Текст книги "Довмонт. Князь-меч"

– Ой, далече – далеко… далеко-далече…

Девушка раскраснелась, притопнула ногами… и голосок был такой приятный, звонкий…

– Явине, явине, – вдруг послышалось князю. – Явине-Явинскете…

Ну, ведь правда же – один и тот же мотив! Это ж литовская песня! Даумантас слышал ее еще в детстве, в Нальшанах, да и сейчас не забыл, помнил.

– Явине, Явине, приходи к нам в овин. Да зерно береги, да зерно береги…

Явине – древнее литовское божество, защищавшее хлеб в овинах…

– Ой, пойди со мной гуляти! Да травушку не помни, да травушку не помни…

Князь еле дождался, когда девчонка закончила петь. Улыбнулся, спросил вкрадчиво:

– А ты откуда эту песню знаешь?

– Так с детства еще, – усевшись обратно к костру, Маруся неожиданно загрустила. – Матушка еще была жива – пела. В деревне нашей… Ее потом полочане сожгли.

– А где деревня-то была?

– Да в Черном лесу стояла, – девушка вдруг улыбнулась, столь же внезапно, как вот только что загрустила. – Знаете, какой у нас лес? До самой Литвы тянется… и еще дальше.

До самой Литвы… Вот откуда мотивы похожие. А те парни, что бросили юной певунье весьма недешевое ожерелье? Что же, они, выходит, литвины? Если так, то что они делают здесь? Вряд ли это купцы – обо всех литовских купцах Довмонту докладывали. Значит, никакие не купцы… Что ж, Войшелк-князь не угомонился? Вновь прислал убийц? Впрочем, рассуждать сейчас – все равно, что гадать на кофейной гуще. Тем более здесь еще кофе-то нет… разве что – желудевый.

Относительно парней Маруся ничего конкретного не сказала. Парни и парни. Незнакомые, плечистые, сильные. В обычных рубахах. Наверное, из ближней деревни смерды – косцы.

– Я проверю все, княже, – шепнул на ухо Степан. – Проверим. Ежели литвины – сыщем.

– Добро, – кивнув, князь повысил голос: – Марусь, а ты что-то про отрока говорила. Ну, про Кольшу, ага?

Глава 2

Про Кольшу хитроватая скоморошья девчонка ничего интересного не поведала. Ну, подсел голодный отрок к костру – бывает. Сказал, что сирота. Может, правда, и не такой уж и сирота, может – и беглый. Так ведь в ватагу его никто не принимал, с собой не тащил. Просто накормили по доброте душевной – не прогонять же? Вот пару деньков парнишка со скоморохами и гужевался, рыбу на ушицу ловил, помогал одежу чинить, маски-личины из коры березовой да кожи ладить. А так, чтоб с ватажниками куда-то далече идти – о том и разговору не было.

– А рыбу он где ловил? – поглядев на реку, уточнил Довмонт.

Маруся показала рукой:

– Вона, на плесе. Там мостик старый. Кольша говорил – рыбное место.

Прищурившись, девушка склонила голову набок и обвела незваных гостей быстрым хитрым взглядом:

– А чей это вы про него выспрашиваете? Небось и впрямь – беглый?!

– Может, и беглый, – покивал Степан. – А, может, и родич чей. Сбег со двора, змеенок.

– Тогда уже дома Кольша, – Маруся убежденно тряхнула длинными светлыми волосами. – Если на мостках нет, значит – домой вернулся. Он ведь и не просился с нами… так, вечерял.

Простившись со скоморохами, Довмонт и его люди уселись в ладью и направились к плесу. Хорошее оказалось место! Тихая заводь с желтыми лилиями, клонившиеся к самой воде ивы, камыш с рогозом – благодать! Носились вокруг синие стремительные стрекозы, на мели резвилась вовсю серебристая рыбная мелочь. Меж ивами виднелись заросшие камышами мосточки, серые от старости и едва различимые с реки. Ежели б Маруся не показала – ни за чтоб не нашли.

Выскочив на берег, сыскные парни – Семен с Кириллом – принялись деловито осматривать берег. Кирилл – мостки, а Семен – ведущую к ним тропинку. Все свои действия парни проводили быстро, но тщательно, слева направо, по солнышку. Заросшая густой травою глинистая тропинка намокла от росы и вовсе не стремилась столь уж быстро высохнуть.

– Следы, – осмотрев, вернулся к мосточкам Семен. Сдвинул на затылок свою забавную шапку-колпак, улыбнулся довольно: еще бы, хоть что-то нашел. – Смазано все, но… судя по всему – сапоги, поршни. Двое шли. И… подбирались тайно. У мостков – так даже на цыпочках!

– Нечего и думать, схватили парня, – несмотря на внешность типичного лентяя-увальня, Кирилл Осетров был человеком проворным и дело свое знал. Что-то высмотрев, наклонился в траву и быстро выхватил из зарослей какую-то палку. – А вот и удочка!

Ну, да – она самая. Вырезанное из ветки удилище, леска из конского волоса, из дубовой коры – поплавок, крючочек кованый, между прочим, для нищего отрока – великая ценность. Просто так Кольша крючочек бы не выбросил. Никогда. Значит, и впрямь – схватили парня! Если это правда Кольша…

– А вон и лодки след, – соскочив с мостков в воду, Кирилл шагнул в камыши. Что-то потрогал рукою, понюхал… даже, сорвав с ивы листок, пожевал…

– Широкий след… вон, камыши-то, гляньте… Не ладья… но и не челн малый. Добрая лодка. Четверых запросто выдержит. Или – шестерых.

– Одначе немного таких, – пригладив бороду, подал голос лодочник. – Для перевозчиков лодка такая – слишком уж жирно, а для того, чтоб товары да сено возить – мала. Обычно по дворам такие, у смердов. Но опять же – мало у кого.

– Так-так, – Довмонт задумчиво покусал губы. – Верно, приметная лодка?

– У рыбаков можно спросить.

– Если встретим, – охолонул тиун.

– Встретим, – лодочник тряхнул головой, глядя, как вскакивают в ладейку сыскные парни:

– Обязательно встретим. Время-то ныне – рыбацкое.

Рыбаки тянули сети сразу за плесом. Чернели на светлой воде четыре челна, сверкала на солнышке серебристая рыба.

– Бог в помощь, работнички!

– И вам не хворать, господа. Благодарствуем на добром слове… Лодка чужая? Да проплывала тут давеча… Не одна. Мужи низовские сено во Псков везли… потом еще эти были, изборские – те к себе плыли… Отрока? Не, отрока не видали. А парней молодых – да. На черной зорьке вчера… проплывали такие угрюмцы. Пес их знает, куда на ночь-то глядя.

– Так не во Псков?

– Не. Вверх по течению куда-то.

Приметную ладейку видели. Правда, не так уж и много оказалось на реке рыбаков, и – чем дальше, тем меньше. Выходя за очередной плес, Великая разливалась, охватывая широким течением песчаные мели. Встав на носу ладейки, лодочник взял в руки шест и внимательно смотрел в воду, время от времени подавая команды гребцам:

– Левым табаньте!.. Правым…

– А ну, давай к берегу, – приложив ладонь козырьком ко лбу, неожиданно приказал Довмонт, заметив в зарослях всадников. Двое подозрительных типов, без кольчуг, но на быстрых конях, прячась за деревьями, ехали параллельно ладейке. Взглядами провожали, следили…

– Хотят напасть? – тиун тоже заметил возможную опасность. – Здесь место удобное – брод.

– К берегу! – погладив рукоять меча, повторил князь. – Напасть – не напасть, а… посмотрим.

Ладья послушно свернула и ткнулась носом в узкую полоску песка. Все, кроме Довмонта, пригнулись, ожидая стрел. Выскочили, хоронясь за кустами… Где-то послышалось конское ржание.

– Ох, княже, – Степан-тиун скрипнул зубами. – Похоже, влипли мы. Надо бы – в обрат.

– Успеем, – успокоил князь, прислушиваясь к голосам, что звучали невдалеке, за вербами и старой кривой ветлою. Вот снова заржал конь. Слышно было, как кто-то спешился… что-то сказал… засмеялся… А голос-то, между прочим, был тонкий, женский…

Довмонт сунул меч в ножны и выпрямился. Затрещали кусты…

– Ну, здравствуй, – выйдя на берег, сверкнула зеленым взглядом юная разбойница-дева. – Гляжу, на ладейке прогуляться решили? Что ж дев-то гулящих не прихватили? На этой-то лодочке дщери те – завсегда… Верно, борода многогрешная?

Скосив глаза на выглянувшего из камышей лодочника, девушка громко засмеялась. Словно в ответ ей, из-за деревьев послышались раскаты гулкого хохота.

Князь улыбнулся:

– И ты здрава будь. Вот ведь, Господь дал – свиделись.

– Ты, я вижу, не очень-то рад?

– Почему ж? Просто нынче дело серьезное.

– Серьезное? Х-ха!

Дерзка, дерзка дева, остра на язык – заноза! Платье на ней мужское, порты узенькие, лазоревая рубаха, темно-красный короткий плащ. Голова не покрыта, локоны каштановые – по плечам. Вольная дева! Как хочет, так и ходит, как нравится – так и живет, без оглядки, без страха в душе. Только вот надолго ли жизнь такая? Уж точно не затянется. Ну, еще год, другой… Отправится князь в поход, некому разбойницу прикрывать будет – вот и схватят, да на кол или голову с плеч – запросто! Тем более Рогнедушка не только во псковской земле промышляла, шайка ее и на литовские земли лихими набегами хаживала, заглядывала и в новгородские, полоцкие, орденские…

– Рогнеда, я здесь чужаков ищу. Парни молодые, угрюмые. На лодке плыли… Чай, не встречала?

Разбойница повела плечом:

– Сама – нет, а люди докладывали. Вчера видали парней… вот я и хочу на них глянуть.

– Вместе и глянем, – утвердительно кивнул князь. – Я своих возьму…

– Это ищеек, что ли? – красавица сверкнула изумрудным взором и ехидно прищурилась. – Хотя – твоя воля…

Поиски чужаков неожиданно затянулись, даже – с помощью разбойников. Да немного их и оказалось, татей лесных. Окромя самой атаманши, еще с полдюжины человек, правда, все при конях да и на вид – парни ушлые, палец в рот не клади.

Общими усилиями обследовали весь берег и прилегающую к нему рощицу – березы, осинки, липы. Осмотрели и тянувшийся недалече орешник, заглянули и дальше, через луга, через заброшенное заросшее поле – стернину…

– А вот и следы! Здесь кого-то вели, княже, – сойдя с тропы, Степан склонился к пурпурным соцветьям кипрея.

Не в силах сдержать любопытство, дерзкая атаманша тут же насторожилась, спросила:

– А почему – вели, а не просто – шли? И если вели – то кого?

– Отвечай, Степан Иваныч, – разрешил Довмонт.

Тиун приосанился:

– Кого вели – не ведаю, а только воистину – не своей волею шли. Да еще с руками связанными. Вон, на тропинке след… поскользнулся кто-то… Вот чтоб ты, дева, сделала, чтоб не упасть?

– За эту б осинку схватилась, – не раздумывая, отозвалась разбойница. – А что?

– А то, – Степан Иваныч хохотнул и пригладил бородку, остроконечную, аккуратно подстриженную, кою не очень-то жаловали на всей остальной Руси… окромя Пскова да Новгорода. – Сама ж говоришь – ухватилась бы. А тот, кого вели, не ухватился – упал. Вон, кустищи примяты.

– Твоя правда, – поглядев на смятые кусты, девчонка смутилась, но несильно, ее вообще мало что было способно смутить.

– Людокрады… – негромко промолвил князь. – Опять появились… Сволочи…

Ругательства «сволочи» по большому счету в те времена еще не было, оно еще появлялось только. На больших и не очень волоках обычно подвизались разного рода ватажки: помогали ладьи перетащить да и кой-что по мелочи, за не за просто так, конечно. Ватажники сии отличались буйным нравом и полным отсутствием всякого намека на благородство и хоть какую-то нравственность. Поскольку на волоках они не жили, а промышляли, как бы мы сейчас сказали «вахтой», то и вели себя соответствующе. Как всегда при родовом патриархальном строе. В своей деревне – тише воды, ниже травы, а вот на воле… Односельчан-соплеменников вокруг нет, не было кому присмотреть, пристыдить, наказать, если нужно. А нет, так и стесняться некого, и можно – всё. Красть, драться, пьянствовать. Девок в чужой деревне украсть да пустить по рукам – «в толоки», корову с чужого двора свести, коней приблудить… Вот и называли таких людишек – «с волока, с волочи». Людокрады именно такими сволочами и были.

– И куда их могли увести? – между тем вслух прикидывала Рогнеда. – Там дальше – болото, Маточкин Мох. Большое. И в полоцкие, и в литовские земли тянется. Страшная топь, кто там только ни водится… Забредешь, не выйдешь, ага.

Девчонка вздрогнула и понизила голос до шепота. Ничего не боялась разбойница, а вот болота Маточкин Мох, трясины этой гнилой – побаивалась. Впрочем, не столько самого болота, сколько тех, кто в этой трясине жил. Кикимор всяких, водяных, леших.

– Полоцк – немаленький град, – с молчаливого разрешения князя вставил свой голос тиун. – Торжище там большое. Торгуют и людьми.

Довмонт вскинул глаза:

– Людокрады?

– Они, князь.

Да, скорее всего, именно так и обстояло дело. Шайка людокрадов прихватила столь нужного для расследования парнишку… наверняка и не его одного. Прихватили и теперь вели через болото – в Полоцк. Верно, какие-то свои тайные тропинки да гати ведали.

Все так… Все логично… И все же…

Все же терзали Довмонта какие-то смутные подозрения насчет своих кровных врагов – выходцев из языческой Литвы. Войшелк, верховный князь всех литовских земель, конечно же, христианин, и не такой обманчивый, каким был его отец Миндовг, с легкостью необыкновенной переходивший из язычества в католичество и обратно. Войшелк – христианин. Но помощники-то его, воеводы – закоренелые язычники, если и принявшие христианскую веру, то лишь для отвода глаз да вида. Наряду с Иисусом Христом почитали и Дьяваса, и Пикуолиса, и еще чертову уйму богов и божков, каждому из которых приносились жертвы… и часто – кровавые, человеческие.

Литовцы… Или все-таки – людокрады? Что тут литовцам делать? Им во Псков надо – Довмонта-князя извести, а не тут, по болотам ошиваться. Хотя… та девочка, скоморошница… какие-то чужие парни кинули ей янтарное ожерелье! Просто так… за песню, очень похожую на древнее литовское заклинание.

– Я бы не стала туда идти, – поглядывая на тропинку, Рогнеда опасливо попятилась. – Там – жуткая земля. И жуткие боги. Знаешь, князь, какие стоны раздаются там ночами? О, их никто не слышит. Только мы. Иногда мне кажется, что это болото – прямая дорога в Нифльсгейм, мир вечного мрака, ледяной мир полуживых мертвецов! Именно там злобный дракон Нидхотт терзает свои жертвы. Он пожирает их медленно, чтобы…

– Не думаю, чтоб на болоте жил дракон, – перебил князь. – Скорее, там люди. Поможешь мне их поймать? Они ведь и твои враги тоже. Какие-то там чужаки шастают по твоей земле… Я бы не потерпел!

– Я не боюсь никого из людей! Ты знаешь.

– А с драконом я как-нибудь справлюсь. И с лешими-водяными – тоже.

Вообще-то Довмонт мог пойти и один, только лишь со своими верными спутниками. Недалеко. Пробираться болотами до самого Полоцка или Литвы он вовсе не собирался – на то имелись куда более удобные дорожки-пути. Здесь же, в трясине, называемой Маточкин Мох, у людокрадов, скорее всего, имелось убежище, где они прятали свой товар – украденных молодых дев, отроков. Прятали, а потом гнали тайными тропами на продажу. Преследуя похитителей людей, князь мог решить сразу две задачи: выследить людокрадов и отыскать ключик к зловещему убийству отроков – Кольшу. С чужой шайкой наверняка могла бы управиться Рогнеда – для того она и была сейчас нужна. Довмонт намеревался цинично использовать разбойницу в своих целях, а та вдруг на полном серьезе испугалась каких-то там сказочных драконов! И это – знаменитая атаманша, не боявшаяся ни смерти, ни крови, ни пыток.

– Ты видишь мой меч, – посматривая на тропинку, уговаривал князь. – Он выкован на острове Готланде. А ты знаешь, тамошние кузнецы испокон веков считались колдунами. Значит, и меч этот – волшебный. Кстати, я давно думал, что бы тебе подарить? Кольца и всякие там ожерелья-браслеты – как-то слишком убого.

– Ты! Хочешь!! Подарить!! Мне!! Меч!!!

Подпрыгнув на месте, девчонка едва не свалилась в кусты. Да свалилась бы, кабы Довмонт не поддержал, не подхватил под руку. Сказать, что юная разбойница была поражена до глубины души, значило ничего не сказать. Еще бы…

Меч! Не только весьма дорогостоящая вещь, но и сакральный символ. Подарить клинок означало выказать одариваемому самую высшую степень своего расположения, родичем признать.

Насчет Рогнеды князь именно такое и придумал… еще раньше, да все как-то не было случая, все как-то забывал. Да и меч, преподнесенный князю псковскими оружейниками, был действительно очень хорош. Конечно, не на Готланде выкован, но ничуть не хуже готландского.

– Ну, так ты дашь мне своих людишек? Некоторые, верно, знают это чертово болото. Вот, чувствую, где-то недалеко должен быть схрон.

Напрасно псковская надежа и опора (надежа и опора – без всяких кавычек, это и в самом деле было так) полагал, что юная атаманша его внимательно слушает. Какое там! Взбалмошная девчонка не отрываясь смотрела на меч, широко распахнутые очи ее сверкали, словно два изумруда.

И как тут было поступить? Князь своему слову хозяин: сказал – сделал. Улыбнулся, вытащил меч и, осторожно взяв его за клинок, протянул рукоятью к деве:

– Сей клинок зовется «Викинг»! Надеюсь, милая, тебя известно такое слово?

– Еще бы!

– Викинг! Вот ныне твоя новая хозяйка, – выспренно промолвил Довмонт. – Дарю тебя. Заклинаю тебя. Будь верен Рогнеде-деве, как был верен мне.

– Викинг… – приняв меч, разбойница истово поцеловала лезвие, с таким жаром, что едва не порезалась. – Викинг…

Из глаз девушки потоком хлынули слезы… Рогнеда беззвучно плакала, никого не стесняясь. Рыдала от радости, гордости и счастья! Не каждому, далеко не каждому дарили мечи. О простолюдинах речь вообще не шла – какой меч у простолюдина? Простолюдину меч не нужен, нужны только деньги да о собственной подлой шкуре забота. Меч – для того, кто готов отдать всё. Кто готов на всё, кто отважен и полон презрения к смерти. Для кого вся жизнь – игра. Как для Рогнеды.

Обняв девчонку за плечи, Довмонт заглянул ей в глаза и ласково молвил:

– Ну… больше не боишься драконов?

Разбойница улыбнулась:

– С таким мечом – нет. Этот клинок заколдован… я чувствую… вон, какой он горячий!

– Так мы сегодня куда-нибудь пойдем?

Юная атаманша пришла в себя довольно быстро. Повесила через плечо отданные вслед за мечом ножны, махнула рукой своим… Разбойники, кстати сказать, почтительно держались в отдалении, на глаза не лезли, прятались за деревьями и кустами. Князь даже не мог бы определить, сколько их – полдюжины, дюжина или намного больше?

– Юхан, Кнут, Славута… – быстро распорядилась Рогнеда. – Вы знаете трясину – пойдете впереди. Остальные… Сколько нам нужно людей, князь?

– И этих троих вместе с тобой – вполне достаточно.

Довмонт быстро прикинул расклад. Четверо – ну, пусть, шестеро – людокрадов, именно столько влезало в ту лодку, о которой рассказывали рыбаки. Вот, пожалуй, и все. Тайное убежище на болоте Маточкин Мох вряд ли могло быть очень большим – кто-нибудь о нем да прознал бы, а слухами земля полнится. К тому же крупную шайку давно заметили бы – те же люди Рогнеды. Нет, если и больше, то ненамного. Кроме тех, кто в лодке, еще охрана схрона – парочка человек.

Разбойники выглядели вполне солидно – здоровые молчаливые парни, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Все плечистые, бородатые, со светло-русыми волосами, только один лишь чуть-чуть рыжеват. Впрочем, в лица их Довмонт не всматривался – не княжье дело. Рогнеда сказала, что это – ее верные люди. И больше ничего не надо было говорить – атаманше князь верил.

Кроме этих парней и самой атаманши, стоившей в бою по крайней мере двух добрых бойцов, еще и князь со своими людьми. Всего получалось восемь. Наверное, где-то даже и маловато. К тому же сыскные вряд ли хорошо управлялись с оружием, все же не профессиональные воины, не из дружины. Подумав, Довмонт попросил у Рогнеды еще с полдюжины бойцов и кое-какое оружие. Себе, взамен меча, он выбрал небольшой шестопер – насажденное на рукоять увесистое стальное яблоко с шестью платинами-перьями. Несмотря на вполне изящный вид – орудие убойное, при хорошем ударе живенько башку расшибет. Да и не так тяжел, как палица – той инерции нет. Шлем, может, с первого раза и не пробьет, но ведь удар всегда можно подправить – угодить в забрало-личину. А уж, если забрала нет… так и глаз можно вышибить запросто.

Сыскные подобрали себе оружие попроще – короткие копья, разбойники же в основном были вооружены секирами, ну и теми же копьями-сулицами, а кое-кто – и толстыми – на медведя – рогатинами. Ножи да кистени, к слову сказать, изначально имелись у всех, у разбойных же нашлись и луки со стрелами.

– Ну, что же… – оглядев всех молодцов… и одну девицу… Довмонт остался вполне доволен. – Можно и в путь. Чай, недалеко. Думаю, к вечеру обернемся.

Первыми двинулись в дорогу разбойники – они знали местность, за ними – князь со своими людьми.

– Господине-е-е! – закричал, догоняя, лодочник, про которого все давно уже позабыли. – Господине, а я? Мне-то что делать? Ждать вас, не ждать?

Псковский защитник обернулся:

– А, пожалуй, жди. Ежели к утру не явимся, греби во Псков за подмогой. Именем Тимофея-князя скажешь! Сиречь – Довмонта.

Поклонившись едва ли не до земли, лодочник приложил руку к груди и еще долго провожал уходивших в заросли воинов самым преданным взглядом. После чего вернулся в свою ладейку и, расположившись на корме, пожаловался гребцам:

– Ну, мы, робяты, и попали. Прямо как кур во щи. Тут целую ночь ошиваться – несладко… и не подождать – нельзя. Ох, Господи-и-и… Ладно, там поглядим, чего делати.

* * *

Кольша Шмыгай Нос хоть и казался маленьким да глупым, но таковым вовсе не был. Нет, маленьким-то – да, но не полным дурнем. Кое в чем разбираться научился, такая уж жизнь была, что давала не пирогов, а в морду. Когда сбежал из лесу от злых людей, поначалу домой, на усадьбу к Мордухе-вдове подался. Мордуха хоть и врезала сразу же промеж глаз кулачищем – мол, где столько времени шлялся? – но на улицу все же не выгнала и даже покормить велела. Не шибко-то, конечно, покормила, но миску вареной холодной полбы отроче навернул с удовольствием, только за ушами хрустело. Правда, часа через два снова проголодался, но это уже другая история.

После еды Кольшу сразу же двор подметать послали, а опосля – на задворье, навоз на огород раскидать. Вот и раскидывал отроче, работал вилами не покладая рук – так с виду казалось. На самом-то деле – не шибко-то и старался… Вернее – старался… работу до самого вчера растянуть, или хотя б до полудня. Заодно, улучив момент, проверил свое сокровище – закопанный под кучею пфенниг. Цела была серебряха, на месте! Никакой гад не присвоил, не отыскал. Да и кому надобно в навозной-то куче ковыряться?

Вот и Кольша не ковырялся. Денежку обратно закопав, пошатался у забора – глядел, как его челядины ставят, да давал, стервец, советы, хоть никто их и не просил. Потом челядинам всякие байки рассказывал, чтоб они, если что, сказали вдовице – дескать, работал парнишка рук не покладая! Сама-то Мордуха этого всего не видела – в ближнюю церкву после обеда сходила да легла себе почивать.

Вот и осмелел отроче без пригляду. Уселся рядом с забором и давай языком чесать. Чего ж не почесать-то? Язык, чай, не вилы, не устанешь. Сначала рассказал челядинам про белого змея, что на дальних болотах водится, да всех проходящих ест, особливо – молодых девок.

– Они ему слаще, девки-то, – пояснив, Кольша глубокомысленно поковырялся в носу и уже собрался было продолжить, как вдруг увидал подходившего к воротам усадьбы мужика. Ростом хоть и невелик, да плечистый, жилистый. Пегая борода, лицом неприметен… Да Шмыгай Нос сразу узнал того самого, из лесу… с берега… Вот он, убивец-то!

Мужик этот, конечно, Кольшу не видел, однако парнишка сразу насторожился – жизнь научила во всякие совпадения не верить. Ой, не зря живодерина этот пегобородый вокруг усадьбы круги нарезал, ой не зря! Вдруг да про Кольшу узнает что? Вдруг да начнет про отроков убиенных выспрашивать? Всякое ведь может быть, даже и то, чего вроде бы ну никак быть не может.

Насторожился отроче, с забора слез… Тут и хозяйка проснулась, послала парня с поручением на рынок. Шмыгай Нос поручение добросовестно выполнил – капусты два кочана, вдовице торговцем одним обещанные, на усадьбу едва принес, до того тяжелые. Принес, снес на кухню, опять с челядинами словцом перекинулся, а тут, на кухне-то, и Никанор-закуп сидел-отдыхал. Вот Никанор-то и молвил про погибших. И еще добавил, мол, ищут и еще какого-то отрока… Какой-то мужик на Великой улице расспрашивал, у корчмы. Корчму на Великой Кольша знал, да и мужика не в меру любопытного, кажется, уже видел… вот здесь вот, рядом с усадьбой.

Вот тут парнишка и сообразил – ложка! В ней, заразе, все дело. Оставил ведь ее там, у кострища. Такие дела пошли, что некогда забирать было. Убивцы же, видать, ложки увидали да сообразили – четыре-то на троих многовато будет. Четвертого надо искать. Его – Кольшу.

Так Шмыгай Нос рассудил и тут же вечером сбег, прихватив закопанные под навозной кучей сокровища – серебряный пфенниг, конский волос, вытащенный по случаю из хвоста одного боярского коня, да кованый рыболовный крючок. Что ж – на первое время хватит.

Куда идти, Кольша знал – к скоморохам, их ватагу он еще раньше присмотрел на торжище. Там девчонка одна была, с виду добрая – шары да обручи кидала. За ней-то Шмыгай Нос и пошел… до самого берега Великой-реки, там уж к костру скоморошьему вышел, попросился покушать. Ватажники отрока не погнали, накормили ухой… Вот и прожил Кольша у скоморохов – маски помогал делать да рыбу ловил. Может, и прижился бы в ватаге, кабы не случай…

Под вечер уже сидел он себе на мосточках, рыбку удил… как вдруг видит – лодка. В лодке – двое парней… Еще двое сзади подошли – Колька не смог и дернуться, лишь удочку бросил, да сбежать не смог – вовремя не заметил подвоха. В общем, скрутили парня. Руки связали да на дно лодки бросили. Там уже еще и девчонка лежала, такая же – связанная. Не та, что со скоморохами, другая. Шмыгай Нос особенно к ней не приглядывался, думал – хорошо это все для него или плохо? Ликом судьба повернулась иль задом?

К кому попал, Кольша понял сразу. О шайках людокрадов два лета назад по всему городу слухи ходили. Правда, давно уже никакой такой шайки не было, но вот – случилась. Продадут теперь куда-нибудь далеко-далеко… зато жив останешься! И Мордухи злобной не видеть – тоже неплохо будет. Да, может быть, еще и сбежать от злодеев представится. Не такие уж они и умные: связать – связали, а вот обыскать забыли. Как был пфенниг у Кольши в кушаке запрятан, так там и остался. Этим же кушаком руки отроку и связали.

По реке плыли не очень долго. Как стемнело – пристали к берегу, но костра не разводили, так, в лодке и спали, у Кольши вся спина затекла. Утром людокрады все же отвели пленников в кусточки – по всяким неотложным делам. Однако присматривали зорко – не убежишь. Четверо парней – двое русоволосых, как сам Кольша, один – светлый-пресветлый, аж больно смотреть, и другой – черный, с такой же черной бородой. Этот бородач тут и был за главного. Ну, как же – у него ж одного борода! У других – усы только, а у светлого и усов-то нет. Совсем голый подбородок, как колено или чья-нибудь лысая башка. Правда, волоски торчали – просто небритый, да.

Большую часть пути людокрады молчали, а когда случалось говорить, общались промеж собою на каком-то непонятном языке. Не на том, на каком говорили рижские или дерптские купцы… Кольша догадался, что на литовском. Потому что раньше литвинов видел, литвины для псковичей никакая не тайна – живут-то недалеко, рядом. Значит, литвины… Впрочем, какая разница, кто? Хрен редьки не слаще. Главное – людокрады они, а уж кто там по крови – дело десятое.

Как рассвело, больше уже никуда не плыли, а шагали по узкой тропе. Лиходеи – впереди да сзади, посередине – пленники, Шмыгай Нос и еще одна девка, на вид – чуть постарше Кольши. Та все время не то чтобы плакала, а так, подвывала-скулила.

Ближе к полудню тропа уперлась в самую жуткую трясину! Правда, людокрады знали, где гать. Пленникам развязали руки, сунули по слеге… пошли… На небольшом островке остановились передохнуть да малость обсохнуть. Здесь, на островке злодеи не особенно-то и присматривали за будущим своим товаром. Так ведь и понятно – кругом трясина непроходимая, деваться некуда. Парни просто наказали пленникам оставаться на месте, справить все свои дела и ждать. Чего ждать? Да когда поведут дальше.

– Интересно, долго еще нам идти? – дождавшись, когда лиходеи скроются за деревьями, Кольша искоса взглянул на свою невольную спутницу. Светлоокая, с длинной косою, она чем-то напомнила мальчику молодую корову-нетеля. Такая же была молчаливая, покорная…

– Откуда ты? Тебя как звать-то?

– А тебе что за дело? – девчонка окрысилась, сверкнула очами с такой злобою, словно это он, Кольша, был заодно с людокрадами.

Отрок сразу же и увял – он вообще стеснялся, когда с девчонками. Тощий, уши лопухастые, да и вообще – руки-ноги в цыпках. Непредставительный, прямо скажем, вид. Дева посидела еще немножко, потом уселась на мох, привалилась спиной к дереву и, кажется, задремала. Кольше же не спалось почему-то. Терзали его юную душу разные смутные мысли и желания. К примеру, вдруг захотелось узнать – куда это ушли злодеи? Может, совсем-совсем ушли? Испугались чего-то да решили пленников на болоте бросить. Всякое может быть, в жизни-то чего только не случается, Шмыгай Нос это точно знал.

Островок с виду казался небольшим, но лесистым. Корявые сосны перемежались зарослями чернотала, ивы и вербы, у самого болота, в камышах, густо разросся ракитник, а чуть дальше от берега синел ельник. Вот в ельник-то людокрады и пошли – Кольша приметил.

Недолго думая, парнишка шмыгнул туда же. Старался идти незаметно, неслышно ступая босыми ногами по мягкому мху. Припекало, солнечные лучи расцвечивали повисшие меж еловыми лапами паутинки сверкающим невесомым золотом. Парней в ельнике не было, а вот дальше, на самом краю болота, в осиннике, слышались голоса.

Любопытный Кольша сделал еще пару десятков шагов, подкрался поближе, да там и совсем лег на брюхо, пополз по густой траве, распугивая лягушек и змей, осторожненько выглянул…

Парни стояли на плоском мысу, вдающемся далеко в трясину, и пели. То есть не совсем пели, а мерно произносили какие-то слова, судя по всему – заклинания. Мыс казался голым – лишь пожухлая от солнца трава, осока и чахлые болотные кустики. На самом краю его торчало что-то светлое… Кольша прищурился, всмотрелся и разглядел вкопанный в землю кол. Небольшой, резной…

Лицами к этому колу и стояли злодеи. Что-то говорили… потом вдруг дружно бухнулись на колени, вытащили ножи… и к большому удивлению отрока, полоснули себя по запястьям… поднялись, подошли по очереди к колышку, щедро обмазывая его собственной кровью!

Идол! – Шмыгай Нос зажмурился в неописуемом ужасе, но тут же распахнул глаза. Нынче дрожать от страха некогда, нужно думать, как спастись. Вовсе не людокрадами оказались эти угрюмые парни – язычниками, волхвами! Именно про таких время от времени ходили по Пскову самые разные слухи один другого страшнее. Говорили, что таящиеся по урочищам язычники пьют человеческую кровь и приносят своим богам кровавые жертвы. И что все пропавшие молодые девы – дело их жадных рук. Много чего говорили… Правда, лицом к лицу никто язычников не видел и на требах их не был…. что и понятно – живыми-то волхвы наверняка никого не отпускали.