Текст книги "Все поправимо, если любишь"

3

Дом, в котором находилось кафе Елены, в городе называли Руинами. Старинному зданию, построенному в конце девятнадцатого века, не повезло. В нем не останавливался проездом великий пролетарский писатель Максим Горький, не собирались на сходки большевики, не происходило никаких судьбоносных исторических событий, и потому оно не получило статус памятника старины, охраняемого государством, и к началу двадцать первого века пришло в совершенный упадок. Памятники, в отличие от обычных домов, могут рассчитывать на бережное отношение и повышенное внимание, как-никак достопримечательность. Достопримечательностей в Рогачевске было маловато. Три главных – вид на Волгу с набережной, старообрядческая церковь с фаянсовым иконостасом и здание вокзала, как две капли воды похожее на вокзал в Твери. Согласно легенде, отцы города подкупили некоего инженера-подполковника, руководившего строительством вокзала, и тот «ошибся», «перепутал» проекты, отгрохал в уездном Рогачевске такую же махину, что и в губернском городе. Главные достопримечательности дополнялись мелкими – несколькими никому не интересными памятниками, избами с кружевными наличниками, которых год от года становилось все меньше, и заброшенной водокачкой, которую облюбовали в качестве постоянной резиденции местные бомжи. Десять лет назад никто и представить не мог, что в Рогачевске может иметь место такое явление, как туристический бум…

Найти помещение под кафе было сложно, потому что Елене непременно хотелось, чтобы ее заведение находилось на бойком, проходном месте, а в таких местах все помещения обычно заняты. Получить место можно было только «перебивкой» – прийти к владельцу и предложить платить больше, чем нынешние арендаторы. Елене такой способ не подходил ни по моральным, ни по материальным соображениям. Кроме того, «перебивать», не имея за собой мощной поддержки, было просто опасно. Изгнанные арендаторы запросто могли пустить красного петуха, такие случаи были. Помыкавшись с выбором места две недели, Елена попросила совета у бывшей одноклассницы Леры Деньковой, которая работала в мэрии, в отделе жилищно-коммунального хозяйства.

– Есть только одно помещение, которое может тебе подойти, – сказала Лера, даже не заглядывая в свои реестры. – В Руинах.

– В Руинах? – растерянно повторила Елена. – Там же одни стены…

– Проходное место, сто семьдесят квадратных метров, аренда дешевая, коэффициент «ноль-пять», понижающий, в переводе на нормальный язык будешь платить половину от общего норматива. И подмазывать никого не придется, потому что это – Руины. А на подмазку обычно дают стоимость полугодовой аренды… Пустишь сэкономленные деньги на ремонт! Ты же хотела пустующее помещение в проходном месте? Получай! Можно хоть завтра договор подписать. А то, что дом пустой, так это же лучше! Никто не будет жаловаться, что у тебя шумно и дымно. А со временем, когда у города появятся свободные деньги, второй и третий этажи приведут в божеский вид и сдадут под офисы. Дополнительная клиентура будет! Решайся! Договор я тебе устрою на сорок девять лет с правом выкупа по остаточной стоимости. Можешь сразу считать помещение своим.

Елена решилась. Арендный договор она подписала, не взглянув на помещение, потому что смотреть там было не на что – руины они и есть руины. Прогнившие перегородки, выбитые стекла, осыпавшаяся штукатурка, ржавые трубы. Труб, впрочем, было совсем немного, охотники за металлоломом расстарались, посрезали все, что было можно. Порадовали только перекрытия, сделанные из толстых дореволюционных дубовых досок. По крайней мере, не надо было опасаться, что потолок обрушится на голову.

«Мое! – радовалась Елена, лавируя между кучами мусора. – Мое! Мое! Мое!» Реальность вдруг сменилась воображаемой картиной: большой светлый зал, люди за столиками, деловито снующие туда-сюда официанты, играет негромкая живая музыка – пианино и скрипка, за окном медленно падает крупными хлопьями снег… Когда музыканты делают паузу, то слышно, как уютно потрескивают поленья в камине… Елена замечталась и перестала смотреть под ноги. Упала, набила шишку на лбу, больно ушибла локоть и оба колена, но вместо того, чтобы расплакаться, засмеялась. Мечты начали сбываться. Второй раз в жизни Елену охватило ощущение огромной, невероятной радости. Примерно так же она чувствовала себя, когда родился сын…

Все начиналось так хорошо… Старший преподаватель кафедры дошкольной педагогики Станислав Билинский («Не Белинский, а Билинский», непременно уточнял он при знакомстве) был умен, красив, заботлив и влюблен без памяти. Лена сначала осторожничала, но понемногу оттаяла, поверила, ответила чувством на чувство. Даже корила себя за холодность, что ее чувство было не таким сильным, как у Станислава, не таким, как чувство к Саше. Уговорила себя на том, что с Сашей все было по-детски, ново, свежо, оттого и чувство казалось столь ярким. Первая любовь как-никак. Первый блин, которому положено выйти комом.

А еще Станислав был москвичом с двухкомнатной квартирой на улице Чаплыгина, в которой после смерти родителей он жил один. А еще у Станислава были хорошие перспективы – наполовину написанная докторская диссертация, расположение ректора, широкие связи в научных кругах и не только в них. «Хваткая ты, Ленка», – завидовали однокурсницы. Лену меркантильное не интересовало, для нее было важно, что Станислав любит ее, что он добрый, нежный, заботливый и с ним можно говорить обо всем на свете, не боясь показаться смешной или глупой.

Страшно подумать – она чуть было не поделилась с ним своей главной тайной, своей главной болью. Дважды собиралась, но что-то мешало, а третьего случая уже не представилось. Узнав, что Лена беременна, Станислав нисколько не обрадовался. Напротив, потемнел лицом и чужим, холодным голосом сказал, что ей надо сделать аборт. Увидев на лице Лены растерянность и непонимание, повторил сказанное и добавил, что оплатит «процедуру»… Лена никак не могла поверить своим ушам и принять происходящее за правду. Она даже ущипнула себя за руку, желая убедиться, что все это не сон. Приняв ее молчание за согласие, Станислав попытался вложить ей в руку несколько купюр. Лена швырнула деньги ему в лицо и с трудом удержалась от соблазна влепить пощечину. Но все же удержалась.

«Не спеши с выводами, – утешала соседка по общежитию Инка Воликова, за худобу и по созвучию фамилии прозванная Воблой. – Мужики – они такие. Сначала про аборт говорят, а потом в ЗАГС ведут». Лена слушала и удивлялась – о каком ЗАГСе может идти речь после такого? Впрочем, в ЗАГС ее никто не звал. Спустя неделю после разрыва с Леной Билинский начал обхаживать какую-то смазливую первокурсницу…

Лена рассчитывала найти поддержку у матери, самого близкого ей человека, но та тоже стала настаивать на аборте. «Тебе учиться надо, а не пеленки стирать, – твердила она, поджав губы. – Тебе о своем будущем думать надо и о том, что люди скажут… Кому ты будешь нужна с ребенком на руках и без образования?»

Старший брат Игорь был не столь категоричен, но тоже не одобрял поведения сестры. У Игоря вся жизнь была расписана наперед по пунктам, он был очень правильным, и мать вечно ставила его Лене в пример. Так часто ставила и так хвалила, что Лена порой задумывалась о том, любит ли вообще ее мама или вся любовь досталась Игорю? Но, как бы то ни было, Игорь помог Лене достичь компромисса с матерью, объяснил, что если уж нашла коса на камень, то надо с этим смириться. Раз сестра намерена рожать, то пусть рожает – это ее выбор. В институте возьмет отпуск по беременности, потом можно заочно доучиться, без диплома не останется. А о том, что люди скажут, лучше вообще не думать. Люди про всех что-нибудь да говорят, незачем обращать внимания на сплетни и пересуды. «Пусть делает, что хочет!» – сказала мать и до рождения внука при каждом удобном случае по нескольку раз в день выказывала Лене свое неодобрение. Потом, конечно, подобрела и с удовольствием возилась с Ромкой. Однажды мать сказала, что даже умные люди иногда ошибаются и что дети – это самое лучшее в жизни. Зная ее характер, эти слова можно было расценивать как искреннюю просьбу о прощении. Елена именно так их и расценила.

Жили трудно. Елена перевелась на заочное отделение и жила в Рогачевске, работая на двух-трех работах, а мать сидела с Ромкой. Когда Роме было три года, у матери случился инфаркт, после которого она так и не оправилась. Прожила еще полтора года, мучаясь болями и одышкой, и умерла. Елене пришлось работать на дому, потому что сын часто болел и в садик толком ходить не мог. Чем она только не занималась, от написания рекламных статеек до пошива жилеток и бейсболок. Ничего, справилась, получила диплом, устроилась преподавателем математики в ту школу, в которой училась она и директорствовала до выхода на пенсию мама, определила туда же Ромку и подумала о том, что жизнь, кажется, налаживается.

Но рано порадовалась. У Ромы начались проблемы как с учебой, так и с одноклассниками. Учился он из рук вон плохо, на уроках не мог собраться, плохо запоминал материал, никак не мог наладить отношения с другими ребятами. Сначала Елена считала проблемы сына издержками домашнего воспитания. Избаловала, не хотела, чтобы болезненный ребенок перегружался, не уделяла должного внимания общению сына со сверстниками… Стандартная ситуация «сапожник без сапог», то есть педагог с проблемным ребенком.

Но во втором классе стало ясно, что Ромины проблемы гораздо серьезнее и что ему нужна помощь психолога. А следом грянули и другие сложности. В девяностые годы прошлого века рождаемость в Рогачевске пошла на спад, вдобавок большая часть молодежи уехала из родного города в поисках лучшей доли, поэтому школы и детские сады были заполнены дай бог если наполовину. И новый глава районной администрации решил сократить вполовину количество школ. Было шесть, стало три. Закрылась в том числе и школа, в которой работала Елена. Устроиться по специальности было невозможно. На репетиторство тоже не стоило надеяться, потому что репетиторы в Рогачевске большим спросом не пользовались и услуги их ценились невысоко. Возвращаться к шитью жилеток Елена не собиралась, а уехать на заработки в Москву было не так просто. Какая Москва с ребенком на руках? С кем его оставлять? С няней? Не всякая няня смогла бы найти общий язык с Ромой, и к тому же если снимать в столице жилье и оплачивать няню, что тогда останется на жизнь? Пораскинув мозгами, Елена пришла к мысли о собственном бизнесе. Небольшая уютная едальня казалась ей самым лучшим вариантом. Общепит – это стабильно и как-то понятно. В торговле Елена не разбиралась совершенно и интуитивно чувствовала, что в этой сфере она моментально прогорит. А вот общепит привлекал, здесь все было понятнее и проще. Кафе – это, в сущности, тот же дом. Сюда приходят гости, задача хозяйки приветливо их встретить и вкусно накормить, чтобы им захотелось прийти еще. Елена была гостеприимной, умела готовить и создавать уют. Решиться на это оказалось трудно, все равно что в омут с головой прыгнуть, но она все же решилась.

Стартового капитала у нее не было, если не считать пятисот долларов – заначки на черный день, но оказалось, что можно взять кредит под залог родительской недвижимости. Добротный двухэтажный кирпичный дом после смерти матери достался Елене. Брат Игорь сказал, что ему он не нужен, потому что возвращаться в Рогачевск не собирается, и отказался от своей доли наследства в пользу сестры. Елена заикнулась было о том, что она станет выплачивать ему стоимость доли частями, по мере возможности, но Игорь ответил, чтобы она не дурила. Он уже на четвертом курсе зарабатывал программированием весьма неплохие деньги. Правда, финансами помочь никогда не предлагал, но Елена на это никогда и не рассчитывала. Жизнь приучила ее надеяться на себя. К тому же отношения с братом были сложными, неоднозначными. Они никогда не ссорились, обоим казалось, что они понимают друг друга, но вместе им было тяжело. Иногда общее горе сближает людей, а иногда отдаляет друг от друга. Встречи бередят старые раны, служат лишним напоминанием о том, что нельзя забыть, но тем не менее лишний раз вспоминать не хочется. Так что лучше уж встречаться пореже.

Елена с Игорем исправно поздравляли друг друга с праздниками и делали вид, что этого вполне достаточно. Нормальные родственные отношения. Игорь не навещал сестру в Рогачевске, ссылаясь на вечную занятость, а Елена не ездила к брату в Москву – хотя до столицы было рукой подать, два с половиной часа на электричке, – потому что брат ее к себе не приглашал. Нет, однажды пригласил, когда женился, но не сложилось – Ромка слег с ангиной.

Елена так и не видела жену брата, Светлану, они познакомились заочно, по телефону. У Светланы был сочный выразительный голос. Свое «здравствуйте, Леночка, рада вас слышать» она выводила как оперную арию. Елена чувствовала, что брат с женой не очень-то счастлив. «У нас все хорошо», – отвечал Игорь на традиционный вопрос «как дела?», но в голосе его всякий раз звякала льдинка. Может, причина была в том, что у них не было детей? По какой причине их не было – не хотели или не получалось, – Елена не спрашивала, а сам Игорь никогда этой темы не касался.

Привести помещение в порядок стоило огромных трудов и больших денег, но зато после открытия дела сразу же пошли бойко. Людям нравится, когда их кормят вкусно и недорого. Елена следовала принципу «лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз», то есть делала ставку не на наценку, а на обороты. И порции в «Старом городе» были внушительными, что тоже нравилось клиентам. Увеличение порций не так уж сильно увеличивает расходы как таковые, большинство рестораторов норовят положить клиенту в тарелку поменьше для того, чтобы он заказал еще одно-два блюда. Месторасположение кафе тоже способствовало его раскрутке. Всем горожанам было любопытно – что там можно сделать в Руинах? Зашли полюбопытствовать, понравилось, стали захаживать регулярно…

На третий год после открытия «Старого города» Руины окончательно перестали быть руинами. Второй и третий этажи, как и обещала Лера, привели в порядок и сдали под офисы, увеличив тем самым Еленину клиентуру. На пятый год она досрочно погасила взятый кредит и начала откладывать деньги на развитие бизнеса. В глубине души Елена лелеяла мысль об открытии на железнодорожном и автобусном вокзалах заведений в стиле free flow, когда все блюда готовятся на виду у посетителей и они сами себя обслуживают. А там… А там, чем черт не шутит, если дела пойдут хорошо, то можно и в Твери что-нибудь предпринять. Елена окончательно вошла во вкус предпринимательства и поняла, что в свое время сделала правильный выбор. У брата Игоря в Москве тоже была своя фирма, программистская. Не иначе как сказалась наследственность, ведь их прадед с материнской стороны был купцом первой гильдии, торговал зерном, льном и лесом. «Дедушка был везучим, – шутила мать. – В начале семнадцатого года решил рискнуть, чтобы стать миллионщиком, но просчитался, разорился подчистую и пошел работать приказчиком к одному из бывших своих партнеров. Потому его в революцию и не тронули. Что с приказчика взять?»

У Ромы тоже вроде как наладилось и с учебой, и с общением. Регулярные встречи с психологом в течение двух лет дали плоды. Стать отличником ему, конечно, было не суждено, но Елена радовалась и четверкам. А больше всего тому, что сын рос добрым спокойным мальчиком, а не отбившимся от рук хулиганом-сорвиголовой, и тому, что, несмотря на сохранившуюся склонность Ромы к замкнутости, между ними сохранялось взаимопонимание. Может, и не все друзья сына нравились Елене, но Рома был не одинок, в школе его уже давно не дразнили, и это тоже радовало.

В десять лет у сына пробудилась страсть к рисованию. Сама собой пробудилась, никто его к этому не подталкивал. Рома рисовал всем, что попадалось под руку, – карандашами, красками, мелками, фломастерами и даже гелевыми ручками. Школьная учительница рисования находила у Ромы явные способности и жалела, что в городе нет художественной школы. Сам Рома об этом не жалел, он рисовал для себя, для собственного удовольствия. В рабочем кабинете Елены на стене висел карандашный рисунок, на котором была изображена вокзальная площадь в дождливый день. Любой «ненастный» сюжет сын умел изобразить так, что от него веяло теплом и уютом. Или это Елене, как матери, так казалось? Дома Рома устроил в гостиной целую галерею. Елена отдала ему одну из стен и с умилением наблюдала, как сын меняет картины местами, убирает одни, вешает на их место другие, добиваясь одному ему понятной гармонии.

В целом Елена могла считать (и считала) себя счастливым человеком. Но с одной небольшой оговорочкой… Того, что принято называть «личным счастьем», у нее не было. Были отношения, которым не хватало чего-то неуловимого, какой-то искорки, которая превращает симпатию в настоящее чувство. Елена ощущала неправильность, «ненастоящесть», если можно так выразиться, своих отношений с мужчинами. Неправильность эта требовала объяснений. И Елена твердила себе, что бизнес отнимает у нее слишком много сил и эмоций, что единственным и главным мужчиной для нее является сын и все запасы своей любви она отдает ему. Другим ничего не остается. Под настроение Елена вспоминала свою первую любовь Сашу Лощинина. Ей становилось жаль, что у них все сложилось так неудачно, точнее – не сложилось. Сведений о Саше у нее не было. Она знала, что, вернувшись из армии, он поступил в институт не то в Саратове, не то в Самаре и что очень скоро мать уехала к нему, продав квартиру каким-то чужакам, переселенцам из Средней Азии. Квартира несколько раз сменила хозяев, и теперь там жили люди, не имевшие понятия о Саше и его матери. Время от времени Елена набирала в поисковике «Лощинин Александр Евгеньевич», подолгу просматривала результаты, но Сашу так и не находила… Со временем горечь несбывшегося перебродила в душе, и Саша стал просто воспоминанием, одним из самых светлых в ее юности. Наверное, в этом был свой смысл, чтобы горечь превращалась в светлое, греющее душу воспоминание.

А тут вдруг неожиданно, как гром среди ясного неба, на Рогачевск обрушился туристический бум. Недалеко от городской черты, на берегу водохранилища, отгрохали помпезный яхт-клуб, затем заброшенный еще в начале девяностых филиал хлебокомбината переоборудовали в пейнтбольный центр, затем возле яхт-клуба появилась этно-усадьба, а дальше пошло-поехало… Санаторно-оздоровительный центр, несколько баз отдыха, два кемпинга, коттеджи… Вдруг оказалось, что в Рогачевске какой-то особенно замечательный воздух (а с чего бы ему быть плохим, если, кроме хлебокомбината и молокозавода, других производств не осталось?), и вода здесь, в Волге, особенная, и глина на берегу лечебная. В радиусе сорока километров от города не осталось ни единого клочка пустующей земли, везде что-то строилось. Рогачевские бизнесмены, занятые в сфере обслуживания, воспряли духом, да и вообще все жители города воодушевились, радуясь такому оживлению. Но в любой бочке меда непременно найдется как минимум одна ложка дегтя. Некая структура, именовавшая себя холдингом «Варрант плюс», принялась активно скупать недвижимость в Рогачевске. Варрантовцы, которых местные жители сразу же по созвучию и смысловому сходству (чужаки ведь) прозвали «варягами», нацеливались на самые лучшие объекты, выбирали лакомые кусочки. Среди этих лакомых кусочков оказалось и здание, в котором находилось кафе Елены. Город продал «Варранту» здание с условием, что все заключенные ранее договора аренды помещений должны быть перезаключены с новым владельцем на тот срок, который оставался по прежним договорам. Формально руки у новых хозяев были связаны. Елене, к примеру, по старому договору оставался сорок один год аренды, и холдинг заключил с ней договор на этот срок. Но при этом ей было сказано, что у холдинга есть свои виды на помещение и что ей следует подыскать себе новое место, ибо здесь ей работать спокойно не дадут. Елена пригрозила судом и услышала в ответ циничное: «В суде у вас заявления не примут, потому что договор аренды будет расторгнут по вашей инициативе. У вас есть такое право, и чем скорее вы им воспользуетесь, тем будет лучше для вас».

Поняв, что Елена не склонна идти на уступки, «варяги» перешли к активным действиям. Начали с мелкого вредительства – то под предлогом замены труб отключили на сутки воду, то устроили «электроаварию». Елена оба раза поднимала шум – звонила в ДЕЗ и в мэрию, интересуясь, насколько правомочно отключение воды и электричества, грозилась обратиться в суд с требованием о взыскании неустойки с арендодателя, не выполняющего свои обязательства. Внеплановую (и необычайно дотошную) проверку налоговой инспекции она пережила спокойно, потому что работала «в белую», не утаивая доходов. Замену разбитого камнем витринного стекла оплатила страховая компания. Поняв, что Елена – крепкий орешек, «варяги» перешли от мелкого вредительства к крупным пакостям.

Рогачевский офис «варягов», называемый «представительством холдинга «Варрант плюс» в Рогачевском районе», находился через дорогу от кафе «Старый город», не прямо напротив, а наискосок. Офис был скромным – четыре комнатки плюс холл на втором этаже бывшего Дома быта. Мебель тоже была неброской, самой обычной, и скудной – ничего лишнего. Но все сотрудники, начиная с курьера и заканчивая заместителем директора представительства (самого директора Елена никогда не видела), держались столь надменно, как будто бы стремились компенсировать своим поведением скромность обстановки. Здесь не было принято отвечать на приветствия и предлагать присесть, слова не произносились, а цедились сквозь зубы, директор представительства каждый разговор с Еленой завершал фразой: «У меня все!» – после чего по-хамски указывал рукой на дверь. Знай, мол, сверчок, свой шесток, свое место в жизни. В первое свое посещение представительства Елена была шокирована подобным поведением, но очень скоро усвоила правила игры и начала вести себя точно так же. Входила, не здороваясь, уходила, не прощаясь, садилась без приглашения, а слова «у меня все!» успевала произнести быстрее собеседника. С волками жить, по-волчьи выть. Елена предпочла бы, чтобы представительство находилось в каком-нибудь другом месте, подальше от ее кафе. Смешно, конечно, но ей казалось, что кто-то из «варягов» постоянно за ней наблюдает. Ощущение это было настолько сильным, что Елена начала задергивать днем занавески в своем кабинете, но очень скоро, буквально на следующий день, перестала делать это. Ей стало неловко за свою мнительность и за то, что получалось так, будто «варяги» вынудили ее изменить свои привычки.