Текст книги "Они устали"

Андрей Минеев
Они устали

Часть первая

5 августа 1999 г. – 1 сентября 2000 г.

1.

В этом году им суждено было пережить сначала много радости, а потом много горя. Сколько им было положено радости, они к концу лета все получили сполна. Но год еще не кончился. Теперь им предстояло пережить горе.

Над детской кроваткой с тихим звоном качается китайская игрушка. Три обезьяны сидят спиной к спине. Одна закрыла себе лапами рот, вторая закрыла уши, а третья закрыла глаза.

– Она у тебя по килограмму в месяц набирает? – убрав за уши волосы, женщина склонилась над только что проснувшейся и удивленно таращившей глаза девочкой.

– Я даже не знаю… – запахнув на груди халат, пожала плечами Юля.

– А ты посчитай. От того веса, с которым она родилась, отними двести грамм. Потому что когда их выписывают, они грамм на двести худеют обычно.

* * *

Посмотрев на часы, Люба достала из сейфа шоколадку. Захлопнула журнал и посмотрела вниз. Подходило время обеда. Сейчас она выключит лампу. Выйдет из своей клетки, закроет ее. Потом будет долго осторожно спускаться вниз по зарешеченной лестнице и пойдет к своей подруге.

Налив чай, они вдвоем сидят в кабинете. Ярко светит солнце, за окном на зеленой лужайке лежат рабочие. На столе возле компьютера стоят фотографии улыбающихся детей в золоченых рамках.

– Ой, ну ее! Нашла к кому ревновать! – махнув рукой, фыркнула Люба. – Какая там любовница? Там ребенок. Я ей говорю: «Он у тебя педофил?» Нормальный мужик пока ее уговорит, у него все желание пропадет. Ты ее сама видела? Там такая девочка жеманная, жизни не видела, ее не обламывали никогда.

В коридоре голоса приглушенно нудят, скрипит паркет от чьих-то торопливых шагов.

– Кстати, Люба, а что там про нашего поросенка слышно? Ты говорила, что тебе из деревни должны привести.

– Должны, но не обязаны.

– Мы ведь на двоих договаривались взять с тобой?

– Тот мужик, который обещал, он говорит, что сейчас по всем деревням фуры ездят. Все подряд сметают подчистую. В Москву и Питер везут. Вот поросята еще маленькие, они хозяев предупреждают: «Никому их не отдавайте. Когда откормите, мы за ними приедем». Даже не торгуются. Так что скоро голод наступит. Там у них, видно, жрать совсем нечего.

– Да, голод будет в обязательном порядке. Давно обещают. Все с этим кризисом долбанным. Куда такие цены?

– Я вот только одного не понимаю. У них там кризис. А мы тут при чем?

Они видят, как за окном вразвалочку проходит мимо их ровесница. Обтягивающие брюки выгодно подчеркивают ее зад и ляжки. У нее коротко острижены обесцвеченные волосы, яркие красные губы. Вид у нее почти хулиганский. Но закончится смена, она переоденется и превратится в строгую добропорядочную даму. А пока она подошла к стоящему на палящем солнце с обнаженным торсом и с закрытыми глазами мужчине, посмотрела на него с усмешкой и, не вынимая рук из карманов, толкнула его плечом и произнесла очень скверную шутку.

– Слушай, Люба, у тебя знакомых нет таких… Короче, надо с моего бывшего родственника быстрее долг выбивать. А то скоро все в фантики превратится.

– А зачем кого-то искать? – удивилась Люба. – Подошла к мордастому Сереже, пусть берет своих черных и наезжает на него. Он давно этими делами занимается.

– А чего он тогда на заводе работает?

– Так он здесь ворует! Ты когда видела, чтобы он работал? Целыми днями на складе в карты играют.

Вздохнув, Люба посмотрела на часы. Поднялась из-за стола и стала прощаться:

– Ладно, пора бежать. А то меня, наверное, потеряли.

– Что там, кроме тебя, работать некому?

– У нас всего три бабы. Катька-чувашка, Верка-мордовка и Гулька-татарка.

– А ты кто?

– Как кто?! Любовь Сергеевна. Ко мне все только так обращаются.

Грохот, свист. Вонь и брызги эмульсии. За станком пожилая женщина работает, двумя руками держит палку и ворошит мусор в контейнере. В майке, лямка лифчика сползла с плеча. В углу рта висит сигарета. Надпись на майке: «YES!» Проходя мимо нее, Люба махнула рукой. Женщина кивнула, морщась от дыма сигареты.

В глубокой нише седой старик удивленно изломал черную бровь и внимательно рассматривает эротический журнал. Проводив Любу взглядом и поправив очки на носу, облизнул палец и перевернул страницу.

Шаткой походкой с опущенной головой навстречу идет слесарь, в его железном ящике звенят инструменты. Пропустив его, Люба покачала головой и крикнула:

– Эй!.. Алле, гараж!

Он хмуро обернулся. Посмотрел стеклянными глазами, улыбнулся и раскланялся.

– Пьянь безбожная! – усмехнулась Люба.

Это была ее первая любовь. Вместе на завод устраивались. Потом целый год встречались. Страшно представить, как давно это было.

Возле лестницы молодая женщина в белой косынке достает из кармана и бросает на пол семечки. Пугливые голуби толкаются у ее ног. При любом резком движении, хлопая крыльями, они взмывают вверх.

– Ты меня ждешь? – удивилась Люба.

– А где ты ходишь? Ты ведь знаешь, что я в отпуск ухожу. Сегодня последний день работаю.

– Вера, извини, я забыла совсем.

Они стали подниматься по лестнице. Оправляя халат, Вера возмущенно сказала:

– Эта наша звезда опять учудила. Знаешь чего?

– Не знаю. Сейчас расскажешь.

Открывая ключом дверь своей клетки, Люба увидела далеко внизу толпу в строгих костюмах и галстуках.

– А эти болтуны здесь до сих пор? – проворчала она. – А чего он не уезжает? Я с ним поговорила. Чего ему еще надо?

– Говорят, он поезд машин увозит с собой. Зарплату опять не дождемся.

…У него пухлые румяные щеки, большие овальные очки. В светлом костюме, галстук в горошек. Про него все говорили, что не похож он на бывшего генерала. Он прокатился по испытательному треку на сошедшей с конвейера машине и похвалил.

Его везде сопровождает свита государственных служилых людей, желающих ему угодить. Сам он похож на китайского мандарина. По императорской иерархии чиновник высочайшего класса. Мандарин с красным шариком. Его нужно носить на руках, обмахивать гигантскими веерами, защищать от неизвестных коварных врагов бутафорскими деревянными мечами.

Позади него стоят десятки чиновников и охраны, впереди стоят сотни рабочих. Слушая вопрос, он хмурит брови и сердито поджимает губы. Волнуясь, Люба мнет в руках платок:

– Вот у меня дочь замуж вышла, родила ребенка. Скоро у зятя отсрочка заканчивается. Вчера в новостях показали, что там опять начинается непонятно что. Вы скажите нам, всем матерям…

– Воевать мы ни с кем не собираемся. Русские солдаты больше не будут погибать на Северном Кавказе.

У причала его ждал теплоход для дальнейшего путешествия по Волге. Зеленые волны бились о белый борт корабля, в Дагестане в это время начиналась вторая чеченская война, а в Москве принималось решение о его отставке. Хотя он успеет в этот день слетать в Дагестан. А потом в восемь часов утра его срочно вызовут в Кремль и велят освободить кабинет. По слухам он, набравшись смелости, обиженно спросит:

– За что?!

Потом он войдет в зал заседаний правительства. Вот это видела вся страна. Подвинет стул, собираясь сесть на место председателя, но неожиданно передумает, одернет пиджак, встанет прямо и с раздражением скажет:

– Садиться не буду, чтобы не засидеться. Буду стоя. Я вчера из Дагестана. Одно могу сказать. Ситуация тяжелая. Возможно, что мы потеряем Дагестан. Да, Николай Емельянович?

* * *

Он лениво потянулся и ущипнул сидевшую к нему спиной девушку, от чего она с воплем подскочила. Вынув изо рта и прилепив под столом жвачку, он спросил:

– Это что за овца?

– С той смены перевели. А что?

– А нашей козы белобрысой нет сегодня?

– Скользит.

Он вылез из подвала и тяжело вздохнул. Выпрямившись, седой бригадир Бреус вытирает тряпкой испачканные маслом руки.

– Дядя Саня, посиди с работягами!

– Какой я тебе дядя? Я старый, по-твоему?

– Нет, дядя Саня. Это просто у тебя голова седая.

– Я весь седой. И голова, и яйца. Слишком много они видели страшного.

Седой бригадир сел за стол и достал сигареты. Закурив, повертел в пальцах порванную резиновую прокладку и бросил на пол.

– Вы вот не знаете. А раньше при коммунистах горсть вот этих позорных сальничков самолетом привозили черте откуда. Лишь бы конвейер не встал. Если раньше главный конвейер стоял больше часа, сразу звонили в Москву. Любой вопрос решался.

– Зато сейчас он неделю будет стоять, никому до него дела нет. Никто даже не поинтересуется.

Сплюнув, молодой слесарь растер плевок подошвой ботинка и процедил сквозь зубы:

– Сейчас в Москве, наоборот, стараются задушить этот ВАЗ совсем. Вы заметили, как кто с Москвы приезжает, сразу зарплату платить нечем, денег ни на что нет. Кормить этих чертей.

– Вот был бы я сейчас в правительстве, я бы что сделал? – обвел всех взглядом Князев. – Взял бы весь бюджет и на полгода отдал бы его на оборону, восстановил бы армию такую, какая раньше была. Все равно все полгода как-нибудь проживут. Ты проживешь полгода? Все как-нибудь протянут. Зато нас во всем мире опять уважать будут.

– Взять Тихоокеанский флот, погрузить на него пьяных деревенских мужиков с вилами и отправить в Штаты!

– Раньше никто не смел против Союза тявкнуть, все боялись. А сейчас, как босяки, шляются по всяким валютным фондам, клянчат денег. А нам полмира должны.

В прореху расстегнутой рубашки видно, что на шее у него висит на толстой цепи большой крест. Тщательно показаны страдания распятого человека. Раны истощенного тела, мученически склоненная на грудь голова.

– Если в Штатах в какой-нибудь тюряге кофе холодный подадут на завтрак, там сразу бунт.

– Профсоюз американских урок, да? – он криво усмехнулся. – Типа «Единства» такая же беда?

– А чего ты смеешься? Так и есть.

– Раньше здесь нормальные люди работать не хотели. Вьетнамцев сюда завозили. А теперь моему сыну, который пять лет на инженера учился, чтобы простым рабочим сюда устроиться, мне надо было взятку дать. Превратили завод в мешок денег, из которого берут, сколько им надо. Ни производство, ни люди. Ничего им не нужно.

С крыши капает вода. В углу под ящиками монотонно стрекочет сверчок.

– Слышали, в дирекции с двадцатого этажа менеджер выбросился?

– Выкинули, скорее всего.

– Он три предсмертных записки написал.

– Не жалко. Там нормальных людей нет. Одни жулики.

– В Самаре вон на них только начали копать, они им УВД вместе с ФСБ спалили. Там пятьсот уголовных дел лежало на все заводское начальство. Теперь часовню рядом построили грехи замаливать.

– Там вроде приказ вышел, чтобы всем следователям дела по памяти восстанавливать.

– Как ты себе это представляешь? И кто там будет восстанавливать? Тебе говорят, что там всю контору спалили. Семьдесят человек сгорело!..

– Правильно делают, что спаивают русский народ. Если он трезвыми глазами вокруг посмотрит, то он от такой жизни вот этими руками все крушить и всех резать пойдет!

На столе лежали эти руки. Волосатые, мозолистые, обожженные, в веснушках, порезанные, без пальцев.

– На ВАЗе десять тысяч ИТР лишних. Мы их кормим, всю эту шлаебонь, а они думают, что они нас. На жизнь нам дают.

– Что ты сравниваешь себя с ними? – у него кровью налилось лицо, вспухли вены на горле. – Они кто такие? Я специалист, рабочий человек! А они кто? Перхоть подъяичная!

2.

Стоя на балконе, она смотрела на футбольное поле. Это был самый короткий путь, которым сын обычно возвращался из школы. Увидев его, идущего с тяжелым ранцем за спиной, она пошла на кухню и поставила миску с супом на плиту.

Когда Вера посадила его за стол, поставила перед ним тарелку, неожиданно раздался звонок. Взглянув на себя в зеркало, она пошла открывать общую железную дверь. Идя по длинному коридору, стараясь не наткнуться на коробки, мешки, велосипеды и санки, наставленные соседями возле своих дверей, она громко спросила:

– Кто стучится дверь моя?

Хлопнув дверями, уехал лифт. Люба грубым голосом грозно ответила:

– Свои!

Пройдя на кухню, Люба угостила мальчишку конфетами и ткнула его в бок острым ногтем.

– Вера, нужно, чтобы ты из отпуска пораньше вышла. А то все болеют, работать некому. Начальник меня сегодня специально пораньше отпустил, чтобы я к тебе съездила.

– Чем это они болеют? – недоверчиво спросила Вера.

– Да ну их! – Люба махнула рукой. – Не бери в голову. Я скажу, что ты не согласилась. Или тебя дома не было?

– Скажи, что я в деревне у матери.

– Скажу, что пришла, замок поцеловала и ушла.

– Или выйти? А то потом…

– Не переживай, ничего он тебе не сделает. Он все равно от нас уходит. У него заявление подписанное лежит.

– Куда?

– В лабораторию переводится. Будет теперь начальником спирта у них. По уничтожению спирта.

Проводив сына, они сели за стол. У Любы под блузкой тугие лямки лифчика продавливают полные плечи. Она громко восклицает и хлопает рукой по столу:

– А я вот такая женщина! Я не могу где-то за спиной у кого-то… Я всегда всем прямо говорю. А то у нас все хитрые, одна я простая. Разве не так? Когда я все для них делаю, они это не ценят. Словно так и должно быть. Вот теперь пусть они меня только попросят.

Нанизывая грибы, она цокала вилкой по тарелке, в которую Вера кольцами крошила лук.

– А то они все там любители на чужом в рай въезжать… – глухо проворчала Люба, трогая нитки бус на груди. – Ох, как мы однажды с ней сцепились. С Гулей я имею в виду. Она начала одну молодую осуждать. Вот, мол, такая и сякая. А я не выдержала и говорю ей: «Ой, ты, моя праведница. Она гуляет, так она еще молодая. А ты, фарья старая, и то не остановишься никак». На самой пробы негде ставить, и при этом еще выступать берется. Я тебе не рассказывала? Бросала она ведь и мужа, и детей. Директору нашему на нее анонимку присылали. Нам потом секретутка его давала читать.

– А что там в анонимке было?

– Ты спроси, чего там только не было! Я что хочу сказать. Я за столько лет, что я работаю, я здесь все про всех знаю. Но я молчу. Хотя про Людмилу нашу я бы тоже сказала, что это клизма трехведерная. Со вторым мужем она знаешь, как сошлась?

– Знаю. Зато сейчас живут нормально.

– Ой, брось! – поморщившись, Люба махнула рукой. – Он ее загонит раньше времени. Она и так пашет без отдыха, а он ей только и успевает заказы новые подыскивает. Она здоровье себе надорвет, и он ее бросит. Это сестра должна быть богатая, а жена здоровая. Больная она ему нужна будет? Больная жена мужу не мила! Ты мне лучше другое скажи. Ты со своим думаешь разводиться?

Достав сигареты, она подошла к раскрытому окну. Пожав плечами, Вера вздохнула:

– Думаю.

– До сих пор думаешь? Он ведь идиот… – закурив, Люба выдохнула дым и твердо повторила: – Он у тебя идиот!

– Да, я знаю.

– А если знаешь… У тебя пепельницы нет? Дай хоть что-нибудь… – Люба аккуратно стряхнула пепел в подставленное блюдце. – А я не пойму. Он сейчас снова здесь живет? Он вроде уходил. Что он опять вернулся?

– Дети рады, что он пришел.

– Что ты, как глупенькая? Дети вырастут, поймут. Сколько его не было? Не тяни, подавай на развод. Самое главное, не вздумай сейчас с ним переспать.

– Мне детей жалко.

– Вера, если бы ты меня с самого начала слушала, он бы у тебя таким обормотом не был.

Вытерев губы полотенцем, лежавшим у нее на коленях, Люба сказала:

– А эта у нас была… Как ее звали? Художница, плакаты рисовала, ее вот недавно сократили.

– Маша?

– Свинья наша! При ней слова матом не скажи, встает и уходит. Замуж ее не берет никто. А ей тридцать лет, между прочим, да! А ты думала? Нет, милая моя. Просто она все целку из себя строит.

…В темной комнате без звука мигал телевизор. В кроватке спала Алиса. Услышав, как щелкнул дверной замок, Юля поднялась с дивана и пошла встречать. Бросив сумку, Люба села на пуф в прихожей, устало вытянула ноги.

– Ты где была? – тихо спросила Юля.

– Могу я себе позволить раз в жизни?

– Отец тоже еще не приходил.

– Чего? А где он? – она неприятно скривила лицо. – Он что совсем не появлялся весь день? И не звонил?

Наклонившись, Юля помогла ей снять туфли. Обнимая ее, Люба тихо попросила:

– Я сейчас лягу, устала очень, не могу. А ты посиди, дождись его. Утром скажешь мне, во сколько он пришел. Я ему завтра устрою. А твой где?

– Мой работает. У него вторая смена.

– Понятно. Юлечка, доченька, приготовь плацкарт тете маме.

Выйдя из ванной, она голая прошла в спальню. Увидев заправленную постель, хрипло рявкнула:

– Я ведь просила! Трудно было постелить? Настоехали мне вы все!

Резко сорвав покрывало, бросила на пол и повалилась на кровать. Изумленная Юля лишь подняла брови и покачала головой. Проглотив таблетку, она молча принесла плакавшей матери одеяло.

Юля не знала главную тайну своей семьи. Того, что много лет назад отец уходил от них, и каких усилий и унижений стоило матери его вернуть.

Когда он вернулся, ей пришлось отпустить его посидеть с маленьким сыном своей любовницы, пока она делала аборт. Не выдержав мучительного ожидания, Люба с больной дочкой на руках поехала к ней на квартиру. Увидев, как он играет с ее ребенком, задыхаясь от обиды, она воскликнула:

– Почему так долго?!

– У нее матка не пускает. Ей сейчас уколы колют. Если ничего не получится, придется рожать.

* * *

Подойдя к умывальнику, Вера высыпала из пачки горсть стирального порошка и стала мыть руки. Струя воды гулко разбивается о днище умывальника, стекая, уносит грязную пену.

– Ксюша, у тебя там детали воруют.

В обед женщины разложили на столе то, что принесли из дома. Продолжая жевать хлеб с вареной колбасой, ярко накрашенная Ксюша равнодушно махнула рукой:

– Не у меня, а у производства.

Вошла мрачная пожилая женщина с рыжими волосами. Потушив сигарету, громко сказала:

– Приятного аппетита, вашу мать!

Засмеявшись и закашлявшись, Ксюша закрыла лицо руками. Покраснев, глотнула чай и спросила:

– Ты чего, тетя Рая? Такое доброе пожелание, я аж подавилась!

Взяв чайник, тетя Рая строгим голосом сказала:

– Девки, давайте двиньте тазом. Вы тут расселись, как у себя дома. Это твоя чашка? Выбрось ее срочно. Знаешь, почему?

– Потому что треснула?

– Правильно. Я раньше тоже не верила. У меня сахарница из сервиза была. Уголок откололся. Жалко было выбрасывать. Я ее повернула так, чтобы не видно было.

– И что?

– Через месяц сын заболел. Ничего такого в доме нельзя держать. Ни чашек, ни тарелок.

– Она ведь не дома, а на работе.

Громко шлепнув себя по шее, Рая вытерла салфеткой ладонь и удивилась:

– Откуда комары? Большие такие, не местные.

– Это Верка в деревню ездила. Привезла с родины целый чемодан. Лошадей мордовских. Сюда банку литровую принесла.

– Вера, ты слышишь, что они тут про тебя говорят? Ты где там застряла?

Заметив пятно на халате, Вера долго тщетно пыталась вытереть его.

– Скоро конец света. Ты готовишься?

– А как надо готовиться? Я бы поехала куда-нибудь, куда давно мечтала.

– То есть помереть так, как мечтала жить?

– Ага! – засмеялась Ксюша.

Сидя во главе стола, помешивая ложкой чай, рыжая Рая спросила:

– А кто из вас у Любки на похоронах был? Отчего у нее муж умер? Он вроде не старый был?

– Ты что не знаешь? Все знают. Он у нее помер, когда у любовницы был. Домой ночевать не пришел. А утром из морга позвонили: «Ваш муж у нас». Они приехали, стали врача спрашивать, как да что. Тот говорит: «Если хотите знать подробности, сходите по этому адресу. Он к нам оттуда поступил». Дал бумажку с адресом. Любка с дочерью пошли туда, а там живет баба одинокая. Она им говорит: «Вот, был рядом по делам, почувствовал себя плохо и зашел. Выпил рюмку водки, посидел чуть-чуть и упал…»

– Ее тоже можно понять. Что она еще может сказать? – вздохнула Рая и поправила на носу очки. – Между нами, девочками, говоря. Ему, наверное, приспичило как раз в самый интересный момент.

– Да, конечно, никто и не сомневается. Она говорит, что он к ней на минутку забежал, а он перед тем, как к ней идти, машину на стоянку поставил. Врач говорит, что его можно было спасти, если бы она сразу скорую вызвала. А она скорее всего испугалась.

– А его здесь похоронили?

– А где?

– Мало ли! Может быть, он хотел, чтобы его на родину отправили?

– Он всю жизнь, считай, здесь прожил. Тем более, что ни с кем из родственников отношения не поддерживал. Они ведь все против были, чтобы он на русской женился.

Замолчав, женщины стали наблюдать, как прибежавший кот трется об их ноги. Когда Вера наклонилась погладить его, то он весь выгнулся, подставляя ей спину, взмахнул хвостом.

Рая взяла со стола колбасу и протянула ему, он ткнулся мордой в ее ладонь.

– Отощал весь. Тоже, поди, по бабам бегал, да?

Не обращая внимания на строгие слова, он молча съел, и снова уставился на нее вопросительно.

– Что смотришь? Уйди, больше не дам.

Переминаясь на мягких лапах, кот тянул носом воздух, а потом проворно вспрыгнул ей на колени.

– Пошел ты в каку! Шустрый какой! – возмущенно воскликнула Рая и сбросила его на пол.

– А мы своего кота в деревню отправили… – вздохнула Ксюша. – Он у нас культурный до ужаса. Серет строго на бабушкиной кровати.

3.

Хрустит снег под ногами. В темноте все молча идут к проходной после смены. Вышли под свет фонаря и сразу увидели:

– Эй! Александр Петрович, а ты чего весь грязный? Где падал?

Наклонившись, Бреус зачерпнул из сугроба горсть снега. Потом вытер платком руки и сказал укоризненно:

– А воспитанные люди делают вид, что не замечают такие вещи… – он теплыми руками помял холодные уши. – Вчера в баню ходил. Шапку потерял.

– Я и гляжу, чего это ты в шляпе?

Неожиданно поскользнувшись, Бреус стал падать на спину. Его сзади подхватили сразу несколько рук и поставили на ноги. Повернувшись, он двумя пальцами приподнял шляпу и хмуро поклонился:

– Благодарю вас.

– Шагай аккуратно, дядя Саня! А то сейчас последнюю шляпу потеряешь.

– Александр Петрович! – громко раздался из темноты насмешливый женский голос. – Ты чего в шляпе? Жарко?

– Раечка! Это я с мужем твоим поменялся… – отворачиваясь от ветра, откликнулся он. – Я ему шапку подарил, он мне ключи от вашей квартиры отдал.

– А у нас там брать нечего. Ни денег, ни выпить нечего.

– Я знаю, я пожалел сто раз, что согласился. Главное, он меня сам предупреждал: «У меня, говорит, в квартире ничего нет. Одна жена, и та старая…»

Когда они позже случайно оказались одни в стороне от всех, она выговаривала ему с укором:

– Шляпа от первой жены осталась? Это она заботилась, чтобы ты всегда хорошо выглядел. Модные вещи тебе покупала. А новой жене чего надо? Только чтобы деньги приносил? Ходишь, как кот помойный. Прости меня, Саша, но какой ты все-таки… У меня просто нет слов. Я все понимаю, тяжело тебе. Но такую женщину променял на черт знает что.

Зима. Холод. Ночь. Горят огни завода. Над толпой поднимается пар. За стеклянными дверями проходной выстроилась охрана. В томительном ожидании все тихо разговаривают:

– Ты к Новому году готовишься? Подарок жене купил?

– Не хера морду баловать. Какие сейчас могут быть подарки? Это раньше не достать было. А сейчас подарки на любом углу, были бы дрожжи.

– Этого дурачка с высокой зоны совсем не видно последнее время. Он зимой поспокойнее, да? Не так дуркует.

– Вчера только по цеху пробегал. Язык всем показывал.

– Да? Может, потепление было?

В черном небе ярко светит полная Луна. На ней видны темные пятна морей и океанов. Очертания мифического лунного зайца.

– Ох, и напирают сзади! – ворчит сверху мужской голос.

– Холодно, вот и жмемся! – игриво отвечают внизу женщины.

Все с нетерпением смотрят на электронные часы. Ждут контрольное время.

– Двери открывайте, а то сломаем! – заранее предупреждают охрану из толпы.

– Возьмешь себе. Нужна дверь на даче? – сердито ворчит охранник.

– Такая не нужна. Здесь дверь больше, чем моя дача.

На табло сменились зеленые цифры. Охранники отодвинули засовы и поспешно отошли в сторону. Во все распахнувшиеся двери вломилась толпа. Толкаясь, перескакивают через турникеты и бегут к автобусам занимать сидячие места. Качая головой, прижатый к стене охранник привычно изумился:

– Эх, и дурдом!

* * *

У него раздутое лицо, которое похоже на маску. Лишь моргают маленькие заплывшие глаза и шевелятся губы. Гладко уложены белые волосы. Он сидит прямо и неподвижно. Его руки лежат на столе, он прячет изуродованную левую кисть, на которой отсутствуют пальцы.

– Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных слов, чем говорю обычно. Я хочу попросить у вас прощения.

Он едва сдерживает подступившие слезы, когда дрогнувшим голосом произносит:

– Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания. Что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи.

Хлопок вылетевшей пробки. Из зеленой бутылки побежала пена. Торжественный бой часов и звон хрустальных бокалов. За окном взрываются петарды, раздаются радостные крики, в небе рассыпаются огни салюта.

Сидя за праздничным столом, Люба чистит апельсин и раздраженно говорит:

– Ладно, успокойся со своим Ельциным. Чего ты возмущаешься? Я тоже ни одному его слову не верю, но и что дальше? Он у тебя прощение за все попросил.

– И что? Он больше ничего не должен?

– А что тебе еще? Он теперь обычный пенсионер. Он тебе сам сказал: «Я устал, я ухожу». Встал и ушел. Что тебе еще надо?

– Раньше надо было… – тихо проворчал он.

– Ох! – кисло скривилась Люба, сплевывая в ладонь косточки. – Ты прямо, как этот… Не он, так другой. Ты думаешь, при другом тебе лучше жилось бы? Простой человек как был… Ты думаешь, этот лучше будет?

Она собрала со стола мусор в мешок, унесла грязную посуду. Вернувшись, села на свое место и сказала:

– А ты почему злой такой? Чего ты выступаешь? Тебя разве бог не учил всех прощать?

В углу стоит наряженная елка. Мигают огни, на дрожащих ветвях покачиваются игрушки.

– Нина, тебе чего положить?

– Это не моя тарелка.

– Какая разница? Твоя, моя. Мы, кроме сифилиса, ничем не болеем. Чего тебе наложить?

Наплясавшись, тучная Нина тяжело дышит, поправляет прическу и обмахивается платком.

– Мне, пожалуйста, мужичка. Вот сюда, на тарелочку.

– Мужичка рано. Пока не готов, разогревается в духовке.

– А кто там у тебя сидит?

– Сосед. Кто там еще может быть?

– Какой? Который напротив живет? – она презрительно поморщилась. – Не в моем вкусе. Такого не надо. Метр с херчиком.

Позади нее на стене висит картина. Улицы итальянского города затоплены водой. По ним плывут гондолы с музыкантами и целующимися влюбленными.

– А ты Олечку звала?

– Звала, я всегда всех зову.

– Не придет?

– Ты ведь ее знаешь. Интеллигенция вшивая. Мы им не пара. Они о нас вспоминают, когда им от нас что-то надо.

За окном завывает вьюга, он сидит один на кухне. Вскипела вода, он заварил себе чай.

Войдя на кухню, муж Юли сложил руки в замок и хрустнул пальцами. Он внимательно посмотрел на пожилого баптиста и спросил:

– Николай Иванович, а вам Новый год можно праздновать?

– А кто нам запрещает? Мы сегодня также собрались в церкви. Поблагодарили бога за то, что он нам дал в уходящем году. Попросили благословения на будущий год.

Старик посмотрел на татуировку на его руке. Неодобрительно покачал головой и спросил:

– Костя, вот зачем надо было портить такое красивое тело? Это ведь на всю жизнь.

– Это по молодости.

– А сейчас ты старый?

– Когда я спортом занимался. Когда первый раз медали на соревнованиях выиграли. Сейчас я бы себе не сделал.

Открыв холодильник, Костя достал и поставил перед ним торт. Баптист Николай Иванович Худяков с удовольствием отрезал кусок. Он был большим сладкоежкой.

– Вы говорите про татуировки на всю жизнь. У нас на работе одному оленю на лбу вырезали слово из трех букв.

– За что это? – удивился Николай Иванович, облизывая крем с губ.

– За языком не следил. Его давно предупреждали.

– У вас там строго. А ты точно решил увольняться?

– А что на этом заводе ловить? Скоро развалится совсем.

– А куда пойдешь? Сейчас работу найти трудно.

Взяв со стола сигареты и зажигалку, Костя толкнул дверь на балкон. Внизу на сверкающей огнями площади плясали люди.

– Меня мои пацаны в бригаду давно зовут. Хоть к Сироте, хоть к Напарнику.

– Кем?

– Первое время, по-любому, просто быком. Сразу кем-то тебя никто не возьмет.

Услышав плач, Юля поставила бокал с соком и поднялась из-за стола. Она прошла в свою комнату, где плакала и вертелась в кроватке Алиса.

– Ты что проснулась? Тоже праздновать хочешь?

Взяв ее на руки, она села в кресло и стала расстегивать пуговицы на груди. Алиса прикусила недавно прорезавшимися зубками ее сосок и умолкла. Поморщившись от боли, Юля убрала у нее со лба мокрые волосы.

– Бессовестная! – упрекнула она улыбающуюся шалунью. – Маме ведь больно.

…Проводив и уложив гостей, Люба стала мыть посуду. Собрала кости в пакет и положила возле двери, чтобы утром не забыть.

– Собачкам надо завтра отнести.

4.

Его отец почти всю свою долгую жизнь просидел на посту и отпугивал незнакомцев грозным криком:

– Вход запрещен!

В прежние времена он сам мог бы в точности повторить судьбу своего отца. Но его жизнь сложилась иначе. С ранних лет ему довелось увидеть разные города и страны. Он пересекал границы в ящиках с двойным дном в окружении своих измученных товарищей.

Многое увиденное и услышанное во время продолжительных путешествий произвело на него сильное впечатление. Вспоминая позже свои злоключения, он взволнованно изображал звуки разных механизмов, сирен, гудков.

На полу стояли расстегнутые баулы. На диване и креслах лежали кучи пестрых тряпок. Закрыв дверь за черноволосыми женщинами в длинных до щиколоток юбках, Люба села к телефону. Надев очки, стала перелистывать свою записную книжку, набирать номера и повторять каждый раз в ответ на новый раздавшийся в трубке голос:

– Здравствуйте, девушка! Как ваше ничего? А ко мне мои зверьки приехали. Шмотки привезли. Ты себе будешь что-нибудь брать? Думай-думай, голова… Давай подходи, а то сейчас ко мне народ сбежится.

Дрыгая голыми ногами, в колыбели капризничала Алиса. Спустя полчаса квартира полна капризных пожилых женщин. На этой распродаже торг был уместен.

Он гордо стоял рядом и со стороны молча наблюдал. Он просто увидел привычную картину восточного базара.

Но каким удивительно тесным оказался мир. Однажды весной он вдруг увидел, как в окно залетела невзрачная бледная бабочка. Она суматошно порхала вокруг лампы, пока неловкая хозяйка не сразу с третьего раза прихлопнула ее полотенцем. А спустя несколько дней он услышал ранним утром доносившуюся с улицы знакомую песню. Ее пела, сидя на ветке, маленькая и такая же невзрачная, но такая веселая птичка.

Ему казалось невероятным повстречать этих своих знакомых именно здесь. Так вот куда они улетали каждую весну, когда их неисчислимые стаи поднимались в небо. Его отец всю свою жизнь провожал их взглядом, а потом склонялся к наполненной кормушке.