Текст книги "Клиника С…"

Кардиологический пасьянс

С чей-то легкой руки (не иначе как острослова Капанадзе) Моршанцева в отделении прозвали Дон-Кихотом и очень скоро сократили до Дона. Моршанцеву было все равно, как его зовут за глаза, главное, чтобы в глаза звали Дмитрием Константиновичем, а не Димоном, Димчиком или Димочкой.

Сентябрь Моршанцев провел «на подхвате». Описывал новых больных, выписывал старых, организовывал консультации и переводы, присутствовал при установках кардиостимуляторов[7]7
  Кардиостимулятор или, правильнее, «электрокардиостимулятор», сокращенно ЭКС – прибор, предназначенный для навязывания пациенту стабильного сердечного ритма, обеспечивая правильную, ритмичную работу сердца.


[Закрыть], иногда даже ассистировал. В октябре, по его расчетам, должна была начаться «настоящая» работа – со своими больными, которых надо вести от поступления до выписки, с собственноручной установкой им кардиостимуляторов, с настоящей ответственностью.

Установка кардиостимулятора выполняется под местной анестезией. Прокалывается под ключицей вена, в нее вводится особая пластмассовая трубка, через которую проводят электрод и под контролем рентгена направляют его в полость сердца. Наиболее сложным этапом операции является установка и закрепление кончика электрода в предсердии или желудочке таким образом, чтобы получить хорошую реакцию сердца на стимуляцию, иначе говоря – надо найти, что называется, на ощупь, наиболее чувствительное место. После того, как место найдено, на груди пациента, в подкожной клетчатке (у очень худых – под мышцей) устанавливают стимулятор и зашивают рану наглухо. Все, установка завершена. Вся операция длится от часа до двух.

Ответственности Моршанцев не боялся, напротив – подобно всем неофитам, с нетерпением ждал возможности проявить себя и доказать всем (в первую очередь – Ирине Николаевне, а во вторую – Михаилу Яковлевичу, Отари Автандиловичу и Маргарите Семеновне), что он – настоящий врач, не хуже других.

Могло бы показаться удивительным, что Моршанцев, закончив ординатуру по кардиохирургии, остановил свой выбор на отделении интервенционной аритмологии, занимающейся установкой электрокардиостимуляторов тем больным с аритмиями, у которых неэффективно классическое лечение с использованием лекарственных антиаритмических препаратов. Установка кардиостимулятора относится к «малым», довольно простым операциям. То ли дело так называемые «операции на открытом сердце». Вот где она, истинная, большая кардиохирургия!

Моршанцев желал поскорее обрести полную профессиональную самостоятельность. Он понимал, что в «большой» кардиохирургии может простоять в ассистентах лет до сорока пяти, если не всю жизнь. Карьера складывается по-разному, пути ее неисповедимы, и если не посчастливится стать заведующим отделением или, скажем, каким-нибудь «ведущим» хирургом, то так и простоишь у операционного стола вторым или третьим номером. Конечно же, Моршанцев верил в себя и в свою счастливую звезду, а как же иначе, но в то же время отдавал себе отчет в том, что далеко не все зависит только от него. В отделении интервенционной аритмологии обрести самостоятельность можно было много раньше, тем более что на втором году пребывания в ординатуре Моршанцев установил под контролем наставников добрую дюжину кардиостимуляторов.

В речи заведующей отделением пару раз проскальзывали намеки на то, что вскоре Моршанцеву предстоит «подняться на следующую ступень». Как оказалось, представление об этой ступени у каждого было своим.

– Дмитрий Константинович, не желаете ли перейти на месяц в дежуранты?

Вопрос был задан тоном, не допускающим возражений.

– Как скажете, Ирина Николаевна.

Со времени последнего конфликта они стали относиться друг к другу более предупредительно. Натешились уже, нахамили взаимно друг другу, чуть до увольнения не дошло.

Пока еще Моршанцев не дежурил ни разу. Не доверяли.

– Подежурите месяц, освоитесь окончательно… Наши врачи дежурят по двум «плановым» отделениям – нашему и «тахиаритмическому». Ничего сложного в этих дежурствах нет…

«Тахиаритмическим» сокращенно называлось отделение хирургического лечения тахиаритмий[8]8
  Тахиаритмия – патологически ускоренный сердечный ритм.


[Закрыть].

– …но первый раз отдежурите вместе с кем-то из наших врачей. С кем бы вас поставить на первое дежурство?

– Если можно – то с Капанадзе, – не раздумывая, попросил Моршанцев.

Из трех зол надо выбирать наименьшее. Дежурство с Маргаритой Семеновной было абсолютным злом, дежурство с Михаилом Яковлевичем – унылым злом, а вот с Отари Автандиловичем можно было подежурить. Кроме высокомерия, свойственного всем врачам отделения интервенционной аритмологии, других пороков за ним Моршанцев не замечал. Да и высокомерия за месяц, кажется, поубавилось, на днях даже анекдот рассказал, снизошел, так сказать, до неформального общения.

– Хорошо, с Капанадзе так с Капанадзе, – судя по выражению лица, именно такого ответа заведующая и ожидала.

Сама она не дежурила – одной из привилегий заведующих отделениями является отсутствие дежурств, правда, не всегда и не везде. Если дежурить некому, то приходится дежурить заведующим, а некоторые дежурят и по собственному почину, не желая «отрываться» от практики.

Дежурства в плановых отделениях, в которые пациенты поступают только днем, обычно сильно не напрягают. Новых больных принимать не надо, старые спокойно продолжают лечение, если никто не ухудшится, то и делать нечего. После вечернего обхода Отари Автандилович заговорщицки подмигнул Моршанцеву и ушел. Моршанцев подумал, что подмигивание было просьбой подстраховать если что, но подстраховывать никого не пришлось, потому что очень скоро коллега вернулся с пластиковым пакетом, из которого были последовательно извлечены и выложены на столе спиртовка, медная турка, железная банка из-под чая, чайная ложечка и цилиндрическая упаковка с надписью желтым по красному «сухое горючее».

– В раздевалке прятать приходится, чтобы администрация не ругалась, – пояснил Капанадзе. – Придумали себе какую-то пожароопасность. Как будто я не понимаю, как с этим хозяйством обращаться. Ты как любишь? (Они перешли на «ты» еще до вечернего обхода, где-то в седьмом часу вечера во время игры в шашки.) Крепкий? Сладкий? Или горький, как моя судьба?

– Крепкий и горький, – выбрал Моршанцев.

– Это правильно, – одобрил Капанадзе, – тем более что сахара у меня нет, потому что я его совсем не употребляю. Пришлось бы идти побираться к сестрам…

Чтобы никто не мешал процессу, дверь ординаторской заперли на ключ.

– Одно дело – подозревать, другое дело – видеть, – прокомментировал Капанадзе. – Какая спиртовка, какая джезва?

– Какой кофе? – поддержал Моршанцев. – Мы вообще чай пьем.

– Мой дед говорил, что чай хорош только в качестве средства от потливости ног! И это при том, что его жена, моя бабушка, всю жизнь проработала агрономом на чайной плантации. Сначала простым, потом – главным. Можешь себе представить, как доставалось деду дома за такие слова! Наши женщины только на людях покорные, лишнего слова не скажут. Дома они совсем другие. Темперамент, да…

Вымыв и насухо вытерев турку, Капанадзе насыпал в нее кофе, залил водой из двухлитровой пластиковой бутылки, стоявшей на подоконнике, зажег спиртовку и приступил к варке кофе. Попутно делился воспоминаниями:

– Я, можно сказать, у самой тети Ани учился варить кофе. Помнишь, была на закате социализма такая программа «Взгляд»? Ах да, ты на закате социализма «Спокойной ночи, малыши» смотрел и мультики. Сколько времени прошло, а? Так вот, в этой передаче тетя Аня учила весь Советский Союз варить правильный кофе. Так, чтобы пенка целый день стояла. Тетя Аня – это наша батумская буфетчица, которая славилась умением варить кофе. На весь Союз прославилась, представляешь? Только эта слава ей не очень помогла – странная она какая-то потом стала. Хотя, может, и не слава виновата, а возраст. Тетя Аня была на восемь лет старше моей бабушки Тинатин, которая жила на улице Камо, рядом с цирком. Интересно, вы сейчас знаете, кто такой Камо?

Моршанцев отрицательно мотнул головой.

– Товарищ Сталина, вместе банки грабили. Немножко в свой карман, немножко революционерам. Потом, когда Сталин уже стал главой государства, Камо погиб. Попал под единственный на то время в Закавказье грузовик. Шучу, не единственный, конечно, но близко к тому…

Кофе был настолько хорош, что его захотелось повторить. После второй чашки Капанадзе закончил с воспоминаниями и начал делиться опытом.

– Повышаем уровень? – спросил он, кивая на принесенное Моршанцевым толстенное «Руководство по клинической аритмологии», и сам же ответил на свой вопрос: – Повышаем. Только самого главного в книгах не пишут. Главному нас жизнь учит.

– Да, конечно. Опыт – лучший учитель.

– Конкретно в нашей специальности нет ничего сложного. Диагностика довольно простая, принципы лечения четкие, не размытые, операции несложные. Доктор Хаус от такой работы сразу бы заскучал. Но это только на первый взгляд. На самом же деле, если хочешь заработать, надо в первую очередь работать вот этим, – Капанадзе трижды постучал указательным пальцем по лбу. – Тот, кто плохо соображает, настоящих денег не заработает.

– Пример можно? – попросил Моршанцев, не совсем понимающий, к чему клонит Капанадзе.

– Можно, почему нельзя? Например – положили к тебе новенького. Официально положили, все как полагается, по состоянию здоровья показана установка ЭКС, в детали углубляться не стану, потому как они не имеют значения, россиянин с полисом. Что ты станешь делать?

– Лечить, – пожал плечами Моршанцев. – Чего тут еще делать?

– Очень многое! – воскликнул Капанадзе. – Больной должен понять, что его желания и показания – это еще не все. Необходимо схожее желание врача. Как говорил монтер Мечников, «согласие есть продукт при полном непротивлении сторон». «Двенадцать стульев» ты, надеюсь, читал?

– Читал.

– Очень хорошо, что читал. Умная книга и не занудливая, что редкость. Так вот, если ты что-то соображаешь, то начинаешь обстоятельно обследовать своего пациента и усердно искать любую зацепочку, уцепившись за которую можно потянуть время. Только, подчеркиваю, ищешь, а не создаешь на ровном месте. Всегда следует учитывать возможность жалоб, поэтому все должно быть задокументировано так, чтобы исключать возможность придирок. У меня друг работает терапевтом в призывной комиссии. Так они там делают деньги не на тех, кто здоров, ну их к черту, а на тех, кто реально болен. Пока не заплатишь, на твою болезнь внимания не обращают. Как только заплатил – делу дают зеленый свет. Если придут проверяющие – все у моего друга как положено и освобожденные от воинской службы больны по-настоящему. Понимаешь?

– Понимаю.

– Так и у нас, на случай жалобы нужно иметь документальное обоснование всех своих действий. Вот, прошу вас, смотрите – дважды назначали день операции, но по таким-то причинам приходилось его переносить. И вот для этого, для того чтобы обосновать свое желание и свое нежелание, нужны ум, знания и опыт.

– И многим пациентам так приходится обосновывать?

– Да почти всем! Вот, например, из тех, кто сейчас у меня лежит, на халяву проскочили только Тимошин и Перегудова. У Перегудовой сын в прокуратуре Юго-Западного округа работает, с этой публикой я предпочитаю не связываться, а Тимошин – ужасный человек, чуть что – пишет жалобы во все инстанции. На меня уже две написал, пока только директору института, а не президенту. Такого кверулянта надо обслужить как можно быстрее и так же быстро выписать, что я послезавтра и сделаю.

– А за что он писал на вас… на тебя жалобы? – полюбопытствовал Моршанцев.

– Первый раз он жаловался на то, что я не мою руки перед тем, как щупать его пульс во время обхода, а второй – на то, что я не стал назначать ему престариум, которого у нас нет, а назначил вместо него капотен. Если он не хочет за свои деньги покупать себе лекарства, то с какой стати это буду делать я? Лечись тем, что есть, и не выступай! Короче говоря – учись находить нужные аргументы и не балуй своих пациентов. И никогда не верь в эти сказки для идиотов о том, что тебя отблагодарят постфактум. Если бы я имел десятую долю того, что мне обещали, то давно бы уже бросил работу, купил бы себе виллу в Греции или на Кипре и жил бы в свое удовольствие, может, даже стихи бы писал. Люди несовершенны, пока ты им нужен – они готовы на все, как только нужда пропадает, они сразу же забывают о тебе. Или если не забывают, бывают же некоторые порядочные, то благодарят пятисотрублевой бутылкой коньяка московского розлива. У меня дома этим коньяком вся антресоль забита. Я сам такое не пью, держу для стимуляции сантехников и электриков. Иногда сосед-пенсионер просит опохмелиться, ему тоже даю. Вот на хрен мне нужна такая благодарность. Никого не интересует, что я ежемесячно должен… – тут Капанадзе запнулся и договаривать фразу не стал. – Мои проблемы никого не интересуют. Я врач, я клятву давал и поэтому всем по гроб жизни обязан. Разве это справедливо?

– У каждого свои понятия о справедливости, – уклончиво ответил Моршанцев, которого немного покоробила откровенность коллеги.

Уточнять, кому это Капанадзе «ежемесячно должен», не было нужды. По кое-каким обрывкам услышанных фраз Моршанцев успел понять, что врачи отделения интервенционной кардиологии ежемесячно передают заведующей отделением какую-то, судя по всему, довольно крупную сумму. Самому Моршанцеву никаких намеков на эту тему сделано не было, не говоря уже о прямой речи, из чего можно было сделать вывод о том, что «оброком» облагаются лишь доверенные и проверенные. Моршанцев не отказался бы, чисто из любопытства, узнать, о какой сумме или хотя бы сумме какого порядка идет речь, но спрашивать об этом у Капанадзе не стал. Такие вопросы задавать не принято, а правдиво отвечать на них – тем более.

– Ирина Николаевна – молодец! – продолжал Капанадзе. – Умная женщина, хваткая, нервная слишком, это есть, но на заведовании кто хочешь нервным станет. Моя мама терапевтическим отделением во второй городской больнице заведовала, так мы с братьями просто боялись ей под руку попадаться, когда она домой приходила. Ждали, пока она поест, кофе выпьет, бабушке новости расскажет… С людьми вообще нервно работать, а с больными – тем более. Это у патологоанатомов хорошая работа, ни пациенты их не достают, ни родственники. Забыл уже, к чему я эту песню завел?

– Про Ирину Николаевну зашел разговор, – ответил Моршанцев.

– Да-да, про нее. Так вот, обрати внимание, как она с клиентурой работает. Четко так все дает им понять, причем прямо ни одного слова не скажет, чтобы никто не смог за язык ее поймать. Довжик все время шипит, что заведующая нас всех в черном теле держит, сама все решает, а я ей говорю: «Ритуля, зато мы свой кусок хлеба спокойно едим, знаем, что не подавимся им». Разве этого мало? Кстати, Дима, ты в курсе, что своим трудоустройством ты в некотором роде обязан Рите?

Услышь Моршанцев, что солнце начало всходить на западе, а садиться на востоке, он удивился бы куда меньше.

– Я?! – вытаращился он. – Маргарите Семеновне?

– Да. Как только стало известно о переводе нашего доктора Черкасского в Калининград, Рита сразу же принялась «сватать» какую-то свою подругу. Не только Ирину Николаевну обрабатывала, но и к Валерии Кирилловне ходила. Так всех достала, что Ирина Николаевна поспешила… Ну, в общем…

– Взять кого попало, лишь бы не протеже Маргариты Семеновны, – докончил Моршанцев.

– Все мы когда-то были начинающими докторами. А насчет «кого попало» я ничего не говорил – это все твои выдумки. Мы, конечно, ожидали, что она возьмет врача с опытом работы, но кардиохирурги не стоматологи, нас не так уж и много…

Потом Моршанцев читал свое «Руководство по аритмологии», а Капанадзе достал колоду карт и принялся раскладывать пасьянс. Поймав удивленный взгляд Моршанцева, он улыбнулся и сказал:

– Кардиологический пасьянс «Червы».

– Почему кардиологический? – не понял Моршанцев.

– Потому что червовая масть имеет форму сердца.

Капанадзе трижды раскладывал пасьянс, всякий раз подолгу тасуя карты, затем убрал их в ящик стола и вздохнул.

– Не сошлось ни разу! Жаль.

– И что с того? – поинтересовался Моршанцев.

– Это означает, что ночью нам долго спать не дадут, – Капанадзе говорил серьезно, без тени улыбки. – Верная примета, я вообще в приметы верю. Так что давай, пока все спокойно, немного поспим. Ты постельное белье у сестры-хозяйки взял?

О постельном белье Моршанцев забыл. Пришлось сходить на пост и попросить у медсестер пододеяльник, простыню и наволочку из запаса, предназначенного для перестилки коек по дежурству. Капанадзе ушел спать в пустовавшую одноместную палату, местный отделенческий «люкс», предоставив в распоряжение Моршанцева ординаторскую.

Моршанцев застелил диван («дежурные» одеяло и подушка хранились в шкафу), снял халат, оставшись в зеленой хирургической пижаме, улегся, попытался было почитать «Руководство», но очень скоро заснул при включенном свете, который ему совершенно не мешал.

Проснулся Моршанцев от шума в коридоре. Какой-то крик, звук быстрых шагов. На автопилоте, еще не успев окончательно проснуться, Моршанцев выскочил в коридор, на ходу надевая и застегивая халат. О колпаке, положенном в левый карман халата, он впопыхах забыл.

Двери всех палат, кроме шестой, были закрыты. В шестой, четырехместной мужской палате, доктор Капанадзе реанимировал одного из пациентов.

Как и положено – пациент лежал на полу, потому что непрямой массаж сердца эффективнее проводить на жесткой поверхности, да и кровать не будет скрипеть на все отделение. Одна из дежурных медсестер ритмично нажимала на дыхательный мешок, обеспечивая поступление свежего воздуха в легкие реанимируемого, а другая хлопотала возле передвижного стола на колесиках. Чуть поодаль стоял передвижной монитор, от которого к груди пациента тянулись разноцветные провода. На экране монитора тянулась ровная светящаяся линия зеленого цвета, свидетельствующая об отсутствии сердечных сокращений.

Остальные «постояльцы» (их было трое) лежали на своих койках, отвернувшись к стене и натянув на голову одеяла. Своеобразная, пусть и наивная, попытка огородиться от происходящего, нечто вроде страусиного прятанья головы в песок или еще куда.

Моршанцев присел у головы пациента и принял из рук медсестры дыхательный мешок.

– Остановка сердца на фоне… Мобитц-два… – сообщил в такт надавливаниям Капанадзе. – Вдруг захрипел… сосед позвал…

Атриовентрикулярная блокада типа Мобитц-2 – это нарушение проводимости импульса в сердечной мышце, чреватое риском возникновения полной блокады, когда импульсы от предсердий к желудочкам не проводятся вообще. В таком случае сердце может остановиться, что, собственно, и случилось.

Освободившаяся медсестра прикатила аппарат для искусственной вентиляции легких. Моршанцев сменил подуставшего Капанадзе…

К положенным тридцати минутам добавили еще пятнадцать, но пациент так и не «завелся». Капанадзе едва слышно выругался и послал сестер за каталкой.

Перед тем как начать заполнять историю болезни, следовало выпить кофе, хотя бы для того, чтобы прояснилось в голове. Начало четвертого – не самое продуктивное для умственной деятельности время суток. Пока Капанадзе колдовал над джезвой, Моршанцев ознакомился с историей болезни умершего. Вел шестую палату доктор Микешин.

Шестьдесят два года, пенсионер, ИБС в течение последних десяти лет, год назад перенес передне-перегородочный инфаркт миокарда, осложнением которого стала блокада, лечился то амбулаторно, то стационарно, направлен в отделение из районной поликлиники, в которой наблюдался. Провел в отделении восемь дней, операция установки кардиостимулятора дважды откладывалась. В первый раз лечащему врачу не понравился клинический анализ крови, по которому можно было заподозрить, что в организме больного имеется какое-то воспаление, и он решил его повторить, а во второй раз у пациента резко подскочило артериальное давление, во всяком случае именно так было записано в истории болезни. Моршанцев подумал о том, что анализ крови и подъем давления могли быть поводами, и ничем более. Поводами, в итоге приведшими к смерти больного, ведь если бы кардиостимулятор был установлен, то и пациент был бы жив.

От таких мыслей стало противно и гадко, словно испачкался в чем-то липком, зловонном. Так же противно было Моршанцеву во время первого приезда на занятия в Онкоцентр, когда на подступах он увидел множество разномастных и разноцветных объявлений, обещавших полное и окончательное избавление от рака за два часа, два дня, две недели. Объявления были расклеены повсюду – на столбах, на заборах, на деревьях, на гаражах-ракушках, на мусорных баках… Конечно – каждый волен предлагать и каждый волен выбирать, но, по мнению Моршанцева, эти попытки обобрать отчаявшихся, хватающихся за последнюю соломинку были сродни мародерству. Моршанцев не был воплощением бескорыстия. В ординатуре случалось ему несколько раз принимать от пациентов благодарность, скажем так, выраженную в материальной форме. Но одно дело, когда ты не просишь, не вымогаешь и даже не ждешь, а тебе дают по своей воле, и совсем другое, когда ты заведомо обманываешь умирающего, чтобы обобрать его напоследок как липку. Что греха таить – от одного из онкологов Моршанцев услышал цинично-откровенное: «Зачем потенциальному покойнику деньги? Пусть уж лучше они достанутся мне». В ответ захотелось сказать что-то резкое, но мутно-белесые глаза собеседника излучали такую непрошибаемую уверенность в своей правоте, что слова здесь были излишни, потому как бесполезны. Моршанцев предпочел оборвать разговор на полуслове и уйти.

Это была первая смерть в отделении за время работы Моршанцева, поэтому ему было очень любопытно узнать, как отреагирует заведующая отделением. Не в эмоциональном смысле, а в профессиональном. Начнет ли задавать вопросы? Какие? Станет ли разбирать случай на пятиминутке?

Вопросов не было, как не было и разбора. Ирина Николаевна выслушала сообщение Капанадзе, бегло прочла то, что он написал по дежурству в истории болезни, и передала ее Микешину для написания посмертного эпикриза.

– На ходу меня не ловите! – предупредила она. – Пока не прочту – подписывать не стану.

Моршанцеву еще не представилось случая познакомиться с патологоанатомической службой института, но он не раз уже слышал, что с местными служителями Осириса[9]9
  Осирис – бог в древнеегипетской мифологии, владыка загробного мира. «Служитель Осириса» перен. – патологоанатом.


[Закрыть] шутки плохи. Любой пробел в оформлении истории болезни пациента, направленного на вскрытие, сразу же доводился до сведения заместителя директора по лечебной работе, после чего лечащий врач вместе с заведующим отделением получали нагоняй. Каждая смерть, будь она хоть тысячу раз обусловлена течением болезни, – это всегда повод для жалобы, а во время разбирательств все «огрехи» в истории болезни трактуются не в пользу врачей, а против них. Невозможно представить, но врачей, работавших в институте с мировым именем, время от времени собирали для того, чтобы напомнить им, как следует оформлять истории болезни, отправляемые в патологоанатомию, и разобрать наиболее вопиющие ошибки, чтобы таковые никогда более не повторялись.