Текст книги "Флажок"

Андрей Родионов
Флажок

Флажок

 
И что-то мне стало грустно
И грустно мне стало так
Что выйдя из храма искусства
Я вдруг перестал рифмовать
 
 
Увидел опять этот домик
И вдруг перестал рифмовать
Увидел опять этот воздух
В котором висят фонари
 
 
Густой Большой Дмитровки воздух
И вспомнился сраный олень
Закончилась детская книжка
По лесу промчался олень
За белые пятна на жопе
Его и назвали «Флажок»
 
 
Там были портреты Фиделя
Там был настоящий ковчег
Олдовому хиппи Эрделю
Приснилось, что он гомосек
 
 
На кухне братва хохотала
Когда он рассказывал сон
Жена его в партии «Яблоко»
Потом и она умерла
 
 
И Галыч и Ваня-Алхимик,
Горилла и юный Упырь
А ты говоришь, что тут Шехтель,
А я чуть не умер тут сам
 
 
Как страшно и пусто, наверно,
Ходить в этом доме, дружок
Заметить, как дрогнула ветка
И сдавленно крикнуть: Флажок
 

«С причала рыбачил апостол Андрей…»

 
С причала рыбачил апостол Андрей
Услыхал я, выходя из метро Марксистская,
Может быть, потому что и сам я Андрей,
Обратила внимание композиция
 
 
Песню исполняла команда инвалидов
И я говорю безо всякой иронии это
Ветераны, участники вооруженных конфликтов
Так манифестировали певцы своё кредо
 
 
Онемел Спаситель и топнул, и вдруг
Они спели: По водной гладя ногой
Это было так трогательно, мой друг
Шёл снег, небыстрый и негустой
 
 
И опять по водной гладя ногой
Я пошёл в перекресток, а после домой
В переулок Товарищеский пустой
Бывший Чертов переулок, бывший Другой
 

Сталинист

 
В Петербурге в маленькой кафешке
Сколько мы не виделись с тех пор
Встретился я с другом и без спешки
Начался негромкий разговор
 
 
Говорили о былом, о думах
За окном сгущался невский мрак
Вдруг сказал он, я вот тут подумал
Сталин не такой уж был мудак
 
 
Были ведь враги, они ведь были
Были тут вредители везде
Их не так уж много посадили
Слишком уж раздуты цифры те
 
 
Тишина, стаканов перезвончик
Капля водки чистый бриллиант
Сашка Сашка ты же электронщик
Сашка Сашка ты же музыкант
 
 
Лепетал я глупо и ненужно
Он сидел спокоен, духом чист
В кабаке, похожем на психушку
Старый электронщик-сталинист
 
 
Долог путь домой у сталиниста
На метро, потом маршрутка два часа
По дороге сон ему приснился
Светлая такая полоса
 
 
По тайге глухой гуляет эхо
Нацепивший желтые очки
Там перед толпою бритых зеков
Он миксует разные звучки
 
 
Страшный ритм веселый электронный
Где полярной ночи темнота
Да торчат ручёнки из сугробов
И глазёнки смотрят из-под льда
 

Рязанский проспект

 
Мне б удивиться, а я просто шёл
Летел снег в лицо мне, а я тихо шёл
И мне б отвернуться, а я шёл вперёд
Рязанский проспект перешёл поперёк
 
 
Я знаю, что прежде, чем двигаться вдоль
Проблему неплохо пройти поперёк
А это проблема – Рязанский проспект
Когда столько снега, когда идет снег
 
 
И сделал меня мой Рязанский проспект
Сперва услыхал я тут музыку сфер
Увидел – летит нерязанский объект
На туче сидит нарезающий снег
 
 
Он просто швыряет в нас снег, ветер злой
В нас всех, кто ступил на Рязанский проспект
Я должен пройти мой Рязанский проспект
Тут должен пройти мой Рязанский проспект
 
 
Я знаю, чего ты имеешь ввиду!
Вот церковь, в которой Немиров отпет
Он в ящике темном лежал на виду
А после из этого ехал двора
 
 
На этот же самый Рязанский проспект
На этот же самый, реальный проспект
Прекрасный, токсичный Рязанский проспект
Тебе засылаю от сердца респект
 
 
Я с детства тут помню овраги твои
Стен влажных свеченье в часы темноты
Холодные чёрные травы и мхи
Лишь солнца не видел я тут никогда
 
 
Без солнца прекрасен Рязанский проспект
Не надо и солнца, когда наяву
Летит прямо в ноздри холодненький снег
Зачем тебе солнце? Ты ехал в Москву
 
 
Так спрашивал я свой забитый крышак
Зачем тебе солнце, и так заебись
Зачем тебе солнце, упрямый ишак
Проспект бесконечен, а солнце тупик
 
 
Рязанский проспект, нерязанская даль
Ее бы назвать как-нибудь помудрей
Но это назвали Рязанский проспект
Когда никого, темнота, идёт снег
 
 
И люди печально заходят в метро
Я темная ночь, я Рязанский проспект
Ты думаешь, что там в конце у меня
Рязань, полагаешь, в конце у меня?
 
 
Рязанский проспект, мой Рязанский проспект
Гадючник надежды, растаявший снег
Когда-нибудь я никуда не сверну
С твоей чёрной нитки, Рязанский проспект
 

«В детстве самый первый сон…»

 
В детстве самый первый сон,
Который я помню
Мне было три года
Наверное, сюжет сна был связан с каким-нибудь
                                                                           мультфильмом
То есть я уже видел это по телевизору
Потому что я уже понимал, что это такое
Посередине улицы Героев Панфиловцев
И дальше – до горизонта – море
Я шёл по берегу моря
А оно кишело акулами
Акулы выглядывали и показывали зубы
Как я на приеме у стоматолога
Кусачее море до самого горизонта
Ровное, серое, с барашками
Эти акулы, эти ебаные акулы
Они как мат в моей речи
Их может быть не видно
Но моя речь кишит акулами мата
Потому что акулы, как я узнал позже
Коренные, древнейшие, основные
Местные жители
Человечество – просто один из неудачных отростков
                                                                           акульего древа
Как динозавры
Или атланты
Ебаные атланты
За миллиард лет кого только не было
В основном, большую часть того миллиарда лет
Акулы ели самих себя, потому что больше никого не было
Их звали мегалодоны
Они были очень голодные
Мегаголодные мегалодоны
Акулы, размером с троллейбус
Все эти камни, все эти горы
Из акульих зубов
Окаменевшие акульи зубы
Первые ножи первых людей
По образцу треугольных акульих зубов возведены
                                                                           пирамиды
Глядя на окаменевшие акульи зубы человечество
выдумало драконов
А также выдумало законы жизни точно такие же,
                                                                           как у акул
У которых миллиард лет не было никакой другой еды
Кроме других акул
И только сейчас возникло некоторое разнообразие
В Москве, Московской области
Окаменевшие акульи зубы валяются буквально под
                                                                                   ногами
Недавно я нашёл окаменевший акулий зуб
На кладбище, где похоронен дедушка
Не удивительно – ведь Москва
Дно высохшего моря
Серое тяжелое море
Перекатывалось здесь
По улице Героев Панфиловцев
(Первый памятник, который я увидел в своей жизни —
Памятник Героям Панфиловцам)
Море перекатывалось здесь
Как наш кот Сева, когда мы приходим домой
Больше всего в Москве похоже на море небо
Тяжелое, серое
Когда-то море и небо были разделены
И акулы оказались внизу
Может быть они раньше и не ели друг друга
А может быть их отделили
Потому что они ели друг друга
И тут им устроили акулий концлагерь
Так от них избавились
Похоже, после термоядерной войны
После окончательного глобального потепления
Акулы опять вернутся на улицу Героев Панфиловцев
Как мы с Катей возвращаемся из командировки
Катя гладит кота: Сева, зайка!
Сумки будем разбирать завтра
А сегодня надо просто отдохнуть
Расслабиться, помыться, поесть
 

«Был дом салатовым, даже…»

 
Был дом салатовым, даже
Он выделялся в ряду
Тех девяти-, брат, этажек
Которым цвет не найду
 
 
Там все такого же цвета
Весь этот милый район
Насколько мог видеть это
Я выходя на балкон
 
 
Мне ведом цвет тех панелей
Усталости желтизна
Скрип заржавевших качелей
Их мертвая тишина
 
 
Андрюшка в детстве бумажки
Ещё любил отрывать
Сказала тетка, и страшно
Мне стало страшно опять
 
 
Я вспомнил как на балконе
Я рвал полоски газет
Куда их ветер погонит?
Потом смотрел им во след
 
 
Я тот маленький мальчик
Кто на седьмом этаже
Писал на них – иди нахуй
На детском, брат, кураже
 
 
В крышеобразную плоскость
Сливались крыши вдали
Бумажечки – сама легкость
Потоки неба вели
 
 
Вертелись и уносились
Давай не ссы, посылай
Прощай, Героев Панфиловцев
И Планерная, прощай
 
 
И улица той свободы
Которой тут дохрена
И бутаковские броды
И химкинская весна
 
 
Летела в небе бумажка
Жил, рассылающий их
В салатовой, брат, этажке
Отличной от остальных
 

«В девяносто первом…»

 
В девяносто первом
Я шёл кормить бабушку
В больницу между
Алтуфьево-Бабушкинской
Между синих
Пятиэтажек
Между синих
Сутулых граждан
Мимо забора
У которого снизу
Струя на сугробе
Подобна эскизу
Тропинка полна
Беловатою кашей
Такая волна
Короче параша
Деревья висят
На тоненьких ветках
Вцепляясь в закат
Как вилки в розетках
И где-то в ветвях
Средь серых коробок
Фонарик в слезах
Алмазы в сугробах
Мои сапоги
Намокли в снегах
И пальцы ноги
Глазёнки в слезах
Но к бабушке путь
Шёл мимо забора
Из тучи все ртуть
Стекала на город
Для бабушки нёс
Обед я семейно
С собой бутылёк
Несу я портвейна
Которую после
Бабули я вмажу
И стану я, Босх
Твоим персонажем
И вдаль побреду
Средь кустиков синих
В унылом ряду
Таких же вот синих
Унылы ряды
Вас, пятиэтажки
Да полон воды
Сапог югославский
Инсульт, что развил
В моей бабушке шок
Был сладок, как ил
Твой со дна, портвешок
Там, бабушку я
Из чашки кормивший
Там свет фонаря
Сырые домишки
Там свет фонаря
Сырые бумажки
Там снег ноября
Пятиэтажки
Ураборос
Пятиэтажки
Круто отнёс
Я бабушке кашки
 

Белая карета

 
Нет в промзоне в окнах света
По шоссе энтузиастов
Мчится белая карета
Только сбоку крестик красный
 
 
Как когда-то в довоенной
Мчался чёрный воронок
Мчит как кровушка по венам
Расчищая нас, дружок
 
 
Выезжает на Ордынку
Да с больными седоками
Но с врачами, согласись-ка
Лучше, чем со следаками
 
 
Спят ежата-соколята
По замерзшему чему-то
Мчится белая карета
Мама скажет: помнишь? Умер
 
 
Ты наверное не помнишь
Мне сегодня позвонили
Вы ходили с ним на елку
Твой ровесник, от ковида
 
 
Мчится белая карета
И промзонные рябинки
Тихо шепчутся: и этот
Красные, как на картинке
 
 
В белой мгле в Сибири где-то
По заснеженной дороге
Мчится белая карета
Их не так уж было много
 
 
Тот, кто, выживет, расскажет,
Как когда-то было где-то:
спят снежинки в снежной каше
Мчится белая карета
 

«Только что уловил священную нить событий…»

 
Только что уловил священную нить событий:
Я ехал в такси, подъезжая к Арбату
Внезапно почувствовал острое желание выпить
И поделился своим ощущением с Катей
 
 
Тут она молча указала мне в окно такси
Рядом с нашей машиной стоял Андрей Чемоданов
Он был в халате и тапочках и так токсичен
Что мог вспыхнуть от собственного бычка
 
 
Но, он не заметил нас
Вот почему мучительно захотелось заняться пьянством
Катя восхищенно сказала как раз:
Какая у тебя тонкая связь с пространством
 

Переделкино

 
Я хотел просто выпить бутылочку вина
А в Переделкино всегда так сложно с магазинами
Дорога до дикси была длинна
Дошёл, было без пятнадцати одиннадцать
 
 
Около него загородив вход жопой джипа
Плясали бородатые переделкинские лузеры
Они плясали чтоб не погибнуть от жира
Используя джип как источник громкой музыки
 
 
Наверное это были потомки Пришвина, Паустовского,
                                                                                            Бианки
Между джипом и стеной в небольшое «окно»
В дверь дикси протискивались несчастные бабки
Но меня интересовало только вино
 
 
Потому что сегодня ночью я иду в страшный дом
Я иду туда чтобы закончить свою историю Владимира
                                                                             Зазубрина
Я иду по чёрному лесу, наполненный вином
В страшный дом, где поселилось зло, увижу ли луч
                                                                             утренний
 
 
Увижу ли луч утренний, золотой небесный свет
Протискиваюсь в кустах, как между игл гигантского ежика
Настолько здесь все заросло, не виден просвет
Если можно назвать просветом тьму зловещего домика
 
 
К тому же все это – бывшее кладбище
На котором стоит старое Переделкино
Кладбищ бывших не бывает же, не бывает же
Но вот трухлявое крыльцо, изгаженное белками
 
 
В этом доме жил Владимир Зазубрин недолго
Одним из первых получил он здесь писательскую дачу
Рядом с его дачей маленький коровник
Корова на даче – это удача
 
 
Потом тут застрелился писатель Фадеев
На третьем этаже этого огромного дома
В зале зелёный камин уж не греет
Зато пугает как этот камин зелёный!
 
 
И вот Зазубрина расстреляли. Я поднимаюсь на самый
                                                                                            верх
Где приоткрыта дверь туда, где застрелился другой
                                                                                   писатель
Дубовых половиц скрипящей смех
Катя, только не ходи туда, шепчу я Кате
 
 
Но вслед за смехом половиц смеётся нежно Катя
И я смеюсь ну! Ну! Рассмешили дурака!
И вот мы ржем втроём и дом смеётся нервным басом
У нас опять идут аресты, бугагага
 
 
Эту милую историю забуду за гигабайтами
Новой информации. Зазубрин, Фадеев
А потом тут длительное время жили гастарбайтеры
На стенах пачки сигарет и журнальные феи
 

Немиров

 
Мирослав Маратович Немиров
Он ведь ненавидел всю хуйню
Всю хуйню Немиров ненавидел
Слушайте историю мою
 
 
В первый с Катей наш приезд в Пермягу
Мы пошли к Немирову, ага
В клуб какой-то, мрачную клоаку
Мерзлую, как жопа трупака
 
 
Только что была «Хромая Лошадь»
Перестраховавшийся пермяк
Понаоткрывал все двери, окна
Потому был лютый там дубак
 
 
Да мороз был пермский – минус двадцать
А на сцене сам Немиров злой
Микрофон душил, как доктор Ватсон
Крыс в своей проклятой мастерской
 
 
Звукорежиссёр кричал: Немиров!
Не ломай мне сука микрофон!
Но глуха к нему была поэта лира
У поэта лиры свой закон
 
 
И тогда, окинув зал огромный,
Он сказал: А что же я не пью?
И, хлебнув из горлышка народной,
Начал: Ненавижу всю хуйню!
 
 
Хит свой знаменитый, превосходный
Но пора нам на работу на свою
Мы ушли, нам ветер в спину дул холодный
Доносил он: Ненавижу всю хуйню!
 
 
Ветер гнал нас песнею прекрасной
Город пуст был, город зло молчал
И «ГавноНемиров» чёрной краской
На заборе кто-то написал
 
 
Ты, моя веселенькая лира,
Понимаешь ли, куда клоню?
Ненавидишь ли ты также, как Немиров
Мирослав Маратыч, всю хуйню?
 

«Дети резали детей…»

 
Дети резали детей
Остро режущим предметом
Про крещение не смей
Говори со мной об этом
 
 
Кто их этому учил
И чему ещё научит
Государство – педофил
Да и мы с тобой не лучше
 
 
Трое у меня растут
Младший учится в девятом
Старший ходит в институт
Средний – в армии солдатом
 
 
Нет, конечно не они
Не в Москве, не в нашем мире
Это где-нибудь в Перми
Или где-нибудь в Сибири
 
 
Дети не умеют врать
И не понимают шутки
Стало круто убивать
Дети к моде очень чутки
 

«Пока в переулке Козицком…»

 
Пока в переулке Козицком
Гнил грязный неубранный снег
На площадь вышли сразиться
Сорок тыщ человек
 
 
Нас вынесло к кафе «Пушкин»
На площади выли такси
Над всеми торчал чёрный Пушкин
Смотрел на борьбу вблизи
 
 
Там Вася Сигарев бился
И площади череп дрожал
И Пушкин тогда исхитрился
И чью-то дубинку сдержал
 
 
И там по бесцветной и голой
Как мертвые сны или месть
Летал обезумевший голубь,
Не зная, куда ему сесть
 
 
Серого неба сало
Там терлось об автозак
И, знаешь, спокойней стало,
Ещё утром было не так.
 

Снежная королева

 
Вот промелькнула слева
Ракета – символ района
Снежная королева
Снежного Королёва
 
 
Там среди чёрных сугробов
Бесчеловечно мрачно
Выживет только робот
Или подлипок дачный
 
 
Это – ты скажешь – русский
Сложный город ракета
Их короли-этруски
Там они прячут где-то
 
 
Поблизости третьего рима
Свои этрусские вазы
Засыпало снегом по крыши
Их этрусские ВАЗы
 
 
Снег у них все подрастает
Каждый сугроб как домик
Скоро всё подрастает
И весь Королёв утонет
 

«Вот в такое время – дышащей земли…»

 
Вот в такое время – дышащей земли,
Когда все вылезающие из неё растения
Похожи на зелёный лук,
Нас – нескольких школьников, косящихся от армии
Отправили на двухнедельное обследование
В Мытищинскую Городскую Больницу
МГБ – место мрачное и унылое
Как все больницы мира,
Но вот наше отделение – неврологическое
Было отдельно стоящим
Одноэтажным
Деревянным
Довоенным
Бараком
Очень длинным, окружённым буераком,
Диким садом
И публика тут —
Как в фильме «Полёт над гнездом кукушки»
Обычные пациенты психушки
То есть тихие, добрые и смешливые люди
К тому же юным медсёстрам
Очень нравился мой одноклассник богатырь Логачев
И его мрачная, как у Тора, улыбка
Медсестры иногда просили помощи у Логачева,
А значит и у меня – прицепом:
Дотащить до столовой полную кастрюлю
Или оттащить в подвал труп огромной старухи
Как раз начинали распускаться тюльпаны
И маленькие сиреневые орхидеи за окном,
Мы отнесли старуху в подвал
В пятидесятую палату
Как это помещение называлось в «Повести
                                                        о настоящем человеке»
Я вспомнил, что сухой главврач, похожий на Чехова
Во время обхода спросил меня
Чем я увлекаюсь
Он поэт! Ответила за меня вся палата
Он нам такие вещи рассказывает,
Которые даже мы, взрослые люди, не знаем!
Добавил большой бородатый старик у окна,
Страшный скабрезник.
Поэт? Сказал главврач,
Надо печататься!
И уважительно посмотрел на меня,
В «Пионерской правде»!
Там возьмут!
В «Пионерской правде» тогда печатали
Отрывки из романа Кира Булычева
Про ледяного дракона, который ест детей
Брошенных взрослыми на далёкой планете.
И вот, я поднялся из подвала,
Из пятидесятой палаты,
Логачев стоял, прислонившись к стене
И разговаривал с медсестрой, мрачно улыбаясь,
Я вышел на крыльцо
Вокруг меня был рай
Земля дышала, дом стоял одноэтажный
Я постоял и пошёл в палату собирать вещи
Сегодня меня выписывают
Я больше сюда никогда не вернусь
Потерянный рай
В армию меня не взяли
А Логачева взяли
В небесной «Пионерской правде»
Птицы печатали мои стихи
Своим известковым дерьмом
 

Старик и море

 
Я слушал вчера в галерее на Солянке
Голос Аллы Демидовой – Старик и Море
В изображающем качку кресле-качалке
Сидел и слушал эту жуткую историю
 
 
Потом, на Пушке, раздумывая об акулицах
В Трубе я встретил Лисовского нервного
Он шёл считать плитку на московских улицах
В рамках акции его спектакля стодневного
 
 
Стало очень холодно и дул ветер сильный
Ветер который где-то сильно остыл
Лисовский подошёл к самой первой плитке
И угрюмо счёл ее, опершись на костыль
 
 
Он пошёл вперёд, считая плитку
Глухими ударами своего костыля
И я представил море и большую рыбу
И одинокого упрямого старика декабря
 
 
Перед стариком бушевало море
Ветер рвал с бороды его серебряный цвет,
Мимо электротеатра Юхананова Бори
И голос Аллы Демидовой нёсся нам вслед
 
 
Старик, ты слишком далеко заплыл в море!
Под твою большую рыбу хищник нырнул
А ты идёшь по Тверской с дикой болью во взоре
И бьешь костылем плитку, как Алла – акул
 
 
Прошли дом где живет Володя Бузинов
Магазины часов, магазины колец
И дом где жил Саша Строитель
И вышли на Лесную, где жил Лабунец
 
 
Ледяной замороженный мир остывший
Наш опустевший парадиз и монмартр
На Беларусской он сказал мне голосом охрипшим:
Теперь ты видел, Андрюха, каков он, будущего театр!
 

Петровы в гриппе

 
В троллейбусном парке пахнет искусственным снегом
Его распыляют из шланга он нужен для съёмок фильма
Снимает известный режиссёр
По роману известного современного писателя
Третий день тягач таскает наш троллейбус
                                                       по полутемному парку
По белому парку залитому искусственным снегом
Среди краснокирпичных двухэтажных зданий
Памятники промышленной архитектуры
Не смотря на свой модный вид
Эти лофты отлично вытягивают из меня
Тепло кровь любовь
Как из сотен
Из тысяч людей
Работавших здесь до меня
Сто лет работает этот парк
Я был экспедитором я знаю
Как эти изящные здания вытягивают тепло из живых
И сейчас троллейбус полон массовкой статистами
Пожилыми артистками
Среди них я замечаю маленькую девочку
По сценарию ей 9 лет
Она должна уступить место вошедшему в троллейбус
                                                       мерзкому старику педофилу
Он садится и говорит девочке:
В Индии ты бы уже два года трахалась
 
 
И даже изменяла бы мужу
Искусственный снег не превращается в лужу
Реквизитор льёт на пол воду из канистры
Оператор едет на Новый год на Бали
Старухи в беретах гладят девочку по голове:
Ты теперь у нас маленькая звездочка
Самое сердце тьмы дрогнуло от этих слов
 

«В вагоне подростки…»

 
В вагоне подростки
С широкими репами
Кидали речевки
Российских рэперов
 
 
Но в сумке ганджа
И водки бутыллер
И я промолчал
Как Лион-киллер
 
 
Бар Звездный свет
Внизу Магнолия
Бланш де Брюссель
И двести, не более
 
 
Юра, Петя
Катя и Бланш
Мы в Звездном свете
Звездный свет наш
 

«Вдоль Красного проспекта…»

 
Вдоль Красного проспекта
Веселенький такой
Иду я после спекта
С красавицей женой
 
 
Луна блестит рогами
Не видел, но совру
Друг друга бьют ногами
Актеры театра тру
 
 
Миколка и лошадка
В одном лице навек
Себя уничтожака
Наш русский человек
 
 
На выкате глазища
Седины на виске
И клочья бородищи
Чужие в кулаке
 
 
Но взглянет и всколышет
В глазах рассвет больной
И только голос слышен
Родной родной родной
 
 
Ты никакой не джокер
Не клоун, и потом
Так трудно в этой жопе
Не сделаться говном
 
 
Рассвет сияет в окна
Точнее, серый свет
И говоришь серьезно
Назад дороги нет
 

«Два финских художника, Паси и Юсси…»

 
Два финских художника, Паси и Юсси
Надели на головы странные маски
Напрасно ты думаешь, шо я смеюси
Всё это вчера было в городе Канске
 
 
И выбежали из дворца молодежи
И выть, причитать, как кикиморы тоже
И ветка пути из заброшенных фабрик
И в небе последний багровый кораблик
 
 
И дети кричали, бежали за ними
Смотрели на Паси и Юсси перформанс
В колготках и маске, похожей на клизму
На улице в честь октября сркалетья
 
 
Прохожих – тех редких испуганных женщин
Смешили два финна, художника, друга
Из пятиэтажки, как корни из трещин
Асфальта, глядели из окон старухи
 
 
Вы так тут уместны, на все тут похожи
Так слиты с природою Канска неброской
С железной дорогой, дворцом молодёжи
Как будто мы все здесь в стране мумитролльской
 
 
Повеяло древностью всем тут такою
Из речки потоп проступил и пожары
Тогда проступили, алея тайгою
И канский автобус включил свои фары