Текст книги "Время и место"

Андрей Мирошников
Время и место. Двукнижие

Автор благодарит за помощь в издании сборника Антоновых: Игоря и Светлану, Матвея и Софью.

Отдельная благодарность Евгении Ильиной

© Андрей Мирошников, 2023

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023

Вместо предисловия

Творчество – тёмная штука. Непонятная посторонним жизнь в пределах неведомых им эмпиреев. Странная, «мимо кассы», не в ногу, неразумная, иррациональная. Что бы ни было задумано – то не ко времени, то не к месту: кризис, вирус, «добрые» люди подсуетятся… Вечное: или рано, или поздно. Не стыкуются «души прекрасные порывы» с суровой реальностью. Планы остаются планами, замыслы – изящными воздушными замками, видимыми только их архитекторам: книги, с досадным постоянством, не случаются. И за разом раз волшебство побеждено.

Автор снимка Софья Антонова

Так торжествует обыденность. А в ней каждый день (согласно учениям многих коучей в тренингах) должен быть посвящён битве за рост продаж, успешность, сытое довольство, славу, привилегии. В этом режиме нет места мечтательной, возвышенной, влекущей к идеалу поэзии, дарующей высокий смысл и дух «общественным и природным явлениям». Теперь она удел бедных идеалистов, со страстью неразумной ещё верящих в силу и чудо Слова, в божественную суть Человека.

Да чего тут делать важное лицо? Уже не кажется, уже верится, что время её прошло. Поэзия так же старомодна, как фаэтон рядом с последней моделью элитного авто.

Давно перешли в ранг героев своего времени деловые люди, успешные в зарабатывании денег, гениально считающие и с пиететом читающие биржевые сводки. Их лица на таблоидах, в телевизорах, им завидуют, их жизнь восхищённо или недобро обсуждают.

Поэтика ушла даже из песен, уступив место малохудожественным текстам из слов в случайном порядке, с прямолинейной, как шпала, задачей – хит на потребу массе, понимающей не искусство, а глянец афиш и чужеродный титул «звезды»…

И вроде бы в этой системе координат всё понятно, очевидно, наглядно. Но тем, кто вечно зависает где-то в высоких сферах, как мечтательный подросток на чердаке старинного дома, так хочется оказаться однажды в то самое время и в том самом месте – точке соприкосновения эмпиреев и земной юдоли. Чтобы услышали, увидели, остановились, задумались, ответно прониклись возвышенным детским восторгом: «А у меня вот что есть!».

И тогда не так страшно, что не получается сводить дебет с кредитом, если и дальше можно будет подключаться к неведомому, принимать скрытые сигналы, подобно режиссёру монтажа сводить воедино слова и высокий смысл.

Тот самый смысл, изначальный: «В начале было Слово».

Андрей Мирошников, 2023 г., Иркутск

Книга первая
Время и место
2016–2020

Время

 
Не спеши. Никогда не знаешь,
куда угораздит успеть…
 

Автор

Е. И.

 
Время моё – это сумерки. Зимние сумерки.
Сумерки в городе. Городе, спящем пока.
Время хожденья по твёрдости ждущей весну реки,
Время хожденья по нежности снежного мха.
 
 
Синие дремлют снега и желты фонари ещё,
Шаг нарушает божественный дар тишины.
Сердце открыто и ждёт обретенья сокровища.
Спят до будильника люди, и мне не нужны.
 
 
Время должно замереть ли, навеки запомниться —
Запечатлею, чего не увидеть во сне:
Сказкой чудесной опять одарила бессонница.
Улочка. Лавочка. Ёлочка. Новенький снег.
 
 
Место и время как повод себя и покой найти
Или вернуться, пока не навеки ушёл…
Ты не тревожься,
                     проснувшись одна в тёмной комнате,
В сказке обычно кончается всё хорошо.
 

Е. И.

 
В юности чистой, когда очевидного мало,
На заклинанья потратив немало чернил,
В поиске жадном несущего свет идеала
Я её выдумал, вывел, собрал, сочинил.
 
 
Чувства мои, что послал я, её не застали,
Даром что образ я преданно в сердце носил.
Трудное дело – стоять на моём пьедестале.
Жаль, что об этом я сразу её не спросил.
 
 
Ночью дождливой, под музыку белого шума,
Голос холодный из трубки сломал миражи.
Надо её перевыдумать, перепридумать,
Отформатировать начисто прошлую жизнь…
 
 
Будет нелёгким грядущий рассвет, полагаю:
Мелко испишутся почерком нервным листы.
Юность прошла – значит, будет любимой другая,
Значит, на этом пороге окажешься ты.
 

 
Я молодой, приветливый, нахальный,
Я птица в бутафорских облаках —
Талантливый студентик театральный,
И не звезда подмостков. И пока
Мне хочется веселия и браги,
Погожего весеннего денька,
И чтоб моя соседка по общаге
Взглянула на меня не свысока.
 
 
И, милостью высокого посыла,
Которой жив несовершенный свет,
Меня на ужин в гости пригласила,
Но я согласен даже на обед:
Мои мечты – не жаркие ладошки,
Не жгучий взгляд и строгое каре,
А сковородка жареной картошки,
Из-за двери струящая амбре…
 
 
Когда я стану зрелым и маститым —
Звездой афиш у театральных касс,
Всегда в себе уверенный и сытый,
С волшебной грустью вспомню, и не раз:
Ах, как же так досадно, на картошку,
Сместил акцент я в плутовском антре.
И упустил – и жаркие ладошки,
И тайну глаз, и строгое каре…
 

Возраст – это тиран, который повелевает.

Э. Делакруа

 
Унылая, унылая пора,
С самим собой нежданное свиданье —
Увидеть недостроенное зданье,
С нутром пустым, как чёрная дыра.
Ничто на нечто делит едкий дым,
Таланта тлен бессонниц муку лечит:
Ладони грея, отправляю в печь я —
Томами – нерождённые труды.
 
 
Давно пробита юности броня,
И ранит всё, и бередит, как зверя.
Ни мне не веря, ни в меня не веря,
Живёт в заботах ближняя родня.
Навскидку выбирая города,
Во тьму шагнуть по незастывшим лужам,
Спиною слыша: «Да кому ты нужен?!» —
И выдох запоздалый: «Ты куда?..»
 
 
Когда из глаз уходит волшебство,
То мир вокруг – руины и старухи.
Кому отдать отрезанное ухо?
И стоило оттяпывать его?
Ещё светло. Ещё не кончен день,
И время есть навёрстывать потери.
Но страсти нет. И доброты. И веры.
И только грусть – отчаяния тень:
 
 
Что юность безрассудна и чиста,
А старость – слабоумна и невинна.
И красит возраст вин́ а да руины,
А род людской стремится обокрасть:
Уж не рвануть – рубаху на груди,
На абордаж, на клумбу за цветами,
Через балкон, в альков прекрасной дамы —
Погас пожар. Другой не разводи.
 
 
И тянет долу камушек в груди —
В палату, на продавленную койку —
Укрыться от всевидящего ока,
Назначенного ведать и судить.
Не торопись молиться за меня —
Я жил без Бога от строки до срока.
От святости не отделял порока,
Не отличая ночи ото дня…
 
 
Круты замесом, велики числом —
О, сколько здесь таких перебывало! —
Застелет снег стерильным покрывалом,
А дом пустой определят на слом.
 

 
Игривые витиеваты речи,
И веер Ваш так трепетен в руке —
Когда-нибудь я вспомню этот вечер
В цветном бреду, в далёком далеке:́
 
 
Мне этот миг заглушит храпы урки
И дрожь в барачном зябком сквозняке:
Подхваченный течением мазурки,
Я уплыву по призрачной реке.
 
 
Утешит подконвойного скитальца,
Безликого, безвестного раба,
Прикосновенье Ваших тонких пальцев
К иссушенным, обветренным губам.
 
 
В одну из зим, укачанный метелью,
Свободен стану и навеки сыт,
Но в вечер сей, исполненный веселья,
Я Вам скажу: «Позвольте пригласить»…
 

 
Мы были юн́ ы
И резво шли.
Мы рвали струны
И в пляске жгли —
Запоем пили
Любовь и жизнь.
И нас любили,
И мы клялись.
 
 
Мы били подлых,
И нас в ответ
Топтали кодлой,
Вбивая в твердь.
Но не сдаваясь —
Пока живой —
Росли, вставая,
Как в штыковой…
 
 
Врагов изгнали
И тьмы, и тьмы,
И твёрдо знали —
«Рабы – не мы»…
Потерь примерив,
Глубин и вёрст —
Мы жили, веря
Рубину звёзд:
 
 
Среди пустыни
И в царстве льда
Сады растили
И города.
Большие вехи,
Великий спорт —
Страна успехов,
Страна-рекорд.
 
 
И в каждой песне —
Мечты и зов
Вселенской бездны,
Льда полюсов…
Нас не купили
Ни страх, ни лесть —
Мы уступили
Навалу лет:
 
 
Подмяло время,
Сутуля стать,
Вбивая в темя:
«Пора устать».
Мы раздражаем,
Мы чуждый стиль.
Мы отступаем
В глубокий тыл.
 
 
И, нрав стреножив,
Глядим туда,
Где нас помножит
На Никогда.
И вот мальчишка
С пилой в ушах
Толкнёт плечишком,
Вперёд спеша:
 
 
Они как рыбы
Торчат в Сети,
Хотя могли бы
Нас превзойти…
Снижая скорость,
Поймём, бранясь,
Что новый поезд
Уйдёт без нас:
 
 
На окнах шторки,
В окошках свет,
На переборке
Стоп-крана нет —
Гудит фанфарой,
Красив и горд:
«С дороги, старый!»,
Прибавив ход.
 

Писатель, если он настоящий писатель,

каждый день должен прикасаться к вечности

или ощущать, что она проходит мимо него.

Э. Хемингуэй

 
Однажды, как дохлые мухи,
Иссохнутся наши сердца.
Крыла ́ невесомее пуха
Заполнит весомость свинца.
И, глянув, согбенные грузом,
В глаза, как глядят на часы,
Уйдут сопричастные музы,
Как битые старостью псы:
 
 
В долину без центра и края —
Удел умолчанья и тьмы,
Где Божья искра умирает.
А следом пошаркаем мы —
Лишёнными песен певцами,
Которых на пир не зовут:
Вестимо – с сухими сердцами
Поэты недолго живут…
 

 
Всю молодость надежды подавал,
И в зрелости предсказывали славу,
Но жизнь моя насмешливой шалавой
В конце концов свела меня в подвал,
 
 
Где лавра нет, где плесень да грибок,
Где свет не свет, а колыханье свечки…
Благодарю, Всемилостивый Бог,
Что уберёг наивную овечку
 
 
От фальши славы, восхищённой лжи,
Друзей, которых тьма до первой драмы,
Падения в сырое жерло ямы,
С благословеньем кинутых вершин…
 
 
Я не упал, разбившись вдрызг и в хлам,
Не лью слезу о золочёном прошлом.
Мой уголок, мой вертеп скомороший —
Достойный дар за речи и дела…
 
 
Всю молодость надежды подавал,
Послушный мальчик, юноша хороший…
Вот мне подали старый медный грошик,
Что всех дороже званий и похвал
 
 
И мизером украсит неуют:
В согласии с нутром Экклезиаста —
Истёртый грош, эквивалентом счастья,
Надежду подававшим
                                      подают.
 

 
Мой срок сибирский только начат.
И год, и десять – не в зачёт.
В плечо знакомая отдача,
Или задиристый толчок
Я ощущаю в этом крае,
Где нервы крепкие нужны:
То шмара в лавке задирает,
То в зенках вызов бросит шнырь.
 
 
Держи карман, ходи при свете,
Твои закон и прокурор —
В кармане олово кастета
Или за пазухой топор.
Неоспоримой антитезой,
Когда «блатной» на «мужика», —
Тяжёлый холодок обреза
И дрожь унявшая рука.
 
 
Здесь жизни прожиты в похмелье,
Глаза недобрые пусты:
Заместо пропитых нательных,
На коже – синие кресты.
И числа маковок неровных
Не для глядящего с небес,
А в тёмной ёмкости церковной
Хранится взрывчатая смесь…
 
 
В краю бродяг и вертухаев,
Где самородки ищет сброд,
Копает публика лихая,
Как будто чёртов огород.
И рвёт шурфы, и моет, моет,
Судьбу фартовую ища…
Стирают пальцы марамои́,
Но не отмоется душа.
 

 
Тяжелее от дум голова
В эти серые дни.
Удалиться бы на острова
Беззаботной страны:
 
 
Там, где ставит на паузу дождь
Суету и дела.
Не зачáта ни зависть, ни ложь,
И не водится зла;
Заберёшься на кряжистый дуб,
Чтобы встретить рассвет,
Ободрав перепачканный пуп
Об иссохшую ветвь;
 
 
И пройдёшь по траве – босиком,
По песку – на руках,
А в себе разберёшься легко
И не встретишь врага;
Там цикадами полночь полна
И беда коротка.
Там найдёшь в море синего льна
Золотого жука;
 
 
Не затравит толпою молва,
Не порвёт на куски.
И пока не болит голова
От тоски.
 

 
Костры дымят. В округе похороны листвы.
И мётлы метут предвестниками метелей.
Куда ни глянешь – демо: колор пастели.
Всё реже хочется выбраться из постели,
Всё чаще хочется переходить на «вы»,
 
 
Произвивавшись рыбой в недрах сырой толпы,
Устав от тщетной сути тройных усилий —
Из тесной связи с массой чтоб отпустили —
Спешить на личный остров невольным стилем,
Употребляя всуе словечки со звуком «пи».
 
 
Бульвар засыпан: этой пёстрой листвы навал,
Точно буклеты, что рекламой былого дразнят.
Читая каждый дотошно, как первоклассник,
Навряд ли вспомнить
                       отшумевший вчерашний праздник.
В безумстве красок скорей прощанье, чем карнавал.
 
 
Последние листья слетают и кружатся на лету,
До дна испившие сладость бабьего лета, —
Деревья нынче с виду дервиши и аскеты.
И только юность чья-то складывает в букеты
Охапки листьев, видя в ум́ ершем красоту.
 
 
Она истлеет, согреваясь в сыром костре.
Весной возродится. Ренессанс. Слово с ноты «РЕ».
 

Я не верю, что такой переходный период может принести в нашу жизнь нравственность.

Потому что чётко знаю: из бесстыдства нравственность не вырастает, а из воровства – сострадание. Разве можно, погрузив страну в такое болото, получить чистых людей?

Экономические трудности перенести можно.

Но когда чиновники уговаривают народ потерпеть, а сами, ни на секунду не останавливаясь, воруют…

Леонид Филатов, 1991 год

 
Крутим руль, но стоим на месте,
Кто куда, но шагаем в ногу.
Не с руки рассуждать о чести,
Не к добру вспоминать о Боге.
Пьяный бонза гундит с трибуны,
Суетясь под заморским боссом:
Сам себе удалой да умный,
Губы дует под сивым носом…
 
 
Где ты, слава страны пропитой,
Заблудившейся в настоящем?
Вот отца партбилет пробитый
Резво спрятан в глубокий ящик.
Телевизор заместо книги,
В телевизоре – срам да порно.
И культуры большая фига
На стене городской уборной…
 
 
Льётся в уши гнилая гуща,
Маде ин филиал Иуды, —
Жрите страсти, травите душу,
Суетливо гремя посудой.
Мы летим на грехи как мухи,
На билбордах призыв: «Падите!»
Наши дочки мечтают в шлюхи,
Сыновья норовят в бандиты.
 
 
А в подъездах пустые шприцы
Под ногами хрустят как гильзы.
У сенатора вилла в Ницце —
Он в заботах о нашей жизни.
А в Замкадье жильцы барака
Тихо тонут средь цен растущих,
Доживая от «доширака»
До отравленных «ножек Буша»…
 
 
Ждали весело перемены,
Чтобы рухнул колосс системы:
Вот вам, «леди» и «джентльмены»,
Крепкий «Сникерс» от дяди Сэма…
…Мы взрастим пополненье клад́ бищ.
Чьи мы, люди? Какого худа?
Не страна, а вокзальный шаб́ аш:
Кто туда? Или кто отсюда?
 

1993

Сила патриотизма всегда пропорциональна количеству вложенного личного труда: бродягам и тунеядцам всегда бывало чуждо чувство родины!

Л. Леонов

Это святая обязанность – любить страну, которая вспоила и вскормила нас, как родная мать.

М. Шолохов

 
Пережить, что дано – поелику бедовые смалу, —
Не взирая, каких ты сословий и чьих ты кровей.
Если вражия сила вязанку Страны поломала,
Значит, прутики были гнилыми по сути своей.
Мы решались:
              её порешить, перестроившись гласно,
Отрубив, словно руку, Истории множество лет,
Опорочив отцов, и, людской поговорке согласно,
Рассуждать о достатке в грядущем, которого нет;
И вглядевшись – очнуться, одуматься,
                                                        остановиться,
 
 
Как с похмелья взглянув
                            на застывшие в полночь часы:
Отчего в нашем доме проёмы – пустые глазницы,
А в провалы дверей смело шастают ветры и псы?
Этот хлам по углам, эта мебель, которой на свалку…
Где по трубам вода? Где несущие ток провода?
Вместо пола – зола, вместо крыши – горелые балки:
Это пламя пожара гуляло ли, злая орда?
 
 
Различить, изучить, залечить переломы и травмы
И очистить от горечи едкой Отечества дым,
Воскрешая живых, возвращая заветы о главном:
Это то, что мы детям растущим расскажем своим.
Пусть они не окажутся табором тонких былинок,
Что колышутся ветром и скошено падают ниц,
А единой семьёй, опоясанной силой былинной,
У которой к России любовь не имеет границ.
 

 
Имена и даты.
Даты. Имена.
Мёртвые солдаты.
Давняя война.
Уходили роты
Против вражьей тьмы.
Вечные сироты
И они, и мы.
Вяземские нивы,
Ржевская земля —
Как они красивы,
Хлебные поля.
 
 
Юноши моложе,
Зрелые мужи —
Под взошедшей рожью
Армия лежит.
Супротив Европы,
Как там ни крути,
Встали наши роты
И, не дав пройти,
Выстояли насмерть,
Гибли в штыковых,
Без обряда, наспех
Хоронили их.
 
 
Сейте, жните, братцы,
В сытости живя, —
На костях солдатских
И на их кровях,
Помните, потомки,
Чьё последье вы.
Не сдавайте только
Мёртвых и живых:
Мы навеки вместе,
Внуки и сыны
Не терявших чести
На полях войны.
 
 
Горе. Наше горе —
Пламени река.
Обожгут уголья
Нас издалека:
Мёртвые осудят,
И придёт беда,
Если позабудем
И простим когда.
Обещай Отчизне
Быть навеки с ней,
В суетности жизни
Не терять корней.
 

 
Приходит время – змеи меняют кожу,
Собаки – шубу, растущие дети – вещи.
И судьбы наши непостоянны тоже:
Вчера – подёнщик, нынче уже – помещик.
 
 
Вчера – капризный, хам деловой, богатый —
Никто не сдержит, мало кого уважит;
Сегодня двое в землю воткнут лопаты:
Сражённый гриппом в чрево земное ляжет.
 
 
Вчера – могилы роющий на погосте,
Сегодня – воин на рубеже траншеи,
Готовый пулей встретить незваных в гости,
Поднять в атаку и победить в сраженье.
 
 
Вчера – воитель, тактик и разрушитель —
Взрывчатки гений и чародей диверсий:
Закончив битвы – истинно мирный житель,
Сегодня строит вновь города и веси…
 
 
Проходит время. Главный закон Вселенной —
Презревши догму, расшириться или сжаться
В ладу с собой – одной бескрайнею переменной…
Ничто не вечно. Каждый достоин шанса.
 

Место

Не суетись. Ты всегда там,

где кто-то в тебе нуждается…

Автор

 
Сумерки. Самарканд.
Лето идёт в закат.
В чаше – хмельной кумыс.
Время, остановись:
Сладко поют сверчки,
Кружатся мотыльки,
Тихо журчит арык,
Тихо поёт старик.
 
 
Где-то всплакнёт арба,
Вздрогнет Рахмон-баба:
Может, его сыны
Едут с большой войны?
Радио – чёрный блин —
Пело, что взят Берлин.
Значит, издалека
Едут сыны пока:
 
 
Старший, Усмон, – овчар,
Средний, Аскер, – гончар,
Младший Юсуп, юнец, —
Лучший в краю кузнец…
Месяцев пять, с весны,
Нету вестей от них:
Письма сюда, как встарь,
Долго везёт почтарь.
 
 
Если отставить сон,
Вслушаться в полночь псом:
Здесь, отводя беду,
В домике каждом ждут —
В прошлом оставив смех,
Час ощущая в век,
В сердце неся: «И мой
Скоро придёт домой…»
 
 
Спи, Самарканд-старик.
Ждущему – сил дари.
Сторожем до утра
Светит луны дойрá.
Ты подожди, беда,
Мчаться стрелой сюда.
Пусть, кто погиб уже,
В ждущей живёт душе…
 
 
…Дёрнул ушами пёс —
Вдруг да нагрянет гость?
Но тишина легка
Крыльями мотылька.
Но тишина сладка
Песенкою сверчка…
 

Е. И.

 
Похолодало в позднем сентябре,
Всё чаще ветер с севера, чем с юга.
Не слышно птичьих песен на заре,
Осиротела тихая округа.
 
 
И небосклон тяжёлый, неживой,
Затянутый громоздкой непогодой:
Ему под масть высокий волчий вой
В гортанях ветхих труб ливнеотвода.
 
 
И рощица рыжа, как лисий хвост,
И дым трубы своё тепло теряет…
Летим туда, где много птичьих гнёзд,
Которые никто не разоряет…
 

 
Город давит на горло.
Город лезет в глаза.
Между связками – голод
Что-то в небо сказать
На неведомой фене,
Как дитя в наготе,
Или выплакать вены
В придорожном ските,
Светлым блицем железа
Передплечье лизнув…
На снегу, точно плесень,
Копоть: «Ждите весну».
 
 
Городская природа:
Край сырых кирпичей,
Нет ни края, ни брода,
Каждый в луже – ковчег,
В ком ни места, ни пары,
Ни спасенья души,
Только поиски бара
И пробоина лжи.
На открытом просторе —
На пречистом листе.
По-другому и море,
И чащоба, и степь:
 
 
Смелым росчерком Бога
Поражает эскиз.
«Люди тоже так могут», —
Говорил атеист…
Я – художник не местный,
Потерявший кураж:
Вместо творческих всплесков
Всё точу карандаш…
Вот и горы опилок,
И мозоль на персте.
Белым – почерк бессилья
На белёном холсте.
 

 
На Земле – большой, но малой —
Всё для жизни есть, пожалуй,
И красот не перечесть,
Каждой твари место есть:
Древесину черви точат,
Петухи наседок топчут,
Суки воют, кони ржут,
Мухи дохнут, свиньи жрут,
 
 
Овцы робко жмутся в стадо,
Хищный зверь сидит в засаде,
Сеть свою паук плетёт —
Всё живое счастья ждёт…
Дни идут, сменяют ночи.
Солнце греет, дождик мочит.
Ветры веют, молкнет штиль.
В Вавилоне – шум и пыль:
 
 
Там грохочут молотками
Камнетёсы – тешут камень.
Тащат камень, все в пыли,
Молодые бобыли,
Вдохновлённые размахом,
Без сомнения и страха —
Совершают свой обряд,
Возводя за рядом ряд.
 
 
Взвейся, башня нашей спеси,
От земли до поднебесья!
«Ламца-дрица, гоп-ца-ца,
Будем править в небесах!»
Человека дрочит бес
Бога выселить с небес.
Замахнулись на Отца —
Вот прелюдия конца…
 

 
Очень вырос в целом мире
Гриппа вирус – три, четыре!
Ширится, растёт заболевание…
 

В. Высоцкий

Не дай вам Бог жить в эпоху перемен!

Конфуций

 
Мы сидим в изоляции —
                          в самозастенках квартиры —
И неделю, и месяц, и более даже подряд.
А вокруг, говорят, оккупация вирусом мира…
Впрочем, разное нынче о вирусе том говорят.
 
 
Вот и вспомнилось время забытое,
                                             школьных каникул,
Но теперь мы мудрей и не станем расходовать зря:
Насмотреться кино, и прочесть запылённую книгу,
И подумать о жизни, по правде с собой говоря.
 
 
Закрутило весёлое время в режиме повтора,
И, приличья отбросив, шуты расшалились не зря:
Прогрессивные дурни сломали шкатулку Пандоры,
О свободе от старых заветов взахлёб говоря.
 
 
Нам досталась на долю эпоха цветных революций:
И свергаются бонзы, и ночи в пожарах горят.
Переломное время считал за проклятье Конфуций.
Был искусен провидец, частенько о нём говорят…
 
 
Если в лица глядеть —
                            стал народ и жесток, и распутен,
А глядишь в телевизор – там новую смуту творят.
Говорят, что такими убит был Григорий Распутин.
Впрочем, версий навалом. Здесь много чего говорят.
 
 
Опустилось искусство иных от романов до баек,
И неважно со Словом, и с музою автор – кастрат.
Говорят, от стыда пьёт без продыху некий прозаик.
Впрочем, это не важно. Здесь мало о нём говорят…
 
 
Мой сосед – либерал, скандалист,
                                          неврастеник и нытик,
Он боролся с системой и спорил со всеми подряд.
Он, когда за рулём, —
                           превосходный знаток и политик.
Но ему таксовать не дают: будет штраф, говорят.
 
 
Я смотрю в небеса, где парит одинокая птица,
Опираясь на воздух, как тысячелетья подряд.
Если все замолчат —
                        может многое враз проясниться.
Но молчат мертвецы, а живые – в надрыв говорят…
 
 
Я прочёл в Книге книг,
                              что в началах прекрасная Ева
На счастливую жизнь из Адамова вышла ребра.
Под покровами стен,
                              как в тени родословного древа,
Я тебя обнимаю, тебе о тебе говоря.