Текст книги "Урал 2017. Эра безумия"

Они молчали, погружаясь в предательский ступор. Онемение расползалось по телу. Теперь уже каждый – до дрожи, каждой клеточкой – чувствовал, что нечто подобное может накрыть и его. Успеешь что-то понять – но даже не поволнуешься, не смиришься. Хотя, возможно, и к лучшему…

– Нельзя ее здесь оставлять, – пробормотал Шура, поднимаясь с пола. Он пристроился на коленях рядом с покойной, взял ее остывающую руку. Шумно выдохнул Витек, предпочитая не демонстрировать свои дурные наклонности.

– При всем уважении, Шура, – смутился Андрей, – мы не можем доставить Татьяну на кладбище и там похоронить. Даже в ваш замечательный местный морг отнести ее не можем. Через это надо пройти. – Он поднял фонарик, шагнул в ближайший проем. Вернулся быстро, издавая горлом отрывистые звуки, укрыл тело простыней. Снова сидели, борясь с отупением. Андрей встрепенулся, побрел в боковой коридор. Оживился Витек, пристроился сзади. Шура взвыл, начал в ярости крошить кулаками стену, потом сник, потащился за товарищами.

Переходы внутри больницы оказались длинными и витиеватыми. Они перетекли в соседний корпус. Пришлось осваивать всю пристройку, чтобы выбраться в задний двор. В этой части больницы тоже было пусто. Коридоры изгибались, плелись. В конце пути пришлось идти через хозяйственную часть. Трупов здесь не было, особого беспорядка тоже. Люди брели мимо складов с инвентарем и постельными принадлежностями, мимо штабелей с кроватями, складированных горками одеял на стеллажах. Короткая винтовая лестница, сумрачный полуэтаж, забитый бесхозным больничным хламом, снова спуск, изогнутый проход мимо ниши, в которой на полках пылились скрученные одеяла и матрасы. Внезапно Шура, занявший свое место «проводника», резко встал. Паника охватила – и он туда же?! Но нет, старинный приятель пока оставался в норме – вскинул голову, фонарик осветил обострившийся профиль, сжатые губы. Он что-то услышал. Выплеснулось бешенство, он занес над головой трубу, едва не снеся подбородок Витьку, и, процедив: «Ну, суки, держитесь», бросился в нишу.

Разразилась суета. Хрипы, визг, разлетались охапки одеял и подушек. Шура был полон злобы и решимости. Впрочем, до разрядки дело не дошло. Прыгающий свет озарил копошащиеся тела, растопыренные пальцы, которыми закрывался некий хрипящий тип. Шура вытаскивал его из ниши за ногу, а тому это не нравилось, он брыкался, скулил. В нише под ворохом больничных принадлежностей прятались двое. Видимо, их страх был настолько объемлющим, что они даже не пытались узнать, что творится на «воле». Сообразив, что убивать их пока не стоит, люди опустили оружие, пожирали глазами выживших счастливчиков.

– Кравец? – изумленно вопросил Шура.

У мужчины, к которому он обращался, была изувечена нога – похоже, он сломал ступню. Лысоватый, в форменной серой рубашке, он морщился от боли, вздрагивал при каждом вдохе. Он пытался подтянуться на руках, щурил подслеповатые глаза – видимо, потерял очки.

– К-кто это?

– Черепанов, – представился Шура. – Если помнишь такого.

– О, боже… Здравствуйте, Александр Васильевич… А я-то смотрю, не видно вас нигде…

– И тебе приятного дня, Кравец, – вздохнул Шура и представил господина. – Кравец, вахтер. Мажордом наш, блин…

Второй из уцелевших выглядел куда примечательнее. Он сжался в позе эмбриона, поглядывал затравленным волчонком. Одетый в больничную пижаму, статный, кучерявый, с породистой физиономией, украшенной горбатым носом. Красавцем, впрочем, он сейчас не был. Лицо исполосовано в кровь, под глазом красовался здоровый синяк, по щеке расплывалась синюшная гематома. Он хлопал глазами и не мог побороть сжирающий его ужас. До пациента не доходило, что склонившиеся над ним люди вполне адекватны и не хотят ему зла.

– А это что за жертва некрофила? – удивился Витек.

– Новости светской хроники, блин. – Шура презрительно сплюнул. – Милейший Аскольд Вятский собственной персоной. Журналист, светский лев и весьма узнаваемая в городе персона. Завсегдатай гламурных вечеринок, любимец напыщенных дам и все такое.

– Впервые вижу, – хмыкнул Витек. – Мне оно надо?

– Я тебе рассказывал про него, – покосился на Андрея Шура. – Нервный срыв у человека на фоне сытой обеспеченной жизни, не обремененной проблемами. Этот гад себе требовал отдельную палату и джакузи, представляешь? Лежать с чиновниками и депутатами ему, видите ли, западло.

– Что вам надо от меня? – взвизгнул Вятский. – Да, я Аскольд Вятский, и я требую уважительного к себе отношения! Я вас трогал?

– Трогал, – кивнул Шура. – Кто телегу на меня настрочил в областной минздрав? Тигру, видите ли, в этой клетке не докладывают мясо. И омарами покормить забыли. И постельное белье не меняют дважды в день. И обои в горошек, а не в полоску. Никакой ты не Вятский, дружище – ты Вася Хрюкин. Бедненький, – поцокал языком Шура. – На кого ты похож, что с тобой сделали? Не получилось отдохнуть от себя? Ладно, живи, Аскольдушка, кто старое помянет, как говорится… Давай, Ксюша, вставай, – протянул он руку. – Так и будешь тут валяться?

– Не прикасайтесь ко мне! – завизжал Вятский. – Никакая я вам не Ксюша! – Он засучил ногами, отказываясь подчиняться, но быстро поменял свою точку зрения после точной оплеухи – вскочил, затрясся.

– Бледненький какой, – посетовал Витек.

– Ничего, – проворчал Шура. – Любит быть фараоном, пусть любит быть и мумией. Виталий Антонович, ты сможешь подняться? – склонился он над вахтером.

– Да хрен-то там, Александр Васильевич, – кряхтел «мажордом» Кравец, хватаясь за протянутую руку. – Кабы мог, лежал бы тут с этим нытиком и скандалистом? Он мне уже все нервы вымотал…

Совместными усилиями подняли Кравца – Андрей подставил плечо. Обуза была так некстати, исключала мобильность, но не бросать же человека? Кравец закусил губу, чтобы не взвыть от распарывающей боли. Ступня искривилась – перелом был серьезный, со смещением. Видно, наболело у человека – он начал говорить, проглатывая слова, – как пережил кошмар вчерашнего дня, как по больнице носились умалишенные, как спешно ретировались самые дальновидные работники персонала, а ему служебный долг не позволял, он очень ответственный человек… Никаких подозрений на белую горячку, на стойкие галлюцинации – Виталий Антонович непьющий вменяемый человек. Уравновешен настолько, что даже жене за двадцать лет совместной жизни ни разу не позволил вывести его из себя. Он сразу понял, что все по-настоящему, и этот «Голливуд» разыгрался не только в психбольнице номер два, но и везде. Он обрывал телефоны – жены, знакомых, родственников, – никто не отвечал. По больнице метались какие-то безумцы, орали, нападали друг на друга. На его глазах скончался в страшных корчах доктор Бурденко. Пришлось оставить свой пост – там уже орудовала банда обезумевших людоедов. Именно Кравец, скатившись в подвал, запустил автономный генератор – после того, как в больнице отключилось электричество. А потом удирал от причудливой парочки – долговязого пациента со второго этажа и примкнувшей к нему медсестры Петровой, у которой явно крыша поехала. Он залетел в подсобку, споткнулся о швабру, упал, что и послужило причиной перелома. Несколько часов он лежал в темноте. Ночью стало тихо, хотя наверху кто-то еще отплясывал и ломал двери. Кравец пополз по переходам, забился в нишу – он умотался настолько, что уже не мог никуда ползти. Его нагнал этот горе-журналюга, умолял спасти, обещал кучу денег – тому и в голову не приходило, что человек со сломанной ногой не способен на благотворительность. Он забился в нишу вместе с ним, нес какую-то пургу, пока не забылся тревожным сном…

– А вы, любезный, не хотите рассказать, что с вами случилось? – поинтересовался Андрей. – Вас неплохо отделали, мои сочувствия. Не желаете описать свою часть увлекательных приключений? Или мы с вами в разных социальных плоскостях?

– С депутатами подрался, – хохотнул Шура.

– Отстаньте от меня, чего привязались? – надрывался журналист. – Идите своей дорогой, вашу мать!

– То есть ты с нами не идешь, Аскольдушка? – на всякий случай уточнил Шура.

– Нет, мне с вами не по пути!

– Очень жаль. – Шура оскалился ему в лицо. – Ну, счастливо помереть. У тебя была уникальная возможность написать материал о триумфальном рождении нового мира в свое гламурное издание. Пойдемте, мужики, пусть этот гусь остается, нам же легче. Виталий Антонович, обопритесь и на меня тоже…

– Вы что, с ума сошли? – всполошился Вятский, обнаружив, что компания уже удаляется. – Как вам не стыдно меня бросать? Вы люди или кто? – Он рванулся, пристроился в арьергард.

До выхода к гаражам у заднего крыльца оставалось совсем немного. Вахтер постанывал, но как-то прыгал на одной ноге. Люди сгрудились в тесной нише перед дверью, запертой на засов. Данным выходом, похоже, не пользовались. Шура шепотом предупредил журналиста, что за каждый звук без санкции тот будет обретать затрещину, и это не просто угроза. Вятский фыркнул, но молчал. Люди уныло слушали, как между гаражами и больницей кто-то бродит – и даже не один, а несколько «неопознанных» личностей. Доносились звуки, похожие на рык. Андрей почувствовал облегчение наряду с разочарованием – он боялся себе признаться, что боится выходить на улицу.

– Прорвемся? – шепотом предложил Витек. – Их там не больше трех. За гаражами ворота и калитка с хреновым замком – мы с мужиками уже проверяли.

– Вы спя… – вздрогнул журналист – и тут же обрел затрещину. Шура не дремал. Люди снова вслушивались. Тяжело дышал и обливался потом Кравец.

– Мужики, вы со мной никуда не уйдете… – зашептал он. – Вот же черт, навязался я на вашу голову… Этих типов вы, может, и пройдете, но где гарантия, что другие не прибегут?

– Виталий Антонович прав, – подумав, согласился Андрей. – Мобильности нам сегодня не хватает. И что творится в городе, мы не знаем. Выйдем – и сразу в западню. В больнице пока безопасно. Не думаю, что сюда вернется толпа… если сами ее не позовем, конечно. Как ни крути, а нужно дожидаться темноты. А лучше – ночи. Или есть желающие прогуляться прямо сейчас?

Желающих не было. Люди пятились от двери, за которой продолжалась возня и «народные гулянья», вывалились в коридор. Через несколько минут они вернулись к нише. Вятский забился в угол, закрылся от жизненных трудностей ладошками. Вахтера положили на матрас.

– Есть идея, – осенило Шуру. – В соседнем коридоре имеется выход на крышу. Этот корпус не просто старый дом, а старый дом с мезонином. На крыше есть башенка, она возвышается почти на два этажа. Лестница разветвляется – одна ведет в башню, другая на крышу. В башню можно проникнуть беспрепятственно, там что-то вроде смотровой площадки с видом на ближайшие улицы… – Шура споткнулся, а Андрей подумал, что про башню Шура вспомнил неспроста. С кем он там приятно проводил время? С Татьяной? С ее предшественницами?

– Здание больницы мы таким способом не покинем, но хотя бы полюбуемся пейзажами.

– Идем, – кивнул Андрей. – Витек, опекаешь Виталия Антоновича… и следи, чтобы наш гламурный друг что-нибудь не выкинул.

– Еще чего, – возмутился Витек. – Я тоже хочу любоваться пейзажами. Что они, маленькие, без ухода двадцать минут не протянут?

Последовала короткая перепалка, после чего спорщики с изумлением обнаружили, что Вятский задремал. Кравец уверил, что последит за ним, не привыкать. Трое поднимались по узкой винтовой лестнице, топча мусор, какой-то древний строительный хлам. Лестница упиралась в люк. Крышка почти не скрипела, петли были смазаны. Полукруглая декоративная башенка с прямоугольными окнами выгодно возвышалась над крышей. Время ее ремонта пока не наступило. Скрипели гниющие половицы, вываливались кирпичи из внутренней облицовки. Как и ожидалось, здесь имелся матрас – Шура смущенно отодвинул его ногой. Оконные переплеты в окнах отсутствовали. Пространство «мезонина» было той же улицей – с горячим июльским воздухом, в котором отчетливо сквозили примеси гари и тлена. В помещении дышалось легче. Люди припадали к окнам, стараясь не выделяться, замирали, потрясенные мощью абсурда…

Начало восьмого вечера, мутное солнце клонилось к закату. Над центральной частью уральского мегаполиса зависла плотная сиреневая дымка. С башни просматривался сквер перед главным корпусом, виднелась часть центрального проспекта, чуток – прилегающие улицы. Здания в этой части города стояли плотно, улицы были узкие – за исключением главного проспекта Ленина с шестью полосами. Сбывались скверные предчувствия. Город был уже не тот, что раньше. Напротив больницы горело здание бывшего Совнархоза с помпезными греческими колоннами. В разбитых окнах играли сполохи пламени. Часть кровли обвалилась, огонь вырывался наружу. На соседние здания он не перекидывался – видимо, сказывалось полное безветрие. Пожары в городе имели место, но пока не приняли тотальный характер. Чадил ядовитым дымом бизнес-центр «Калининский» на улице Ямщицкой – огонь отхватил все тридцать недавно отгроханных этажей. Горел элитный квартал «Кленовый» на Канатной горке – из пяти зданий переменной этажности пылали четыре, а пятое уже прогорело – зияло пустыми глазницами. Через одно горели старые здания на улице Трикотажной – все пространство в том районе укутал пепел. Сквозь деревья просматривалась проезжая часть проспекта. Ее перегораживали брошенные и столкнувшиеся машины. Многие уже отгорели, превратились в нагромождения закопченного железа. Стоял переломанный пополам троллейбус с поникшими рогами – в него одновременно въехали два джипа, отчего он перегнулся, как книжка. На тротуарах, на проезжей части лежали тела. Можно представить, какая там вонь на этом пекле… Тел было много, они валялись везде, где тормозил взгляд, – в парке, на проспекте, на примыкающих улочках. Мужчины, женщины, дети… Впрочем, не все они были неподвижными – кто-то полз, подтягиваясь на руках, скатился с тротуара на решетку ливневой канализации… Были и живые – они неприкаянно блуждали, натыкаясь на тела и машины. Хаотичное броуновское движение – людские силуэты слонялись без цели, как слепые. Их лица в отдалении не читались. Но, напрягая слух, можно было различить, как они издают звуки определенной частоты – заупокойный монотонный вой…

Загремели выстрелы! Взревел мотор – с примыкающей улицы вывернул микроавтобус. Он что-то зацепил – рвался и корежился металл. Но продолжал нестись, мелькал между деревьями. Он резво огибал преграды, из заднего окна велась стрельба. И разом все пришло в движение! Вой сменился разноголосым ревом. Насторожились блуждающие личности, завертели головами. И вдруг помчались с разных сторон наперерез несущейся машине! Выскакивали другие – из сквера у больницы, из улиц, проулков, выходящих на проспект, из подъездов домов. Их было множество. Откуда их столько? Кто-то прыгнул на бампер микроавтобуса, размахивая руками – его отбросило, как баскетбольный мяч. Полетел другой – его зашвырнуло под искореженный троллейбус. Мини-вэн зацепил правым боком сгоревший автомобиль, отправился юзом, отлетел, словно мячик, от застывшего седана. Из окна уже не стреляли. В салоне кричали перепуганные люди. Водитель не справился с управлением, машину понесло на бетонные блоки у раскопанного участка теплотрассы! Она влепилась в них на полной скорости. Смялась кабина, подпрыгнула задняя часть. Удар был такой силы, что от автомобиля отлетела задняя ось с колесами, а то, что осталось, треснулось об асфальт и практически развалилось. Сомнительно, чтобы после такого удара там кто-то выжил. А если и так, их участи сложно было позавидовать. Озверевшая толпа набросилась на обездвиженный автомобиль, облепила его. Люди не замечали, что калечат своих же «товарищей», лезли, расталкивая и расшвыривая. Дикую сцену вуалировала листва деревьев, в полной красе картинка не представала. Но кого-то эти твари вытаскивали из машины, обступали, что-то с ними делали…

– Ни хрена себе сцены из провинциальной жизни… – убитым голосом сообщил Витек. – Александр Васильевич, вот вы вроде грамотный человек, объясните тупому алкоголику, что это за хрень?

– Не знаю, Витек, не знаю… – потрясенно шептал Шура. – Одно могу сказать – эта штука вряд ли обратима. Это конец, мужики… Конец городу, всему… А если эта хрень творится по всей стране, по всему миру, то и миру полный трындец… Население вымерло или превратилось… в этих самых… Нормальных людей, вроде нас, осталось с гулькин хрен… Не знаю, почему они не вымерли, возможно, их срок еще не пришел, организм сопротивляется, но в любом случае им не выжить в этом мире…

– Хочешь сдаться? – буркнул Андрей.

– Да нет, порезвимся пока, – вздохнул Шура. – Но не питай иллюзий, Андрюха. Эта штука, что делает людей такими, – на девяносто процентов вирус. Еще на девяносто он витает в воздухе и доступен всем. Чем защищаться, ума не приложу. Боюсь, что ничем. Если уж проворонила современная медицина, которая достаточно сильна, хотя и принято ее ругать… Ну, наденьте, черт возьми, марлевые повязки, если хотите, – рассердился Шура. – Они есть у меня в кабинете. Но это то же самое, что с канцелярским ножиком на танк идти…

– Нужно выбираться из города, – сказал Андрей. – В горы уходить, больше некуда. Возможно, туда еще не добралась эта напасть. А вдруг на высоте ее нет? Вооружаться, искать транспорт. Что-то делать с Кравцом – бросать его не дело, но тормозить он нас будет по полной программе. Еще этот светский львенок навязался, мать его… Тут и без загадочных вирусов скоро будет инфекций невпроворот… Одно плохо, мужики, какие планы ни строй – а до темноты нам придется вести больничную жизнь…

Они смотрели, как завороженные, на «картинки из городской жизни», не могли оторвать глаз. Привычный мир развалился – вместе с вечной борьбой за существование, с неумным зарабатыванием денег, относительным бытовым комфортом, с друзьями, родственниками, знакомыми, с продажными ментами, коррумпированными чиновниками, губернаторами, президентами. Если Шура прав, то чего тогда стоит эта технически вооруженная, погрязшая в сытости цивилизация, если она способна развалиться за двое суток? Чего стоит хваленая мировая медицина, проворонившая какой-то вирус? В глубине квартала на улице Чаплыжной что-то прогремело – возможно, взорвался газ. Вывалилась целая секция из здания – вместе с мебелью, мертвыми телами. В переулке, выходящем на проспект, металась ополоумевшая от страха собака. Снова что-то громыхнуло, над крышами пятиэтажек взметнулся столб. Вопили люди – и теперь уже толпа рванула в противоположную сторону. Они давились, вламывались в здание из красного кирпича, соседствующее с Совнархозом. Это было стадо – никем не контролируемое животное стадо. Что у них с головами, что они бросаются на любого, кто не похож на них? Зверский голод? Кто они? Ожившие мертвецы, те самые пресловутые зомби, питающиеся свежей плотью, или живые, но озверевшие люди с новоприобретенным инстинктом убивать?

Он пока не понимал. Требовалось время, чтобы осмыслить и вжиться. Из дома, атакованного безумцами, доносились крики. Распахнулась балконная дверь на четвертом этаже, выбежала женщина. Она схватилась за перила, перегнулась наружу. Лицо исказилось от отчаяния. Она кричала, умоляла помочь. Металась по короткому балкону, хотела перелезть на крохотный карниз, но сорвалась нога, пришлось вернуться. Она опять перегнулась – словно собралась броситься вниз. В квартире что-то происходило. Со звоном разлетелось стекло на балконной двери, показался мужчина. Он пятился задом, махал рукой, в которой был зажат кухонный нож. К нему тянулись длани убийц, он в отчаянии бил по ним, но не мог сдержать напор. Хлестала кровь. Он что-то крикнул женщине – в это время цепкая рука схватила его за горло. Оскалилась нечеловеческая пасть. Мужчину втащили обратно в квартиру – он уже не сопротивлялся, только обреченно выл. Женщина осталась на балконе одна – надолго ли? Андрей зажмурился, когда она приняла эпохальное решение – полезла через перила. Он оторвался от своей амбразуры, шикнул на товарищей – мол, чего уставились, не в театре. Заткнул уши, но поздно – тоскливый вой сменился шлепающим звуком упавшего на асфальт тела…

Они вернулись на «базу» весьма кстати. В складской нише, среди груды пропахшего нафталином тряпья, протекал жутковатый спарринг! Дрались «тыловые крысы», отчаянно набрасывались друг на друга. Вернее, набрасывался вахтер Кравец, позабывший про свою больную ногу, норовил схватить журналиста за горло, а тот смешно отбивался и орал так, словно его перемалывали в блендере! В представшем хаосе конечностей было что-то иррациональное. Впрочем, включились быстро. Андрей метнулся, схватил вахтера за шиворот, отбросил к стене. Тот ударился позвоночником, но не утерял подвижности. Оскалилась бездонная пасть, унизанная не самыми здоровыми зубами, проступили вены, глаза носились по кругу, выплескивая бешенство. Это был уже не тот Кравец – ответственный и исполнительный работник! Он рычал, схватил стальной клешней Андрея за щиколотку. Паника захлестнула. Он ударил второй ногой – пяткой в подбородок. Переломилась челюсть, но бывшему вахтеру это было, что слону дробина. Виталий Антонович продолжал извергать в пространство звуки дикой природы, поднимался, опираясь на сломанную ногу. Хрустела кость, он не чувствовал боли. Лицо превращалось в страшноватую маску тролля. Шура с Андреем застыли, наблюдая за рождением Левиафана. Неизвестно, чем бы закончилось это безумие, не прояви сноровку алкоголик Карташов. Витек издал короткий рык, ударил трубой сверху вниз, словно топором рубил чурку. Череп отзывчиво раскололся, глаза Виталия Антоновича растеряли сумасшедший блеск, сбились в кучку. Он закачался и повалился на бок, испуская пронзительный запах фекалий.

Вахтер Кравец был мертв. Вятский трясся, издавая что-то шипяще-свистящее, сучил ногами, отползая от мертвеца. На распухшей физиономии красовались свежие ссадины.

– Ну, ты зажег, Витек… – потрясенно пробормотал Андрей.

– Проблемы, Андрюха? – Витек говорил таким тоном, словно у него в горле застряла лампочка. – Промотаем обратно?

– Да нет, Витек, все нормально, ты молодец, – убитым голосом сообщил Шура.

Прыгающий свет скользил по лицам товарищей. На Витька – не такого уж профана в плане выживания, было страшно смотреть. Волосы торчали дыбом, кадык работал, как разогнавшийся поршень. Физиономия Шуры сливалась со стеной позади него. Но товарищи держались, никто не ударялся в панику, не бился головой о стену.

– Лотерея, блин… – озвучил всеобщие переживания Витек. – Попадет – не попадет, выживешь – не выживешь. Увлекательно, ептыть ее…

Все склонились над «гламурным» журналистом – не собирается ли и этот пойти по скользкой дорожке… Человек превращался в жалкую пародию на самого себя. Физиономия пылала, глаза мутнели от страха.

– Не лицо, а задница какая-то, – прокомментировал Витек.

– Ну, да, харизма нашего героя нуждается в восстановлении, – согласился Шура. – Сочувствую, Аскольд, но у тебя уже нет никакого шанса стать главным героем. Слабоват ты для фигуры былинного масштаба.

– Что это было? – прохрипел, пуча глаза, журналист. – Я умираю? Я выживу?

– Самим интересно, – усмехнулся Андрей и, чувствуя какую-то неловкость, словно он в армии и вынужден издеваться над новобранцем, рывком поставил журналиста на ноги. – Все в порядке, Аскольд, ты живой. Соберись, не будь тряпкой – а не то обещаю, выбросим тебя волкам на съедение…

Позднее, когда Вятский пришел в себя и обрел способность воспринимать действительность, выяснились шокирующие подробности. Ничто, как говорится, не предвещало. Он отключился, потому что немного устал. А очнулся от странного пилящего чувства. Хорошо, что очнулся! В полумгле что-то дергалось. Присмотревшись, он обнаружил, что вахтера выгибает и пучит. «Бодрая» картина сопровождалась каким-то шаманским горловым пением. Дать деру журналист не мог, его от страха прибило к полу. И вдруг оборвалась трясучка, вахтер застыл – а потом его словно пнули под зад! Он набросился на журналиста без объявления войны (тот прекрасно слышал, как хрустит, доламываясь, больная нога), сильные пальцы впились в горло, в лицо, его окатило такой отвратительной вонью, что сперло дыхание…

– Ну, что ж, Аскольд, биться за жизнь ты умеешь, – усмехнулся Шура. – Глядишь, и протянешь какое-то время… Ладно, приятель, прости, все мы в одной лодке.

Остаток дня они лежали, закрывшись на замок, в сумрачном помещении без окон, проваливаясь то ли в сон, то ли в обморок. «Чудесных» превращений больше не было. Временами кто-то поднимался, блуждал, наступая на «черную кошку в темном помещении». Дышать было нечем, одежда взмокла. Нервничал Витек, мечтал о выпивке – ну, хоть чуть-чуть, для поднятия тонуса, организм уже не может…

– Слушайте, я, конечно, врубаюсь в это, как в квантовую оптику – все эти вирусы, швирусы, микробы с бактериями… – жарко шептал он. – Но ведь с сегодняшнего дня уже не существует ничего фантастичного, нет? Бред превращается в явь, все такое. А если это злонамеренная акция? Вдруг инопланетяне решили освободить плацдарм для себя? Ну, стереть с лица земли всех людей, освободить жилплощадь, а потом по собственному усмотрению использовать эту миленькую планету? Города им наши, конечно, не нужны, снесут, построят что-то свое, с природой тоже разберутся… Слабо парировать, Александр Васильевич? Ну, скажите, откуда взялся этот вирус, про который медицина ни сном ни духом, да еще ударил так конкретно – почти везде? Ведь это так, не правда ли? Случись только в нашем городе, разве не ввели бы уже жесткий карантин, не работал спецназ в ОЗК, не носились бы над городом вертолеты и самолеты? Но что-то не видно ничего такого, а, Александр Васильевич?

– И что прикажешь, Витек? – неохотно огрызался Шура. – Поставить тебе пятерку по логике? Ну, молодец, догадался, именно так и было. Слушайте, мужики, давайте немного поспим? Ей-богу, надоело с вами трепаться. Я будильник выставлю на час ночи…

В начале второго, когда над городом царила беспросветная мгла, четыре тени выскользнули из больницы и окопались за беседкой. Ночь была безветренной, в небе расплывались и подмигивали бледные звезды – дымка гари и не думала развеиваться. На заднем дворе было тихо. Со стороны проспекта доносился невнятный гул. Силуэты деревьев вырисовывались во тьме, проступали очертания гаражей, больничной ограды, которая на этом участке была не решетчатой, а монументально-кирпичной. Подозрительные личности в ареале не шатались, чувство опасности пока помалкивало. Разнылся Вятский – он проспался и обнаружил, что давно пора перекусить. Мало того, что он питается, как все приличные люди, четыре раза в день, так он привык еще и по ночам таскать из холодильника что-нибудь вкусное. У людей чесались кулаки, но они сдерживались. Потом журналист вспомнил, что ему нужна аптечка – почему-то раньше он об этом не вспоминал.

– Послушайте, мы пойдем по городу в больничных пижамах? – дошло до Вятского. – Вы сбрендили. Мы не можем…

– Нет, парадные мундиры наденем… – зашипел ему в физиономию Шура и показал чешущийся кулак. – Давай договоримся, Ксюша, с этой минуты ты заткнулся, лады? Затаил на всех добро и заткнулся. Ей-богу, не посмотрим, что ты у нас пострадавший, настучим по чавке, не возрадуешься.

Они лежали и всматривались. Шура шепотом возвестил, что скоро вернется, откатился в темноту и куда-то убежал. Он вернулся минуты через три, озвучив свежие разведданные: за пределы клиники он не выходил, но ворота не заперты (хотя и не сказать, что распахнуты настежь). У гаражей припаркованы машины, в том числе карета «скорой помощи» фирмы «Форд» – двери у нее не заперты, бензин в баке есть, но ключ в замке отсутствует. Посторонних не видно. Остальные машины – отечественного производства.

– Провода замкнем, – задумчиво вымолвил Андрей. – Что-то мне подсказывает, что лучше взять вместительную «скорую помощь». У нее движок хотя бы не рычит на весь город. Но на проспект соваться нельзя, там все перегорожено, не проедем…

Он погрузился в раздумья. Параллельно проспекту, за задворками больницы, тянется улица Кабинетная – еще одна оживленная магистраль, хотя и не такая загруженная, как центральная. Прорываться на авось? Понятно, что «мертвецы» кинутся в погоню, придется спасаться бегством, но если улица перегорожена, то им конец… Он шепотом озвучил свой план. Все трое остаются, следят за развитием событий и друг за другом. Если кто-то «превращается»… в общем, мужики знают, что делать. В случае угрозы извне – отступать в больницу. А он уходит на разведку – обследовать Кабинетную улицу. Если что, спасется бегством – он не образец олимпийского здоровья, но бегать обучен. Товарищи недовольно роптали, но никто не рвался за ним, когда он отползал прочь. За гаражами жались в кучку несколько машин. Андрей передвигался перебежками, замирая, сливаясь с темнотой. Он добрался до ворот, убедился, что створы разомкнуты, просочился наружу. Как же просто в наше время выйти из психбольницы…

Он находился в темном переулке, окруженном акацией и кленовым молодняком. До Кабинетной было метров полтораста. С данной точки она почти не просматривалась – фонари на улице не горели. Он смещался вдоль ограды – волнение просто зашкаливало. Глупая мысль сразила наповал: а, возможно, не так уж плохо, что Рита умерла неделю назад? Умерла человеком, по-людски, без всяких дикостей. А что бы с ней случилось сейчас, как бы он пережил ее преображение? Шанс незначительный, что пронесет – у Риты были проблемы с иммунитетом, любая хворь воспринималась болезненно. Речь не шла ни о СПИДе, ни о ВИЧ, просто у девушки был слабый организм, требующий витаминов и бережного отношения. «При чем здесь ВИЧ? – возмущалась она. – Что такое ВИЧ?» «Василий Иванович Чапаев», – пошутил однажды Андрей…

Он выхаркивал комок из горла. Долой эти сопли прошлой жизни… Он скользил по переулку, приближаясь к дороге. Мерцать одиноким перстом становилось опасно. Он перебрался через обочину и остаток пути шел на корточках, натыкаясь на ветки и торчащие из земли корни. Загривок уже щипало – он различал, как по проезжей части блуждают тени…

Он лежал за столбом электропередач, имея неплохой обзор. Проезжая часть погружалась во мрак, приходилось всматриваться, чтобы что-то различить. Мурашки ползли по коже, волосы шевелились… Не зря эта улица привлекла его внимание – благодаря трамвайным путям проезжая часть значительно расширялась. Жизнь замерла в субботу и воскресенье – трафик в эти дни минимальный. Смазанные тени колыхались в ночном воздухе – люди бродили, точно пьяные. На первый взгляд их было относительно немного. Там, где он лежал, вжимаясь в столб, вообще никого не было. Несколько фигур колыхались на противоположной стороне дороги – у ресторана итальянской кухни «Манжори». «Меню изучают?» – мелькнула забавная мысль. На тротуарах лежали тела – весомая причина пореже дышать. Он полз мимо кустов, отделяющих тротуар от проезжей части. Машин на дороге было немного. Замер хлебный фургон, в зад ему на полном ходу врезалась спортивная «Тойота», а уж ту для симметрии сплющила элегантная «Мазда». «Тянитолкай» занял крайнюю полосу, проезду не мешал. Застыл на горке трамвай 12-го маршрута – двери нараспашку, в салоне кто-то копошился, издавая голодное урчание. Дорога поднималась к перекрестку с Войховской. Места для проезда хватало, но что за горкой? До площади Энгельса от перекрестка порядка полуверсты. Андрей решил рискнуть – пополз дальше. Мелькнула мысль: встать, как все, и расхлябанной походкой двинуть по своим делам. Но, взвесив все «против», отказался от идеи: неизвестно, как твари чувствуют чужаков, можно сесть в лужу с таким «творчеством». Он дополз до остановки общественного транспорта. Дверь в киоск, торгующий пищевой мелочью, была распахнута. Удержаться от соблазна он не мог – переполз через порожек, включив рассеянный свет. Схватил подвернувшийся под руку пакет с вишневым соком, жадно глотал, утоляя жажду, впихнул в себя два шоколадных батончика, вскрыл еще один пакет, осушил наполовину. А когда покидал гостеприимный теремок, чуть не поседел от страха – по тротуару брела целая группа понурых личностей, и он едва не вывалился им под ноги! Он вцепился в косяк, затаил дыхание. Медленно убрался в темень киоска. Субъект, возглавлявший процессию, что-то почувствовал, остановился. Поднял нос к небу, начал принюхиваться. Он медленно повернулся, заблестели льдинки в глазах. Инцидент мог закончиться плачевно, но идущий следом наехал сослепу на товарища. «Главарь» зашипел, задергался – и, видимо, забыл, чего хотел. Помешкав, он повертел головой и потащился дальше – за остановку. Странная процессия удалялась. Андрей перевел дух, задумался – они вообще представляют, куда идут? Или им без разницы? Что им нужно? Приключений, покушать, порвать кого-нибудь? Они способны на элементарный мыслительный процесс? Догадываются о своей ущербности вчерашние люди, ставшие в одночасье уродливыми тварями?