Текст книги "«Страна чудес» и другие рассказы"

Помогите Иисусу Христу!

В одном большом селе, где была одна церковь и два магазина, возле клуба на доске объявлений появился плакат: «Помогите Иисусу Христу!» Плакат был написан от руки тушью на большом куске ватмана. Внизу приписка: «Сбор добровольцев в 16.00 во дворе храма», а в правом верхнем углу мелкими буквами: «Срочно всем, всем, всем!»

Уже в половине четвертого во дворе церкви было людно. Пришло много женщин с едой и лекарствами. Они шептались между собою о том, что Иисус, быть может, пришел опять на землю. И какое счастье, что именно к ним. Может быть, Он голоден или болен? Каждая готова была взять Его к себе в дом, разве что боялись мужей. Еще бы! Эти грубияны не читают Евангелие, а по воскресеньям идут не в храм, а на охоту или рыбалку.

Впрочем, и мужчин собралось немало. Они несли в тяжелых и загорелых руках кто винтовку, кто тесак, кто топор. Быть может, думали они, Христу нужны наши сильные руки?

Ровно в четыре дверь храма со скрипом открылась и наружу вышел священник. Народ замер и, вытянув шеи, желая разглядеть за спиной у пастыря готовящегося выйти Господа. Но за спиной была лишь открытая дверь и полумрак церкви.

– Люди, – сказал священник громко, – слушайте!

Народ замер. Все дышали в полвздоха, и, если б можно, перебили бы всех коров, как раз замычавших на дальнем выгоне.

– Вы знаете сами, и я говорил вам об этом часто, – продолжил священник, – что Господь наш Иисус Христос покорил мир, но не мечом, не огнем, не деньгами и не интригами. Он покорил мир любовью и проповедью. Ангелы удивлялись этому и просили: «Разреши, мы накажем грешников». Но Господь отвечал: «Нет, потерпите». Тогда Ангелы сказали: «Дай и нам возможность проповедовать и быть за это увенчанными». Но Господь сказал: «Это сделают люди». Содрогнулись Ангелы и в страхе сказали: «Но ведь люди слабы и непостоянны. Они болеют и умирают. Слаба их память, и мягкое у них сердце». Но Господь сказал: «Я верю людям. Я Сам стал человеком. Потрудятся Петр и Павел. Потом придут другие». После этого Ангелы больше не спрашивали, а Господь больше не отвечал. Но Его очи и очи Ангелов с тех пор смотрят на землю внимательно.

Голос священника зазвучал громче:

– Кто из нас готов помочь Иисусу Христу разнести по Вселенной Его Евангелие?

– Далеко ли нужно идти и на каком языке проповедовать? – спросил один из стариков.

– Для начала, – ответил священник, – простите друг другу долги, помиритесь с обидчиками и покайтесь, если кто утаил чужое или изменил жене!

Шум пробежал меж людей, как рябь пробегает от ветра по поверхности озера.

– Потом мы объявим пост и будем усердно молиться. Выберем способных юношей и отправим их учиться языкам, чтобы затем пойти во все страны с проповедью. Мы будем помогать тому из нас, кто болен, научим всех петь псалмы. Затем закроем кабак…

На слове «кабак» шум мужских голосов перекрыл голос священника.

– Ты обманул нас, отец. Мы пришли помочь Самому Иисусу, а видим тебя и слушаем то, что ты по воскресеньям рассказываешь нашим женам.

Мужики, ворча и поругиваясь, стали медленно расходиться. Некоторые досадно сплевывали.

– Но ведь Бог благословит наши пашни. Ваши дети будут здоровы! – закричал священник. – Все жители Неба о нас порадуются…

Мужчины медленно, но уверенно расходились. За ними потянулись женщины. Через десять минут площадь перед церковью опустела. Мычали коровы, кричал петух, но голоса их никого не раздражали.

Священник вошел в алтарь. Весь тот вечер и ночь он пролежал перед престолом опустив на землю лицо. Он прослужил в том селе еще лет пятнадцать. На его глазах и через его сердце прошли крестины и похороны, неурожаи, болезни, падеж скота, драки соседей из-за передвинутой межи. Служить и молиться он любил. Только вот никогда с тех пор больше не проповедовал.

Потом его куда-то перевели. Люди повздыхали, пожалели и забыли. Потом и Бог забыл село. Оно как-то скисло, поредело, а затем исчезло. Забылось даже имя села. Да и как ему не забыться, если ни район, ни ближайший город, ни сама страна, где все произошло, ни у кого не удержались в памяти.

Попутчик

Если путешествовать нечасто, то дорогу я люблю. Есть в ней что-то честное и на саму жизнь похожее. Из одной точки выехал – во вторую еще не приехал. И так хорошо в этом зависшем состоянии смотреть в окно, грустить и думать. Я говорю о поезде. Потому что если самолет, то это быстро и всегда чуть-чуть страшновато. А если машина, то это уже труд, а значит, не до философской грусти и не до размышлений. Единственное, что мне по-настоящему мешает, это говорливые попутчики. Я согласен на не открывающиеся окна и сырые простыни, лишь бы в пути меня никто не трогал. Но лучше готовиться к худшему, чтобы потом быть приятно удивленным, чем мечтать о своем и разочаровываться. Поэтому и в тот раз я вошел в вагон, нашел свое купе и, энергично рванув ручку двери, сказал: «Здравствуйте». Ни одна пара глаз на меня не уставилась. Царица Небесная! Никого! До отправления минут шесть-семь, а в купе – никого, и сам вагон – полупустой.

Вещей у меня всегда минимум, поэтому положил я свой тощий портфель на полку, повесил на плечики пиджак и, разувшись, удобно сел у окна. Поезд уже тронулся. Уже наступил момент, когда неясно: ты едешь – или состав напротив начал двигаться. Я ждал проводника, чтобы отдать билет и попросить чаю. Дверь с силой открылась, и вместо проводника в купе вошел запыхавшийся мужик лет сорока и, так же, как я, выпалил: «Здравствуйте». Он осмотрелся, нашел глазами номер своего места и затем втащил в купе два внушительных чемодана. Настроение мое слегка упало, но уже через минуту оно опустилось до нуля. Попутчика сразу стало много. Он прятал вещи, переодевался, расстилал матрас и делал это так, что мне казалось, я знаю его и вижу перед собой не первый месяц.

Проводник забрал билеты и принес чай. За окном стало смеркаться. Поезд мерно раскачивался, колеса стучали, и этот ритм, казалось, убаюкал соседа. Он сел напротив и стал смотреть в окно. Но надолго его не хватило. Это была одна из тех компанейских душ, которые не могут жить, не разговаривая с первым встречным, да так, будто знакомы целую вечность.

– Ученый? – спросил сосед, улыбаясь и, видимо, предвкушая начинающийся разговор. Я улыбнулся в ответ и молча покачал головой, давая понять, что нет.

– Художник? – ответ тот же.

– Ну не музыкант же?

– А по какому признаку вы отбираете профессии? – спросил я. Надежда на то, что разговора удастся избежать, улетала стремительно, как деревья за окном.

– Так ведь борода и хвостик, – попутчик произнес это с торжествующей интонацией, мол: «Врешь, брат, меня не обманешь».

– Я – священник.

На секунду мужик замер. Наверное, лихорадочно соображая, что говорить и как вести себя дальше. Но уже через несколько мгновений его лицо изобразило гримасу абсолютного счастья, и он произнес фразу, которая непременно была бы произнесена, будь я хоть трижды художником, хоть дважды ученым:

– Так что, по маленькой?

– Спасибо, не хочу. Завтра рано вставать, – ответил я.

Но сосед уже разворачивал шуршащий кулек и раскладывал на столике сваренные вкрутую яйца, пластмассовый судок с котлетами, хлеб, что-то еще и, конечно, бутылку.

– Николай. – Сосед протянул мне руку.

– Отец Леонид, – ответил я и тоже протянул руку.

Водка уже была разлита в пластмассовые стаканчики, когда я сказал: давайте помолимся перед едой.

– Давайте, – обрадовался Николай. Видно, это было изрядной новизной в его опыте. – А какую молитву?

– «Отче наш».

– О, эту я знаю. Я вообще только ее и знаю. Меня один негр научил.

– Негр? Сектант?

– Наш, православный. Ведь вы православный? – вдруг спросил Николай и насторожился.

– Да.

– Ну вот, и он был православный. Это лет двадцать тому назад было.

– Расскажите.

– С удовольствием.

Не вставая, мы прочли молитву Господню, я благословил еду, мы выпили по первой, и Николай начал рассказ. Находя его интересным, я хочу поделиться тем, что тогда услышал, и с тобою, дорогой читатель.

* * *

– Это было в начале девяностых. Я только что вернулся из армии, пару месяцев погулял, подурачился и устроился на работу. Работал в театре монтажником сцены. Ну типа грузчиком или разнорабочим. Мы декорации к спектаклям монтировали и постановки оценивали по-своему. Плохой спектакль – это когда декораций до фига, а хороший – если пара стульев или еще чего-нибудь полегче. Однажды иду на работу днем, на дневной спектакль, вижу – навстречу Игорек идет, одноклассник. Он в армию из-за института позже ушел и еще дослуживал. Домой в отпуск приехал. Мы обнялись, парой-тройкой слов перебросились и договорились вечером после позднего спектакля встретиться.

Встретились, пошли в кабак.

На этих словах Николай налил по второй, и мы выпили. – И там он мне рассказал о своей службе. Игорь был мужик спортивный, и забрали его в ВВ – «виноват-военкомат» (в милицию, то есть). Время было дурное, Союз разваливался, кругом конфликты. Его послали в Карабах. И там у него поехала крыша. Парень здоровый, на вид молодой, а тут резня, что те, что эти друг друга убивают. Игорь говорит – я разобраться хотел, кто виноват, в чем дело? Так ни в чем и не разобрался, только возненавидел и азеров, и армян.

Ну мы пьем, разговариваем. Я смотрю, он смолкает потихоньку, пьет, больше не закусывает. И глаза у него дурные становятся, стеклянные. Потом он стал кулаком по столу бить. Короче, мы расплатились и вышли. Уже стемнело. Его развезло, и он забыл, что дома, в отпуске. На моих глазах вырвал в сквере из лавки дубье и орет: «Звери! Сволочи!» – и все такое. Я уже не рад, что его встретил. Думаю, как такого бугая домой тащить. Вдруг в конце улицы блеснули фары. Машина тихо едет на нас. Игорь вроде протрезвел в секунду и шепотом мне говорит: «Сейчас будем их брать. Не ссы, меня учили». Он ложится поперек дороги и складывает руки на груди, типа мертвый. Я стою в трех шагах за деревом и думаю, на кой хрен я с ним связался. Машина медленно подъезжает. Тушит фары… Ё-мое, ментовский бобик. Все, думаю, труба, приехали. Но стою, не убегаю.

Из машины выходит мент, наклоняется над Игорем. Тот хватает его за китель и орет: «Коля! Вали его, я его держу!» Я как дурак выхожу из-за дерева и становлюсь рядом. Из машины выскакивает второй, по рации, слышу, зовет подмогу. Они вдвоем борются с Игорем и пробуют его из баллончика успокоить. Тот орет: «Сержант! Меня – “Черемухой?”» Короче, это идиотство длится минуты три. Подъезжает второй «воронок», нас вяжут и везут в райотдел.

* * *

Николай хотел налить по третьей, но я его удержал. Тело и так наслаждалось разлившимся теплом. Хотелось сидеть не двигаясь и слушать, что было дальше.

* * *

– Привозят нас к дежурному, – продолжал Николай, – и разводят в разные стороны. Игоря как буйного утащили куда-то, я остался один. Заполнили протокол, дали мне пару раз в душу для профилактики и закрыли в клетку до утра. Конечно, деньги забрали, ремень и шнурки вытащили, пендаля под зад дали, все как положено. И вот там, в клетке, в райотделе, и был тот самый негр, который меня «Отче наш» научил.

– А он что там делал?

– У него документов не было. Он вообще из России был. Мы с ним до утра проболтали, он мне много про себя рассказал. Где он там родился, не помню, я вообще в географии слаб. В Москве учился и там женился. Жена хотела с ним венчаться и покрестила его. Ну она так, для красоты хотела, а он серьезно в нашу веру въехал. Стал в церковь ходить, молиться. Жена даже думала, что он чокнулся. А он, понимаешь, полюбил Православие. Бабки, говорит, от меня в церкви сначала шарахались и крестились. Священники с недоверием относились. А потом привыкли, полюбили его.

– Как его звали?

– По-нашему вроде Сергеем. В честь святого…

– Сергия Радонежского.

– Во. Точно. А по-ихнему я не помню. В общем, он зачем-то приехал к нам. Его вечером остановили. Документов не было, и его до выяснения закрыли.

– А молитва?

– Ну вот, он говорит: «Давай помолимся». А я ему: «Не умею». Он говорит: «Я научу». И стал читать «Отче наш». Прочел раз, потом говорит: «Повторяй» – и стал читать по кусочкам. Потом начал мне объяснять смысл. Я обалдел! Там столько разных вещей! Он еще говорил, что в этой молитве вся Библия скрыта. Слушай, так прикольно было. Мы с ним «Отче наш» еще пели вместе. На нас менты как в зоопарке через решетку смотрели и пальцем показывали. Один – негр. Черный, аж фиолетовый. А другой – белый, только что задержанный при нападении на патруль. Сидят на нарах и «Отче наш» поют. Комедия!

* * *

За окном стемнело, в купе зажегся свет. Мы выпили по третьей и закусили. Я уже не жалел, что еду с попутчиком. История была не просто интересной, она была многозначной. Это ж надо так отбиться от веры нашему народу, чтобы не отец и мать, не крестная и не священник, а чернокожий иностранец научил нашего человека молитве Господней! Это ж надо, до чего простирается Промысл Божий! Ведь можно встретить друга, попасть в дурацкую ситуацию, сесть до утра за решетку. И все для того, чтобы там, за решеткой, услышать неожиданную проповедь.

– Давайте ложиться, – сказал я Николаю. – Завтра вставать рано.

Николай помолчал немного, видно, ему хотелось еще что-то рассказать.

– Ну давайте, – наконец сказал он и стал собирать в пустой кулек яичную скорлупу и прочий мусор.

Я забрался на верхнюю полку, вытянулся с удовольствием, подложил руки под голову и закрыл глаза. В тот вечер мне думалось о чем-то легком и светлом. Под эти светлые мысли и стук колес я и уснул.

Бедный он всегда бедный

Чтобы человеку среднего достатка почувствовать себя бедняком, нужно зайти в большой магазин. Или в маленький, но тогда – дорогой. Или в обычные магазины, но – часто.

Елки-палки, шел себе, ни о чем не думал, был доволен жизнью, и вдруг – раз, и почувствовал себя нищим. Ничего не хотел, пока ничего не видел. Потом вдруг увидел и все захотел.

Так я гулял по одному городу в Прибалтике (какому – не скажу). Чуть не сказал «по одному небольшому городу», как будто там есть большие города.

Это уже была заграница. Уже были визы, таможенные сборы, декларации. А ведь я бывал там еще школьником. Ходил с экскурсией по всевозможным улочкам и соборам, дышал заплесневелым воздухом и впитывал впечатления.

А теперь оказался там опять на пару дней по личным делам и снова ходил по тем же улочкам, вспоминал детство и вглядывался в лица прохожих.

Ходить по магазинам я ненавижу. Выбирать, присматриваться для меня так же тяжело, как для приговоренного к повешению выбирать себе веревку. Но если уж я дорвусь до покупок – держите меня! Легче будет вытащить из-за стола с зеленым сукном заядлого картежника, чем меня оттащить от покупок. И накуплю же всякой дряни, так что месяц будет стыдно, но не успокоюсь.

Так было и в тот раз. Славянская моя душа презрительно отворачивалась от витрин и созерцала шпили соборов и порхающих голубей. Но так было лишь до первого захода в магазин. Стоило мне зайти в магазин мыла, как я вышел из него с полным кульком пахучего товара и без четверти денег в кармане. Потом был магазин сувениров, магазин янтаря, магазин с бальзамами (впрочем, я обещал не говорить, в каком городе был).

К вечеру, когда солнце лизнуло красным языком своим шпили церквей и черепицу крыш и закатилось на отдых, когда ночь вывела на улицу одних людей и накрыла других одеялом законного отдыха, я остался на улице чужого города. До поезда оставалось еще три часа.

Злой на себя за дурно потраченные деньги, я пошел на вокзал пешком. Есть и такое в славянской душе – проиграв миллион, экономить на спичках. И вот по дороге, когда до вокзала оставалось идти минут десять, увидел я магазин чая. Чай мне нужен был, как зайцу стоп-сигнал. Но привлекло то, что там люди не только покупали, но и пили чай.

– Здравствуйте.

Ни одна душа не отреагировала, как будто сговорившись. «Гады, националисты», – подумал я, и к букету испорченного настроения добавилась еще одна пикантная нотка.

– Можно чаю?

– Зеленого, черного? С жасмином, с бергамотом, с липой? С сахаром, с медом…

– С медом, – выпалил я, потому что понял – если продавщицу не прервать, то бесстрастно произносимый ряд товаров и услуг будет звучать до отхода моего поезда.

Она назвала цену и стала заваривать чай. Я прислонил к стене кульки и расстегнул пару пуговиц на плаще.

Минуты через две чай мне подал юноша лет шестнадцати, голубоглазый и курчавый, похожий на мать.

– Ваш сын? – спросил я от нечего делать.

– Да, – буркнула хозяйка, давая понять, что не хочет вступать в разговор.

В это время двери хлопнули, и из магазина вышел последний кроме меня посетитель. Было уже довольно поздно.

– Вы гость? – неожиданно спросила хозяйка, энергично вытирая прилавок.

– Да, – ответил я, тоже давая понять, что не желаю продолжать разговор.

– Вам понравился наш город?

– Ужасно, – сказал я, и в этом не было ни капли неправды.

– Вы купили, я вижу, много подарков. Может, купите у меня несколько пачек чаю? Есть чай из Цейлона, Индии, Китая…

– Нет, нет. Поверьте, я люблю чай, но сильно потратился и не могу купить ничего, кроме постели в поезде.

– Ладно, – сказала хозяйка и продолжила остервенело и молча протирать прилавок.

Лимон плавал на поверхности, чай дымился, а я дул на него, потому, что не умею пить горячее.

– У вас есть дети? – спросила вдруг хозяйка.

– Да. Двое. Девочки.

– Вы счастливый человек.

– Согласен. Но ведь и вы счастливы. У вас есть сын.

– Мой сын… – Она произнесла эти слова мечтательно и мягко. Потом, будто вспомнив, что здесь посторонние, добавила сдержаннее: – Это мое счастье и моя опора. Вы похожи на доктора, – продолжала она. – Я пожал в ответ плечами. – И мне хочется поделиться с вами тем, что у меня на душе.

– Я – незнакомый вам иностранец.

– Тем лучше. Вы никому не расскажете и, может, никогда больше не будете в нашем городе.

Я пил чай, а она продолжала:

– Я хотела его убить. Его отец бросил меня, и я хотела сделать аборт. Подруга договорилась с доктором, тетя дала деньги, и я пошла в больницу. Мне было лет двадцать. Никто ни о чем ни разу не говорил со мной серьезно. Что я могла понимать? И вот я вхожу в кабинет, ложусь по приказу на кресло…

Она все терла уже сияющий прилавок и не поднимая глаз продолжала рассказ. Из подсобки слышно было, как мыл стаканы и что-то мурлыкал под нос ее сын.

– А за окном больницы – храм. И там начинается служба. Был какой-то праздник. И вдруг начинают звонить колокола! Звон врывается в кабинет, а я лежу на кресле с расставленными ногами. Доктор гремит рядом своими хирургическими инструментами… И вдруг какая-то сила подбрасывает меня на ноги, я одеваюсь на ходу и пулей вылетаю из кабинета. Этот звон стоит в моих ушах до сегодняшнего дня. Я слышу его каждый раз, когда смотрю на моего мальчика. Страшно подумать, что его могло бы не быть рядом со мной.

Мой чай остывал. Я пил его и смотрел на женщину, которая, казалось, разговаривала сама с собой и вытирала прилавок.

– Спасибо. Мне пора на поезд.

– Жаль, что вы ничего не купили у меня для своих девочек. Но все равно, будьте здоровы.

Я вышел из магазина и поспешил на вокзал.

В поезд я вошел за две минуты до отправления.

Золотая рыбка

Мы не живем у моря. Его близость не чувствуется в воздухе, которым мы дышим. Солнечный шар, шипя и багровея, не прячется в воду на наших глазах с наступлением вечера. Море от нас далеко, и муж мой не рыбак. Это значит, что, мысля логически, нам никогда не поймать золотую рыбку. Нет, не подумайте, я не старуха и вовсе не злая. Я – молодая и красивая (все еще довольно красивая) женщина. В транспорте меня называют «девушкой»: «Девушка, вы выходите?», «Девушка, извините». Только глаза у меня грустные и предательские морщинки в уголках рта говорят о том, что я ужасно устала. Не мудрено устать от жизни, когда у тебя на руках трое детей и весь дом ты тянешь на себе сама, а муж… а этот хозяин семейства, добытчик и отец трех наших малышей с утра до вечера пропадает на работе. Жизнь проходит. Я не жалуюсь, нет. Но ведь жизнь проходит, а я еще вроде бы и не жила. Сердцу все время чего-то хочется. Оно то сжимается в комочек, то сладко ноет, то грустно поет. А дети то и дело: «Мам, дай то», «Мам, дай это», «Мам, пойдем туда». И я, ей-Богу, послала бы своего благоверного на море ловить золотую рыбку, чтоб наконец стать по-настоящему счастливой и беззаботной. Но, как я уже говорила, живем мы от моря далеко, муж мой не рыбак, и дома у нас нет не только невода, но даже обычной удочки.

И надо же такому случиться, что рыбка, та самая, волшебная, оказалась в нашем доме. Она оказалось вовсе не золотой. Она вообще была не «она», а «он». Это был зеркальный карп огромных размеров (но в остальном он был такой же, как в сказке – говорящий и волшебный). Это ведь не важно, правда? Ведь не смущает же нас то, что «черный ящик» в самолете на самом деле – шар оранжевого цвета.

Мы купили этого карпа в супермаркете. Когда мы его купили? На Рождество. Ну конечно, на Рождество. Дома, вынутый из кулька, он жадно открывал рот и бил мокрым хвостом по столу. «Давай пустим его в воду», – попросил четырехлетний Антошка. «Не морочь мне голову», – привычно ответила я и стала надевать фартук. «Ну давай, мамочка», – подключилась трехлетняя Дашка (они у меня погодки). «Цыц!» – прикрикнула было я на них, но потом подумала: «Почему бы не сделать малышам приятное?» К тому же я страх как не люблю разделывать рыбу и лучше, если это сделает вернувшийся с работы муж.

Мы набрали воды в ванну и пустили туда рыбу. Минут пять она лежала без движения, но потом освоилась и вскоре, к неописуемой радости малышни, стала плавать взад и вперед по явно тесному для нее пространству. Детям все надоедает быстро. Покормив карпа крекером и заливаясь от хохота, похватав карпа за хвост, дети ушли в свою комнату. А я зашла в ванну, чтобы снять с батареи выстиранное кухонное полотенце.

– Спасибо тебе, – вдруг раздалось в ванне, где кроме меня никого не было. В ужасе я стала оглядываться по сторонам.

– Это говорю я, – раздалось из ванны.

– Ты?! – Я прислонилась к стене и обхватила голову руками. Хорошо, что никого рядом не было. Муж временами говорит, что я сумасшедшая, но не до такой же степени.

– Не удивляйся, – продолжала рыба (клянусь, это была она). – У меня нет короны, и я, как бы это правильнее выразиться, мужчина. То есть не «рыбка». Но для вас, людей, это не должно иметь никакого значения. Я могу делать все, в том числе – исполнять желания.

В голове у меня все закрутилось, как на карусели. Зеркальный карп, золотая рыбка, исполнение желаний… Что загадать, чего просить?

– Только не будь дурой.

Ничего себе! Этот нахал, плавая туда и сюда в моей ванне, смеет меня оскорблять! Да я еще полчаса назад могла выпустить ему кишки и, обваляв в муке, положить на сковородку.

– Не будь дурой. Ничего не загадывай. Ты и так – счастливая женщина. Сотни королев умерли бездетными. Они не могли, как ты, кормить грудью и спать в обнимку с детьми, слыша их посапыванье. Тысячи известных и богатых женщин несчастны в браке. А твой муж тебя любит. – Карп, этот нахал, помолчал и добавил: – И ты любишь его. Я мог бы часами перечислять те виды счастья, которыми ты пользуешься. Но тебе нужно заметить их самой. Оглянись вокруг внимательнее и будь благодарна.

В это время из детской раздался звон разбитого стекла. Я выбежала из ванны, как будто на воздух из душной комнаты.

– Мама, Дашка разбила вазу!

– Неправда! Это он разбил!

– Зайчики мои! – Я сгребла их в охапку и поцеловала обоих. – Не переживайте. Сейчас уберем.

Мы быстро убрали осколки и стали вместе возиться на кухне. Вскоре из школы пришел Петя. Про рыбу как-то странно все позабыли. И только когда вечером с работы пришел папа, Антон сказал ему: «У нас в ванне теперь живет рыба». – «Какая рыба? – спросил отец. – Айда, поглядим».

Когда мы пришли в ванну, рыбы не было. Ничто не говорило о том, что она там была. Вода была чиста, как будто только что набрана. Муж шутя потрепал за ушко младших и ушел доедать ужин. Они галдели и обижались, просили подтвердить, что в нашей ванне еще недавно жила рыба. А я смотрела на мужа и детей какими-то другими, новыми глазами и потихоньку понимала, что рыба была права: я и вправду счастливая женщина.

За окном шел снег. Рождество, как и положено, заявило о себе тихим чудом. Мы уложили детей спать и долго вдвоем сидели на кухне. Муж рассказывал о своей работе, о проблемах, о планах. Я слушала его рассеянно и смотрела на него так, как смотрела до замужества.