Текст книги "Личная жизнь шпиона. Книга вторая"

Андрей Троицкий
Личная жизнь шпиона
Книга вторая

Глава 1

Маргарита Докучаева, как было условлено, электричкой доехала до Малаховки, вышла, постояла на платформе, стараясь вспомнить, где озеро и нужно ли переходить железнодорожные пути. День выдался теплым, светило солнце, воздух был прозрачным и прохладным. Маргарита спросила дорогу у мужчины, спешившего по своим делам.

Перрон был пустым, только у билетной кассы женщина, в валенках и белом фартуке поверх телогрейки, торговала пирожками с тушеной капустой по десять копеек. Маргарита подошла, чувствуя, видимо, от волнения, странный, какой-то зверский приступ аппетита, попросила положить в пакет шесть штук. Взяла свою покупку и стала есть на ходу. Она шла вдоль улицы, жевала пирожок и думала, что скоро увидит Разина. Он привезет испанский паспорт и валюту. Можно будет хоть сегодня поехать в представительство Аэрофлота и купить билет до Испании. Это значит, что с сегодняшнего дня ее прежняя жизнь кончится навсегда, начнется что-то другое.

Ее пугала эта неопределенность. Впрочем, Разин сказал, что, получив паспорт, она еще может все переиграть, отказаться от этой затеи и остаться в Москве. Раньше он говорил, что даст паспорт, как только письмо окажется на столе Пельше, но передумал, решив, что сначала лучше купить билет, так безопаснее. Дорога спустилась вниз, стало видно озеро, еще схваченное льдом. Когда-то давно в молодые годы, она с друзьями ездила сюда плавать и вообще приятно проводить время. Дорога шла вдоль озера, здесь сильнее чувствовался прохладный ветер. Она села на скамейку, вытащили из пакета еще один пирожок и взглянула на часы. Разин должен появиться с минуты на минуту.

Она мысленно вернулась к вопросу, который задавала себе уже сто раз. Нужно ли говорить Разину, что у нее теперь есть постоянный поклонник. Ничего серьезного, просто необременительная связь с человеком, который старше ее, с генерал-лейтенантом из Генштаба Вадимом Петровичем Соломатиным. Наверное, Разину будет не очень приятно узнать эту новость. Но дело тут не в мужских амбициях и симпатиях. Она хотела еще тогда, за ужином, все выложить про Соломатина, потому что этот человек на заре туманной юности подружился с теперешним председателем КГБ Юрием Андроповым. Если Соломатина очень попросить, а Маргарита знает, как именно нужно просить, – он не откажет в услуге передать чужое письмо другу юности.

Почему она этого не сказала? Потому что боялась услышать отказ. Она была почти уверена, что Разин передумает, все переиграет, узнав о ее близких отношениях с генералом и о возможности действовать через него. Просто попрощается и уйдет, попросив ее забыть их разговоры. А если ничего Разину не говорить, если просто попросить Соломатина об этой услуге на свой страх и риск? Она знает, что за человек Соломатин. Да, он верит в идеалы партии, в социализм и прочую лабуду, но человеческие отношения, отношения с любимой женщиной он ставит выше партийных догм.

Он из тех, на кого можно положиться. А если все не так, как представляется Маргарите? Если он все-таки другой… Она запуталась в своих мыслях и вздрогнула, когда рука Разина коснулась ее плеча. Он сел рядом, взял ее руку, пахнущую пирожками и подгоревшим маслом и поцеловал тыльную сторону ее ладони.

– Ты тут совсем замерзла?

– Нет… Когда вижу это озеро, молодость вспоминаю. Летом тут много народа. Спасибо, что сюда вытащил.

– Я здесь на минуту. Меня опекает группа товарищей.

– Прямо сейчас?

– Сейчас их нет, но… Сама понимаешь. Просто приехал взглянуть на тебя. Ты обо всем подумала?

– Да, обо всем. Подумала, взвесила… Я сама хочу это сделать. Иначе так, до конца жизни, буду виновата перед Костей. Понимаешь, о чем я?

Они поговорили еще несколько минут. Разин поднялся и сказал.

– Удачи тебе. Когда передашь письмо в КПК, позвони одной старушке, бабушке Зине, по этому телефону, – он положил ей в ладонь бумажку с телефоном. – Выучи номер. Хотя, кого я учу… Просто позвони и передай, что у тебя все нормально.

– А где же паспорт и деньги?

– Они будут в твоем почтовом ящике. Завтра или послезавтра, к вечеру. По прилете в Мадрид тебя найдет человек и все объяснит. Ну, что делать дальше… Все, пока.

Он поцеловал ее руку, повернулся и ушел. Маргарита хотела окликнуть его и спросить про генерала Соломатина, но продолжала молча сидеть.

* * *

Для Маргариты неделя прошла будто во сне. На восьмой день она плохо спала, ходила на кухню, пила ромашковый чай, чтобы успокоиться. И вроде бы готова была задремать, но зажигала торшер и перечитывала письмо, которое оставил Разин. Она разглядывала паспорт гражданки Испании Джины Росалес, малиновый, с золотым тиснением. Паспорт настоящий, в этом нет сомнений, вклеена ее, Маргариты, фотография, открытая виза СССР, штемпель о пересечении границы Советского Союза проставлен месяц назад.

Значит, женщина под этим именем въехала в страну. Но куда эта женщина делась потом, что с ней стало? И откуда у Разина этот паспорт? Надо было прямо спросить об этом. Но теперь не позвонишь и не спросишь, а встречаться он не может, это опасно. Под утро она поняла, что все равно не заснет, прошла в большую комнату, поставила на обеденный стол пишущую машинку и перепечатала письмо. Свой экземпляр она сунула в конверт из толстой коричневатой бумаги и заклеила.

В начале десятого она позвонила в приемную Комитета партийного контроля секретарше, с которой дружила уже давно, с тех пор как сама работала в КПК, а потом перешла переводчицей в протокольный отдел Министерства иностранных дел, на полставки. Секретарша Пельше была свободна и могла поболтать, потому что начальник не появится раньше трех часов. Маргарита хотела узнать, когда можно подъехать, чтобы выпить кофе в буфете и потрепаться. Оказалось, всю неделю Пельше будет на работе с утра до вечера, а на следующей неделе уедет на совещание в Ставрополь. Значит, если уж встречаться, то лучше всего прямо сегодня. Надо решать. Маргарита задумалась на пару секунд. Внутренне она еще не совсем готова, она слишком волнуется.

– Я приеду через час, – сказала Маргарита. – Не уходи никуда.

В середине дня она вернулась из КПК, надела халат и долго ходила по квартире из комнаты в комнату, раздумывая, что делать дальше. Теперь, когда письмо на столе Пельше, отступать уже некуда, значит, в ее положении появилась какая-то определенность. Маргарита позвонила своему поклоннику, сотруднику Генштаба генерал-лейтенанту Вадиму Соломатину и сказала, что у нее есть один вопрос, надо бы встретиться. Генерал ответил, что и сам давно хочет увидеться, часов в семь он будет дома, у Маргариты есть ключ. Она подумала, что понедельник – удачный день. Если все получается, значит, можно и нужно переделать как можно больше важных дел.

Она спустилась вниз и позвонила из автомата в представительство Аэрофлота, обслуживающее международные рейсы. На ломанном русском она представилась гражданкой Испании Джиной Росалес и спросила, когда на этой неделе авиарейсы до Мадрида и есть ли в продаже билеты. Заказав билет на пятницу, она сказала, что приедет за ним сегодня часов в пять.

Вечером, уже с билетами на самолет, она заехала в знакомую квартиру неподалеку от Патриарших прудов, открыла дверь своим ключом. Соломатин, давно овдовевший, звал ее замуж, но она не спешила соглашаться. Маргарита вытащила из сумки сверток с остатками вчерашнего ужина, включила телевизор и села в комнате на диван.

Соломатин пришел раньше. Он молодился, подкрашивал поредевшие волосы, делал зарядку с гантелями. Он поужинал вместе с Маргаритой, выпил пару стопок беленькой и потянулся, чтобы ее обнять.

– Подожди, Вадик, – отстранилась Маргарита. – Будь серьезным. У меня дело важное. Один мой знакомый, хороший человек, очень бы хотел передать письмо Юрию Владимировичу Андропову. Как говориться, из рук в руки. Но через стену бюрократов не смог пробиться. А ты с Юрием Владимировичем еще с молодости дружишь, в Карелии вместе служили.

– Что это за хороший человек?

– Ну, он работал с моим покойным мужем. Когда-то давно.

– Жалоба что ли? Или квартиру просит?

– Это исключительно по работе. По их комитетским вопросам. Просто передашь письмо, – и всех дел. Не надо специально его просить о встрече. Как-нибудь само так выпадет, с оказией. Только конверт не распечатывай.

– Ох, хитрые вы женщины. А в тебе хитрости – на троих. Не даром ты была женой разведчика. Ты думаешь, если я старый приятель Юрия Владимировича, так я могу запросто его увидеть? И еще чужое письмо ему в руки сунуть?

– Ничего я такого не думаю. Ты просто сделай – и все. Пожалуйста… Обещаешь?

– Не проси, не от меня зависит. Между нами: Юрий Владимирович сейчас в госпитале. Состояние так себе… Никто не знает, чем там все кончится. Ко всему еще и с сердцем проблемы. Вчера его смотрел академик Евгений Чазов.

– И что он сказал?

– Главное не то, что сказал академик Чазов, – поморщился генерал. – Главное, что сказал Андропов, когда тот ушел. А сказал он так: если мои проблемы с сердцем обострятся, не давайте Чазову меня резать. Не хочу умереть у него под ножом, как некоторые наши товарищи… Лучше оставьте пистолет с одним патроном.

Генерал выпил еще рюмку, железной рукой притянул Маргариту к себе и полез целоваться.

В пятницу Маргарита, не попрощавшись ни с кем из московских друзей, прошла шереметьевскую таможню и по чужому паспорту улетела в Мадрид.

* * *

К вечеру Разин написал и зашифровал письмо. На следующий день встретился на первой линии ГУМа с Войтехом, передал конверт с тетрадной страничкой в клеточку, заполненной множеством цифр.

Разин писал, что через своего человека передал анонимное письмо в Комитет партийного контроля. В ближайшее время надо ждать какого-то результата: плохого или хорошего. Но пока новостей нет. Встреча с Борецким в ресторане сорвалась. Но может это и к лучшему, там плохое место. Следующая встреча, надо полагать, все-таки состоится.

Сейчас в приезде Платта нет острой необходимости. Однако, две съемные квартиры в Москве, дача в пригороде и машина готовы. Их можно использовать в любое время. В конце было сказано, что Гриценко ждет денег и, по его словам, он готов вернуть архив хоть завтра. Но ниже двадцати тысяч долларов ценник не опускает. О судьбе основной части архива Нины Карповой из Серпухова пока новой информации нет.

Ответ был получен через пару дней, Платт писал, что обеспокоен судьбой архива Нины Карповой, откладывать приезд в Москву нельзя. Он рассчитывает, что приедет с частной туристической поездкой, ориентировочно через две-три недели. Разину нужно снова поговорить с Гриценко и передать ему, что деньги скоро будут.

Глава 2

Старший референт Роман Павлович Бестужев утром дожидался приезда своего непосредственного начальника председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Арвида Яновича Пельше, но старик завернул куда-то, якобы по срочному делу, и там застрял. Бестужев сидел в своем тесном кабинете и перечитывал текст выступления Пельше на предстоящем Пленуме ЦК. Текст был гладким, – много правильных слов про партию и коммунизм, от которых уже мозоли на языке, но и без них нельзя. Конечно, это не последний вариант, может быть, надо добавить в этот сладкий бульон перчику, то бишь самокритики, – это сейчас в моде. Щепотку, не больше. Тут важно знать меру.

Закончив чтение, Бестужев остался доволен собой, поместил страницы в сафьяновую папку с золотым тиснением, вышел в пустой коридор, застеленный красной ковровой дорожкой с зелеными полосками по краям. Он остановился перед латунной табличкой: приемная Пельше Арвида Яновича. Приоткрыл дверь и переступил порог. Секретарши на месте не оказалось, он прошел через приемную, открыл двойные двери кабинета. Внутри было так тихо, что, кажется, слышно тиканье напольных часов.

Кабинет был большой, ближе к окнам стоял длинный стол для заседаний и два ряда стульев. У противоположной стены приставные столики, книжные шкафы со вставками из стекла. За ними многоэтажные ряды книг, собрания сочинений Ленина и Маркса и другой партийной литературы, к которой годами никто не прикасался. Бестужев подошел к письменному столу, перевел взгляд на большой портрет генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, положил папку с выступлением как обычно, на левый угол столешницы.

Он остановился всего на пару секунд, задержав взгляд на двух папках, лежавших посередине стола. На первой, довольно толстой, надпись золотыми буквами – «На подпись», на второй папке, потоньше, – «Для ознакомления. Входящие письма». Пельше иногда после обеда любил почитал письма, отобранные для него старшим референтом, самые интересные, занимательные. Серьезной информации письма не содержали, так, разная мелочовка: пьянство в низовых партийных организациях, альковные похождения коммунистов, бракоразводные процессы, бытовые скандалы и прочее в таком жанре. Почту подбирали так, чтобы не рвать сердце старику серьезными делами, не портить ему настроения, а проблемы партии уменьшить, насколько это вообще возможно, свести все к бытовому пьянству или разладам в семьях.

Бестужев уже сделал первый шаг к дверям, но остановился, отметив про себя, что сам накануне вечером просматривал папку с входящими письмами и, если не изменяет память, в ней были всего четыре письмеца, перепечатанных на машинке, чтобы старику было легче читать, а сейчас эта же тоненькая папка вдруг растолстела вдвое. Бестужев не любил задерживаться в этом кабинете, если его хозяина не было, но сейчас взяло верх любопытство.

Он подошел к столу, придвинул и раскрыл папку. Действительно, сверху четыре пустяковых письмеца, которые выбрал Бестужев, а снизу некий документ, который раньше не попадался на глаза. На нем не было сопроводительного паспорта, картонного прямоугольника с номером регистрации и другими реквизитами. Значит, это сочинение каким-то образом миновало канцелярию. Он прочитал первые строки, пробежал взглядом страницу, – стараясь понять содержание. И будто огнем обожгло. Подписи под письмом не было, в конце, на десятой странице аноним написал, что не подписывается по понятным причинам. Бестужев вынул машинописные листки из папки, оставив на месте те четыре письма.

Оказавшись в приемной, он отметил, что секретарша не появилась. Вернувшись к себе, трижды прочитал анонимку и стал ходить от стены к стене, стараясь успокоиться и собраться с мыслями. За прожитые сорок пять лет, двенадцать из которых отданы бумажной работе в аппарате ЦК КПСС партии и Комитете партийного контроля, было несколько случаев, скорее комичных, когда сотрудники, в основном технические работники, как-то исхитрялись и подсовывали в папки с серьезными бумагами свои нелепые сочинения, разные кляузы о сослуживцах или о дачных делах.

Тут совсем другое. Язык письма был сжатым и сухим, без прилагательных и восклицательных знаков. Если верить написанному, государственные ценности, изделия известных ювелирных домов царской России, золото в монетах, драгоценные камни, изымают из Гохрана, вывозят за границу, сначала в Европу, безвозмездно передают в частные фирмы, а затем отправляют в Америку. Там ценности продают, как правило, мелкими партиями по заниженной цене, местным ювелирным фирмам или частным лицам, проще говоря – кому попало, лишь бы выручить валюту.

Учет и контроль отсутствуют, фактически деньги уходят как вода в песок, не поймешь кому, не поймешь куда, были случаи пропажи значительных денежных сумм, валюту разворовывали лица, имевшие к ней доступ. Все это мародерство прикрывают необходимостью помощи левым силам и лицам, связанным с борьбой чернокожего населения за гражданские права. Другая часть денег уходит, якобы, на оперативные нужды, – надо понимать, агентов разведки, действующих на территории Соединенных Штатов.

Были приведены примеры, когда ценные ювелирные изделия были проданы разным проходимцам за сущие копейки, выручка передана левым активистам, которые ее потратили на личные нужды. Таких примеров автор письма обещал привести великое множество в том случае, если КПК начнет проверку изложенных фактов.

* * *

Первое, о ком вспомнил Бестужев – Маргарита Докучаева, хорошая знакомая, с которой у него в свое время был роман, настоящее серьезное чувство. Недавно она предложила встретиться в ресторане «Славянский базар» и за ужином спросила, как бы между делом: можно ли передать напрямую Пельше один важный документ. Ей не хотелось, чтобы бумага была зарегистрирована, – дело серьезное, найдутся люди, которые захотят спустить все на тормозах, если Пельше не вмешается с самого начала.

Еще недавно, в пору любви и страсти, Бестужев не смог бы отказать Маргарите, тогда он готов был ради нее даже уйти из семьи. Но сама Маргарита отговорила его от этой затеи. Сейчас он ответил «нет», даже не поинтересовавшись содержанием письма. Сказал, что за такие вещи он положит на стол партбилет, потеряет работу и тогда хоть на завод нанимайся. Маргарита поняла, что просить бесполезно. Но думать всерьез, что это Рита подложила письмо, – несерьезно.

Бестужев поднял телефонную трубку внутренней линии, секретарша вернулась. Он спросил, кто сегодня заходил в кабинет Пельше и услышал тот ответ, которого и ждал: никто не заходил.

– А помощник Арвида Яновича?

– Он по телефону звонил. Сказал, что будет к обеду. И еще спрашивал, надолго ли Арвид Янович задерживается.

– А, все-таки помощник звонил…

– Что-то случилось?

– Помощник брал почитать кое-какие бумаги и не вернул. Подумал: может быть, он их в приемной оставил.

– Нет, у меня ничего нет. Кстати, вчера по телевизору смотрела передачу про декабристов. Там портреты ваших родственников Бестужевых показывали. Младший такой красавец, на вас похож.

– Спасибо, Анечка, вы всегда говорите приятные вещи.

Роман Павлович увлекался изучением истории дворянских родов России, а заодно уж, при случае, и своей фамилии. Имея доступ в закрытые спецхраны и перелопатив множество документов, получил косвенные подтверждения давней догадки, что и он сам не из простых смертных, а его фамилия, пройдя через замысловатые переплетения времени и человеческих судеб, восходит к знаменитому дворянскому роду Бестужевых, тех самых декабристов.

Сделав это спорное открытие, он некоторое время ходил сам не свой, но из осторожности не спешил поделиться радостью с друзьями и, тем более, сослуживцами. С одной стороны, декабристы вроде как первые предвестники Октябрьской революции, – и это прекрасно, но с другой стороны – дворянская кровь, которая ему, члену партии и старшему референту, без надобности. Однако, вскоре друзья и сослуживцы таинственным образом оказались посвященными в его тайну и, при возможности, напоминали Роману Павловичу о родстве, которому он уже перестал радоваться.

Сейчас душу съедало беспокойство, хотелось разобраться в этой истории. Бестужев нарисовал на листе бумаги пару вопросительных знаков, решая, с чего начать. Можно было спуститься в бюро пропусков и посмотреть, на чьи имена были заказаны пропуска. Нет, так нельзя. Список ему не покажут, на вахте дежурят гэбэшники, которые ему не подчиняются.

* * *

По логике вещей, он был обязан пойти в секретную часть и рассказать эту историю полковнику Константину Комарову. Так и так, наш сотрудник, имеющий доступ в кабинет председателя КПК, подсунул в деловые бумаги анонимку, где выдвигает обвинения против ваших же коллег… Даже сказать страшно: распродажа по бросовым ценам антикварных изделий и присвоение крупных валютных сумм.

Комаров сделает большие глаза, потому что, проработав на этом месте лет двадцать, сразу поймет, что таких анонимок еще не читал, и помчится на площадь Дзержинского на доклад. На следующий день в КПК будет работать группа оперативников.

Надо полагать, чекисты найдут человека, подложившего анонимку. Злоумышленником может оказаться, например, очаровательная Тонечка из канцелярии, которая из благих побуждений уступила просьбе близкого мужчины, взяла у него это письмо. Она иначе не могла. А кто этот мужчина? Наверняка не просто кляузник, народный мститель, он сам из системы госбезопасности, который знает эту грязную кухню изнутри. И на КПК смотрит, как на последнюю инстанцию, способную отстаивать правду и бороться с жуликами.

Конечно, подложить письмо могла не Тонечка, а любая другая женщина, секретарь, бухгалтер или технический работник, – Бестужев был уверен, что это сделала именно женщина. Только женщины способны на такие отчаянные мужественные поступки.

Но тут он понял, что в его расчеты вкралась ошибка: на этаж, где кабинет Пельше, из канцелярии и других подразделений можно попасть только через дополнительный пост охраны. Поэтому здесь всегда так пусто. Анонимку мог подложить или человек с этого этажа, или посетитель, которого тут знают, которому заказали пропуск.

Он вспомнил, что в охране есть знакомый, капитан госбезопасности Феликс Янов. Это знакомство состоялось, когда Бестужева попросили об одной любезности, – сыну Янова за неуспеваемость грозило отчисление из института. Бестужев легко помог, сделал пару звонков нужным людям, парню дали время для пересдачи экзаменов. Теперь можно попросить об ответной услуге.

Уже через полчаса на столе лежал список людей, которым заказывали пропуска для посетителей вчера вечером и сегодня утром. Двенадцать имен. В середине – Маргарита Докучаева. Сердце оборвалось, а потом затрепетало где-то в животе. Он поднял трубку и набрал номер, когда секретарша Пельше подняла трубку, спросил:

– Простите, что надоедаю. Докучаевой вы пропуск заказывали?

– Да, днем Рита приходила. К вам, между прочим. А вы куда-то вышли. Снизу она позвонила мне и попросила заказать пропуск. Что-то не так?

– Нет, все в порядке.

Некоторое время он сидел за столом и смотрел в окно, на подоконник села крупная ворона, стала косить на него черным глазом, а потом взмахнула крыльями и улетела. На душе сделалось грустно и противно.

* * *

Вечером в пятницу Роман Павлович из телефона-автомата позвонил старому приятелю Льву Синицыну, отставному генералу авиации, одному из тех немногих людей, которым мог открыть свои секреты, и спросил, нет ли настроения раздавить пол-литра коньяка.

Вскоре он сидел на кухне знаменитого дома на набережной, окна которой выходили на Кремль. Кухня была небольшая, восьмиметровая, но там было тепло и уютно. Синицын сказал, что у него есть для гостя сюрприз, пошел в комнату и вернулся с прошлогодним календарем, посвященным декабристам. Календарь был небольшой, книжного формата, многоцветный, страницы крепились на проволочную спираль. На них были помещены портреты героев восстания декабристов 1824-го года, на одной из страниц братья Михаил и Николай Бестужевы, красавцы в офицерской форме.

– Твои родственники, – сказал Синицын. – Это мы на экспорт календари выпускаем. Текст на английском. Хорошая вещица. Тебе на память.

Бестужев листал календарь, вглядываясь в лица героев декабристов. Интересно, почему сейчас, в наше время, не увидишь таких благородных красивых людей, куда они делись. Он вспоминал лица сослуживцев и морщился.

– Да, занятная штука, – сказал он. – В этом году хочу съездить в Бурятию и посмотреть на ту богом забытую дыру, ну, куда сослали Николая и Михаила. Где они прожили лучшие годы. Уже после каторги…

– Ты давно собираешься, – сказал Синицын. – В прошлом году даже билеты купил…

– Сам знаешь, какая у меня работа собачья. Ну, скажи лучше, что делать с проклятым письмом?

– Ты потомок декабристов, – ответил Синицын. – И должен мерять жизнь их аршином. Вопрос так ставится: чтобы сделали на твоем месте выдающиеся предки? Они бы не струсили. Тебе остается поступить так же. Надо поехать в Питер, выйти на Сенатскую площадь, в воскресный день, когда народу побольше. И крикнуть в толпу: товарищи, в КГБ воруют, как последние сволочи. А потом постой и подожди пару минут. Подойдут два симпатичных парня в штатском. Наденут на тебя наручники.

– Не подкалывай. Скажи серьезно.

– Тогда предлагаю нечто другое. Я был у тебя на даче, а ты тогда новой печкой хвастался. Отличная печка. А когда есть печка и дрова, нужна бумажка для растопки. Раньше ты газеты жег, а теперь сожги анонимку. Забудь ее содержание и все остальное. Автор этого опуса тебя мысленно поблагодарит за то, что ты не отдал его сочинение комитетчикам. Они бы этому писателю устроили длинный отпуск на Колыме… Но сначала, для затравки, подержали пару лет в психушке, чтобы он сам забыл свою дурь. Ладно, не хочу о грустном.

– Это и есть твой совет?

– Учти, автору анонимки выпадет судьба, которая куда страшнее судьбы твоих знаменитых предков. У братьев Бестужевых были каторжные работы на заводе под Читой. Точнее при заводе, потому что работяги из них никудышные оказались. А потом их отправили в Бурятию на поселение. И жили они там в приличном доме, делали, что хотели. Как вольные люди. Николай занимался живописью, переводами с иностранных языков, изобретательством. Сестры к ним приехали…

– Ну, и что в итоге?

– Автору анонимки суд прилепит статью об измене родине и намотает от двадцати лет до высшей меры. И окажется этот грамотей даже не на лесоповале, а в месте похуже. В каком-нибудь закрытом городе или поселке в степях Казахстана, где уран добывают. В таком местечке, которого нет даже на карте. И тебе обломится. За природную любознательность. Лет десять строгача и десять ссылки. Нравится?

– Очень нравится, – кивнул Бестужев. – Думал, ты что-то умное скажешь.

Они допили бутылку, обменялись анекдотами, и Бестужев ушел с тяжелым сердцем. Он думал, что напрасно приходил, у военных другой склад мысли. Хорошо хоть, что он о Рите даже словом не обмолвился.