Текст книги "Душа оборотня"

Глава 2

– Мил человек…

– А? – Олег приподнявшись, огляделся.

Солнце едва перевалило полдень. Он не помнил, как задремал – нервное напряжение схватки и крепкий мед сморили намертво.

– Ты, часом, не к Днепру путь держишь? – Купец, присев перед Олегом на корточки, просительно заглядывал ему в глаза.

У ведуна от этого щенячьего взгляда засосало под ложечкой. Вроде, и своих дел хватает, и человека в беде бросить жалко. Куда он теперь один? Ни обоза толком не увезти, ни от лихих людей отбиться. С другой стороны – Новгород с берегов Волхова никуда не убежит, Любовод лошадей на сторону не продаст, не тот человек. Ну, придет он в столицу северной Руси на пару месяцев позднее – что с того? Все едино, недельку с другом погуляет, да опять куда глаза глядят отправится. Так почему не заняться этим прямо сейчас?

– Можно и к Днепру. – Олег потянулся и рывком сел. – Что, одному-то не сподручно?

– Так ведь четверо нас было на три воза, а теперь – вишь ты, один остался. Товар-то довезу, лошадки крепкие, да править как? Ну, что, подсобишь? Ты парень лихой, сразу видать. Как ты этих извергов, а!

– Умеючи все просто, – небрежно сказал Середин. – Считай, уговорил.

– Вот и хорошо, вот и ладно.

Сложив товары на две телеги, Вторуша стал снимать колеса с оставшейся без лошади повозки. На вопрос Олега, зачем он это делает, посмотрел, как на блаженного.

– Ты что, паря? Да колеса дороже всей остальной телеги стоят! Ты править умеешь?

– Да чего там мудреного, – пожал плечами Середин. – Вот только свою кобылку привяжу, и двигаем.

– Нет, ты погоди, мил человек, – возразил купец, – а други мои? Похоронить надо.

Возразить было нечего. Вторуша погрузил убитых на свою повозку, взял лошадь под уздцы и, выйдя за околицу, огляделся. Деревенька стояла на взгорке. Справа от дороги было заросшее травой поле, примыкавшее к лесу. Видно было, что поле распахивали – вывернутые из земли камни, какие с кулак, а какие и с голову взрослого человека, были аккуратно сложены по периметру. Повозка, громыхнув, перевалила валуны и, оставляя глубокие следы в густой траве, покатила к лесу.

– Там повыше, – пояснил купец, – уважим мужиков в последний раз.

Он выбрал место, разметил могилу и, сняв дерн, отложил его в сторону.

– Сжигать не будешь? – спросил Олег.

– Не-е, мы своих не жгем – в землицу кладем. – Вторуша скинул рубаху, поплевал на ладони и взялся за мотыгу. – Вот, сложим мужиков, накроем, сопку насыплем, дерном обложим, камнем. Все как быть должно.

Дело у него шло споро – видать, купец не гнушался обычной работы, не только торговлей жил. Солнце уже жарило вовсю, пот с мужика катился градом, но он только смахивал тяжелые капли и не останавливаясь вгрызался в землю.

Олег предложил сменить, как устанет, но Вторуша покачал головой.

– Ты, если уж помочь хочешь, камней принеси.

– Сколько?

– А сколь принесешь – все и пойдет.

Прикинув размер могилы, Середин закатил на поле вторую повозку, снял часть товара и принялся нагружать ее булыжником. Он сделал две ходки, когда Вторуша сказал, что хватит. Выложив дно ямы небеленым полотном он по очереди перенес в нее тела мужиков, положил головой на запад, лицом на восток, постоял, в последний раз глядя на них.

– Эх, простите, ребята, не помог вам – чуть самого не заели, окаянные. Что я дома скажу, как перед родней вашей стану… – Вторуша смахнул слезу и накрыл тела полотном. – Ну, прощевайте, значит.

Он кинул в яму горсть земли, поклонился и принялся закапывать могилу. Терпко пахло срезанным дерном, свежей землей. Жаворонок заливался в небе, невидимый в синей вышине. Комья грунта падали на полотно, обрисовывая тела убитых. Сопел Вторуша – то ли от усталости, то ли от жалости к мужикам. Забросав могилу землей, он положил сверху дерн и стал обкладывать холм камнями.

– Ну, вот, – наконец сказал он, – теперь можно и дальше ехать. Мил человек, как тебя звать-величать? А то неудобно как-то. Почитай, одну беду горевали, один хлеб жевали.

– Мать Олегом звала.

– Вот и добре. Стало быть, двинулись, Олег.

Загрузили товар: мешки были объемистые, но легкие. Олег проверил, не отвязалась ли Сивка.

– А поминать не будешь? – спросил он, видя, как купец устраивается на телеге.

– Не, времени нет. Тризну справим, как вечерять остановимся. Конечно, надо бы выпить-закусить на могиле, ну, да ладно. Мужики не обидятся, а в Навий день помянем с родней. Уж к Сухеню-то вернусь, поди.

Олег попытался вспомнить, какой это месяц, Сухень. Вроде, март. Да, как подумаешь, что в Крым надо добираться месяца два-три и обратно столько же – никакого моря не захочешь. Интересно было бы посмотреть, какой сейчас этот Сурож, куда купец направляется. Сурож – Судак, а греки называли, кажется, Сугдея. Как-то Олег побывал там. Генуэзская крепость, Новый Свет с заводом шампанских вин… Эх, были там такие девчонки-практикантки из Симферополя. Однажды принесли ведро шампанского, не газированного, конечно, но все равно неплохо. Ох, и погуляли тогда. А было это в восемьдесят девятом или в девяностом году. Н-да, воспоминания о будущем… Сейчас там ни крепости нет, ни завода шампанских вин. И вина такого – «шампанское» – не знает никто. Вон, Вторуша, мед да брагу потребляет. Вино заморское, византийское, ромейское или какое там еще – это для князей. А ничего, не тужит купец. Живет, как живется, торгует, родню помнит, друзей уважает.

Вторуша вывел повозку на дорогу, взобрался на передок и подхлестнул конягу вожжами.

– Н-но, пошла! – Он оглянулся: – Слышь, Олег, поспешать надобно. Уж сколь припозднились.

Возле леса Середин посмотрел назад.

«Надо было запалить деревню, – подумал он. – Ясно ведь, что не в первый раз тут оборотни лютуют. Ладно, главное – не забыть сказать купцу, чтобы обратно другой дорогой ехал».

Лошади исправно тянули повозки – то ли самим хотелось побыстрее оставить опасное место, то ли застоялись. Олег привалился спиной к тюкам с товаром, положил саблю под руку. День был жаркий, но тень от деревьев накрывала дорогу. Снова стало клонить ко сну. Вторуша изредка поглядывал назад, подмигивал, подбадривал. Чтобы не заснуть, Середин иногда слезал с повозки и шел рядом, разминая затекшие ноги. Часам к пяти Вторуша предложил подвязать лошадь к его телеге и ехать вместе: хоть и помедленнее, зато не так скучно. Он подвинулся на козлах, передал Олегу вожжи, а сам достал нехитрую снедь. Хлеб, завернутый в полотно, зачерствел, каша прогоркла, а остатки курицы, пролежав целый день на жаре, не внушали доверия – но приходилось с этим мириться. Голод не тетка, вспомнил Олег. Выпили теплой, уже немного затхлой воды – в деревне купец не решился брать воду, а ручья или озера еще не встретилось.

– Вот к людям выйдем, чего ни то спросим пожевать, – сказал Вторуша, соскребая со стенок горшка остатки каши.

– Это если выйдем. Ты, как я понял, в первый раз этой дорогой едешь?

– Этой – в первый, – подтвердил Вторуша, – а так, где только ни ездили с братом. В позапрошлый год аж до Ладоги добрались, во куда занесло! Хорош город, ох хорош! Стены каменные, народ справный, только вот комары уж больно лютые. Прямо до полусмерти заедают. Мы там с братом меха торговали. Там, если разом взять – дешевле выходит, чем у своих. Да и зверь там нагульный, пушистый. Вот, взяли пушнину, зиму ее сберегли, а в прошлый год в Киеве продали. Хорошо продали, да только Тиша мне и сказывает: давай, грит, брат, в другой раз хазарам отвезем. А и то верно – сколь потеряли, пока с казной расплатились, да подорожные, да подати, да…

Олег уже понял, что налоги у Вторуши – любимая тема. Он откинулся на мехах, раскинул руки.

«Я бы, пожалуй, не смог, – подумал он, – так вот разъезжать: здесь купил, там продал. То ты с наваром, то прогорел. С другой стороны – от таких, как Вторуша, очень многое зависит. Ведь если вспомнить, все новые земли купцами открыты. Что Марко Поло, что Афанасий Никитин. Писсаро, Колумб, Кортес – это, конечно, другая песня, но все равно ради наживы ребята за моря плыли».

– …он у меня ушлый, палец в рот не клади. А если что – и оборониться может, – бубнил купец, – я все больше миром договориться, а Тиша – нет. Уж сколь было: я ему – давай заплатим, откупимся, а он за меч. Умеет, что говорить.

Середин приподнялся на локте. Зной спал, земля отдавала накопленный жар, тени на дороге посинели, предвещая закат солнца.

– …вот под Муромом, помню…

– Погоди, Вторуша, погоди. Брат твой левша, мечом владеет, борода такая окладистая, в рыжину отдает, да?

– Есть такое, – усмехнулся купец, – как лис по осени, когда шкурка к холодам линяет. Что, встречал, может?

Олег вздохнул.

– Не догонишь ты брата, купец.

– Как так не догоню, может на день-два впереди нас Тиша. Вот не далее. Уж мы с мужиками так поспешали, что…

– В деревне еще один обоз был, и купцы мертвые. Один, видно, дольше всех бился, но и его сгубили. Меч у него короткий в левой руке, борода с рыжинкой…

Вторуша бросил вожжи, лошадь встала.

– Что ж ты молчал? А что везли купцы?

– Мед, зерно, посуду. Ну, там, чашки-плошки, туеса, лапти.

– Нет, не может быть, – купец замотал головой, – не он это. А лицо? У Тишки шрам через бровь, короткий такой, рваный. В Ладоге…

– Съели у него лицо, Вторуша. Не узнать было. Что помню – перстень у него на пальце, оберег. А может, не оберег. Серебряный перстень с крестиком.

– Эх… – Вторуша схватился за голову, – что ж за жизнь такая?

Он сполз с воза, незряче переступая, добрел до обочины и повалился в траву. Олег отвернулся. Что скажешь… Пока купец сам горе не пересилит – никакие слова не помогут. Лошади стояли, опустив головы, вечерний ветерок трепал листья осин и берез. Всхлипывал Вторуша в траве.

Середин спрыгнул с телеги, подошел к купцу, присел рядом. Тот лежал, прижавшись лицом к земле, стиснув в кулаках вырванные пучки травы.

– Может, здесь остановимся? – спросил Олег.

Вторуша перевернулся на спину, лицо его кривилось, в глазах блестели слезы.

– Возвращаться надо, – хрипло сказал он, – похоронить брата, как положено, чтобы…

– Мы вернемся к полуночи – самое время для нечисти…

– Всех порешу! – Купец вскочил на ноги и ринулся к лошадям. – Всех нелюдей, извергов!

– Остановись, Вторуша, – встал ведун у него на дороге, – хоронить нечего. Оборотни их погрызли, зверь поел, вороны склевали. Шесть дней под солнцем лежат. Нечего хоронить, поверь, я видел.

Купец обмяк, сгорбился.

– Может, и правда твоя, мил человек. – Он покачал головой: – Эх, Тиша… Но здесь не останемся. Поедем до людей, или хоть до поляны какой. В лесу ночевать не будем. Теперь я один две семьи кормить должен: свою и братову. Две бабы, четверо ребятишек. Товар не жалко – Тиша на пробу взял то, что наши умельцы мастерят, а медом, воском и лаптями, думаю, в Суроже никого не удивишь. Главный товар – вот он, – купец показал рукой на возы с мехами. – Довезу – стало быть, перезимуем, живы будем. Уж я постараюсь.

Олег отвязал свою телегу, Вторуша влез на козлы, хлестнул лошадь, и повозки ходко покатили по лесной дороге.

Лес по сторонам сменился: березы, осины и ели незаметно уступили место соснам. Величавые деревья росли редко, и бор просматривался далеко вглубь несмотря на надвигающиеся сумерки. Коричневато-желтые стволы горели в заходящем солнце янтарем, густые кроны висели над головой, точно темно-зеленые облака. Пахло смолой и хвоей. Корни все чаще змеями переползали дорогу, и телеги подпрыгивали на них, кренясь, как корабль во время шторма. Вторуша знай подхлестывал лошадь, и Олег, не имевший богатой практики в управлении гужевым транспортом, прилагал все усилия, чтобы не отстать. Злобно всхрапывала Сивка, привязанная к повозке Середина: хозяин все больше шагом ездил, а теперь вдруг рысью пустился.

Сквозь сосны справа блеснула вода. Вторуша свернул с дороги и напрямик, петляя меж стволов, двинулся к реке. Колеса мягко зашуршали в желтой хвое, устилавшей землю. Лес расступился. Вдоль обрывистого берега с висящими над водой корнями купец направился к песчаному плесу.

– Здесь остановимся, – буркнул он, спрыгивая с телеги, – распрягай коней, я хворост соберу.

Олег спустился на землю, присел, разминая ноги. Свежий воздух, напоенный запахами реки и хвойного леса, был до того вкусен, что хотелось резать его и есть, как краюху хлеба. Середин выпряг лошадей и по очереди свел их к воде. Речка была неширокая, с песчаными берегами. В прозрачной воде колыхались водоросли. Стайка мальков прыснула от берега, когда лошади, увязая в сыпучем песке копытами, вошли в воду. Ведун скинул сапоги, засучил штаны и тоже ступил в реку. Сложив ладони ковшиком, он плеснул на лицо, напился и, подождав, пока вода успокоится, посмотрел на свое отражение. Лицо загорело, волосы выгорели, короткая бородка, сливаясь с усами, обрамляла знакомую физиономию. Середин подмигнул отражению. Лошади фыркали, иногда отрываясь от воды и поглядывая по сторонам. На ходу расстегивая куртку, Олег вышел на берег. Вечер вступал в свои права: лес потемнел, зажигались первые робкие звезды, небо наливалось темной синевой, переходящей в фиолетовый сумрак на западе.

Скинув рубаху, ведун запрыгал на одной ноге, снимая штаны. Прохладный воздух освежил тело. Разбежавшись, Олег сильно оттолкнулся ногами и, подняв тучи брызг, обрушился в воду. Разом исчезла усталость, захотелось без причины заорать во все горло, радуясь нахлынувшей бодрости, прозрачной влаге, проснувшейся в руках силе. Он и заорал, крутясь в реке мельничным колесом, хлопая ладонями и гикая от удовольствия.

– Эй, парень! Плыви к берегу, давай, давай, – срывающийся на крик голос заставил Середина угомониться.

От сбившихся в кучу телег к реке бежал Вторуша с топором в руке. С разгону купец залетел в воду по пояс и, держа руку с топором на отлете, протягивал другую к Олегу.

– Давай, выгребай, сейчас я его, вместе сдюжим, давай, мил человек…

– Ты чего? – Середин неспешно подплыл к берегу, встал, ощутив под ногами песчаное дно, огляделся. – Увидел кого?

Вторуша опустил топор.

– Я думал, тебя водяной схватил, – растерянно пробормотал он. – Ты ж орешь, как хряк под ножом.

Олег захохотал так, что лошади, смотревшие на людей с недоумением, шарахнулись в сторону.

– Так это я от радости. Эх, жизнь хороша! А, купец?

Вторуша в сердцах плюнул, повернулся и побрел к берегу. Олег догнал его, обнял за плечи:

– Ну, не серчай.

– Да ну тебя. Только зря одежу намочил. Чумовой ты какой-то…

– Что есть, то есть, – согласился Середин. – Ты лучше скажи: сетка али невод у тебя не запасен? Тут рыбы, наверное, несчитано-немеряно, а жрать все одно нечего – может, рыбки наловим?

– Сетка есть. Вон, в моей телеге, под поклажей.

Середин раскатал сеть на песке. Ячейки оказались крупные, в пол-ладони, камни с отверстиями служили грузилами. Справа, под обрывом, возле упавшей в реку сосны, где течение было не такое быстрое, он осторожно, чтобы не спугнуть возможную добычу, вошел в реку. Широко размахнувшись, бросил невод, стараясь накрыть как можно больше поверхности. Сеть пошла под воду, исчезая в зеленоватой глубине. Подождав, Олег ухватил края невода и, быстро перебирая, потянул на себя. В сети кто-то бился, дергая ее из стороны в сторону. Пятясь, ведун вышел на берег. В ячейках запутались три сазана, килограмма по три каждый, и сом, в руку длиной. Олег оглушил рыбу подвернувшейся под руку корягой, выпутал из сети и понес к лагерю. Вторуша уже разложил костер и теперь рассыпал овес по торбам, собираясь кормить лошадей.

– Вот, гляди какой улов, – приподнял Олег добычу.

– Мелковата, – пробурчал купец, – вот у нас сом однажды теленка с водопоя утащил. Только голову и нашли потом.

– Ну, ты сказал, – Олег бросил рыбин у костра, – а бражки под телятину он у вас не спросил?

– Вот, лопни мои глаза, коли соврал!

– Ладно, котелок есть у тебя?

– Есть. Сейчас, коней покормлю и займусь.

Олег вернулся к реке, нашел глинистый выход на берегу и простирнул пропитавшуюся потом рубаху.

Вечер перешел в ночь, похолодало. Середин накинул куртку на голое тело, надел кожаные штаны, подхватил сапоги и подсел к костру. Вторуша, бросив в котел рыбьи головы, хвосты и плавники, резал рыбу крупными кусками. Потрескивали в огне сучья, лошади хрустели овсом в подвешенных на головы торбах.

– Я сомика варить не стану, – сообщил Вторуша, – мы его в углях запечем. И похлебка будет, и жарево. Лады?

– Лады, – ответил Олег, растягиваясь у огня.

Он облокотился на локоть, наблюдая, как купец колдует над котелком. Вторуша экономно подсолил похлебку, зачерпнул деревянной ложкой, попробовал, подумал, добавил еще соли. Затем побросал в котел куски рыбы, помешал и присел у костра. Делал он все не спеша, степенно и размеренно.

– Слушай, купец, – спросил Олег, – а на кого это ты с топором кинуться хотел? Неужто на водяного?

– На кого, на кого… – Вторуша покосился на него, почесал затылок. – Стал быть на него, на водяного самого.

– Ну, ты даешь, купец, – усмехнулся Середин, – да что ж ты ему топором сделаешь?

– Знаешь чего, мил человек! Там думать не пришлось: я вижу – орешь ты и руками, чисто рыба хвостом, плещешь, подхватился да и кинулся.

– А если б вместе пропали, а?

– Ну, значит, доля такая. Ты меня спас, как же я могу по-другому? – Он внимательно посмотрел на Середина: – Эй, да ты смеешься надо мной! А я-то – олух…

– Ну, не сердись. Ты лучше скажи, чего ж ты на нежить с топором не пошел?

– Так под рукой не было! Я уж когда ты двух завалил, только и понял, чем я отмахиваюсь. У меня силы не дюже. Вот у Тиши, у брата… – Вторуша вздохнул, покачал головой. – Выходит, не всегда силушка спасает. Кому что положено, кому сколь отмеряно… – Он выкатил из костра половину углей, нанизал порезанного сома на веточки и пристроил над углями.

Посидели, помолчали, глядя в огонь. Плеснула рыба. Середин оглянулся. Луна проложила на реке дорожку. Вода под ее светом напоминала жидкое серебро. Комары звенели, словно кто-то далекий и неумелый пилил на скрипке заунывную мелодию. Вторуша закряхтел.

– Ох и есть охота… – Он зачерпнул из котелка, вытянул губы, пробуя похлебку. – Ну, вроде, готово. Давай-ка, подсоби.

Они сняли котелок с костра, поставили его прямо на землю. Вторуша разлил из кувшина остатки меда.

– Ну, помянем брата моего и мужиков, что сгинули.

Угрюмо выпили. Купец достал оставшийся хлеб, разломил пополам и протянул один кусок Олегу. По очереди зачерпывая ложкой, стали хлебать из котелка. «Сазан, конечно, рыбка ничего, – подумал ведун, – но уха без картошки… Знал бы – захватил мешок с собой из будущего. Все-таки скуден рацион местный: ну, мясо, ну, каша, репа пареная, пироги, рыба, сыр, грибы, молоко, а вот картошечки не хватает! Эх, почему же это Конкиста лет на шестьсот раньше не началась?» Олег заглянул в котел и выловил кусок сазана.

Уха оказалась настолько сытной, что сома решили приберечь на потом. Олег сложил куски рыбы в горшок из-под каши и поставил в сторонку, остывать. Вторуша пошел к реке вымыть котел, Середин крикнул ему вдогонку, чтобы тот прихватил топор на всякий случай, но купец только отмахнулся.

Костер догорал, и Середин подбросил несколько поленьев.

– Ты где спать-то будешь? – спросил вернувшийся с реки Вторуша.

– Да здесь и лягу возле огня.

– А-а, ну, я тогда на возок, к товару поближе.

Купец проверил, как привязаны лошади, достал кусок овчины и передал Середину – все мягче будет. Свет от костра золотил стволы сосен, в полутьме всхрапывали лошади, глядя на огонь блестящими, как антрацит, глазами. Ночь была ясная, крупные звезды помаргивали, едва заметно кружась вокруг Полярной звезды. Олег отыскал Большую Медведицу. Где-то он слышал, что со временем положение звезд меняется и через несколько тысячелетий можно не узнать знакомые созвездия. Но то ли десяток столетий для Вселенной слишком мало, то ли Олег забыл контуры Медведицы из своего века, однако явных изменений он не обнаружил. Вот и Полярная на месте.

Поленья прогорели, Середин передвинулся ближе к костру и завернулся в овчину. Уголья подернулись серым пеплом, сквозь который проглядывали кроваво-красные, словно глаз василиска, огоньки. Ветерок с реки принес прохладу, запахи водорослей, распустившихся кувшинок и лилий.

Где-то далеко, на границе слышимости, раздавался плеск и смех: русалки или бродницы хоровод водят. В гости пойти?

«Нет, спать буду, – лениво подумал Середин. – Вода холодная, комары едят. Это им все нипочем. Говорят, есть заклинание, которое на время меняет хвосты бродниц на нормальные женские ножки. Стройные, аккуратные, длинные, как у фотомоделей. Собственно, если захотят, они и сами на берег выйдут. Мне надолго и не надо. Долго ли умеючи? Хотя, – вспомнил Олег, – как сказала одна знакомая, умеючи как раз и долго. Крест поколет, пожжет слегка, вот как сейчас, но мы это перетерпим. Волшебство у бродниц доброе, легкое… Однако, надо бы все-таки крест снять – эдак и до волдырей обожжет».

Легкий шорох вернул его к действительности. Не двигаясь, Середин прислушался, пытаясь сквозь ресницы разглядеть источник звука. Ветерок нес с реки клочья тумана, ущербная луна светила в спину, оставляя лицо в тени, и он смелее приоткрыл глаза. Крест под повязкой на запястье налился жаром. Теперь Середин увидел, что тень от телеги, на которой спал Вторуша, была чуть темнее, чем должна быть. Он уже собрался прошептать заговор на кошачий глаз, как вдруг тень слегка сдвинулась. Медленно и плавно, словно проявляясь на фотобумаге, показалась мускулистая рука, плечо в кожаной куртке и лицо человека с короткой бородой, обрамлявшей хищное лицо. Глаза прятались в тени нависших бровей, серебристо-серый в свете луны мех круглой шапки скрывал волосы. Мягко, будто перетекая, человек переместился к погасшему костру. Середин сладко зачмокал и перевернулся на спину. Рука его невзначай легла на рукоять сабли. Человек замер на несколько мгновений, словно в камень превратился, затем, решившись, подался вперед и вытянул руки с длинными крепкими пальцами.

Словно подброшенный пружиной, Середин метнулся через костер, обрушиваясь на пришельца всем телом. Дико всхрапывая, затопотали на привязи лошади. Человек закрутился юлой, выходя из-под удара, врезался в колесо телеги и замер, почувствовав у горла холодный клинок. Олег снял у него с пояса нож в деревянных ножнах и бросил за спину.

– Что… кто?… – свалился с телеги Вторуша, бестолково размахивая топором. – Опять? А-а, злыдни, мало брата погубили. Всех порешу! Дай мне…

– Тихо, – рявкнул Середин, – тихо, купец. Хотел бы он тебя зарезать – давно бы зарезал. Так?

Незнакомец прикрыл глаза, но Олег успел заметить желтый волчий блеск зрачка.

– Ну, чего молчишь? Так, нет?

– Мне ваша смерть не нужна, – глухо сказал незнакомец.

– Ну-ка, запали хворост, – скомандовал Олег.

Вторуша разгреб угли, подбросил валежника и принялся дуть, возвращая костер к жизни. Человек под рукой Середина пошевелился, и Олег слегка надавил острием сабли над пульсировавшей на шее веной. Капелька крови скатилась по шее под кожаную куртку.

– Спокойно, дружок, не заставляй меня делать тебе больно. – Он ухватил в кулак одежду на груди незнакомца и потянул его к разгоревшемуся огню. – Взгляни-ка на меня, сокол ясный.

Пришелец открыл глаза и невозмутимо посмотрел на него.

«Привиделось, что ли?» – подумал Олег. Глаза, как глаза, серые, спокойные. Слишком спокойные. Крест трепетал теплом, не обжигая кожу.

Середин слегка ослабил хватку. Незнакомец пошевелился.

– Хочешь убить – бей. Мне все едино.

– Эй, – воскликнул Вторуша, – а ведь я его знаю! Давеча стали мы привалом, так он к костру вышел, хлебца спросил. Повечерял с нами и ушел. Так в ночь и ушел. Еще говорит: зря вы здесь поехали, купцы. Вертайтесь, мол, пока не поздно. Стервец: его накормили, а он пугать стал. Сорока еще хотел его дубиной проводить, да где там, разве в лесу найдешь ночью.

– Не пугал я вас, купец, предупредить хотел.

– Ты ж толком ничего не сказал, у-у, змей…

– Погоди, – остановил его Середин, приглядываясь к незнакомцу, – ну-ка, давай отойдем, разговор есть. А ты, Вторуша, здесь посиди.

– А ну, как он тебя…

– Посиди здесь, я сказал, – повысил голос ведун.

Он отвел саблю и рывком поднял незнакомца на ноги.

– Иди вперед. По берегу.

Они отошли за поворот реки и, оставляя следы на песке, выбрались на плес. Середин остановился, незнакомец, повернувшись к нему лицом, невозмутимо ждал. Высокий, почти с Олега ростом, он стоял, опустив крепкие руки, и спокойно глядел на него.

– Снимай одежду, – скомандовал ведун.

Пришелец молча скинул куртку, снял разбитые сапоги и, стянув холщовые порты, снова замер. От левого плеча через грудь тянулся выпуклый розовый рубец.

– Шапку.

Нехотя, будто через силу, мужчина потянул с головы отороченную мехом шапку, бросил ее на песок и застыл, опустив глаза.

Олег почувствовал, как к горлу подступил комок: на голове незнакомца топорщилась свалявшаяся кое-где в колтуны волчья шерсть.

– Повернись спиной.

С головы, вдоль позвоночника, сбегала, утончаясь к ягодицам, полоса шерсти.

– Сам перекинулся? – спросил ведун.

– Тебе-то что? Руби, парень.

Олег увидел, как напряглись мышцы на спине незнакомца, хмыкнул.

– Нужен ты мне. Одевайся.

Мужчина, не веря своим ушам, оглянулся на него.

– Неужто отпустишь?

– Гуляй пока, – Олег повернулся и пошел прочь, – сам свою долю найдешь.

– Постой. Постой, парень. Скажи, почему не убил?

Середин остановился. Незнакомец, держа в руках одежду, спешил за ним.

– Так тебе и скажи. Я и сам не знаю. Если б ты по своей воле волкодлаком стал, то не потянулся бы за рыбой в горшке, а первым делом купца на телеге порешил. Опять-таки жизнью не дорожишь – не мила она тебе в этаком обличье. Вот, вроде, и все. Да ты оденься, чего голым бегать.

– Да, сейчас… – Незнакомец запрыгал, попадая ногой в штанину. – Уж очень ты меня огорошил. Я думал – все, кончился Невзор.

– Как же ты, Невзор, волчью стать принял?

– Эх, парень, долгий разговор.

– Ну, так присядем, поговорим. Спешить некуда, а спать уже все одно не хочется. Меч? – Середин кивнул на шрам.

– Сабля. Печенег память оставил в ту зиму.

– Быстро заросло. Как на собаке, или на волке.

– И об этом расскажу.

Они присели на чешуйчатый ствол сосны, завалившейся с крутого берега. Невзор повертел в руках шапку, хлопнул, выбивая песок, о колено.

– Слушай, парень, раз…

– Олег.

– Слушай, Олег, раз пристало. Отца я почти не помню – хазары его в дозоре срубили, мать на другой год померла. Меня дядька по матери, десятник княжеской дружины, к себе взял. Сам бездетный, без семьи, пока я мал был – у него в веси жил, а как подрос малость – он меня с собой повсюду таскал: и в поле, на дозор, и по оброку в деревни, хотя это редко. Не любит дядька Часлав службу такую. Ни в хоромах княжеских, ни налог собирать. За это и десятник до сих пор, хоть князь и привечает. Почитай, с десяти годов меня к седлу, к брани приучал. А в ту зиму раз шли мы с поля. Две луны в степи, как волки, рыскали. Это раньше хазары под урожай набегали, а теперь – нет. Печенеги в любое время налетают. Под вечер уже смотрим – дым. Дозорный прискакал: печенег деревню пожег, полон ведет. Дядька Часлав нас рассыпал за курганом, аккурат вдоль дороги. Ждем. Точно, ведут полон: бабы, ребятишки. Мужиков мало – побили, видать. Сами веселые, хмельные, нагайками играют. Посчитали врагов – втрое против нас. Но дядька говорит: сдуру не налетать – стрелами побьют, на пики поставят. Как в балочку у кургана втянутся, так и вдарим. Луки готовь, по разу успеем стрельнуть, положим, сколько удастся – и в сечу! Кто мимо стрелу пустит – сам пороть буду. Ребята в смех: кто ж мимо пустит, раз сам десятник и учил. Так и вышло, положили десятка полтора стрелами и вдарили. Крепко рубились печенеги, а один, как увидел, что не уйти, стал полон сечь. У меня – аж в глазах темно. Кинулся к нему, себя не чуя, ну, и достал он меня. Его Часлав срубил, а я помню только – глаза синие надо мной, и все… Очнулся – в избе лежу на лавке. Хотел встать, да куда там. Только ноги свесил и, как куль с зерном, на пол и грянулся. Тут вбегает девка, в темное вся одета, волосы темного золота, глаза, как трава речная, – и давай меня обратно на лавку. Да ругается так, что и последний вор позавидует. Куда, говорит, собрался, телок непутевый? Тебе лежать да лежать еще. Я спрашиваю: где дядька? Она – ушли уж неделю как. Велели, мол, за тобой ходить. Оказалось, привезли меня в ту деревню. Когда печенег налетел, эта девка с братом только одни и спрятались. Брат у нее колдун оказался, да и она тоже то ли ведунья, то ли знахарка. Колдун печенегам глаза отвел, так и переждали беду. Ну, дядька Часлав и велел ей меня выхаживать. Она и сама не против – как-никак людей из неволи отбили…

Невзор замолчал. Из-за поворота, осторожно ступая по песку вдоль реки, показался Вторуша с топором в одной руке и с дубиной в другой.

– Тьфу ты, я думал, вы тут насмерть побились, а они разговоры ведут.

– Все в порядке, – успокоил его Олег, – ты иди пока, мы подойдем скоро.

Бывший дружинник дождался, пока купец скроется за поворотом, и продолжил. Выходила его знахарка, и колдун помог, а как первый раз из избы вышел – чуть не упал. Да не от слабости, а от тех глаз синих, что в поле возле кургана привиделись. Стоит деваха, росточка небольшого, опрятная, в платке теплом, руки в рукавах зипуна греет. Увидела его – в ноги бросилась. Оказалось, это за нее Невзор под саблю подставился.

– Я же, говорит, каждый день хожу, пособить чем, помочь, а меня Велена да брат ее гонят. – Невзор покачал головой. – Я и сам заметил: знахарка ко мне так и тянется, хоть виду не кажет. Она добрая, только уж очень ругается, если не по ее выходит. Стал я гулять помаленьку. С Малушей, с девахой этой, встречаемся. Они всей деревней в амбаре жили – от изб одни головешки остались. Стали строиться помаленьку, я, хоть и непривычен избы ладить, тоже помогать взялся. А жил покамест у Велены с братом. Она поняла уже, что потерян я для нее, но виду не подавала, только ночью часто плакала. А брат – так просто змеей шипел. Ты, говорит, уже в земле бы лежал, если бы не сестра. Весной, на Травень уже, прискакал дядька Часлав за мной. Пора, говорит, и на службу. Попрощался я с Малушей… Ты чего ухмыляешься?

– Нет, нет, – ведун поднял руки, – это я так, свое вспомнил.

– А-а. Ну, вот, хорошо попрощался, не обидел. Уговорились, что приезжать стану, как день свободный – деревня-то от Чернигова недалече. За день-ночь обернуться можно, ежели конь хороший. Вот и стал я наезжать к ней. Дядька Часлав все смеялся: чего ты, говорит, молодой, хомут на шею ладишь. Возьми девку, да и гуляй. А я не могу так. Только на Русальной неделе, перед Купалой, стала она моей. Сама захотела, я не торопил. Осенью думали свадьбу играть, да когда провожал я ее, перешел нам колдун дорогу. Велена еще по весне в чужие края подалась – горько ей было на наше счастье смотреть, – а братец ее меня не простил. Мы и опомниться не успели, как оборотил он и меня, и Малушу, а сам сгинул невесть куда. В деревню дороги нет – подались мы к дядьке. Ох, и серчал он, а что поделаешь. Так и сказал мне: ищи колдуна или сестру его, пущай порчу снимают. Малушу твою я спрячу, а ты ступай. В таком обличье не жить вам – камнями забьют…