Текст книги "Канарский вариант"

– Ходите в ваш Эрмитаж сами! – отозвался Соломон, не являвшийся поклонником никаких искусств, кроме искусства делать из одного доллара два.

Хлопнула дверь номера, и он поспешил на отходящий поезд.

Я его не удерживал. В одиночку, не слыша истерических причитаний трусливого коммерсанта, было куда как удобнее взвесить создавшееся положение.

Принципиально меня интересовал лишь один вопрос: каким образом был вскрыт факт контрабанды? Неужели отличились таможенники с их приборами и собаками? Или имел место стук?

Вопрос, ясное дело, безответный.

Вечером я навестил гостиничный ресторан, где плотно поужинал и без особенного труда познакомился с милейшей брюнеткой, изъявившей готовность подняться со мной в номер.

Брюнетка, манерами и обликом напоминавшая дорогую путану, представилась, тем не менее, солисткой Пермской консерватории, по случаю оказавшейся на берегах Невы, денег за визит в номер не просила, утверждая, что я понравился ей сразу же и навек, а потому во мне поселилось основательное подозрение, что девочка – подставная.

Возможно, и в самом деле работник предприятия культуры в девичестве, а ныне – профессиональная чаровница, она солировала на органы, кому я был весьма благодарен за бесплатный роскошный подарок.

Лежа на смятых простынях и изнеможенно обнимая солистку, я, чокаясь с ней шампанским, поведал о случившейся со мной незадаче, о происках международной наркомафии, коварно подставляющей под удар законопослушных граждан, и, заинтересованно этакую версию выслушав, дама посыпала уточняющими вопросами, на которые я охотно давал вполне правдоподобные ответы.

Время от времени разработка прерывалась паузами эротического свойства, поощрявшими, полагаю, мою откровенность, и во время пауз я усиленно размышлял о том, как бы повторить восхитительный День здоровья, внеся в канву нашей беседы некий штрих, сулящий моим соглядатаям намек на перспективу дальнейшего обхаживания моей персоны субъектом агентурного внедрения.

В итоге, уже засыпая, я прошептал:

– Завтра наверняка здесь появятся представители заказчика: как, мол, что, где Тофик, чего следопыт хочет…

– Ты их боишься? – сочувственно вопросила солистка.

– Ну… так, – честно ответил я, внезапно и обескураженно уясняя, что брюнетку вполне могли заслать и уголовнички. – Опасаться приходится. Орлы там еще те! Горные! Выклюют печень, как Прометею.

– Будь осторожнее!

– С тобой мне ничего не страшно, милая… Ты завтра придешь?

– Обязательно, солнышко!

СЕРГЕЙ ОДИНЦОВ

Вернувшись из командировки в Санкт-Петербург, Одинцов сразу же с вокзала поехал на Лубянку, начальство ожидало его доклад.

Сигнал о контрабанде кокаина, поступивший из СВР, реализовался, хотя результатом операции полковник был неудовлетворен. Он предлагал проследить путь наркотика к его заказчикам, взяв преступников с поличным, но руководство привело иные доводы: за заказчиками, как следовало из оперативной информации, стояли мощные опекуны, противостояние которым не виделось целесообразным; кроме того, машины могли уйти от наблюдения, заехав на территорию какого-нибудь военного объекта, а арест подставного механика, кому поручат снять баки, вряд ли бы принес что-либо толкового.

Решили начать тщательную разработку наркодельцов агентурно-оперативными методами, связавшись с МВД, а кокаин попросту конфисковать в качестве бесхозной контрабанды, проведя формальное следствие.

Войдя в свой кабинет на Лубянке, Одинцов сразу же погрузился в кутерьму текущих дел. Из командировки он должен был приехать еще вчера, назначив встречу в гостинице с одним из своих агентов – международным аферистом, прилетевшим с важной информацией из Австрии, где проживал постоянно. Информация касалась банковской проводки взятки за махинацию с газопроводом. Агент, преисполненный гордостью от блистательно выполненной им труднейшей задачи, не чаял скорее увидеть куратора, хотя не подозревал, что все усилия его по добыче секретнейших данных глубоко напрасны. Одинцову же предстояло занять определенного рода позицию – многозначительную и загадочную, дабы не разочаровать источник своей беспомощностью и мелкотравчатостью. Основой позиции должна быть идея, что, дескать, срочные выводы по информации пока преждевременны, но возмездие, безусловно, неминуемо, благодарю за службу, Родина вас не забудет, тра-та-та-та…

Агент бесполезно дожидался его вчера весь вечер в холле гостиницы, и теперь предстояло извиниться перед ценным и респектабельным сексотом за вынужденное опоздание.

Дозвонившись до гостиничного коммутатора, полковник попросил телефонистку:

– Соедините с номером триста пять, что-то там со связью, все время занято…

– Минуту…

В следующее мгновение в трубке зазвучал мужской голос:

– Слушаю…

– Мне нужен господин Альтштейн, – произнес Одинцов.

– А кто его спрашивает?

– Сергей Петрович Иванов.

– Так… А вы не могли бы приехать сюда, Сергей Петрович?

– А… с кем имею честь?

Собеседник на миг замешкался.

– Я… – произнес с неохотой, – следователь прокуратуры. У вашего товарища некоторые проблемы…

Одинцов отключил связь.

Через полчаса по оперативным каналам он узнал новости: дожидавшийся его в фойе, расположенном на втором этаже, агент сидел, почитывая газетку, в уютном кресле, и тут проходивший мимо него молодой человек внезапно вытащил пистолет, нацелив оружие агенту в голову. Пистолет дал осечку, но молодой человек хладнокровно извлек свободной рукой запасной ствол и произвел два выстрела в лоб жертве, после чего спокойно направился по лестнице к выходу.

Бежавшей навстречу ему милиции он рекомендовал поспешить – дескать, у вас там стреляют, ребята…

Полковнику срочно пришлось отзванивать в прокуратуру доверенному человеку, ибо записная книжка покойного подлежала незамедлительной конфискации из материалов возбужденного уголовного дела и дальнейшему перемещению в его, Одинцова, сейф.

Получив гарантии от прокурорского деятеля, полковник направился к генералу с докладом.

Выслушав его, тот произнес:

– Не думаю, что убийство связано со всем этим газом и трубами; на него, мазурика, наверняка полмира потерпевших ножи точило, так что – списали и забыли. И давай-ка вернемся к питерскому «контрабасу». На тебе еще операция прикрытия, учти. Компания у этих контрабандистов суровая, наверняка не успокоится, пока не найдет причину провала, а значит, под удар подставлен агент СВР. А если его хлопнут, нам это разведчики не простят.

– А кто он? Вам-то хотя бы известно?

– Глупый вопрос, полковник. Даже не ожидал… Задача стоит такая: никто на территории США не должен пострадать, вот и все. Ты хочешь знать, какой я вижу операцию прикрытия? А вот такой: этот хрен, как его… Ну, который у американца подвизается…

– Володин.

– Да, он. По имеющимся материалам, был в том нью-йоркском гараже, где стояли машины со снятыми баками. Факт, заинтересованным лицам известный. Так вот. Как только после проработки таможенных офицеров выйдут наши оппоненты на следствие, а они на него выйдут, надо на Володина этого дать намек… Ты со следователем переговори, он толковый мальчик… Деньги будут давать, пусть возьмет.

– Убьют же парня!

– Володина? А он что, очень нам нужен? Кто таков вообще? Или мы благотворительная организация? Нет, Сережа, для нас основной приоритет – жизнь наших людей. Полезных нам. А этот… Валютчик бывший, мразь… Кстати, американец, его шеф, с нами сотрудничал одно время. Ну так, установили с ним в застойную эпоху контакт для галочки… Он вообще-то нулевой тип, на фарцу в основном давал информацию да на внешторговских чинодралов. Ну, мы ему содействовали, естественно… А, вот что! Этого Володина с его подачи за валютную махинацию когда-то и законопатили. Ты подними все данные, может, стоит реанимировать отношения… Послезавтра доложишь.

– Так что же, этот Володин, выходит…

– Выходит, чертовски смахивает на ангела! – раздраженно произнес генерал. – Невинная жертва, выходит… Ты о чем? Приказы разучился понимать? Свободен! Как остров Куба!

Провожая долгим взором спину удалявшегося к двери полковника, генерал вспоминал вчерашний свой разговор с Хозяином.

– Твои люди – сволочи! – орал Хозяин, с размаху шмякая на стол перед собой какие-то документы. – Ты говорил, что с газопроводом все замято?! А вот мои люди… – Он подчеркнул это «мои», сверляще вонзившееся генералу в мозг. – Они перехватили материал в газете и действительно грамотно сработали! Грамотно, – повторил, хлебнув из стакана минеральной водички. – Во-первых, выявили источник: твоего начальника отдела, Одинцов некий… Он под меня копал, так?

Генералу ничего не оставалось, как сокрушенно кивнуть.

– Во-от. Так решил, понимаешь, нагадить в вентилятор! Писака этот в командировку отправился, в солнечный Таджикистан, понял? А куда твой трепач отправится, а? Ну, слушаю предложения.

– Я… проведу беседу…

– Уже проводил! Хватит! Свободен! Сам разберусь!

– Но я…

Хозяин погрозил пальцем.

– В следующий раз!.. – произнес обтекаемо. – Ну, ты понял.

Генерал покорно качнул головой.

В следующий раз… Это – хорошо, это – надежда, его покуда не списывают, его прощают, а вернее, он все-таки еще нужен…

А Одинцов? Ну, сам виноват. К тому же был жестко предупрежден, чего людям неймется? Теперь встретится со своим агентом в мире тонких материй.

Жалко, конечно, парня. Но это так, личное.

АЛИХАН

На сей раз это было задание, входящее в исполнение им обязанностей по службе.

Устранению подлежал объект, чем-то, видимо, насоливший Хозяину. На предварительной беседе Алихану сказали, что объект – боевой офицер ФСБ, занимающий должность в среднем звене организации, а посему акцию надлежит провести ювелирно – то есть клиент может упасть на лестнице, сломав себе шею, отравиться некачественной водкой, застрелить себя при неосторожном обращении с табельным оружием или, как заметил начальник отдела ликвидации, пусть, мол, его скорбный путь по земле, путь человека, ищущего правду и справедливость, пересечется с путем грузового автомобиля ЗИЛ-130.

Предлагаемая работа требовала известной изобретательности и осторожности, но многоопытного Алихана это не смущало, однако когда он открыл папочку с установочными данными будущей жертвы, то с трудом переборол досаду и раздражение.

Убрать надлежало Сережу Одинцова, с кем он полгода воевал в Афганистане, кто оказал участие в вызволении его из одиночки кабульской тюрьмы и кто помог с получением московской квартиры.

Это был прокол спецслужбы, прокол, вызванный этапом ее становления, недостатком базы данных, поверхностной проработки прошлых связей сотрудников.

При всей срочности поступившего заказа куратором учитывались факторы особой тщательности реализации акции, а потому исполнителю, Алихану, для подготовки отводилось десять дней. Еще три-четыре дня отсрочки он мог выхлопотать дополнительно.

Сидя на кухне с чашкой крепко заваренного зеленого чая, Алихан угрюмо раздумывал над сложившейся ситуацией.

Ясно, что отказаться от выполнения приказа было нелепостью и влекло за собой негативные выводы руководства. Но! Что для него значит все это руководство? Вот кого бы он перестрелял, и не задумываясь! Здесь же речь шла о боевом товарище, отмеченном к тому же такими чертами характера, как честность и бескорыстие.

Свои моральные установки у Алихана были. Нарушать их целостность он не хотел, а потому предстояло каким-то образом вывернуться из тисков обстоятельств. Впрочем, к такого рода эквилибристике ему также было не привыкать.

Механически щелкнул пультом, включив телевизор. На экране возник энергичный либерал Жириновский, негодующе восклицавший:

– Президент нас ни в чем не поддерживает! И такой президент нам не нужен! На Новый год я поздравил его с Новым годом! И… ничего! Он молчит!

Фамилию данного деятеля от политики Алихан произносил «Жванецкий» и, когда его поправляли, отмахивался, говоря, что обоих комиков воспринимает с одинаковой реакцией, тем более сатирический аспект их многих высказываний нередко аналогичен, справедлив и неглуп.

Далее на экране возник фотопортрет президента страны и раздался за кадром его мерный голос, поведавший гражданам о своем очередном мнении по очередному поводу.

Алихан иронически сузил глаза.

Этот покаявшийся коммунистический функционер, перещеголявший в своих хворях все бывшее политбюро, уже и не удосуживался появляться на экране, пользуясь в произнесении своих вердиктов и комментариев к ним услугами говорящей машины в образе пресс-секретаря, порою, после этого гласа земного боженьки за кадром, напоминавшего юного Моисея, репетирующего зачитывание перед избранным народом доверенных ему скрижалей.

Эх, слуги народа… А что, впрочем, особенного? Слуги всегда лукавы с господами.

А что есть госбезопасность? Сожительница неверной, презирающей и опасающейся ее власти. Власти, развращающей предоставляемой безнаказанностью в оказании ей подлых услуг, посулами и подачками, а в итоге – подлейше бросающей.

Не исключение – и его нынешняя конторка.

Он выключил телевизор. Подумал:

«Всю жизнь я изворачивался под пулями, убивал, ходил по лезвию над пропастью, служа тем сытым и высокомерным тварям, кто воспринимал меня как свой послушный инструмент, расходный материал… Чем отличаюсь я от солдатика, лежащего в сыром окопе, вырытом в чужой земле, которую его послали завоевать, и погибающего в слепом повиновении приказу? Чем отличаюсь от раба? От служебной собаки, наконец, c тупым энтузиазмом выполняющей команду “фас”? Ладно, в сторону рефлексии. Задача проста: надо выйти на Одинцова. Осторожно и чисто, не попав в поле зрения тех, кто, вероятно, держит меня на втором, страхующем прицеле».

Они встретились в вестибюле станции метро «Полянка», и Алихан, глядя на приятеля, кого не видел уже год, мгновенно отметил, что тот здорово сдал: в лице появилась нездоровая одутловатость, прибавилось седины, повыцвели глаза, безучастно и тоскливо взиравшие на снующую в зале толпу…

– О чем думаешь? – Алихан положил ему руку на плечо.

– Да так, – усмехнулся тот. – Разницу в одежде столичного народонаселения оцениваю. Вспоминая те времена, когда американские джинсы казались нам признаком элитарности.

– Это да, – кивнул Алихан. – Только я слышал, как тут одна бабка в сердцах высказалась… Разодеты, мол, как маки, а злее собаки. Ни одного, заметь, радостного лица. Несмотря на обилие джинсов.

– Мы не исключение, – отозвался Сергей.

– Ты извини, – начал Алихан, – что пришлось конспирацию с нашим свиданием разводить, но таковы обстоятельства.

– У тебя неприятности?

– Да. Связанные с тобой. Но мои – второго плана, а твои – первого. Значит, Серега, такое вот дело…

Одинцов выслушивал его бесстрастно, хотя и морщился порой в каком-то тягостном раздумье. В итоге спросил:

– Твои соображения, представитель заказчика.

– Закинь начальству рапорт об отставке по выслуге и срочно – на дно. Думаю, годик-другой перекантуешься, а там, глядишь, все уладится. А может, и раньше… Твою ситуацию каждый день по телевизору отслеживать можно. Идет Хозяин наверх, значит, вжимайся в дно. А сковырнут его оппоненты, можно и перья расправить…

– Крылья, Алихан. Перья чистят вроде как…

– Ну и то и другое, ты понял.

– Я понял грустную вещь, – сказал Одинцов. – Моя должность, увы, способствует укреплению самонадеянности, но не безопасности. И поиски поддержки – путешествие в пропасть.

– Соратников имеешь в виду? Или генерала своего?

– Его, многомудрого.

– Но у тебя с ним вроде хорошие отношения?

– Что значит – «хорошие»? – вздохнул Одинцов. – Да и вообще, какие могут быть отношения с гюрзой или с крокодилом? Так… Пока я жив, вот и все отношения.

– Странно, я думал, он мужик порядочный…

– Ага, всех по порядку!

– Неделю тебе еще гарантирую. – Алихан помедлил. – Теперь так. Нужен мотив твоего исчезновения. Мотив меня бы устроил вот какой: послезавтра подошлю к тебе уголовничков через своего человека. Грабителей. Все всерьез будет, так что готовься. Учить тебя, думаю, не надо, что наиболее опасные бытовые ситуации – вход в подъезд и выход из него. Полагаю, нападут на тебя на площадке перед лифтом. Стрелять они не станут, им шум ни к чему, так что все тактические преимущества – твои…

– Это ясно. Но где здесь мотив? И зачем такая крутая схема?

– Этих персонажей мне надо убрать со сцены, – ответил Алихан. – Не откажешь в ответной любезности? Тогда соединим малоприятное с полезным. Ты их уложишь из оружия по своему выбору, но так, чтобы оборона была адекватна нападению… А дальше – рапорт и в кусты. Оброни кому надо, что не грабителей ты угрохал, а наверняка – подосланных убийц! Вот и мотив: издерганные нервы, мания преследования…

– У меня-то?

– А почему нет? У каждого есть свои тараканы… – Алихан покрутил в воздухе кистью руки.

– В смысле?

– Ну, в башке…

– Возможно, ты прав, – через усилие улыбнулся Одинцов. После промолвил с разочарованной укоризной: – А ты, значит, так и остановился на ремесле душегуба.

– Во-первых, душа бессмертна, – сказал Алихан. – Во-вторых, ремесло как ремесло. Интересная, живая работа. Много свободного времени. Ну так как, полковник? Уменьшим поголовье активного уголовного элемента?

– Благородную задачу предлагаешь, слушай!

– Вот это по-нашему, – одобрил Алихан. – Может, поедем перекусим куда-нибудь, а?

– Куда именно?

– Ну, в клуб «Ап энд даун», к примеру.

– Не, – протестующе поднял руку Одинцов, – там чашка кофе пятьдесят долларов стоит!

– И хрен с ними, с долларами!

– Понимаешь, – сказал Сергей, – я не пойду туда потому, что если заплачу эти деньги за чашку кофе, то как бы распишусь аршинными буквами, что я – мудак! И что поделом мне! Кстати, меня туда затащила раз погулять одна компания… Ну, нагуляли… На новый «мерседес». А потом, если уж о кофе, – встречаю я хозяина заведения в одной бане, говорю ему: что, мол, за дела? Чашка кофе – полтинник! Вы чего, обалдели? А он мне: это, дескать, ложь, вас обсчитали, скажите кто! Я разберусь! Это безобразие! Чашка кофе стоит всего сорок пять долларов!

Алихан рассмеялся, показав жемчужные, не испорченные табаком зубы.

– Тогда бывай! Отлежаться-то есть где?

– Найду.

Оставшись один, Сергей задумчиво оглядел зал, обнаружив, что стоит у глухой стены, в чьей нише красуется некий горельеф, изображающий счастливую советскую семейку: папу, маму и дитя.

В композиции присутствовало развевающееся красное знамя, голубки и – оливковая ветвь в руке женщины, у которой за блузкой розовели подкрашенные соски. Масляная бордовая краска трескалась на ее каменных губах и на ногтях ног, обутых в тапочки-вьетнамки. Глава семьи, державший на плече чахлого младенца, смотрел в поющую даль коммунизма с вдохновением загипнотизированного идиота, и Одинцов не удержался от кривой ухмылки, узрев на его убогих кроссовочках – точной копии тех, что некогда заваливали социалистические прилавки, – подведенные черной кисточкой шнурочки.

Эта скульптурная карикатура была плодом трудов либо жутчайшего халтурщика, не обладающего и мизерной толикой какого-либо художественного вкуса, либо тонкого злорадного злопыхателя над дуростью как предложенного ему проекта, так и над всей системой совдеповской лживой агитации, чье вранье в итоге кислотой изъело и вполне реальные ценности того времени, когда на лицах людей в метро и на улицах улыбки редкостью не считались.

Он постоял, глядя, как пожилая уборщица в оранжевой синтетической безрукавке старательно выжимает в ведро грязную мешковину, снятую со швабры, – серую, ветхую ткань.

И отчего-то представилась Одинцову его нынешняя жизнь с выхолощенным, напрочь утраченным смыслом сродни этой половой тряпке, пропустившей через себя пуды метрополитеновской грязи.

ИГОРЬ ВОЛОДИН

В Питере я проторчал неделю, каждодневно навещая следственные органы государственной безопасности, интересовавшиеся вопросами, на удивление далекими от существа возбужденного уголовного дела, а именно: в чем состоит мой сегодняшний бизнес, какое у меня мнение об американском партнере Соломоне, с кем из представителей русскоязычной эмиграции общаюсь, что представляет из себя род их занятий и образ жизни, звонил ли мне кто-нибудь в гостиницу из Москвы или из Америки? Да, и такой вопрос звучал из уст следователя – молодого интеллигентного человека со скучным лицом и голосом, в котором превалировали небрежные интонации, неприятно воздействующие на сознание.

То ли гэбэшники считали меня за дурака, то ли сознательно переигрывали, так или иначе, я уяснял, что интерес к моей персоне у них угасает и вскоре меня отпустят с миром.

Вероятно, им удалось выйти на живой и горячий след, а оттого процедура моих допросов становилась все более формальной и даже надуманной.

Красавица солистка меня уже не навещала, разрабатывая, видимо, иные, более перспективные в финансовом и информационном планах объекты, и я прекрасно высыпался, хотя особенного удовольствия от сна, не потревоженного присутствием рядом жаркого женского тела, не испытывал.

Тофика, по словам следователя, освободили, он уехал в Москву, и данный факт царапнул мое сознание, ибо кавказский друг, зная, что я торчу в гостинице, даже не удосужился на телефонный звонок мне, попавшему благодаря его вольным или невольным аферам в глубокую и вонючую лужу. С другой стороны, такая его позиция поселяла неосознанную тревогу и подозрения.

Соломон сразу же по приезде в Москву отзвонил мне, сказав, что наклюнулось какое-то дельце и он отбывает на неделю в Тамбов, но вот закавыка: ему нужны наличные, и не мог бы я попросить своих друзей одолжить ему сумму в размере причитающейся доли за «линкольны»?

Просьба показалась мне странной, и я ответил отказом.

Впрочем, вся эта странность разъяснилась сразу же по моему прибытию в родной город, куда наконец меня отпустили питерские гэбэшники: незамедлительно отправившись с вокзала в офис, я обнаружил там по-хозяйски расположившихся незнакомцев, активно пользующих нашу оргтехнику, кухонную посуду и мебель.

Секретарша Мария, покорно прислуживающая наглым пришельцам, воззрилась на меня, как на воскресшего мертвеца.

Из ее объяснений, происходивших на фоне щелкающего факса, попискивающих компьютеров и трезвонивших телефонов, следовало, что Соломоша, заявив ей, будто меня посадили на пятнадцать лет, спешно сдал офис в субаренду какой-то фирме, содрав с нее плату за два года вперед, впарил до кучи вселенцам наше имущество и – отбыл в Соединенные Штаты. По мнению Маши, сохранившей за собой прежнюю должность, – навсегда!

Слушая ее, я посматривал на занятых рабочей суетой незнакомцев, не удосуживающихся оказать мне ни малейших знаков внимания, однако превосходно понимающих смысл нашего диалога с перешедшей в иное владение секретаршей. По крайней мере, на лицах деловых ребят отчетливо угадывалась готовность к конфликту. Со мной, естественно. Способным по наивности приняться за интенсивную накачку несуществующих прав.

Не обременяя ни себя, ни возможных оппонентов выбросом негативных эмоций, я спустился в метро и по прямой ветке поехал домой, пытаясь осознать сложившееся положение.

Соломоша, ясное дело, струсил. Но почему? Объяснений тут существовало как минимум два.

Первое: Тофик и его кареглазая компания, изменив цвет радужной оболочки на ясно-голубой, могла выставить нам громадную неустойку за контрабанду, заявив, что во всем виноваты мы и только мы.

Подобное обвинение, не учитывавшее загадочных манипуляций Аслана с бензобаками, отличалось изрядной натяжкой, однако в теории не исключалось, а мой позорно бежавший партнер к тому же ни о каком Аслане не ведал.

Вариант номер два: Соломошу могли взять за хобот гэбэшники. Раньше, может, он и поюливал с ними – застойно-благодушными, а сейчас, благодаря инциденту с контрабандой, те запросто могли пойти на шантаж, потребовав от него каких-либо конкретных услуг.

В этом случае, надо полагать, Соломоша выразил согласие и – свинтил на свою виллу, сочиняя по дороге текст предназначенной для ФБР повинной песенки.

Вот версии. Лежащие на поверхности. Впрочем, есть и еще одна: усталость от тщет нашей деловой активности за последний год, от серой и опасной российской жизни, от череды больших и малых неудач…

Ну а лукавство господина Спектора, связанное с продажей офиса, хотя и вызывало у меня досаду, в целом воспринималось мною снисходительно: не компенсировать утрату отданных Фире денег этот персонаж из уже прошлой – с сегодняшнего дня – жизни, конечно же, не мог. И обвинять тут следовало не столько Соломошу, сколько его органические рефлексы. Ну а рефлекс – чего с него взять, с рефлекса?

Я вошел в квартиру, услышав знакомый гуд токарного станка: папаня занимался трудами праведными.

Выйдя на пенсию, он установил на лоджии двойные рамы, соорудил стены из пеноблоков, обшив их лакированной вагонкой, затем вывел в образовавшуюся комнатку дополнительную батарею и устроил себе теплую комфортабельную мастерскую с точилом, миниатюрными токарным и фрезерным станками, инструментальным стеллажом и кучей разнообразных слесарных приспособлений.

Из мастерской папаня не вылезал, ваяя в ней ружья и пистолеты для подводной охоты, которой, несмотря на преклонный возраст, до сих пор увлекался, выезжая совместно со мной на заповедные речки и озера, затерявшиеся в глубинах не граничащих с Московской областью регионов.

Ружья, каждое из которых обладало мощнейшими боевыми характеристиками, успешно продавались специалистам, и папа, как правило, оставлял в личном арсенале два своих последних наилучших шедевра, но и они вскоре покидали дом, смененные последующими новинками, демонстрирующими, что принцип «нет пределов совершенству» – в данном случае абсолютно справедлив.

Звоня отцу из Питера, я умалчивал о постигших меня неприятностях, но теперь настала пора поделиться ими, выслушав совет искушенного в превратностях судьбы человека.

– К нашему берегу все, что полегче, – говно и бревна, – вздохнул папа, дослушав мою печальную историю. – Дурак ты! Я бы сразу с этими бензобаками паленое учуял. И мне почему не позвонил? Пришли бы еще с обыском…

– И чего?

– Володька на рыбалку собрался, просил меня кое-что достать…

«Кое-что» являло собой двухсотграммовые тротиловые шашки с детонаторами и бикфордовым шнуром, лежавшие в гардеробе; мой двоюродный братец Вова был заядлым рыбаком и часто пользовался взрывчаткой.

Некоторое время мы с папой препирались на тему, чья дурость – его или моя – приведет нас на каторгу, а в итоге вялой пикировки, закончившейся вничью, родитель молвил:

– Ты сейчас не ментов бойся, сынок, а разбойников.

– Так, – сказал я. – Это здраво. Но все-таки поясни.

– А чего пояснять? – пожал плечами папа, разгладив седые волосы на испещренной шрамами голове. – Если будут искать стукача, да не найдут, начнутся поиски номер два: козла отпущения. А ты кто таков, чтоб тебя не напрячь? Большой авторитет? Вор в законе? Так, пижон… Что, не знаешь, как оно конструируется?

– И выводы?

– Пересидеть нам с тобой где-то надо, – сказал папа. – Консервируем хату, садимся в «мерседес» и – привет. Финансовый кислород в баллонах под давлением, перекантуемся. У Володьки, например. Его-то рыцарский замок, надеюсь, не засветил?

– Как можно, папа. При жизни на измене и обломе…

Брат Вова помимо квартиры владел домом в Люберцах, стоявшим над огромным подмосковным карьером, в живописном местечке, имевшем просто-таки швейцарский ландшафт благодаря голубой воде, белому песочку, островам с валунами и хвойным лесом, окружавшим этот дивный уголок чудом уцелевшей природы.

– Тогда обедай и иди в гараж, – вынес отец резюме. – Оружие бы тебе…

– Не драматизируй, – отмахнулся я. – Есть еще время, муть после шухера не устоялась, а потому если в стратегии ты прав, то в тактике мы порем горячку.

– Ты можешь пойти мне навстречу?

– Могу.

– Тогда иди. В гараж. И пистолет возьми. Патроны от мелкашки – в сортире, в шкафу.

– Еще один криминал, – уныло вздохнул я, разогревая в микроволновке тарелку с борщом.

Папа конструировал подводные пистолеты, гарпун из которых вылетал благодаря пороховым газам из мелкокалиберных гильз, замазанных в целях гидроизоляции пластилином. Помимо холостых патронов в пистолет могли заряжаться и боевые: длинный тридцатисантиметровый ствол, хотя и был лишен нарезки, выплевывал свинец довольно-таки мощно и кучно.

Я зарядил полную обойму, сунул громоздкое оружие под дубленку и побрел, опасливо озираясь, в сторону гаражей.

В этот утренний час буднего дня стоянка была пуста, и в моем закутке буксовал, застряв в снегу, какой-то неизвестный «олдсмобиль» с затемненными стеклами, подталкиваемый сзади двумя раскрасневшимися от усилий лицами кавказской, как принято называть, национальности.

– Друг, помоги!

Прижимая рукой выскальзывающее из-под дубленки оружие, я направился в сторону багажника запершего выезд автомобиля, но тут открылась его задняя дверца, и прежде чем я успел, уже сообразив, что именно происходит, оказать должное сопротивление, оказался в тисках втаскивающих меня в салон рук, а после запястья мои больно сдавили узенькие скользкие наручники, на рот легла липкая лента, и «олдсмобиль» уверенно, без пробуксовки тронулся с места.

Позевывая, к шлагбауму на выезде направился сторож, одетый в валенки и драную доху, – электропривод шлагбаума то и дело ломался, и бело-красную толстенную трубу приходилось поднимать вручную.

Я затравленно понимал, что меня увозят на гибель.

«За что, суки?!»

Человек, сидевший рядом с шофером, не торопясь обернулся в мою сторону.

Это был Тофик. И взгляд его – брезгливо-ледяной, ненавидящий – не предвещал ничего благоприятного.

СЕРГЕЙ ОДИНЦОВ

Ранним утром, сдав адъютанту генерала рапорт с просьбой о своем увольнении по выслуге лет и «собачий» номерной жетон на цепочке, Одинцов сел в свою старую, полусгнившую «Волгу» и, с трудом включив передачу, покатил домой.

Двигатель работал неровно, задыхаясь; урчала выкрошенными шестернями коробка передач, гудел угрожающе задний мост, и податливо проваливались стучащие на каждой выбоине амортизаторы.

«Тоже… отслужила тачанка», – думал полковник, мечтая хотя бы за гроши избавиться от этого разваливающегося агрегата, но понимая, что, разбери колымагу и на запчасти, в ней не найти ни одной жизнеспособной детали. Никуда не годятся даже стекла – исцарапанные, потресканные… Утиль!

Входя в подъезд, Одинцов невольно подобрался. Если нападение произойдет сейчас, он готов к нему. Под ушанкой, защищая темя, был пристроен резиновый пупсик-амортизатор, пуленепробиваемый жилет не стеснял движений, а бесшумная «стрелка» в рукаве пальто была готова к действию.

Надеялся Одинцов, впрочем, не на пупсик и не на жилет, легко прошиваемый выстрелом из того же «ТТ», а на испытанное спецоружие, которым неплохо владел.