Текст книги "Почтальон"

Глава 6

– Заходила в прошлую пятницу, точно помню, я тогда не работала, – Черницкая сидела напротив Травина, держа на весу фарфоровую чашку. – Вот на этом месте она сидела, где-то в половине девятого вечера, мы с ней поговорили немного, а потом она ушла. Вы ешьте.

– Домой? – Травин поёрзал на стуле. Свою чашку он держал двумя пальцами.

Стул был жёстким и неудобным, с гнутыми ножками и спинкой из прутьев. Лампа, висевшая над столом, едва не касалась его макушки, когда он наклонялся вперёд, чтобы взять ещё одно печенье – имбирное, с орехами. Имбирь Травин не любил. Если не считать этих мелких неудобств, в доме Черницкой было уютно, сени отгораживали большую комнату от крыльца, здесь же находился открытый очаг, в котором тлели дрова. Между окнами стоял резной буфет с посудой, готовила доктор явно не здесь, на отдельную кухню, которую удалось мельком рассмотреть, вела дверь, другая такая же закрывала проход в остальную часть дома. Места здесь было в разы больше по сравнению с избой, которую Травин снимал.

– Нет, она говорила что-то об ещё одном адресе, куда должна была зайти. Да вы не стесняйтесь, у меня по случаю муки и масла много, я ещё напеку, – Черницкая кивнула на тарелку, где лежали два последних печенья, – пациенты обеспечивают, я им велю не делать этого, так всё равно несут.

– А не припомните, что она об этом месте сказала?

– Нет, – Елена Михайловна посмотрела вверх и влево, решительно мотнула головой, – нет. Сказала только, что ей по пути. На улице уже смеркалось, у нас, знаете, тут, бывает, пошаливают, чужим ночью ходить опасно, но я сама привыкла, иногда в больницу вызывают.

И она кивнула на телефонный аппарат, стоящий на буфете.

Травин точно знал, что на начало апреля этого года в Пскове было 648 абонентов, у Соколова, начальника станции, трудились восемь телефонисток, в основном они соединяли различные учреждения и высокое начальство, а у простых горожан в пользовании находилось всего около сотни номеров, и это количество неуклонно сокращалось. Сергею телефон положен не был, да и не потащил бы никто ради него линию в слободу.

– Через забор, – заметив взгляд Сергея, сказала Черницкая, – была Алексеевская община сестёр милосердия, а теперь там вторая совбольница, мой отец Михаил Фёдорович хирургией в ней заведовал, ему линию и провели, ещё до революции. Папа умер не так давно, вот, пока работает телефон, только звонить особо некому, разве что в исполком, жаловаться. Я уже и писала, чтобы сняли, но всё никак, какие-никакие, а расходы. Может, вы поможете, почта и телефон – почти одно и то же?

Травин чувствовал себя странно. Черницкая свои роскошные глазки ему не строила, даже о здоровье не спросила, но уходить почему-то не хотелось. И это несмотря на стул, лампу и приторно-сладкое печенье.

– Попробую что-нибудь сделать, – он решил, что потом с этим разберётся. – Странно, у вас одна фамилия, у сына – другая.

– Так получилось, – не стала вдаваться в подробности Черницкая. – Что-то ещё хотите спросить?

– Да. Ваша медсестра, Надя Матюшина, она сегодня дежурит?

– В воскресенье? Кажется, нет, у нас медсёстры двенадцать часов работают, потом сутки отдыхают, график её можно посмотреть. А что, вам от неё нужно что-то?

– Нет, просто спросил, – Сергей поднялся, подхватил мешок с приёмником. – Спасибо за чай и печенье.

Когда он вышел, врач некоторое время молча сидела, уткнувшись в чашку.

– Мама, а что это за дядя? – Максим забрался на стул, схватил последнее печенье. – Он правда милиционер? Смотри, всё съел, ничего не оставил, вот жадина. А он ещё придёт?

– Вот ещё, – сказала Черницкая, щёки её покраснели. – Только здесь его нам не хватало.

Надя Матюшина дежурила в субботу с утра до вечера, о случившемся с братом узнала случайно, уже под конец рабочей смены. Во вторую советскую больницу, куда привезли следователя, она прорвалась только в воскресенье утром.

– Сильнейшее переутомление и малокровие, оно же анемия, – врач, мужчина лет тридцати с налысо выбритой головой и в круглых очках, поставил свой вердикт, – но организм молодой, крепкий, так что серьёзного ничего не случилось, незачем вам попусту, гражданочка, волноваться. Здесь полежит до вечера, а потом домой, на неделю, и чтобы никакой работы. Ты ведь в губернской больнице служишь у этой ведьмы? У Черницкой?

– Да, – Надя вытерла платочком уголок глаза. – У Елены Михайловны. В окружной.

– Бедняжка. Вот ведь яблочко от яблоньки недалеко упало, я ещё ведь папашу её, будь он неладен, застал, когда из Ленинграда приехал. Да не реви ты, всё с твоим братом будет в порядке, как до дома доберётесь – на извозчике, не пешком, откармливай его и не давай с кровати вставать, пусть лежит и о победе революции мечтает, или о чём сейчас молодёжь думает. Купи ему печёнку, бульон куриный свари, гречневую кашу вот очень хорошо, яйца куриные всмятку. Ну и хлеб со сливочным маслом, а если чай, то некрепкий и сладкий. И овощи, питание должно быть разнообразным, капустку там квашеную или яблок мочёных, из клюквы кисель отлично организм приводит в равновесие. Спиртное чтоб в рот не брал и курил поменьше.

– Да не курит он почти. А что, это всё, только еда и отдых?

– Нет, – врач сделал вид, что задумался. – Могу ему селезёнку вырезать, это сейчас модно. Называется – спленэктомия. Или мышьяком покормить, знаешь, которым крыс травят, тоже вполне действенное лечение, как некоторые мои коллеги считают.

– Нет, лучше бульон.

– Ну вот и хорошо, говорю же тебе, молодой, крепкий, на ноги быстро встанет, моргнуть не успеешь, как снова будет воров ловить. И ещё, медсестёр у нас некомплект, мы за ним поухаживаем, не беспокойся, но если сама посидеть сможешь, хуже не будет.

– Конечно, у меня сегодня день свободный.

– Ну и отлично. Иди к фельдшерице своей знакомой, которая тебя сюда пропустила, пусть оформит как временный уход. Да, у нас тут санитар есть, Мухин, его все Фомичом зовут, я, как человек с медицинским образованием такие методы не одобряю, но он людей на ноги травками ставит и вправлением костей. Попробуй, хуже не будет.

– Я знаю Фомича, – Надя улыбнулась. – У нас человек лежал с ранением, его знакомый, так Фомич к нему приходил, правда не делал ничего, сказал, что сам выкарабкается. А ещё, когда я училась уколы ставить, мы в ваш морг ходили, там на покойниках тренировались, и он нам помогал. А ещё он моей маме лекарство сделал, от сердца. А ещё…

– Ну вот и хорошо, – прервал её врач. – Если найдёшь его, спроси. Хуже не будет.

Надя больничную еду недолюбливала, кормили пациентов что во второй больнице, что в окружной, обильно, но однообразно, поэтому решила купить всё готовое. И поэтому же узнала от своего школьного товарища Игнатьева, что ей интересовался очень большой и на вид опасный тип, по описанию точь-в-точь Травин, и назвал её девушкой неземной красоты. Такой же, как Аэлита, которую сыграла известная артистка Юлия Солнцева – на этот фильм Надя ходила четыре раза.

Сергей о происшествиях в семье Матюшиных ничего не знал, уйдя от Черницкой, он дошёл до почтамта, позвонил оттуда в окрбольницу, выяснил, что Надежда Матюшина выйдет на работу только вечером, а заодно показал купленный аппарат телеграфисту Игнатьеву.

– Савушкин? – тот в момент разобрал приёмник и зарылся в начинке. – Конечно знаю, позывной РП1С – Россия, Псков, первый Савушкин. Вздорный тип, неприятный. Повезло ему, что здание у них высокое, живёт на последнем этаже и антенну поставил на крыше, вот и грудь выпячивает, а так ничего особенного. Но как он это сделал? Погодите, Сергей Олегович, сейчас. Нет, так ведь нельзя, этот контакт должен в обход лампы идти, а зачем он его сюда прилепил? Давайте я вам правильную схему сделаю, а не этот шухер-мухер, будет работать ещё лучше.

– В другой раз, – Травин отобрал приёмник. – Лучшее – враг хорошего, знаешь такую поговорку? Нет? Теперь знаешь. Лампы пока отсоедини, я запрос в окрсвязь пошлю, и опечатай, а как разрешение придёт, я тебе обратно его принесу. Квитанцию я сам себе выпишу, сколько сейчас, полтинник?

– Три рубля.

– Три рубля будет, когда лампы включим. У тебя самого радиостанция есть?

– Собираю потихоньку.

– Вот и молодец, занятие полезное. Скажи, правда, что Савушкин этот Америку может принимать?

– Подумаешь, – Коля махнул рукой, – Америка. Радио, Сергей Олегович, оно чего только не может. Скоро у всех будут карманные радиоприёмники, доставай и говори с кем хочешь, хоть на другую планету сигнал передавай, вот увидите. А схема у Савушкина интересная, это я, наверное, от зависти взъелся.

Возле почтамта крутился пацанёнок, Травин его ещё вчера заприметил. Выглядел он как настоящий беспризорный, деньги у прохожих клянчил, вёл себя развязно и в то же время осторожно. Было в этом пацане что-то странное, вроде на вид лет двенадцать-тринадцать, роста невысокого, а движения как у взрослого, скупые и отточенные, и глаза совсем не детские, хотя это как раз в образ беспризорника вписывалось – взрослели они рано, жизнь заставляла.

Пашка за то время, что ждал агента угро, собрал семьдесят две копейки. Люди подавали неохотно, в основном семейные женщины, эти узнавались по усталому виду и красным от стирки рукам, а ещё тяжёлым сумкам – многие шли с рынка из Запсковья. Место возле почтамта было проходное, воскресный люд вылез на улицы, и всё бы ничего, но пока он, Пашка, стоял, к нему два раза подходили пионеры и пытались увести в распределитель для беспризорников. Первый раз он пригрозил дать в нос, второй – сказал, что ждёт первых пионеров, которые пошли за старшим, и даже постучал в барабан. Гораздо серьёзнее были другие гости, к Пашке подошёл настоящий беспризорник, парнишка лет десяти, за которым присматривали трое крепких молодых людей. Этот отобрал всё, что он насобирал, и велел больше возле их места не показываться.

Наконец легавый вышел и направился к Баториевым воротам, тут бы за ним побежать, но посмотрел на него этот здоровяк нехорошо, пристально, словно что-то подозревая, так что Пашка рисковать не стал, отстал прилично и из виду его потерял.

Всё это парень выложил Митричу, когда прибежал домой.

– Дурак, – Митрич ел варённую в мундире картошку, окуная её в плошку с солью и заедая квашеной капустой. – У легавого этого глаз намётанный, срисовал тебя, больше к нему пока не лезь, недельку обожди и уже потом лови, наверняка где-нибудь возле вокзала живёт. Чего ты мне тут написал?

Он кинул на стол клочок газеты с жирными пятнами и каракулями на полях.

– Фома с Фимой приходили, сказали, сегодня заявятся, как стемнеет.

– Это плохо, – Митрич помрачнел, – может, оговорил меня кто? Вот ведь, вчера еле хвост стряхнул, вдвоём вцепились, аспиды, я уж кружил, кружил, а потом не помню, как сюда добрался. Оба меня ждали?

– Как есть.

– Что им от меня надобно, не сказали?

– Нет, я не спрашивал.

– Это ты правильно, не хватало ещё, чтобы они чего подумали. Ты не лыбься, Фима-то дурачок, а вот свойственник его шибко вумный, собака, если догадается, глазом не моргнёт, пришьёт. Подготовиться надо, ты, Пашка, тоже дома будь, только как они придут, на чердаке ховайся, вдруг услышишь, что мы кричим друг на друга, не вылезай, бить меня начнут – тоже, ну а если порешить задумают, тут на тебя надежда.

Митрич вышел из избы, открыл дверь погреба, спустился по ветхой скрипящей лестнице. На деревянных полках лежали ящики с картошкой и луком, к потолку были подвешены окорок, с которого уже срезали половину, и гирлянды репчатого лука, тоже поредевшие. Продукты Митрич доставать не стал, отодвинул кучу тряпья, лежащего в углу, на полу валялась железная пластина. Её он воткнул в щель между кирпичами, пошатал. Один из кирпичей поддался, за ним в нише лежал тяжёлый свёрток, звякнувший, когда Сомов его доставал.

– Вот, держи, – он вернулся, протянул парню револьвер, – машинка тугая, но надёжная, знай себе наведи на врага да на курок жми шесть раз.

– А может чего серьёзнее есть, дядя Митяй?

– Кулемёт. Иди вон у красноармейцев забери, скажи, поиграться хочешь. Дурачок ты, Пашка, голова два уха, револьвер – самое в тесноте сподручное оружие, так что нос не вороти. И запомни, сидел чтобы аки мышь, и ушки на макушке.

Незваные гости пришли ближе к полуночи, Фима уселся на кровать, достал ножичек и начал его подкидывать, стараясь поймать. Нож ловился через раз, а то и реже, большей частью втыкаясь в половицы.

Фома на развлечения подельника внимания не обращал.

– Мальчонка твой где?

– Шляется где-то, от рук отбился.

– Смотри, избалуешь ты его, – Фома пошарил во внутреннем кармане пиджака, достал нарисованную от руки карту города и окрестностей.

– Смотри, – он потыкал толстым пальцем в отметки на карте, – сюда нам надо пробраться, давай-ка с тобой покумекаем, как лучше быть, и как тебе свой хвост сбросить, чтобы там с рассветом быть. Да не трясись ты, не один на дело пойдешь, а со мной, риска там никакого нет. Вскрывать будешь шнифы, предположительно германские, ты как, ловкость не растерял?

– А что за шнифы? Какие модели?

– Во вторник с утра скажу, тогда же и начнём, два на этой неделе и ещё два потом, опосля. Я бы и без тебя управился, но ты и так без дела сидишь.

Во вторник утром Циммерман щеголял лиловым синяком под левым глазом. Где он это украшение получил, говорить отказывался, но догадаться было несложно – с самого начала рабочего дня Семён и Света почти не разговаривали, девушка села на кассу одна и, когда её о чём-то спрашивали, краснела.

– Дездемона застукала Отелло с другой? – Травин придвинул стул, сел напротив помощника. Сам он был в прекрасном настроении.

Приёмник работал, правда, Лиза его сразу экспроприировала, но обещала отдавать по первому требованию. А ещё, идя с работы в понедельник, Сергей почти случайно столкнулся в бакалейной лавке с Черницкой, они не только раскланялись, но ещё и поговорили минут десять, доктор, поначалу отвечавшая сухо, под конец прощаться не спешила. В «Авроре» на Пролетарском бульваре крутили «Божественную женщину» с Гретой Гарбо в главной роли, оказалось, что Черницкая обожает эту американскую актрису и совершенно не против сходить с Травиным в кино, но только в четверг вечером. На том и сговорились, правда, Сергею пришлось дать обещание, что в этот же четверг, только днём, он обязательно придёт на врачебный приём и даст себя осмотреть. При слове «осмотреть» доктор смутилась и очень мило покраснела.

– Никто меня не застукал, – Семён старательно сортировал листы почтовых марок, не отрывая от них взгляда, – просто упал и ударился. И вообще, прекрати собирать сплетни.

– Не ври, я же видел твою жену, у тебя её пальцы отпечатались на лице, – Сергей упёр взгляд в переносицу помощника. – Средний так очень отчётливо.

Тот вскочил, сбегал в фойе на первый этаж, там висело огромное зеркало в резной дубовой раме, и долго себя разглядывал, а когда вернулся, то постарался сесть к Сергею неповреждённым боком и сделал вид, что всё ещё очень занят.

– У английского писателя Кэрролла, – Травин говорил словно в пустоту, те из сотрудников, кто оказался рядом, старательно прислушивались, – есть сказка о девочке Элис, которая тоже очень любила пялиться в зеркало, вертелась она перед ним, вертелась, и попала в чудесную страну, там можно было жить в обратную сторону. Из будущего в прошлое.

– Это ты к чему? – подозрительно спросил Циммерман.

– К тому, что прошлое ты так не вернёшь, сколько себя ни разглядывай, потому как мы не в сказке живём. Если, Сёма, твоя Муся тебя убьёт до того, как ты сдашь отчёт, я тебя с того света достану. И так буду делать каждый месяц. Мне звонил Вайнштейн, спрашивал, когда ты его осчастливишь. Когда?

– Да готово всё, – Семён достал из ящика толстую папку, поднял её обеими руками, торжественно подержал так несколько секунд и отпустил. Бюрократическая стопка бумаги солидно шмякнулась о стол. – После обеда нарочный зайдёт. И вообще, чего ты весёлый такой?

– Свидание у меня на этой неделе, причём за это никто меня по лицу бить не будет.

Сотрудницы начали оживлённо переглядываться, Травин усмехнулся, есть теперь им что обсудить между дел.

– Инспекция у тебя по плану, а не свидание, – мстительно сощурился помощник. – Про Моглино не забыл?

Деревня Моглино была пунктом стратегическим, там сходились автомобильная и железная дороги, ведущие из СССР в Эстонию. Там же находились таможенный пост, воинские казармы кавалерийского полка и размещалась строительная часть, возводившая литерные огневые точки Псковского укрепрайона. А ещё напротив Моглинского почтового отделения находился магазин кожевенной артели, где Сергей справил зимой и себе, и Лизе отличные ботинки, и совсем недорого. Продавец уверял, что это артельное производство, но скорее всего, товар был контрабандный.

– Я, дорогой товарищ Циммерман, никогда ничего не забываю, в пятницу и поеду, так что день без меня побудете.

– А если тебя спросит кто?

– Если вдруг появится следователь, скажешь ему, где меня искать.

– Отличное платье, – Матюшин ел малиновое варенье, запивая некрепким, как велел доктор, чаем. Он не торопился, окунал огромную мельхиоровую ложку в густой сироп, доставал вертикально, давая налипшей густоте стечь толстыми каплями, и облизывал то, что оставалось. – Надо же, такая пигалица, а уже наряды примеряет.

– Ничего я не пигалица, – Надя во вторник работала в вечернюю смену, договорилась, что её график подвинут. – Мне уже семнадцать исполнилось. Скажи, только честно, правда я похожа на Юлию Солнцеву?

– Как две капли, – заверил её Матюшин. – Да что там Солнцева, ты гораздо лучше. Для кого ты так вырядилась?

– Один человек, – девушка поджала губы и прищурила глаза, – сказал, что я неземная красавица.

– И кто этот человек, я его знаю?

– Отлично знаешь, это тот самый Сергей.

– Какой Сергей?

– Ну Травин же, в которого стреляли, – Надя крутанулась на одной ноге, плиссированная юбка разметалась в воздухе.

– Субчик твой Травин, – Матюшин уткнулся ложкой в дно банки, варенье заканчивалось, – тот ещё. И вообще, рано тебе ещё об ухажёрах думать, ты собиралась осенью учиться поступать, в медицинский в Ленинграде.

– Эх, Ванюша, – девушка вздохнула, – ничего ты не понимаешь, дубина стоеросовая, сам только о работе думаешь.

Матюшин действительно думал о работе, точнее о том, что на столе лежат требующие оформления дела, и Генрих Францевич Лессер ему непременно выговорит, несмотря на болезни и прочие анемии. И почтальонша пропала, если человек уехал на несколько дней, ещё куда ни шло, но вторая неделя пошла, за это время человек должен обязательно проявиться, а ни саму Екимову, ни её тело до сих пор не нашли.

«На работу завтра пойду, пропади пропадом это лечение», – подумал он и решительно зачерпнул остатки варенья.

В среду у Матюшина всё еще кружилась голова, и в ногах слабость была, но он мужественно побрился, причесался и отправился на работу. На входе он, как всегда, попытался прошмыгнуть незаметно мимо архивариуса Адама Смидовича, который был известен неуживчивостью и колкими придирками, но тот уткнул свой нос в газету и на следователя даже не посмотрел.

– Пронесло, – выдохнул Иван, открывая дверь кабинета. – А вы что здесь делаете, гражданин Травин?

Сергей сидел возле стола, положив ногу на ногу, и перебирал листочки, раскрытая картонка лежала возле него. Матюшин отступил в коридор, собираясь позвать милиционера, но потом устыдился собственной слабости и вернулся, уселся на стул, начал перебирать папки.

– Дело Екимовой положите на место, – он хотел сказать это приказным тоном, но вышло неубедительно.

Тем не менее Травин положил материалы дела обратно в папку, достал из кармана разрисованный лист бумаги и карандаш.

– Смотри, Матюшин, – сказал он, отбрасывая вежливость, но безо особого напора, следователь и так выглядел неважно, – вот крепостная стена, вот Пролетарский бульвар, Безбашенный дом, он же номер восемнадцать, и дом под номером одиннадцать архитектора Ларкина. Ну если схематично. А здесь идёт Алексеевская улица аж до слободы. Так?

– Предположим, – следователь закрыл лицо руками, его подташнивало. Он снова дал себе обещание вытребовать у судьи пистолет, Лессер всегда с оружием ходил, значит, и ему положено, и тогда ни одна сволочь не будет рано утром вот так сидеть и ковырять мозг.

– Ты в обморок потом будешь падать, а сейчас посмотри сюда. Екимова в пятницу ушла с корреспонденцией, сначала она зашла к себе домой, потом в дом одиннадцать, а потом к ещё одному адресату на Алексеевской, – Травин начертил маршрут. – Вопрос – почему она так сделала? Логичнее же, чтобы сначала она дошла до Алексеевской, отдала письмо, потом повернула налево, дошла до пятиэтажки и уже потом пошла в дом Станкевича, где она и проживает с гражданином Лакобой на втором этаже.

– Какие письма?

– К доктору тебе надо, – Сергей внимательно поглядел на Матюшина, поковырялся в кармане, достал леденец в яркой обёртке, – если совсем плох будешь, отвезу тебя, когда закончим. Екимова после работы с собой корреспонденцию взяла, письма, газеты и журналы, чтобы на выходных занести, мне сказала, что сделает это в субботу, а сама в тот же день пошла по адресам. Вот если бы тебе нужно было по дороге домой на улицу Калинина, дом семнадцать, продукты купить, ты бы пошёл в лавку у моста, когда у тебя такая же напротив?

– Нет, – следователь рассосал кислую конфету, и вправду стало легче немного, тошнота отступила. – Но это ничего не доказывает.

– А она пошла. У меня два варианта, или она не хотела рядом со мной идти, я-то живу в Алексеевской слободе, или что-то заставило её отдать письма в этот же день. И это «что-то», возможно, она дома увидела, когда пришла.

– Какие адреса?

– Список я тебе в дело положил, ты, когда в себя придёшь, просмотри, может, кто по вашим делам проходил, у угро поинтересуйся. У меня с ними отношения напряжённые, а тебя они послушают. Обрати внимание на Савушкина, он с Екимовой раньше шашни крутил, может что-то знать. Следователь Матюшин! – внезапно рявкнул Травин.

Иван почувствовал, что нематериальная пружина прямо-таки подбрасывает его вверх из кресла, только слабость в ногах и волевое усилие позволили остаться на месте.

– Да.

– Женщина исчезла десять дней назад в неизвестном направлении, ни слуху, ни духу, а ты сидишь здесь, беременную барышню изображаешь. Это, между прочим, обязанность твоя – дела расследовать, ты гордость свою отбрось и посмотри на список, обойди этих людей, поговори.

– Не надо меня учить, что делать, – парировал Матюшин.

– Ну и молодец. Вроде румянец появился, глаза вон не такие рыбьи стали, к доктору поедешь?

– Нет.

– Ладно, – Травин протянул следователю ладонь, – если что, я на почте или дома.

Когда Сергей вышел, Матюшин стукнул кулаком по столу и обозвал себя размазнёй, сразу пришли на ум правильные вопросы – почему на допросе про письма не сказал, зачем самодеятельностью занимался. Но Травина уже и след простыл, Иван пододвинул к себе папку, достал список. По-хорошему надо этого почтмейстера снова допросить, Лессер прицепится, что протокола допроса нет, а сведения есть. Но Травин прав, если есть в деле пропавшей новые обстоятельства, бюрократия не должна мешать расследованию. Двое так точно по каким-то делам проходили, в картотеке надо было смотреть. Значит, идти к Смидовичу, выслушивать всё, что тот думает о сопляках, которые сами ничего не умеют, и ждать, когда тот наговорится и найдёт-таки хоть что-нибудь полезное в судебном архиве.

Травин, когда через холл проходил, подмигнул Смидовичу. Конторщик в ответ поклонился, совершенно этого не желая, смутился, покраснел, понял, что другие служащие это видели, разозлился и уткнулся носом в пустой лист бумаги. Теперь он только и ждал, на ком отыграться. Сергей вышел из здания суда, оседлал мотоцикл, про девятое письмо он следователю ничего не сказал. Пока раскачается прокурорская машина, пока докладные совершат своё неторопливое путешествие по кабинетам суда, хорошо если к выходным пойдёт Матюшин по адресам, начнёт расспрашивать.

А Матюшин был лицо, властью наделённое. Если интересуется почтальон, на людей это впечатления почти не производит, а вот если следователь заявится, тут почти каждый подумает, уж не под него ли копают. И кто-то из них сорвётся, не выдержит. Как проследить за восемью людьми, Травин не придумал, да и не собирался, не всё же он должен делать, милиция в городе есть.

Только что-то из того, что он увидел в деле Екимовой, не давало ему покоя. Какая-то деталь, которую он на мгновение заметил, а потом упустил. Сергей надеялся, что с Глашей ничего случилось, и за время поисков она сама объявится, ну а если что произошло, то уже ничего не исправить.

Кучи щебня по краям дороги постепенно таяли, сначала жители ходили к ним скромно, с вёдрами, и брали понемногу, но потом осмелели и увозили строительный материал тачками, правда, дожидаясь темноты.

– С земли загребай, – в самом конце Алексеевской улицы копались двое мужчин, тот, что постарше, руководил, а помоложе орудовал совковой лопатой. – На землю положи и веди, так больше зачерпнёшь, и легче.

– Сам не хочешь попробовать? – молодой сплюнул, навалился на лопату грудью, пропихивая её поглубже.

– Молоко у тебя не обсохло так с отцом разговаривать, – старший закурил папиросу, – смотри, Алябины тоже вон орудуют, уже третью тачку отвозят, а мы с первой валандаемся. Чего встал?

– Слышь, там что-то мягкое и воняет, может, кошка дохлая? Пошли к другой куче, вдруг заразная.

– Погодь, – старший зажёг спичку, поднёс поближе, пригляделся.

Из щебня торчала кисть с почерневшими пальцами, два оторвались и висели на съёжившихся лоскутах кожи.

– Это чевойта, бать? – младший попятился назад, споткнулся о лопату и плюхнулся на землю. – Человек там?

Батя стоял, быстро-быстро крестясь, и бормотал невнятно, единственное, что можно было разобрать, это «Господи, спаси», папироса висела у него на нижней губе, прожигая бороду. Младший очухался первым, он вывалил щебень на то место, где торчала рука, лопату бросил в тачку, схватился за неё одной рукой, другой – ухватил отца за шиворот и потащил прочь от проклятого места.