Текст книги "Последний рубеж"

Глава вторая

1

– Айверройок, говорите? – переспросил Старик и, скомкав исписанный лист, посмотрел на занимающий целую стену экран коммуникатора.

Джордж Гринберг, вице-президент Всемирной Сырьевой Корпорации, покосился на дисплей блокнота и подтвердил:

– Да, господин Верховный Комиссар, – Айверройок. Именно так называется этот… хм, с позволения сказать, город. – Гринберг еще раз глянул на дисплей и, опасаясь обмануться, а еще больше – обмануть, прочитал прямо с него: – Галактика НГС 891, система звезды Эпсилон Айвена 375, планета Тиберрия, Федеративная Республика Схомия, округ Амве, город Айверройок.

Старик швырнул бумажный комок на пол и вновь склонился над высоким, напоминающим конторку, столом. Взял из стопки чистый лист, макнул перо в пасть сидящего на заду бронзового гиппопотама и стал писать. Не прекращая столь непривычного для первой половины двадцать третьего века занятия, спросил:

– Тиберрия – она, кажется, числится в Кандидатах. Так?

– Вы совершенно правы, господин Верховный Комиссар. В Основном Списке ее номер… Секунду… Тридцать шесть.

– Черт знает что и черт знает где! – проворчал Старик.

– Если по Пространству, то двадцать четыре миллиона световых, господин Верховный Комиссар, – услужливо подсказал Гринберг.

– Вот я и говорю, что черт знает где.

– Но сто восемьдесят шестым каналом через Над-Пространство – неподалеку.

– Это-то, Гринберг, даже самому занюханному ублюдку с Прохты понятно, не то чтобы Верховному Комиссару Чрезвычайной… Ладно. Значит, оттуда и исходил этот самый ваш… Как его там?

Перо в руках Старика замерло.

– У-луч, господин Верховный Комиссар, – напомнил Гринберг.

– Ну да… – Перо вновь заскрипело по бумаге. – У-луч. Или анормальный электромагнитный импульс. Так вы, кажется, сказали?

– Так, господин Верховный Комиссар. Именно так.

– Послушайте, Гринберг, я, признаться, от всего этого далек. Скажите, а в чем именно заключается его пресловутая анормальность?

Гринберг оцепенел, будто почувствовал в вопросе какой-то подвох. Хотя, возможно, заминка была вызвана сбоем в канале связи. Так или иначе, но через секунду Гринберг «ожил» и объяснил:

– Анормальность заключается в инверсии.

– А подробнее?

– Понимаете, господин Верховный Комиссар, я не специалист…

– Не прибедняйтесь, Гринберг.

– Хорошо, господин Верховный Комиссар, я скажу, как сам понимаю. Дело в том, что любому электромагнитному излучению свойственно затухать. Все знают – удаляясь от источника, излучение делается слабее. А в случае с У-лучом все наоборот – чем дальше от источника, тем больше мощность. Причем мощность увеличивается пропорционально квадрату расстояния.

– Странно.

– Да, господин Верховный Комиссар, весьма странно. И еще замечу, что энергия элементарных частиц, зарегистрированная на излете У-луча, составляет двадцать четыре джоуля. Говорят, что на лучших современных ускорителях достигаются энергии на порядок меньше. Можете представить?

Гринберг ожидал встречной реплики. Но Старик, увлекшись письмом, ответом его не удостоил. Забыл про него. Возникла пауза.

Присутствующему при разговоре начальнику Особого отдела Вилли Харднетту стало совсем тоскливо. Ничего интересного в этом переливании из пустого в порожнее самый молодой полковник Чрезвычайной Комиссии для себя не видел. Поэтому, прикрывая рукой невольную зевоту, он перевел взгляд с экрана на ту из пяти стен кабинета, которая имитировала веранду деревенского дома.

Сегодня «веранда» выходила в залитый светом осенний лес: петляла и убегала куда-то за поворот усыпанная палой листвой тропа, деревья безрадостно качали облысевшими ветками, а в клочьях паутины блестели капли недавно прошедшего дождя.

Картинка поражала своим реализмом. Через секунду-другую уже не верилось, что кабинет главы Чрезвычайной Комиссии по противодействию посягательствам находится на сверхсекретном минус двадцать первом уровне штаб-квартиры.

«А все-таки, зачем он меня вызвал?» – в третий раз за последние восемь минут подумал Харднетт. И вновь не найдя ответа, посмотрел на Старика.

Величайший из сынов Большой Земли выглядел нынче чудней обычного: на голое тщедушное тело накинут полосатый байковый халат, на бритой голове – дурацкая, связанная из грубой серой шерсти, шапка, ноги в комичных войлочных чунях, на носу – очки в металлической оправе, место которой если не на свалке, то в антикварной лавке точно.

«Сдает Старик и делается все эксцентричней и эксцентричней, – сочувственно оценил наряд шефа Харднетт. – Похоже, аредовы годы неумолимо делают свое. Сто двадцать восемь – это уже возраст. Это уже серьезный возраст».

Старик, почувствовав его взгляд, обернулся и вскинул седую бровь: «Что такое?» Харднетт молча покачал головой: «Нет, шеф, ничего». И слегка повел подбородком в сторону экрана.

Благодаря такой ненавязчивой подсказке Старик вспомнил о собеседнике и прервал паузу.

– Так что, Гринберг, на самом деле подобный луч из разряда редких? – спросил он, скосившись на экран.

– За всю историю наблюдений ближнего и дальнего космоса это, господин Верховный Комиссар, второй случай, – с готовностью ответил Гринберг.

– А первый – где и когда?

– Двадцать четыре года назад. Источник находился там же, на Тиберрии. Ее, эту планету, господин Верховный Комиссар, в принципе, и открыли после того как зарегистрировали луч со столь странными свойствами. Галактика НГС 891 в зоне ответственности поста АПН-56, следящего за приграничными наделами. Он и зафиксировал сигнал. Когда обработали данные, то…

Гринберг закашлялся и потянулся правой рукой куда-то за пределы экрана. Старик раздраженно поторопил его:

– Ну что вы там мямлите, Гринберг?

Вице-президент Всемирной Сырьевой Корпорации – компании, являющейся мировым флагманом пополнения невосполнимых сырьевых ресурсов, будто школьник, пойманный учителем за непотребным занятием, торопливо отпил замзам-колу из появившегося в кадре стакана и поспешил продолжить:

– Прошу прошения, господин Верховный Комиссар. В горле запершило… – Он прокашлялся. – Еще раз извините. Так вот. Расшифровка полученных данных поразила всех посвященных и породила жаркую дискуссию в научных кругах. Часть ученых, ознакомившись с полученными результатами, сразу заявила, что никакого У-луча не было и быть не могло. Что, дескать, налицо сбой в работе аппаратуры. Иные же деятели, напротив, легко допускали возможность подобного луча и приводили тому многочисленные теоретические обоснования. Спор завершился тем, что Объединенный университет снарядил специальную экспедицию для изучения вопроса. Как побочный результат – открытие обитаемой планеты.

– С побочным результатом все понятно, – проворчал Старик. – У нас, за что ни возьмись, все побочный результат чего-то. А источник-то луча нашли?

– В том-то и дело, что нет, господин Верховный Комиссар, – с бойкостью первого ученика ответил Гринберг. – Излучение было кратковременным. Зафиксировано, можно сказать, случайно. Да потом расстояние весьма… мягко говоря, приличное. К тому же шел лишь восьмой год расконсервации после отмены моратория на научные исследования. Аппаратура была допотопная. Погрешности… Аберрации там всякие. В общем, определить точные координаты источника не представилось возможным. К сожалению. Исследователи университета года три потратили на поиски, но так ничего и не нашли. Какое-то время отслеживали эфир, надеясь, что сигнал повторится, но затем программу свернули.

Старик осуждающе покачал головой:

– Рано свернули, как видно. Импульс-то повторился.

– Но двадцать четыре года, господин Верховный Комиссар! Четверть века без малого – это все же…

– Спешка нужна только при ловле скрытых и явных врагов рода людского, – прервал Гринберга Старик и назидательно заметил: – В остальных случаях спешка – порок. Или нет?

– О, да! – поторопился воскликнуть Гринберг. – Вы, правы, господин Верховный Комиссар.

– Я всегда прав, – сказал без тени иронии Старик и, сделав небольшую паузу, сухо добавил: – Шучу.

Гринберг неестественно хохотнул. Старик от его смеха поморщился и, не прекращая своих старомодных упражнений с пером, спросил:

– Но теперь, я полагаю, и без вечно спорящих друг с другом умников из университета там было кому определить координаты источника?

– Да, господин Верховный Комиссар, в настоящее время плотность военных постов системы «Подлет» в том районе достаточно велика. Да и научных зондов-разведчиков хватает. Теперь предельно точно установлено – источник расположен в этом самом… – Гринберг вновь скосил глаза на свой дисплей и проговорил по слогам: – Ай-вер-рой-оке.

– А кем конкретно установлено? – поинтересовался Старик.

– Ну… Военными, насколько я понял.

– Военными? Молодцы военные. Везде поспевают. А вы, полагаю, узнали об У-луче из открытых сводок аналитического Центра?

– Вы абсолютно правы, господин Верховный Комиссар.

– Говорю же, я всегда прав.

– Я, господин Верховный Комиссар, в этом даже…

– Еще бы вы сомневались.

Гринберг, застывший с открытым ртом, хотел что-то сказать, но передумал и закрыл рот.

– Подождите, Гринберг. – Старик перестал писать и повернулся лицом к экрану. – Военные смогли, а что же ваша тамошняя орбитальная станция? Прозевала луч?

– Видите ли, господин Верховный Комиссар… – Гринберг замялся, начал теребить галстук. – Специально подобная задача персоналу не ставилась. А потом… Я же говорил, У-луч на близком расстоянии от своего источника настолько слаб, что…

Старик резко оборвал его:

– Слаб, говорите?!

В голосе Старика зазвенел металл, лицо сделалось суровым, и Харднетт увидел, как образно отреагировала на это интерактивная картина. Пробивающие крону солнечные лучи стали гаснуть один за другим. На тропу наползла тень. Ветер усилился, стал срывать с ветвей оставшуюся листву и поднимать вверх опавшую. Через несколько секунд в заходившем ходуном лесу закружила багряно-желтая карусель.

«Вот и нас так же по жизни носит», – меланхолично подумал полковник и вздрогнул от неожиданности: с нижней ветки одного из деревьев резко вспорхнула и, заваливаясь на левое крыло, взмыла вверх огромная черная птица.

Обнаружив мигом позже в руке верный «Глоззган-112», Харднетт усмехнулся. То, что для сознания неожиданность, для подсознания сигнал к действию. Мастерство захочешь, не пропьешь. Не продашь. Не обменяешь.

Отщелкнув предохранитель, быстро вернул ствол в кобуру. Не хотел, чтобы Старик увидел. Подумает еще, что нервы ни к черту.

А Гринберг тем временем оправдывался:

– Ну да, господин Верховный Комиссар, я же выше уже говорил – У-луч на близком расстоянии от своего источника слаб. Свойство у него такое.

– Не так уж, видимо, он слаб, раз вертолет уронил, – справедливо заметил Старик.

– Дело в том, что вертолет попал в зону прямого действия. Расшифровка «черного ящика» показала…

– Я читал, – остановил Гринберга Старик. – Незначительный сбой в интегрированном комплексе бортового оборудования, вызванный слабым электромагнитным импульсом, повлек… Ну и так далее. Цепочка, в общем-то, безобидных по своей сути событий привела к катастрофе с многочисленными человеческими жертвами. С этим я ознакомился. Н-да… Все как всегда. Вы лучше скажите мне, Гринберг, куда был направлен У-луч. Откуда – я уже понял. А вот куда? В никуда?

– Нет, господин Верховный Комиссар, как это ни странно – к конкретному объекту. К объекту… Простите, не записал индекс.

– Бывает. А «на пальцах»?

– Мембрана Гагича.

– Крупная?

– Первого, кажется, класса.

– Небольшая, значит…

– Да-да, небольшая.

Старик собрался было продолжить свою писанину, но замер и посмотрел на перо так, будто впервые увидел.

– Послушайте, Гринберг, а что, если…

Старик замолчал.

Вице-президент Всемирной Сырьевой вежливо подождал, но минуты через две, когда почувствовал, что молчание Старика слишком уж затянулось, встревожился:

– Господин Верховный Комиссар! Алло, господин Верховный Комиссар! Мы еще на связи? Господин Верх…

– Все нормально, Гринберг, – успокоил его Старик. – Я на связи. Просто я тут подумал… Гринберг, а что, если этот самый луч шел не от Тиберрии к мембране, а от мембраны к Тиберрии? А, Гринберг? Что, если это мембрана его выплюнула? А? Что, если это так? Тогда этот самый ваш чертов парадокс с мощностью излучения и никакой не парадокс вовсе.

– Извините, господин Верховный Комиссар, но…

– Что?

– Время.

– Что – «время»?

– Время не может иметь отрицательную величину, господин Верховный Комиссар. Нет, теоретически, вероятно, может, но… Я, конечно, не силен в квантовой физике, но не доводилось мне слышать, чтобы где-то в пределах Пространства физическое время пошло вспять. Вы понимаете, о чем я, господин Верховный Комиссар? Излучение, о котором мы тут… Оно жестко привязано к временной шкале. Понимаете, господин Верховный Комиссар?

Выждав какое-то время, Старик сказал:

– Да, Гринберг, понимаю. Следствие идет за причиной. Это вроде того, что я должен прежде чихнуть, чтобы на вас попали брызги. Вы это имеете в виду?

Гринберг вместо ответа угодливо захихикал. Старик вновь поморщился, будто наступил босой ногой на колючку, и повторил:

– Сначала в одном месте причина, а только потом, через время и в другом месте – следствие. Но никак не наоборот. Так, Гринберг?

– Все верно, господин Верховный Комиссар.

– Ну и ладно. Ну и пусть. Оставим яйцеголовое яйцеголовым, сами же вернемся к нашим баранам. Вы, Гринберг, как я полагаю, считаете, что луч имел искусственную природу? Так? Вы думаете, что ваш – к слову сказать, морально устаревший и технически изношенный – вертолет сбили аборигены? Сбили непреднамеренно, но все же сбили. Вы так считаете?

– Упаси Всевышний! – Гринберг театрально всплеснул руками. – Я ничего подобного не считаю, господин Верховный Комиссар, поскольку имею представление об уровне технического развития на Тиберрии. Он чрезвычайно низок. У-луч никак не может иметь искусственную природу.

– А какого черта тогда вы обращаетесь в Комиссию?

Гринберг ничего не ответил, но его взгляд был красноречив и выражал крайнее недоумение.

Не дождавшись ответа, Старик еще раз задал тот же самый вопрос:

– Я спрашиваю, Гринберг, зачем вы обращаетесь с этим делом к нам, если на ваш взгляд гибель сотрудников Компании вызвана природным явлением?

– Как зачем?! – все еще удивлялся Гринберг.

– Ну да – зачем? Зачем вы отнимаете мое время? Мне что, по-вашему, больше заняться нечем? Вы думаете, я день-деньской пальцем в носу ковыряю от нечего делать?

Гринберг пожал плечами и заговорил деревянным голосом:

– Господин Верховный Комиссар, но ведь есть же предписание информировать Чрезвычайную Комиссию по противодействию посягательствам в случаях, вызывающих… Хм… так сказать, подозрение.

– А вы, Гринберг, полагаете, что это именно такой случай?

– Я… – На одутловатом лице Гринберга читалась нерешительность. – Я… – медлил он с ответом. – Я… – И, наконец, выкрутился: – Я действую в соответствии с процедурой, господин Верховный Комиссар.

«Как будто воздух вышел из простреленного колеса», – подумал Харднетт с презрением.

– А-а-а! – понимающе воскликнул Старик. – Значит, вы, Гринберг, хотя и не считаете, что вертолет сбили аборигены, все же проявляете формальную бдительность?

– Ну да… Формальную. Это в области моих полномочий.

– Это весьма похвально, Гринберг. Весьма. Формализм – основа безопасности. А то, знаете ли, бывает иной раз, что… – Старик осекся. – Разные случаи, в общем, бывают. – И внезапно предложил, будто в награду за надлежащее исполнение инструкций: – Послушайте, Гринберг, а вы не хотели бы меня увидеть? А? Хотите увидеть, каков я на самом деле? Я могу устроить. Хотите? Прямо сейчас. А, Гринберг?

– Сейчас?!

Вице-президент Всемирной Сырьевой Корпорации невольно вздрогнул, отчего секундой позже смутился и густо покраснел. Старик, радуясь своей шутке, беззлобно засмеялся:

– Ладно, Гринберг, не пугайтесь. Я пошутил.

– Господин Верховный Комиссар, я…

– Оставьте, Гринберг, говорю же, пошутил. – Старик метнул быстрый взгляд на экран. – А вот интересно, Гринберг, каким вы меня представляете? Мое изображение на ваш экран не выводится. Голос преднамеренно искажен. Фото моих в глобальной сети вы никогда не видели – не могли видеть, их там не размещают. Их вообще нигде не публикуют, потому что их нет в принципе. И видео – тоже, разумеется. А когда идет прямая трансляция еженедельных обращений или заседаний Комиссии, то меня… Сами знаете. Короче говоря, никогда вы меня не видели и истинного моего голоса никогда не слышали. Но ведь вы меня, Гринберг, каким-то рисуете в своем воображении? Ведь так? Интересно – каким? Черной старухой с отвислыми сиськами?

– Ну… Я… Понимаете, господин Верх…

– Ладно, не мучайтесь, Гринберг, это я так… Шутки ради.

– Да я…

– Прекратите, говорю. Забудьте.

Вице-президент так и замер с открытым ртом. Старик же, будто вспомнив что-то очень забавное, улыбнулся и, продолжая улыбаться, спросил:

– А знаете, Гринберг, каким меня видят шрохты?

– Шрохты?! – удивился тот.

– Да-да, шрохты. Забавный народец с планеты Прамадш. Есть такая в Приграничье, входит в Лигу Созревающих. Нами используется как исправительная колония.

Гринберг кивнул, подтверждая, что слышал о такой, и Старик продолжил:

– Юго-восточный континент этой нетронутой техническим прогрессом планеты заселяют многочисленные племена, входящие в группу шрохтов. Они откуда-то знают обо мне, по-видимому, от заключенных, считают богом и называют Арчионом.

– Интересно, – соврал Гринберг.

– Я тоже нахожу это весьма интересным и даже поучительным, – сказал Старик. – Так вот. Они считают, что Арчион, то есть я, – это рассерженное восьмирукое божество из сонма огненных божеств. Эдакий хранитель истинной веры, пугающий и безжалостный. По легенде, на моем челе красуется венец из тринадцати черепов, на груди висит ожерелье из отрубленных голов, в одной руке я держу скипетр из берцовой кости Непрошеного Гостя, в другой – чашу из черепа царя царей. Одолевая скверных духов, я ем их мясо и пью их кровь. А еще, по мнению шрохтов, я не способен достичь личного блаженства и обречен на вечную войну с теми, кто мешает распространению истинной веры и чинит зло сынам Земли. Каково? Впечатляет?

– Ну что взять с малых сих, господин Верховный Комиссар, – осторожно прокомментировал услышанное Гринберг.

– А мне кажется, удачный портрет, – продолжая веселиться, заметил Старик.

– Хм…

– Вы так не считаете?

– Вам виднее, господин Верховный Комиссар.

– Да, верно. Мне виднее. Высоко сижу, далеко гляжу… Кстати, почему вы ничего не говорите о пропавшем раймондии?

– О рай… – Гринберг растерянно покрутил головой и нервным движением ослабил галстук. Вопрос явно застал его врасплох.

«Удар ниже пояса», – усмехнулся Харднетт.

– Вы уже в курсе? – ответил Гринберг вопросом на вопрос.

– Уже, – подтвердил Старик и пояснил: – Должность у меня такая – всегда быть в курсе всего.

– Мы, господин Верховный Комиссар, полагаем, что данный инцидент не выходит за рамки корпоративных интересов.

– Меня не интересует, что вы там полагаете, Гринберг! На чужой планете пропали двое землян, скоро уже сутки, как вы не можете найти их своими силами и при этом не соизволите проинформировать Секретариат Комиссии. Это как понимать? Как простую безалаберность? Или как… саботаж?

Старик говорил негромко, но со зловещим придыханием. Гринберг, словно рыба в руках рыбака, беззвучно хватал ртом воздух. Он не знал, что сказать.

А Харднетт в это время наблюдал, как в лесу потемнело, потом стало еще темнее, и еще – так, мало-помалу, гаснет свет в театральном зале перед началом спектакля. В какой-то миг лес вовсе погрузился в кромешную мглу. Лишь изредка его озаряли вспышки бледно-голубого света, и тогда проявлялись черные силуэты деревьев. Эти корявые, многорукие тени выглядели жутковато.

Гринберг, уличенный в попытке сокрытия важной информации, так и не смог ничего ответить, а Старик наседал:

– Вы что, действительно не понимаете, что два чрезвычайных происшествия подряд и на одной планете – это не случайность? А? Или у вас есть на этот счет своя точка зрения? Могу заверить вас, Гринберг, какой бы она ни была, она ошибочна. – Произнеся это, Старик некоторое время молчал, что-то обдумывая, а потом предложил: – Послушайте, Гринберг, может быть, вам стоит пройти курс реабилитации в Отделе коррекции точки зрения? Как считаете?

Гринберг после этих слов Верховного Комиссара побледнел. Потом посерел. Казалось, что он вот-вот потеряет сознание и выпадет из кадра. Но Старик, прежде говорящий жестко, сыграл на контрасте. Он вдруг перестал запугивать своего впечатлительного собеседника и заговорил с ним совершенно нормально:

– Ладно, Гринберг, будем считать, что вы осознали свою ошибку. И впредь…

– Да-да, – вытирая пот со лба, обрадовано закивал вице-президент, всем своим видом старательно выражая раскаяние.

– Что «да-да»?

– Впредь, господин Верховный Комиссар, мы будем незамедлительно информировать о подобных происшествиях Секретариат Комиссии… Чрезвычайной.

– И…

– Что? – не сообразил Гринберг.

Старик подсказал:

– И приложим максимум организационных и финансовых усилий, чтобы подобные происшествия в будущем не повторялись.

– Ну да, конечно! – воскликнул Гринберг, хлопнул себя по лбу, будто только что вспомнил, и послушно повторил: – Позвольте от лица Всемирной Сырьевой Корпорации заверить вас, господин Верховный Комиссар, что мы приложим максимум организационных и финансовых усилий для того, чтобы впредь подобное не повторилось.

– Все, Гринберг, конец связи.

– Позвольте, но…

– Ваша информация, господин Гринберг, официально принята к делопроизводству. О результатах своей работы Комиссия проинформирует руководство Всемирной Сырьевой Корпорации установленным порядком в установленные сроки. Если… Если, конечно, посчитает необходимым. Всего доброго. Спасибо за сотрудничество и передавайте привет господину Стокману.

– Всего наилучшего, гос…

Вице-президент не успел попрощаться, Старик отключил коммуникатор. Терминал автоматически вывел на экран сигнал первого федерального телеканала. Шел рекламный блок. Жизнерадостного болвана, нахваливающего майонез «Полонез», сменила длинноногая красотка в медицинском халате. Завертев неотразимым задом, она начала продвигать в массы пилюли от гормонального дисбаланса. Старик, было, прислушался к ее бодрому верещанию, но потом мотнул по-собачьи головой, сбрасывая морок, и переключил канал. На втором шел последний период первого матча финальной серии по хардболу. «Буйволы Ритмы» размазывали по стенке «Ганзайских Дьяволов». Узнав счет – 18:3, Старик отключил звук и вернулся к листу. Вновь стал что-то записывать. Причем так быстро, как это делает человек, спешащий зафиксировать удачную мысль. К Харднетту Верховный Комиссар обратился, не поднимая головы:

– Как тебе, Вилли, этот красавчик из Сырьевой?

Начальник Особого отдела с трудом оторвался от созерцания изменений, происходящих за виртуальным стеклом. Тьма, только что заполнявшая таинственный лес, стала рассеиваться. Солнечный свет вновь заскользил по влажным веткам. Ветер стих. Все задышало покоем.

– Обычные дела, шеф, – переведя взгляд на Старика, произнес Харднетт.

Такое обращение не являлось нарушением субординации. Верховный сам призывал подчиненных держаться запросто. Даже требовал.

– Обычные, говоришь? – переспросил он.

– Ну да, обычные, – повторил Харднетт. – Самые что ни на есть обычные. Нас не любят. Не любят и боятся. И дел с нами иметь не хотят. Никаких. Даже тогда, когда чувствуют, что необходимо, все равно тянут до последнего. Только если совсем уж припечет, тогда снисходят. Как в данном случае. Не думают парни из Сырьевой о глобальной безопасности. Что им глобальная безопасность? Неликвид. Они о сиюминутном пекутся. О шкурном. Я не удивляюсь. Все как всегда.

Старик выслушал и согласился:

– Да, ты прав, дружище. Боятся они нас, как черти ладана. И за свои задницы трясутся. И за свой бизнес тоже трясутся. И за задницы и за бизнес… И не знают, за что трястись пуще. Им ведь и не проинформировать жутко – статья корячится. И проинформировать страшно, потому как накладно. А ну как тиберрийцы, в самом деле, насвинячили? А? Мы ведь тогда лавочку-то прикроем. Ведь так?

– Безусловно… А вы, шеф, думаете, до этого дойдет?

– Моя интуиция, а она меня ни разу еще не подводила, подсказывает, что все идет к тому. Сам-то читал последние сводки по Тиберрии?

Харднетт кивнул:

– Ознакомился, конечно. Пропал груз, куда-то исчезли двое конвойных. Все там как-то неспокойно. Сначала вертолет. Луч какой-то дурацкий… А через трое суток вот эта вот ерунда с раймондием. Уровень оперативной информации по негативу – «Черная Стрела».

– То-то и оно, – согласился с такой оценкой Верховный. – Что-то там неладно, Вилли, на этой самой Тиберрии.

– Прикажете отправить федерального агента?

Сразу Старик ничего не ответил. Какое-то время молча писал. Потом поставил точку, отложил перо и, помахивая листом, чтобы скорее высохли чернила, сказал:

– Вот что, Вилли… Я тут подумал… Слушай, а не смотаться ли тебе туда самому?

– Самому?! – изумился Харднетт.

– А что? – Верховный пожал плечами: мол, чего в том удивительного. И стал убеждать чуть ли не по-дружески: – Встряхнешься. Проветришься. Вспомнишь дни веселые. А то, глядишь, через пару лет… Ну не через пару, так через пять точно, мое место займешь и погрязнешь в бумажной рутине. Черта с два тогда из этого кабинета вырвешься. Поверь мне, захочешь куда-нибудь съездить, а не сможешь. Будешь локти потом кусать и метаться по клетке. – Он заговорщицки подмигнул: – Ну что? Выписываю лицензию на твое имя? Или как?

– Как прикажете, – сдержанно, уже без каких-либо эмоций, ответил Харднетт.

Особого энтузиазма от предложения он не испытывал. И дело было не в том, что полевая работа его пугала. Ничего подобного – за радость. Просто не понимал, какой именно хитроумный трюк по отношению к нему затеял Верховный Комиссар. В том, что не все так просто, как на первый взгляд кажется, Харднетт даже не сомневался.

А Старик остался доволен его ответом.

– Знал, что согласишься, всегда был легок на подъем. – Он потащил за цепочку и вытянул из кармана халата медальон лицензии. – Ночью еще распорядился откатать. На, держи.

Харднетт вылез из кресла и подошел к Верховному Комиссару. Взял из подрагивающей руки медальон, приступил к авторизации. И тут Старик, заглядывая ему в лицо, заметил, словно, между прочим:

– А мне это по душе, Вилли.

– Что именно? – не уловив подвоха, уточнил Харднетт.

– Не споришь с тем, что рано или поздно займешь мое место. Хорошо, что не споришь. Это правильно. Это по-честному.

Верховный явно «брал на пушку», но Харднетт не позволил дрогнуть ни единому мускулу на лице:

– Я никогда не думал над этим, шеф.

Сказал, как отрезал.

– Неужели? – с плохо скрытой иронией спросил Старик и снял очки.

Харднетт на дух не переносил веселых аппаратных игрищ и всячески избегал их. Он пришел в органы не карьеру делать, а дело. Без дураков – дело. Но когда нарывался на каверзный вопрос, знал, что ответить. Умные люди и жизнь научили.

– Если серьезно, то я считаю, шеф, что вам еще трудиться и трудиться на благо народов Федерации, – отчеканил Харднетт, мигом перейдя с неформального на сугубо официальный тон. – С вашими знаниями, с вашим богатым опытом уходить – преступление.

Говорил он так, чтобы в голосе слышались ноты уважения на грани преклонения. Но не пресмыкательства. Ни в коем разе! Старик не любит откровенных подхалимов. Впрочем, Харднетт таковым никогда не был и не собирался становиться.

Старик слушал, не перебивая. А выслушав, подышал на стекла очков и с какой-то запредельной тщательностью стал протирать их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов халата. Потом спросил:

– Ты правда так думаешь, дружище?

– Ну разумеется, – ответил Харднетт.

И сам поверил.

Но тут же допустил обидную промашку – встретился со Стариком глазами. Тот сразу впился в него своим фирменным пронизывающим взглядом, ощущение от которого всегда было таким, словно в голову вкручивают два шурупа.

Случилась та минута, когда не знаешь, как поступить.

Отвести взгляд от холодных белесых глаз, как это всегда и делал прежде, значит, дать Старику предлог думать, что был неискренен в разговоре на столь больную для него тему. Это опасно. Не отводить, дождаться, когда сам отведет, значит, показать свое превосходство. Пусть в мелочи, но все же превосходство. Это тоже опасно. Все опасно, когда имеешь дело с опасным человеком. Да еще со столь могущественным.

Харднетт действительно не знал, что делать. Но в замешательстве пребывал лишь несколько волнительных секунд. Будучи достойным учеником своего учителя, он нашел выход: как бы совершенно непредумышленно уронил медальон лицензии на ворс ковра и, обозвав себя растяпой, наклонился поднять.

– Какие-нибудь особые указания будут? – спросил он, сунув медальон в карман сюртука.

– Да, Вилли, будут. – Верховный Комиссар даже не пытался скрыть понимающую ухмылку. – Я попрошу тебя, Вилли, первоначальные следственные действия на Тиберрии провести под прикрытием. Так, чтобы никто из тамошних князьков не знал, что мы работаем. Ни сном, ни духом чтобы. – И, не дожидаясь очевидного вопроса, стал пояснять, с чем связана такая осторожность: – Через неделю… – Он глянул на напольные куранты. – Нет, уже через шесть суток. Так вот, через шесть суток пройдет заседание Ассамблеи по вопросу национальной политики. Не хотелось бы, чтобы статусные гуманисты из Контрольного Комитета вновь подняли вопрос о нашем чрезмерном рвении и излишней подозрительности. Нельзя дать им повод. Понимаешь, о чем я?

– Вполне, – сказал Харднетт и повторил задачу: – Нужно отработать тихой сапой. – И, сделав секундную паузу, заверил: – Надо – отработаем.

Старик одобрительно кивнул, после чего взял Харднетта за рукав и доверительно пожаловался:

– Ты не поверишь, дружище, как утомили меня эти профессиональные душелюбы. Златоусты – черт их дери! – философствующие. Носятся с этой своей… – он брезгливо поморщился, – толерантностью, как дурни со списанной торбой. Ей-богу, как дурни!

– С писаной, – машинально поправил Харднетт.

– Что?

– С писаной, говорю, торбой.

– Да, с писаной, – согласился Старик. – А я как сказал?

– Со списанной…

– Ошибся. Впрочем, им и списанной будет много. Ненавижу их! Даже больше скажу: прибил бы всех на месте, была бы возможность. Им бы только, знаешь ли, критиковать. Хлебом не корми, дай потрындеть на тему «Как нам тут все благочинно обустроить». Выползет такой деятель на трибуну и давай – ля-ля-ля, бла-бла-бла и шема-шема-шема. Самоутверждается с утра до вечера. А скажешь ему: раз знаешь, иди и правь. Валяй. Бери ответственность. И что? Тут же язык в задницу. Ты ему: ну чего, дорогуша, остолбенел? Иди и правь. Давай-давай! Раз знаешь как. А он мнется. Нет, говорит, не желаю. Отчего же, спрашивается? Власть, отвечает, она развращает. Не хочу, говорит, брезгую. Запачкаться боюсь. Ну не сволочь ли?