождаться своих друзей и присоединиться к войску освободителей Гроба Господня.

– А я знаю ваших знакомцев! – просияла почтенная дама. – Мессир Мишель де Фармер из Нормандии и его оруженосец, господин Гунтер фон Райхерт, правильно? Впрочем, мессир Райхерт больше не оруженосец, а полноправный владетель баронства… если мне не изменяет память, отныне ему принадлежит некий Мелвих, где-то в шотландских землях.

«Однако! – поразился Гай. – Как они умудрились попасть на Сицилию – обогнав меня? И как германец умудрился разжиться баронством в Шотландии? Подвиг, что ли, какой свершил?»

– Они отправились вместе с армией Ричарда, – жизнерадостно сплетничала госпожа королева. – На Кипр, карать Исаака Комнина. Вы уже наверняка слышали эту невероятную историю с поджогом флота? О ней, по-моему, уже все Средиземноморье трещит без умолку.

«Мои приятели вовсю сражаются на Кипре… – с грустью подумал мессир Гисборн. – Похоже, наши замыслы касательно встречи в Константинополе больше не имеют значения… Нет, негоже отступать на полпути. Я обещал быть к Рождеству в Византии – и я там буду. Пусть даже в одиночестве».

Об иной причине, влекшей его в столицу империи базилевсов, Гай даже задумываться себе не позволял. Понимал, что это не более чем блажь и чистой воды выдумка.

Элеонора с явственным нетерпением косилась на сундуки, предвкушая счастливый миг знакомства с их содержимым. Королеву-мать справедливо именовали сердцеедкой и интриганкой, однако неблагодарной ее не называл никто и никогда. Человек, преодолевший столько передряг и испытаний, сумевший доставить ей истинное сокровище, заслуживал щедрого вознаграждения. Как и того, чтобы мадам Пуату обратила на него самое пристальное внимание, похлопотав о его будущем. Толковые молодые люди весьма и весьма пригодятся королевству Английскому – когда в недалеком будущем трон займет младший Плантагенет, Джон…

Распрощавшись с госпожой Элеонорой и шагая в порт, Гай с возрастающим недоумением размышлял о своем вознаграждении, ожидавшем его возвращения из Святой Земли. Припомнив, что Гисборны владеют небольшим манором в Ноттингамшире, госпожа королева удовлетворенно хлопнула в ладоши, заявив: Лондон уже давно засыпан жалобами на тамошнего шерифа, сэра Ральфа де Монсара. Мол, летами дряхл, с обязанностями не справляется, мздоимствует без меры и карает без причины. Сэр Гай как раз родом из тамошних краев и наверняка отлично знает состояние дел в графстве. Освободите Иерусалим – и сразу домой, в Англию, принимать край во владение!

«Неплохое начало карьеры, – поддразнивал себя Гай, – шериф ноттингамского захолустья! Помнится, еще в самом начале нашего знакомства Гунтер очень интересовался – не служил ли я помощником шерифа нашего края? Теперь я ему честно скажу: помощником не был, а вот шерифом наверняка стану. Ежели уцелею. Пусть завидует».

В столь жизнерадостном настроении сэр Гисборн поднялся на борт корабля «Гордость Генуи», направлявшегося прямиком на другой край мира, в далекую и казавшуюся почти что сказочной Византийскую империю.

Вот тут-то и начался сущий кошмар, словно бы преисподняя до срока явилась на землю.

Подле греческих берегов «Генуя» угодила в объятия свирепого шторма, протащившего ее по всем отмелям и рифам, в изобилии усеивавшим архипелаг Кикладов. Неф полз через неприветливое осеннее море от островка к островку, черпая воду, теряя паруса и мачты, и завершив свой скорбный путь в гавани острова Лемнос.

Отправляться на этом корабле далее означало, что в скором времени вам придется плыть на рассыпающейся куче бревен, подгребая уцелевшим черпаком. Пассажиры «Гордости Генуи», хоть и пребывали в недовольстве, признавали, что им здорово повезло. Они живы и добрались до берега – не до какого-нибудь захудалого островка с парой деревень, а до оживленной торговой гавани у самых врат Мраморного моря.

Изнывавший от неопределенности Гай проторчал на Лемносе почти седмицу, когда в порту появились «Три апостола». Шедшие – слава тебе, Господи, во веки веков – в Константинополь. За время вынужденного ожидания сэр Гисборн узнал от попутчиков и местных жителей уйму многоразличных сведений об окрестных морях и уверился, что впереди его ожидает седмица преспокойного плавания. Сперва по длиннющему проливу Дарданеллы, затем по собственно Мраморному морю, не раз упомянутому в Библии, и вот он уже в столице базилевсов.

Как же.

В сумерках, при входе в узкое горло пролива на венецианский неф налетели два узких, вертких суденышка под непривычными косыми парусами. По счастью, на корабле оказалось достаточное количество людей, способных держать в руках оружие и оказать сопротивление. Грабителей, взобравшихся на борт «Трех апостолов», частью перебили, частью взяли в плен. Один из корабликов не успел вовремя сманеврировать, убравшись с пути тяжеловесного нефа. Раздавленный, он отправился на дно вкупе с теми, кто не успел спрыгнуть за борт. На втором судне поразмыслили и, предоставив былых товарищей их собственной судьбе, ринулись наутек, к близкому азиатскому берегу.

Пассажиры и экипаж «Трех апостолов» ликовали, но длилась их радость недолго. Мраморное море встретило неф противным ветром и пришедшей с Черного моря длинной, мертвенной зыбью. От непрерывной, размеренной качки в скором времени всех поголовно скрутила морская болезнь. Появившийся-таки на горизонте Константинополь был воспринят не как долгожданная цель долгого пути, а как место избавления от мук. Пассажиры мечтали выбраться на берег и благополучно испустить дух.

Однако по прошествии двух дней тяготы морского странствия забылись, уступив место новым впечатлениям. Следовало задаться более насущным вопросом: вот ты добрался туда, куда стремился. Что теперь?

Отставив в сторону опустевшие тарелку и кружку, Гай решил: для начала он пойдет и разыщет кого-нибудь, ведающего странноприимным домом. Если давешний уговор все еще в силе, те, кто добрались сюда первыми, должны были оставить весточки о себе.

* * *

Мессир Мишель де Фармер из Нормандии, провинции королевства Английского, и Гунтер фон Райхерт, уроженец Великой Римской империи, не появлялись в пределах иоаннитской прецептории города Константинополя. Как следствие, благородные господа не вписывали своих имен в толстенную книгу постояльцев.

Движимый непонятным искушением, Гай спросил у хлопотливого попечителя, не останавливался ли тут наемник из Шотландии, именем Дугал Мак-Лауд. Подобная выходка была вполне в духе несносного кельта. Разругаться вдрызг, удалиться, хлопнув дверью, а затем объявиться как ни в чем не бывало, призывая забыть прошлое и жить настоящим.

Но и Мак-Лауд здесь тоже не показывался.

Одолжившись небольшим обрезком потертого пергамента, ноттингамец составил краткую записку, извещавшую его друзей о том, что с 18 дня месяца ноября он, Гай Гисборн, проживает в здешнем странноприимном доме. Сложенный и запечатанный конверт перешел на хранение к брату попечителю, уверявшему постояльца, что так поступает не он один. Приезжающие в Империю европейцы частенько сговариваются о встречах через прецепторию – благо ее нетрудно сыскать.

Утверждение вызвало у Гая сдавленный невеселый смешок.

Что ж, раз он оказался в Константинополе первым, нужно придумать, чем занять ожидание. Причем занять с пользой. Приснопамятное столкновение в порту неприятно доказывало: здесь даже нищие умеют болтать на четырех-пяти языках, тогда как мнящий себя неплохо образованным франкский рыцарь еле-еле изъясняется на одном-двух. Да и город необходимо посмотреть – чтобы было о чем поведать восхищенным друзьям и родственникам, вернувшись домой.

Отважно предпринятые в одиночку прогулки в окрестностях прецептории окончательно лишили Гая душевного равновесия. Можно пережить, что в глазах здешних обитателей он выглядит варваром и чужаком – причем чужаком неприятным и нежелательным. Настоящим же потрясением стало внезапное осознание истинного положения вещей.

Лондон и иные европейские поселения, до того казавшиеся Гаю большими и процветающими городами, теперь предстали в свое истинном облике – грязными варварскими деревеньками, выросшими, как плесень, на руинах покинутых римских крепостей. Подлинное средоточие обитаемого людьми Универсума находилось здесь, в огромном, древнем и запутанном граде, выплеснувшемся за пределы могучих крепостных стен.

Медленное, стареющее сердце некогда великой Римской Империи билось в городе, соединяющем Европу и Азию. Городе на берегах двух морей, переполненном роскошными дворцами – новехонькими и ветшающими, старинными, времен язычества, памятниками и голосистыми торжищами, в городе, не засыпающем ни днем, ни ночью. Гай потерялся в Константинополе, среди извилистых горбатых улочек, прячущихся за высокими заборами усадеб родовитых семейств, среди говорящих на незнакомом языке людей.

Потерялся, не в силах вновь отыскать себя.

Он больше не мог заставить себя покинуть прецепторию, смертно завидуя соседям по странноприимному дому. Те преспокойно уходили и приходили, заключая сделки и ведя переговоры, обустраивая свои дела, покупая и продавая. Никогда ранее мессир Гай не испытывал подобного гнетущего ощущения – что, вновь ступив на улицы многолюдного Константинополя, он не сможет отыскать дороги обратно. Это было глупое, унизительное и недостойное английского рыцаря чувство, но мессир Гисборн не знал, как с ним справиться.

Он бродил по владению иоаннитов, похожему на перенесенную сюда прямиком из какого-нибудь итальянского города маленькую крепость. Спиной ощущал – или так ему казалось – преследующие его недоуменные и вопросительные взгляды. На самом деле хозяева и временные гости прецептории даже не подозревали о душевном смятении молодого человека. Им не было до этого никакого дела. Франк оплатил проживание на месяц вперед и теперь был волен вести себя, как вздумается – при условии соблюдения законов вежества и гостеприимства.

Спасение нагрянуло с совершенно неожиданной стороны.

В который раз меряя шагами прецепторию, Гай обнаружил в дальнем уголке маленький облетевший сад и крытый павильон. Калитка в невысокой стене соединяла садик с той частью обширного хозяйства иоаннитов, которая некогда положила начало Ордену – с местным госпиталем, лечебницей. Врачеватели ордена Святого Иоанна справедливо почитались лучшими после арабов, то есть непревзойденными в европейском мире. Услугами константинопольского госпиталя пользовались в основном франкские торговцы и путешественники, но братья Ордена не отказывали в помощи и горожанам греческого или любого иного происхождения. Про себя мессир Гисборн решил, что, когда будет съезжать, непременно сделает щедрое пожертвование в пользу столь богоугодного заведения.

Гай несколько раз приходил в обветшавшую беседку. Сидел, бездумно смотря на черные ветви раскачивающихся под ветром деревьев. Размышлял о прихотливых путях судьбы. О том, где сейчас находятся и чем заняты его знакомцы и случайные попутчики. Доберется ли сюда Мишель? А если нормандец так и не появится к условленному сроку, что делать ему, Гаю? Плюнуть на все, отправиться к Иерусалиму? Барбаросса и его армия, говорят, уже неподалеку…

В очередное посещение павильона мессира Гисборна поджидала неожиданность – место оказалось занятым. На рассохшейся скамье восседал некий почтенный муж средних лет, явственный местный уроженец – некогда черноволосый, а ныне обильно поседевший, грузный, с задумчиво-усталым выражением благообразного и густобородого лика. Левая его рука безжизненно висела на перевязи, из чего Гай сделал верный вывод: незнакомец пребывает на излечении в госпитале. Здоровой правой рукой грек вел сам с собой ожесточенное сражение на черно-белых клетках маленькой шахматной доски, пристроенной на колченогом столике.

Охватив мирное зрелище быстрым взглядом, Гай повернулся уйти. Но не успел, остановленный басовитым голосом и безукоризненной латынью:

– Вообще-то я не кусаюсь. Если вы умеете играть, то сделаете мне большое одолжение, составив компанию. Святые братья упоминали, якобы вы прибыли едва ли не с другого края земли. Утолите мое суетное любопытство, ответьте – это правда?

– Святые братья преувеличивают, – невольно улыбнулся Гай. Незнакомец отчего-то сразу внушал доверие. – Но прибыл я издалека, это верно.

– Что ж… Так много людей в наши дни вдруг испытали тягу к дальним странствиям… Мое имя Лев. Лев из рода Треда. Не имея чести быть высокорожденным патрикием, я просто мирный и бездельный обыватель славного Константинополя. Заходите и садитесь, поболтаем. Ибо чем еще развлечься двум малознакомым людям в огромном городе, как не болтать о пустяках и сплетничать?

– Слишком уж он огромный, ваш город, – признался Гай, перешагивая низкий порог. – Я Гай. Гай Гисборн. Я из Англии. Здесь, наверное, никогда не слышали о такой стране. Но играть в шахматы я умею.

– А, остров Альбион, – согласно кивнул полысевшей макушкой почтеннейший Лев из рода Треда. Он смешал фигуры на доске и сноровисто расставил их заново. – Большинство горожан и в самом деле никогда не слышали такого названия. Но лично я его знаю. Э-э, как оно правильно произносится… Английское королевство. В Палатийской гвардии служат несколько десятков человек родом оттуда. Мне доводилось их видеть. Они куда больше похожи на страшных варваров и дикарей, нежели вы, кирие Гай. Должен заметить, для франка у вас редкое имя.

– Это все дед и наш приходской священник, – уныло пояснил мессир Гисборн. – Один шепелявил, а другой был тугоух по ветхости лет и, к стыду его, не слишком учен. Вместо «Ги», как собирались назвать новорожденного, нацарапал в своей книге «Гай». Потом я узнал, что так звали римского короля… нет, кесаря. Он жил давно. Еще когда Италией правили язычники.

…Жизнь чужака в земле чужой расцветилась новыми красками, став если не веселее, то куда познавательнее. Лев Треда, упорно именовавший себя «ленивым и незначащим обывателем», мог поддержать разговор на любую тему – от различий в традициях Западной и Восточной Церкви до последних новостей из Иерусалима и Дамаска. Как он умудрялся быть настолько осведомленным, не покидая стен прецептории, Гай не знал. Зато с удивлением обнаружил, что его исподволь натаскивают в знании греческого наречия. Оно было весьма схоже с латынью, только звучало более архаично.

Что порой повергало англичанина в глубочайшую задумчивость, так это своеобразное чувство юмора господина Треды. Требовалось очень внимательно прислушиваться к словам ромея, чтобы уловить миг, когда невинная с виду фраза оборачивалась замаскированной насмешкой, грустной и желчной одновременно. Его краткие комментарии к восторженным рассказам гостя столицы всегда были окрашены эдакой печальной иронией, едкой, как щелочь.

– Большой храм желтого кирпича, с полосой разноцветных изразцов между первым и вторым ярусом? – задумчиво уточнял он, передвигая фигурку коня по доске. – Через две улицы отсюда, рядом с зеленным рынком? Церковь святого Мокия. Сто пятьдесят восемь лет тому на праздник Пятидесятницы базилевс Лев Мудрый высочайше почтил этот храм своим присутствием. И что бы вы думали, дорогой Гай? Какие-то простолюдины закидали его камнями. Да так метко, что почтенный базилевс скончался прямо на паперти. Какие были времена – императоры не гнушались запросто пообщаться со своими подданными…

– А белое здание под зеленой крышей, со множеством колонн, заканчивающихся эдакими завитками в виде бараньих рогов? – спрашивал Гисборн, делая, в свою очередь, ход.

– Дворец Юстиции. Только между нами, заглазно его частенько именуют Дворцом Кровопийц. Ох уж эти наши судейские. Им бы только содрать со обоих сторон побольше золота. Бывало, выигравший процесс истец и проигравший ответчик выходили оттуда, рыдая и обнимаясь, как братья, встретившиеся после долгой разлуки – ибо все свое состояние они оставили за порогом Дворца. Иные, случалось, даже травились с горя.

– Чиновники везде одинаковы, досточтимый Лев… а вот та маленькая церковь по соседству с прецепторией? Такая беленькая, под голубым куполом? Знаменита ли она чем-нибудь?

– А, эта. Часовня пресвятой великомученицы Агаты Сирийской. Прославлена тем, что в ней патриарх Евфимий, оживленно споря с полководцем Кекавменом о том, стоит ли присоединяться к очередному мятежу, использовал свой пастырский посох в качестве веского решающего аргумента. Слава Богу, Кекавмен оказался при мече и, в отличие от иных вояк, знал, для чего предназначена эта тяжелая железная штуковина. К счастью, никто не пострадал – кроме разрубленного посоха, конечно. И какого-то мелкого служки, сунувшегося под руку спорщикам. Его потом канонизировали, этого служку.