Текст книги "Канарский вариант"

Однако полномочные дяди на просьбы Соломоши, утратившего для них, вероятно, всякий художественный интерес, как и тот идеологический литературный орган, под крышей которого мы ныне обретались, реагировали на просьбы американца вяло, говоря, что, дескать, один-то раз отмажем, но вот что касается второго, не гарантируем, а потому – попытайтесь как-нибудь сами… И я, не обольщаясь Соломошиными левоохранительными связями, давно к тому же уяснивший, что менты помогают редко, но гадят охотно и часто, решил разобраться с проблемой на народном, неофициальном уровне, попросив защиты у Тофика.

При этом ни о какой «крыше» речь не велась, ибо делиться доходами ни с азербайджанскими «носорогами», ни со славянскими курносыми бандитами я принципиально не желал, да и какая, в сущности, разница, кому платить?

Договорились так: «крыша» будет условной, а вот в оказании с нашей стороны дружеских и коммерческих услуг азербайджанской братве нужда имеется, так что братва вправе рассчитывать… Услуги ограничились визовыми поддержками и совместными походами соискателей на поездки в США вместе с Соломошей в посольство с полосатым, как матрац, флагом на фасаде, где мой компаньон имел влиятельных знакомцев среди дипломатических работников.

Время от времени, безо всякой для себя выгоды мы поставляли кавказцам автомобили и запчасти к ним; устраивали приезжающих в Америку гостей, возили их по магазинам и экзотическим притонам – в общем, отношения отличали относительная деловая нейтральность и дружелюбие, способные быть охарактеризованы как гуманитарный общечеловеческий контакт.

Положительное же решение вопроса с бесплатной «крышей» укрепило мой авторитет в глазах мистера Спектора, не любившего платить никаких налогов: ни добровольно-официальных, ни безысходно-принудительных.

Сейчас же, пожимая руки Тофика и его соотечественников и усаживаясь за стол с чашкой кофе, я невольно напрягся, не очень-то доверяя благим намерениям гостей – сладеньких, когда им что-то надо, и горьких, как хина, в «предъявлениях за базар» и в восточных вероломных подляночках.

За подобным визитом могло стоять все что угодно: просьба дать денег в долг, жесткий намек на участие в совместной коммерции и, соответственно, во вкладах в нее…

Однако – обошлось. В данном случае нам делалось выгодное предложение: Тофик просил поставить из Штатов сорок автомобилей «Линкольн-Таун-Кар» по двадцать пять тысяч за каждый, включая доставку. Пробег – не более пяти тысяч миль.

Направление, связанное с автоиндустрией, вел я, Соломоша в технике разбирался слабо и если брался за поставку авто, то исключительно новеньких, с гарантией, во избежание претензий и капризов со стороны покупателя.

Здесь же речь шла о подержанной технике, подлежащей приведению в товарный вид, о скручивании спидометров в сторону отрицательной величины, а потому решающее слово в переговорах было за мной, человеком, в данных вопросах искушенным.

Впрочем, сказать что-либо толковое без предварительного звонка заокеанскому дилеру я не мог.

Дилером являлся мой однокашник Саша Мопсельберг, проживающий ныне в Нью-Йорке и занимающийся продажей подержанных колымаг.

В Штаты Саша попал как политический беженец, предоставив господам из консульства неопровержимые доказательства правомерности такого своего статуса, а именно – копию приговора суда. Судили Сашу за антисоветскую пропаганду и агитацию, выразившуюся в распространении литературы, порочащей государственный и общественный строй. Отчасти это было правдой, отчасти – нет, поскольку в своей антиправительственной деятельности Мопсельберг руководствовался прозаическим коммерческим интересом.

Работая в затхлой снабженческой конторке, Саша размножал на казенном ксероксе разнообразную диссидентскую беллетристику, переплетал ее и – продавал втридорога по многочисленным знакомым.

Бизнес благодаря разветвленной сети стукачей скапустился через две недели после его трудно выстраданного зачинания.

Госбезопасность, ведшая дело бизнесмена Мопсельберга, в силу мелкоуголовного характера статьи, карающей за частное предпринимательство, похерила ее, и стал Александр преступником государственного уровня, загремев в зону аж на восемь годков, из которых благодаря внезапно грянувшей перестройке оттянул всего полтора, включая период следствия.

Спрыгнув с нар, сразу же ломанулся в американское консульство, весьма благосклонно принявшее благородного правозащитника, тяготеющего к западным идеалам.

Ныне Мопсельберг, обзаведшийся лицензией дилера, мотался по аукционам и адресам частных лиц, продающих свои разонравившиеся телеги; покупал-продавал и тем пробавлялся.

К услугам его я прибегал уже не единожды, осечек не случалось, дефектную технику Сашка не присылал, относясь к делу добросовестно, а потому, пройдя с трубкой радиотелефона на кухоньку, я без колебаний набрал его нью-йоркский номер, услышав сонно-недовольное:

– Ну?

– Говорит Москва, – сказал я. – Московское время…

– Ты изувер, – вздохнули за морями и долами. – Не мог попозже?

– Горячий вопрос. В офисе сидят и подпрыгивают в креслах клиенты.

– Излагай.

Я изложил требования азербайджанской стороны.

– Трудно, – через зевок изрек дилер. – Можно, но трудно. Сорок машин! Отчистим, конечно, отмоем… – Он спохватился. – Но я в доле, учти. Только на этих условиях! И еще. Пусть кто-то на месте тачки принимает. А то наживем еще иски…

– Досыпай, – сказал я. – Будем на связи.

Вернувшись к компании, я доложил, что вопрос в принципе решаем, но покупатель обязан послать в Нью-Йорк своего инспектора во избежание недоразумений.

– У нас есть люди в Нью-Йорке, – отозвался на это Тофик.

– Так почему же они… – начал Соломон, но Тофик его перебил:

– Потому что подписаться на такой контракт сможет не всякий дилер, это раз. Что я, не представляю, как собираются сорок живых машин за указанную цену? Все я представляю. И даже то, что зарабатываете вы за все про все тысяч сто двадцать, а делить придется на троих, вероятно, а? – Он улыбнулся Соломону покровительственно, сузив масленые, хитрые глаза.

– Увы! – горестно вздохнул Соломоша. – А, кроме того, еще и накладные расходы… – Обернулся ко мне. – Летишь в Нью-Йорк, Гарри. Без контроля на месте дела не будет…

Я сумрачно кивнул, соглашаясь.

Радоваться, в общем-то, было нечему.

Во-первых, нью-йоркская промозглая зима ничуть не лучше московской, разве солнечных дней поболее да грязи поменьше; во-вторых, мне тяжко давалось – особенно по приезде обратно – приноровиться к разнице во времени; в-третьих, предстояли суматошная работенка и едва ли не круглосуточное общение с Мопсом – так именовался погоревший правозащитник-спекулянт еще в школе.

Общение с однокашником сопрягалось с громадными моральными трудностями. Мопс, донельзя гордый своим нынешним статусом американского приживалы, относился к бывшим соотечественникам свысока, считая нас плебеями и неудачниками хотя бы по той причине, что мы остались жить в своей непутевой стране; каждое слово изрекал как истину в последней инстанции, возражений не терпел, был бесконечно меркантилен, ничуть не уступая в жадности Соломоше, и, кроме того, постоянно ныл, будто на нем зарабатывает едва ли не вся Россия, а он подбирает жалкие комиссионные крохи, волоча на себе весь груз грязной работы.

Я, умея сжать зубы и промолчать, тирады Мопса претерпевал, а вот допуск Соломоши к правозащитнику означал провал операции, ибо первоначальная проверка на совместимость принесла категорически отрицательный результат: по прошествии пяти минут делового общения соплеменники сцепились друг с другом, как два кобеля, визжа каждый о своей правоте, и со стороны казались раздвоившейся личностью, чьи половины равно претендовали на безусловное главенство и безоговорочное признание дутых амбиций.

Знакомство окончилось нецензурными оскорблениями и хлопаньем дверьми, после чего, возведя к потолку очи, Соломон вдохновенно заметил, что деловой партнер – та же жена, и не дай бог связаться с таким вот жмотом и горлопаном…

Я сдержанно поблагодарил его за невольный комплимент.

Словом, контакты с Мопсом, порою вносившим толковые предложения, обеспечивал я; на Соломона мой однокашник действовал как на медведя рогатина.

Тофик между тем разъяснял, каким образом хотел бы расплатиться за автомобили: дескать, взаимонеприкосновенный кредит, гарантированный швейцарским банком; перевод денег по факту отгрузки машин на корабль, прочая чушь…

Я не перебивал бывшего сокамерника, понимая, что сейчас идет игра в подкидного дурака на авось и все козыри на руках у Соломоши.

Когда наш кавказский друг закончил речь, мой компаньон, устало и с пониманием усмехнувшись, сказал:

– За машины хозяевам придется платить наличными. Или же – нормальным американским чеком.

– Ну так и заплатите, – беспечно пожал плечами Тофик, выпустив в потолок струю табачного дыма сквозь выпяченную нижнюю губу.

– У нас нет столько денег, – грустно молвил Соломоша.

– Слушайте, ребята, – вступил в дело я, – давайте по-простому, без всяких фиглей-миглей… Ты, Тофик, загоняешь миллион на мой счет в Штатах, налогов я с него, как иностранец, не плачу…

– Тебе я верю. Но – не на миллион! – не стал лукавить восточный человек. Затем устало махнул рукой. – Ладно, все понял, сделаем по-иному: деньги вы будете получать частями от наших людей в Нью-Йорке. Нашли пару машин – пожалуйте чек или налик… И так далее. Устраивает такой ход конем? Ты меня извини, Игорь, но вдруг…

– Не вводи ближнего во искушение, – согласился я.

– Да и случись что с тобой, к примеру?

– Готовить контракт? – деловито прервал нашу дипломатию Соломон.

– Не надо, – прозвучал ленивый ответ. – Мы ребята предусмотрительные…

Далее один из соратников Тофика полез в свой портфель, достав уже загодя приготовленные листы с печатями фирмы-покупателя.

Каждая машинка продавалась покупателю – с юридическим адресом в городе Грозном, по тридцать тысяч долларов.

Таким образом, Тофик, выступая посредником в сделке с неизвестными чеченскими коммерсантами, зарабатывал нашими ручками двести тысяч зеленых. Я вспомнил любимую присказочку Соломоши: «Каждый имеет, что имеет…»

Исторгнув завистливый вздох, мой компаньон извлек из ящика стола хромированную машинку и, выдавив с ее помощью на каждом листе контракта печать нашей корпорации, расписался где положено.

– Но хотя бы тысяч двадцать наличными вперед, – проскулил напрасную мольбу.

– Деньги – по ходу пьесы, – последовал бескомпромиссный ответ.

– А если у вас что-то сорвется? – настаивал Соломон. – А мы уже в пути, несем траты… – Он скорбно кивнул на меня.

Тофик, привстав с дивана, хищно усмехнулся, продемонстрировав фарфоровую белизну ровных зубов. Еще месяц назад оскал его блистал вульгарными златыми фиксами.

– Мы, – произнес веско, – конечно, не считаемся, Соломон, но ты прикинь, какую сумму я сэкономил тебе за один только прошлый год, а?

Это был болезненный намек. Глазки Соломоши растерянно замельтешили по сторонам.

– Вот так-то! – не дождавшись ответа, резюмировал Тофик с победным сарказмом. И неторопливо направился к двери, где уже толклись сутуло кожаные небритые субъекты с автоматами под полой.

Возразить что-либо азербайджанцу было невозможно. Да и не стоило дразнить гусей. Оставалось промолчать и собирать чемодан.

– А не поторопились ли мы… – задним числом высказал сомнения Соломоша. – Сорок машин… Найдем?

– Хрена ли делать, коль подписались? – развел я руками.

– А если этот… ну… не поможет?

– Поможет!

– Откуда такая уверенность?

– Оттуда, что если Мопс упустит деньги, у него начнутся судороги, – ответил я. – И пусть бы эти «линкольны» ему пришлось искать на Северном полюсе, он бы их обнаружил и там. Все, привет! – Я втиснулся в пальто. – Давай рублевую массу, эквивалентную одному килобаку, я убываю в кассы «Аэрофлота».

– Но ведь билет стоит меньше…

– На всякий непредвиденный случай. Остаток получишь завтра, по дороге в порт, – успокоил я партнера. – Рейс утром, так что отоспись – завтра меня отвезешь…

– Да-да! – подтвердил Соломоша с готовностью. – Такси – это безумие! Натуральный грабеж!

Я завел «мерседес» и двинулся в дымной автомобильной толчее московского будничного дня по знакомому маршруту – к Фрунзенской набережной, размышляя, насколько же непредсказуема жизнь в своих внезапных поворотах, и – отдаленно радуясь тому, что вскоре увижу океан, похожу по деревянному настилу набережной на Кони-Айленд, дыша морским чистым воздухом; вообще как-то развеюсь…

Северная Атлантика – увы – не тропики; черноватая нью-йоркская водичка не чета синим волнам теплых морей, но что посылает судьба, тем и утешимся.

СЕРГЕЙ ОДИНЦОВ

Полковник Одинцов, начальник отдела ФСБ, томился в приемной главы управления, то и дело открывая служебную папку с документами, лежавшую у него на коленях, и перебирая листы бумаги, увенчанной грифами «Совершенно секретно».

Информация, пришедшая от агента и предназначавшаяся для доклада руководству, была бесспорной в своей правдивости, актуальности и даже, как казалось полковнику, сенсационной по сути, однако грызли Одинцова сомнения: как расценит руководство сведения, касающиеся интересов, а вернее – махинаций одного из высших лиц государства?

Информация – оружие обоюдоострое, им можно убить противника, но можно и смертельно пораниться самому. Сей факт полковник уяснил давно. К тому же еще вчера, будучи в гостях у одного из генералов Министерства внутренних дел, услышал он от него следующую историю: при докладе президенту страны о проворном вице-премьере, погрязшем в мафиозных играх с алюминием, прозвучало следующее:

«И вот еще факт: на свадьбе своей дочери он подарил ей сверток со ста тысячами долларов наличными…»

«Но ведь дочке же!..» – с укоризной отозвалось Его Наипревосходительство.

Вот так. Какие еще комментарии, кроме тех, что и у президента две дочурки, и подобного рода подарки им наверняка не в диковинку.

А потому, с сомнением поджимая губы, перелистывал Одинцов секретные бумажки, преисполняясь тоской и сознавая, что, ознакомившись с ними, нечто подобное способен изречь и генерал, чудом державшийся в своем кресле при всей осведомленности о государственных делах и деятелях, их осуществляющих.

Адъютант снял трубку звякнувшего внутреннего телефона. Выслушав указание, небрежно кивнул Одинцову на ведущую в кабинет руководства дверь, приглашая к аудиенции с властительным монстром.

Генерал сидел в уютном кожаном кресле и задумчиво курил сигарету. Некурящий Одинцов, расположившийся на стуле напротив начальника, терпеливо морщился от табачного дыма.

Генерал выглядел утомленным, и приветливость, с которой он встретил Одинцова, показалась тому явно и трудно наигранной.

– Ну, докладывай, что там у тебя сверхъестественного…

Одинцов молча протянул папку.

– Давай на словах, – поморщился начальник. – От бумаг уже темень в глазах…

– О новом газопроводе вы, естественно, слышали? – начал Одинцов.

– Западноевропейском?

– Так точно.

– Ну и?..

– Суть такова. Газопровод протянется через территорию России и Европы с созданием сети газохранилищ в Германии. Что широко оглашено в прессе.

– Пусть тянется, туда ему и дорога…

– Товарищ генерал, покуда агентура не разъяснила мне некоторые детали, я думал примерно так же.

– Давай о деталях, – согласился начальник покладисто. – Где детали, там пакостный бес и хоронится, это верно.

– А детали таковы. Газохранилища – это своеобразные конденсаторы. Бывают они двух типов: наземные и подземные. А потому, не имея их, перекрыть кран, лишая ту или иную территорию сырья, невозможно. Если помните, мы уже пытались таким образом погрозить Украине, но запала хватило, по-моему, лишь на неделю. Дело в том, что возрастает давление газа в трубе…

– А газохранилища?

– Значительно облегчают проблему! – кивнул Одинцов. – Однако наземные имеют ограниченную емкость, а вот подземные – дело иное… И представляют они собою естественные полости, стены которых состоят из пористых пород, создающих эффект губки… И в такие хранилища газ качай и качай…

– Ну-ка… – Генерал, надев очки, раскрыл папку, погрузившись в чтение.

Одинцов терпеливо высиживал на стуле, озирая знакомый интерьер кабинета, чья прошлая социалистическая казенность уступила роскоши итальянских шкафов и секретеров из ценных древесных пород, стульям с изящно гнутыми ножками и спинками и с зеленой кожей сидений, столу для совещаний на резных разлапистых тумбах… Нынешние удобства начальственных служебных апартаментов щедро оплачивались налогоплательщиками, большая часть из которых о подобной меблировке в своем быту не могла и мечтать.

– Н-да, материалец, – сказал генерал, закрывая папку. – Забавно. Таким образом, немцы получают колоссальное стратегическое преимущество. А… ты уверен, что на территории России подобные полости также существуют и версия об их отсутствии – вредоносно надумана?

– Только под Ленинградом с гарантией установлены две…

– Под Санкт-Петербургом, полковник.

– Уж как привык, товарищ генерал…

Генерал снял очки, устало потер глаза.

– Кем установлены?

– Независимыми квалифицированными специалистами, – ответил Одинцов. – Довольно авторитетными. А что касается организации, официально отвечающей за геологическую разведку подобных полостей, то руководство ее превосходно себя чувствует, тратя, а вернее – похищая деньги из бюджета и работая с заведомо отрицательным результатом. Кому такой результат выгоден – вы понимаете. А реальные люди, обладающие оригинальными технологиями, способны в десятки раз дешевле произвести аналогичные работы и – уже в течение месяца дать необходимые выкладки. Другой вопрос – кто им подобные работы закажет и вообще нужны ли подобные работы? Особенно немцам и их здешнему покровителю…

Генерал выжидающе молчал.

– Теперь о покровителе. По его связям с той стороной и финансовым переговорам определенного рода все задокументировано, имеются записи…

– Сережа! – Генерал встал, прошелся, заложив руки за спину, по кабинету. – Ты взрослый человек и все понимаешь… Ну, давай откровенно… К кому мы пойдем с этой информацией? Ввел ты меня в курс, спасибо. Но что дальше? Что мы можем? Главному фигуранту твоей разработки необходимы деньги. И не только на удовольствия быстротекущей жизни. Деньги на выборы, на многое, что за кадром… Собственную спецслужбишку человек создал и укрепляет – опять расходы… На власть ему деньги нужны! А власть – штука самая дорогая. И прожорливая. И тогда она власть, когда для подпитки ее есть реально существующие возможности. У него они есть, причем широкие. Значительно перекрывающие наши… Вывод сам сделаешь?

– Но…

– И никаких «но»! Связи он выявил! Записи у него!.. Тебе кто на них санкцию давал? Голову себе сломать захотел? Ну ладно… – Генерал вернулся в кресло, уселся, скрестив на груди пухлые пальцы. – Чувствую, неймется тебе… Хорошо. Допустим, стараниями нашими попадает вся эта история с именами и с цифрами в прессу. Очередной скандальчик с брызгами компромата. Результат? Нулевой! Это как со свиней шерсть стричь – визгу много, толку мало. Скандальчик на следующий же день забывается одуревшим от всего, что творится вокруг, обывателем. Для кого, спрашивается, стараться? Для любителей дебатов за кухонными столами? Подбросить им тему для стенаний и сетований? Да они, стенания эти, как начались в незапамятное время, так и продолжаются. Ничего не изменилось. Дать информацию на самый верх? Допустим, случится чудо и с фигуранта попросят объяснений. И что? Насчет целесообразности построения газохранилищ за бугром его помощнички десяток правдоподобных версий настрочат, да таких ловких, что, пока контраргументы созреют, все обвинители сгинут… – Помолчал. Затем прибавил неприязненно: – Ну, кто сгинет, а кто внезапно разбогатеет, потеряв интерес к разоблачениям, не несущим, замечу, перспектив дивидендов…

– Но мы же вроде занимаемся государственной безопасностью, – безучастно откликнулся Одинцов.

– И занимайся! – горячо поддержал генерал. – Только не путай категории, полковник. И новые веяния анализируй. Ну что мне тебе объяснять? Встретился господин Гор с господином Ельциным в ответственный момент, потолковали всего полчасика, и где очутились начальник Федеральной службы охраны и шеф госбезопасности, малость переусердствовавшие? За дверьми своих парадных подъездов. С внешней их стороны. И хорошо отделались. Так что – зарываться не надо. А надо помнить: мы – инструмент политиков, тот меч, что сам собою из ножен не вылезает. Ты что, не знаешь, кто в правительстве и в парламенте с ЦРУ связан? Ну так молчишь ведь! И правильно! Потому как шпион и агент влияния – они хотя по сути одно и то же, а по калибру – ох, разное… И путаница в терминологии тут, брат, до хорошего не доведет, тут дифференцировать приходится: это – да, шпионаж, а то – деликатное партнерство и политический компромисс… Кстати, – качнул заговорщицки пальцем, – года три назад наши психологи одного агентишку тестировали, очень интересно получилось… Спрашивают: что означает – не в свои сани не садись? Он так это… подумал… Парень простой… И знаешь, что ответил? Ну, говорит, как это чего означает? Не твои сани, значит, и не садись! – Генерал рассмеялся. – Ты запомни…

– Безысходность, – внезапно сказал Одинцов.

– Что? Да ладно, давай без соплей! – Генерал отчужденно отвернулся. Выдержав паузу, произнес: – Ты думаешь, мне не тошно? Тошно! Но что сделаешь? Нам навязали правила, да. Но не играй мы по ним, становись в позу, сразу будем из игры удалены. Списаны в утиль. Я с тобой, полковник, откровенно, двадцать лет уже бок о бок толкаемся, пора бы уяснить: дурного тебе никогда не советовал. Так что…

– Что? – поднял голову Одинцов, не без болезненной иронии всматриваясь в безмятежное лицо начальника.

– Так что все материалы, – продолжил генерал, – должны сегодня же быть у меня. Все! – повторил веско. – И… – Усмехнулся. – В царство небесное меня не зови, коли дороги до церкви не знаешь! Благодарю за службу.

– Разрешите идти?

– Ступай, милый, ступай… Агентуру, кстати, проинструктируй…

– То есть?

– Ну, насчет этих газовых хранилищ… вообще…

– Само собой, товарищ генерал!

– Вот и дивно! Да, кстати… Телевизор вчера смотрел? Нет? А там интересная, Сережа, передачка была. Господина Алиева демонстрировали. Его хадж в Мекку. Стоит, значит, этот самый наш комитетский волчара, бывший коммунист-ленинец, в простыне какой-то и принимает, коленопреклоненный, благословения от тамошних мулл… Метаморфозы, брат! А за ними – нефть, власть, доллары и – политика! Ну, ступай…

Оставшись в одиночестве, генерал призадумался.

Думалось о многом: о сегодняшних подлейших временах, о справедливо упомянутой полковником безысходности, что не миновала и его, принуждая каждодневно заботиться о сохранении равновесия шаткого кресла в ненавистном для чиновного жулья учреждении; о неясном будущем, способном превратиться в бесконечный черный день пенсионного жалкого забвения.

Нынешним своим положением генерал весьма удручался. Перестановки в ФСБ не прекращались уже много лет, он находился на той должности, что среди сотрудников именовалась «местом на вылет», и в новой системе кадров-пешек, не имеющих ни четких перспектив, ни какой-либо стабильности, приходилось лавировать: учитывать интересы покровителей, каждодневно оценивать их позиции с точки зрения возможных падений и взлетов, а также прикидывать целесообразность оказания услуг тем или иным сторонам, смертельно враждующим в своем высшем политическом клоповнике.

Сложная, изматывающая нервы игра…

Вчера он доложил одному из бонз о планируемой против бонзы интриге, затеянной иным кремлевским деятелем, но вот уже сегодня пожалел о скороспелом доносе, ибо ситуация изменилась, и состоись интрига – сыграла бы она генералу на руку. Теперь же приходилось выкручиваться в новых маневрах, дабы не раскрыть себя как источник информации, не подставиться под гнев самого влиятельного клана…

А все ради чего? Ради теплого местечка, твердо обещанного ему взамен за услуги, когда высшая политическая целесообразность выкинет его из этого кабинета…

И разве он один рассуждает подобным образом и живет подобной жизнью, вернее, как-то пытается выжить? Здесь, на Лубянке. Да и только ли на Лубянке?

Эх, а ведь были возможности уйти во внешнюю разведку, где все более-менее тихо, пусть и голодно, не говоря о ГРУ – там, за заслоном чиновного ареопага Министерства обороны, принимающего на себя первый удар, куда как проще, чем в центральном аппарате контрразведки, столь нелюбимом вождями и парламентариями за свое нахождение в эпицентре внутренних передряг и столь опасную для многих информированность…

Но что делать, коли так вышло? А вот что!

Сегодняшнему своему Хозяину он непременно обязан сообщить о докладе Одинцова, поскольку именно о нем, Хозяине, не ведающий того полковник и доложил.

А что сказать? Такая-то, мол, ситуация, держим ее под контролем, отрабатываем хлеб насущный и будущий?.. Заботимся о качестве распространяемых о вас слухов?

Он потянулся к телефону, но, подумав, принял руку обратно.

Торопиться не следовало.

Надо точно подобрать слова, интонацию и, главное, отработать саму концепцию доклада. Концепция же обязана нести в себе этакую небрежную мыслишку, что, дескать, путаются тут под ногами разные доброхоты, падкие на скандальные разоблачения, а потому вы там подумайте о подходящем камуфляже для своих злодеяний – как, например, об упреждающем разные слухи интервью по актуальному поводу; далее – об определенной политико-воспитательной работе среди специалистов геологоразведки, газовиков… Или – как их там?

Ну а итог – укрепление нынешнего генеральского кресла. За заслуги пусть и небоевые, но…

Он внезапно подумал, что находится сейчас в роли перевербованного агентишки, пытающегося выслужиться перед новым начальством, способным растереть его в пыль, и стало от такой мысли генералу мерзко и одиноко, и все оправдания, которые мгновенно начали выстраиваться в мозгу, затмевая собой едкий униженный стыд, отмелись им, прекрасно о таких оправданиях ведавшим, бесповоротно и жестко.

Да, он выживал. Очередной раз в новых условиях. И все. Да, он приспособленец во власти. Иная же перспектива – жалкий, всеми забытый старик.

Внезапно вспомнился бывший приятель – ныне покойный генеральный прокурор. Как бы предстал перед взором: в добротном пальто, шляпе, выпрастывающий, как медведь из берлоги, свое громоздкое туловище из казенной «чайки», горделиво, с невидящим взором следующий к лифту, а затем – в кабинет под шорох спешно скрывающихся за дверьми сотрудников…

А после возник иной образ, также присутствовавший в памяти генерала: сутулый пенсионер, стоящий в очереди за картошкой, продаваемой из кузова грузовика. Кургузая курточка, вязаная лыжная шапочка, драная авоська…

Генерал помнил, как попросил шофера остановить машину и долго, не веря глазам, приглядывался к этому дедку, с болезненным недоумением уясняя: да, он самый, генеральный, сверзившийся из ослепительной вышины некогда грозный небожитель…

Ну, нет!

Он снял трубку телефона правительственной связи.

– Виктор Сергеевич, тут у меня деликатный момент… Вы не могли бы уделить минут пять? Завтра? После обеда, ага. Благодарю, Виктор Сергеевич…

ИГОРЬ ВОЛОДИН

Могучий крылатый трамвай «боинг», благополучно миновав просторы северной Атлантики, приземлился в Нью-Йорке, и, проследовав узким извилистым коридором в полуподвальное чрево аэропорта, я вскоре стоял в длиннющей очереди, вившейся в отгороженных бархатными канатами проходах, что вели к стойкам иммиграционных стражей границы.

Клац! – скрепки впились в лист паспорта, пришпилив к нему белую карточку с оранжевой чернильной датой разрешенного мне пребывания на американской территории.

Далее, пройдя через толпу встречающих, я очутился у телефона-автомата под сенью прозрачного пластикового колпака и, достав из сумки обернутый фольгой металлический цилиндрик, вытащил из него российскую двадцатирублевую монету с двуглавой курицей, не отмеченной символами имперской власти.

Российские «двадцатки» вполне заменяли собой американские квотеры, и всякий раз вез я их сюда по просьбе Мопса, с чувством глубокого удовлетворения, полагаю, расплачивавшегося туфтой за парковки, проезды по дорогам, а также за телефонные звонки.

– Ну, – услышав голос однокашника, молвил я, – стою на месте, жду тебя.

– С прилета звонишь?

– Естественно.

– Поднимайся на вылет, на прилете теперь только такси могут кантоваться. Завинчивают гаечки, суки, качают из народа валюту… На платную, мол, стояночку давайте! А там один час – четыре зеленых!

– У нас не легче…

– Да весь мир скурвился, чего базарить! Значит, на прилете узенькая такая дорожка на самом въезде… Я приторможу, а ты и запрыгнешь. Жди! Двадцать минут, и я…

Повесив трубку, я двинулся к лифту.

Мопс прибыл на каком-то обшарпанном драндулете трудно идентифицируемой марки. Скрипнула провисшая в петлях дверь, долго не желавшая захлопываться; затем мы дали кружок вокруг терминала прибытия, нырнули в трубу туннеля и вскоре помчались по пустынной солнечной трассе, ведущей в Бруклин.

Ерзая на замасленном дерматиновом сиденье, я полюбопытствовал, отчего Мопс, парень состоятельный, не обзаведется более приличным средством передвижения.

– Чтобы его сперли? – донесся вопрос-ответ. – Да и вообще на хрена? Этот агрегат как обошелся мне в триста монет, так за триста и отъедет через полгода к новоприбывшему лоху. А потом – я же не фраер, мне выпендреж ни к чему… – Он задумался, посерьезнев своим пухлым, румяным личиком. – Да и вообще я человек бедный, – продолжил убито.

– Ну, да-да…

– А чего, не так? – завелся Мопс. – Это вы там в «мерседесах» разъезжаете, миллионы наживаете…

– А когда доходит до дела, – торопливо продолжил я за него, – вам требуется лопух в Штатах, который потянет на себе весь груз работы и получит несчастные, рабские крохи… Шестерка, которую используют.

Мопс покосился на меня с демонстративным неприязненным вызовом, но промолчал.

Слово «использование» в Штатах больше чем слово. Это категория. Популярная норма, обозначающая бескорыстную услугу или бесплатный труд. И американское население повседневно и упорно озабочено тем, чтобы данного лиха избежать, одновременно уловив в его силки утративших бдительность соотечественников.

– Что насчет этих «линкольнов»? – перевел я беседу в деловое русло. – Подступы обнаружились?

– Пока нет реальных денег, сдались мне подступы! – хамовато отозвался Мопс.

– Деньги будут завтра.

– Ну и подступы завтра! Я – человек конкретный! И вообще здесь – Америка! Это вы там у себя языками чешете, а тут разговор простой: есть бабки – есть песня! А пока бабок не видно…