Текст книги "Аргентина. Локи"

Но больше всего запомнился другой кадр, к концу фильма ближе. Людвиг на этот раз в замке, что сам и построил. Вышел на стену, а тут гроза на все небо. Молнии, гром, ливень вовсю лупит, а Людвиг смотрит, и лицо его совсем иным становится. Словно друга встретил, товарища равного себе.

Локи встал с кровати, в окошко поглядел. Ничего не увидел, только вечернее небо в тучах. А если представить, что гроза? И не Людвиг, а он, Хорст Локенштейн… Не Локенштейн, нет! Он, Август Виттельсбах, в глаза молниям смотрит? Его арестовали, били, заперли, но он все равно – король. Когда допрашивали, лицом не дрогнул, другу-предателю лишь прощальную фразу подарил. «Но почему – ты, дурачина?» И все, нет дурачины, есть мерзкий предатель Кампо. И, наконец, гроза, словно свидание в тюрьме сквозь двойные решетки. На малый миг можно сбросить маску пред ликом Того, Кто равен Тебе. Улыбнуться, словно давнего приятеля встретил.

И даже песню запеть. Нет, не запеть, задышать в такт словам.

 
Я мыслю о том,
Что мне интересно,
О том, что кругом
И мне неизвестно.
Невидное глазом
Постигнет мой разум,
Не зря говорят:
Нет мыслям преград!
 

Глава 3
Нижний уровень

1

Шпион слишком походил на шпиона, и Пэл даже начала волноваться. Почему-то думалось, что такое бывает лишь в книжках-покетах для невзыскательной публики. Темные очки, плащ с поднятым воротником, шляпа почти на носу, свернутая газета в кармане, непременно «The Times». И, естественно, пароль, что-нибудь простое и невинное: «Простите, здесь не пробегала моя ручная пантера?»

Темных очков, правда, не было, и газета оказалась иная – «The Daily Telegraph», все прочее же точно как в романе: красный почтовый ящик на углу в двух шагах от Кенотафа, широкоплечий парень в сером мятом плаще и мокрой от дождя шляпе, в зубах папироса, а вместо пароля требовалось представиться. Вот так просто – подойти и…

В центре Лондона! На улице Уайтхолл! Прилично одетая женщина (пальто подобрано не слишком приметное) в соседстве с весьма подозрительной личностью, которой только чудом не заинтересовались местные «бобби»!

Пэл фыркнула и решительно шагнула к шпиону. Вот сейчас возьмет и спросит про пантеру!

Обошлось.

– Добрый вечер, леди Палладия!

Еще и с акцентом! Шляпу, естественно, даже не попытался снять, лишь слегка поклонился. Но это еще ладно (дождь!), но руку из кармана мог бы и вынуть.

…Акцент похож на французский, но все же иной. Испанец?

– Называйте меня Грин. Просто Грин…

– Мистер Грин, – отрезала она. – Обязательно было встречаться на улице? Прямо в центре города?

Просто Грин наконец-то соизволил извлечь папиросу изо рта.

– Извините, леди Палладия, я на Земле только второй раз. Карту, конечно, выучил, но Лондон – очень большой город.

Пэлл сглотнула, но быстро пришла в себя.

– Судя по плащу и манерам, прошлый раз вы посетили Техас. Мы поедем, полетим или просто растворимся в воздухе?

* * *

Автомобиль тоже разочаровал – синий двухместный «Scout» BSA с брезентовым верхом. Не по сезону и, конечно же, не для Лондона. Правое крыло слегка помято, дверь в царапинах…

– Может, я поведу, мистер Грин? – осторожно поинтересовалась она, глядя, как шпион не очень ловко пристраивается за рулем. – Вы хоть знаете, что в Соединенном Королевстве левостороннее движение?

Парень невозмутимо кивнул.

– У нас тоже. Я как раз шофер. Гонщик-профессионал.

Леди Палладия закрыла зонтик и без всякого восторга окинула взглядом авто.

– Гонщик – не надо. На «Скауте» не слишком удачная подвеска.

Впрочем, несмотря на ее опасения, в машине оказалось уютно, а мистер Грин и в самом деле был профессионалом. «Скаут» уверенно преодолел многошумный оживленный центр и повернул на север. Все это время парень даже рта не раскрыл, и Пэл вновь начала нервничать. Воспитанные шпионы так себя не ведут! В конце концов, можно поговорить о погоде. Осенний лондонский дождь, чем не тема?

– Нас очень мало в Angleterre, – мистер Грин внезапно разверз уста. – Трудности с въездом. Ваша страна для нас – не враг, поэтому мы не считаем возможным подделывать документы.

Разговор о погоде начался странно, но Пэл быстро сообразила. Шпион не сетовал, он намекал на то, о чем придется скоро беседовать и уже не с ним.

– А какие у вас еще проблемы?

Плечи под серым плащом дрогнули.

– Легализация, леди Палладия. Мы готовы заполнить документы, предоставить все нужные сведения, но для правительств Европы мы просто не существуем. А маскироваться под каких-нибудь, извините, аргентинцев нет ни малейшей охоты. Неужели земляне нас так боятся?

Вопрос больше походил на провокацию, посему Пэл отделалась неопределенным междометием. Но почему – аргентинцы? Из-за книжек про фиолетовую планету? Впрочем, дядя тоже хорош, собирается отправить гостей на Венеру.

…Может, действительно боятся? Люди не поверят, а поверят – начнется паника?

– Это все из-за танго, – наконец, решила она. – В прошлом году, когда про планету Аргентина писать стали, его весь мир танцевал. Аргентина – красное вино!

Мистер Грин кивнул.

 
Пыль чужбины —
 Чужие лица,
Мы планету
 Не выбирали.
Даже небо
 Совсем иное,
Наши звезды
 Вдали остались.
Мы вернемся,
 Крепись, товарищ!
Пусть нас мало,
 Но путь мы знаем,
Мы вернемся,
 Найдем дорогу,
Если надо,
 Пройдем по звездам,
Пусть нескоро,
 Но мы придем домой!
Да, мы придем домой!
 

Не спел – прочитал, негромко, словно молитву. Лишь несколько секунд спустя Пэл сообразила, что язык не английский и даже не французский, а какой-то другой, с французским схожий. Все понятно, но звучит иначе.

– Мистер Грин, – растерялась она. – Но… В «Аргентине» нет таких слов!

– Теперь есть.

За городом была уже ночь. Коротки октябрьские дни! Слева и справа от шоссе теперь тянулись поля, время от времени перемежающиеся одноэтажными домами под черепичными крышами. Впереди был Лутон и новый, только что открытый аэропорт, но «Скаут» внезапно начал тормозить. Пэл недоуменно оглянулась. Сзади – ничего, впереди тоже, темно, по стеклам лупит дождь… Оставалось предположить, что с автомобилем что-то не так (подвеска!), однако мистер Грин, приоткрыв дверцу, выглянул наружу и удовлетворенно заметил:

– На месте! Леди Палладия, когда увидите луч света, идите прямо к нему. Это совершенно безопасно, ни одного сбоя за всю историю. Да! Вас предупредили насчет обуви? Я, честно говоря, не посмотрел.

– Предупредили, – Пэл пошевелила ногами в тяжелых мужских (муж не узнает!) ботинках, надетых на два толстых носка. – А почему не посмотрели? Или согласно вашей этике дамы не имеют ног?

Пустив парфянскую стрелу, она выбралась из машины под дождь. Хотела взять зонтик, но в последний момент передумала. Леди с мокрым зонтиком в луче света? Абсурд!..

– Прямо! Perpendiculaire à la route!..

Напоследок мистеру Грину перестало хватать английских слов.

Поле было паханым, ботинки тут же утонули в вязкой почве. Несколько шагов дались без труда, но затем грязь прилипла к подошвам, ноги с трудом отрывались от земли, и Пэл без всякого удовольствия представила, как выглядит со стороны. Муха в меду – если пользоваться словами, принятыми в «их» кругу. Но если словарный запас расширить…

Белый луч упал с темных небес неслышно, и от неожиданности она чуть не поскользнулась. Вот он, совсем близко! Горящая матовым огнем колонна уходила прямо в черный зенит. Свет переливался, дрожал, по поверхности то и дело пробегали яркие точки-огоньки…

Пэл не выдержала – протянула руку. Белый огонь шагнул навстречу, мир исчез за светящейся стеной.

– Ой-й…

Земля ушла из-под ног.

* * *

Вначале вернулся слух. Совсем рядом что-то негромко гудело, а затем ей почудились человеческие голоса. Ноги нащупали твердую поверхность. Перед глазами все еще горел огонь, но и он погас, уступив место спокойному белому цвету. Вокруг было что-то твердое на ощупь, словно ее посадили в большой керамический стакан. Пэл облизала пересохшие губы, и решила терпеливо ждать. Почему-то подумалось, что она в прихожей. Если так, то вполне прилично, по крайней мере, ни дождя, ни грязи. А на стены можно картинки повесить, допустим, акварели…

А еще вспомнился Али-баба из детской сказки. Самое время сказать: «Сезам…»

– Ай-й…

Стена раскрылась беззвучно, без малейшего скрипа, освобождая проход в узкий коридор, тоже белый, но чуть иного цвета. На вид – керамика, но когда ладонь коснулась стены…

Х-холодно!

…Пэл поняла, что материал совсем иной, ей неизвестный. А вот сам коридор очень напоминал tambour, если пользоваться языком мистера Грина. Одна дверь позади, впереди должна быть вторая…

…Есть! Белая стена ушла в сторону.

Комната. Люди. Пэл с ужасом взглянула на свои ботинки.

* * *

– Так получилось, леди Палладия, что на языке вашей прекрасной страны, говорю только я. Так что придется быть и переводчиком. Называйте меня… Допустим, мистер Эйтз.

Белый цвет исчез, сменившись мягкими коричневыми тонами. Круглая комната, стол, тоже круглый, четыре кресла. Если все вместе сложить, ничего особенного. Ар-деко, как он есть, в Нью-Йорке Пэл видела куда более смелые интерьеры.

– Прошу вас, садитесь! Вы наверняка уже поняли, что находитесь внутри летательного аппарата. Сейчас мы на высоте трех километров от земли.

А вот одеты все трое странно, вроде как в костюмы для гимнастики, только ткань совсем иная. И больше ничего, только на шее у мистера Восьмого – тяжелая серебряная цепь с маленьким черненым медальоном.

Самое время отвечать.

– Добрый вечер господа! Три километра над землей меня не смущают. Мистер Эйтз, не могли бы представить своих коллег? Или мне следует называть их Девятый и Десятый?

Сидевший слева, годами моложе прочих, улыбнулся. Значит, этому переводчик не нужен.

* * *

– …Вы ошибаетесь, господа. В Соединенном Королевстве нет оппозиции в европейском смысле слова. Есть – оппозиция Его Величества. В главных вопросах те, кто правит Британией, едины, партии и фракции – лишь разные колонны одной армии. Поэтому в данном случае то, что предлагает мистер Черчилль, есть мнение всей страны. Впрочем, можете проверить. В течение двух месяцев вопрос легального пребывания ваших земляков на территории Соединенного Королевства и его доминионов будет решен. Надеюсь, вас это убедит.

– Леди Палладия! Мой коллега интересуется: представляют ли те, кто вас сюда направил, с кем имеют дело?

– Переведите, пожалуйста, мистеру Девятому, что в целом представляем. Но до последнего времени недооценивали ваши возможности и вашу решительность.

– Вы имеете в виду атаку на цеппелины? Да, мы пошли на этот шаг. Рейх должен понять, что заключение военного соглашения с правительством Клеменции не пройдет безнаказанным.

– Гитлера вы едва ли напугаете. Союз с Соединенным Королевством в этом смысле куда более эффективен.

2

За тяжелой железной дверью обнаружилось небольшое квадратное помещение и еще три двери такие же основательные и массивные. Каменные стены в старой побелке, вытертые за долгие годы плиты пола, маленькая лампочка под потолком и недвижный, плотный на ощупь запах Прошлого…

Дезертир Запал, командир второго взвода, бегло осмотревшись, закрыл входную дверь, запер большим стальным ключом, одним из многих на связке, и только тогда удовлетворенно кивнул:

– Теперь можно. Разрешение у меня есть, но лучше не рисковать попусту. Мы, камрад, ненадолго. Вечером тебе к ротному, он с каждым новичком отдельно беседует. Постарайся с ним поладить, а то загоняет строевой.

Позвенел ключами, кивнул на дверь, что справа.

– Догадался, что там?

Лонжа с ответом промедлил, перебирал варианты. Они в подвале под мастерскими, соседний с казармой корпус. За дверью вполне может быть свален старый ненужный хлам, или…

– Гефрайтер Рихтер! Смир-р-но! Даю вводную: мы с вами находимся в крепости Горгау. А что в крепости обязано непременно быть? А-а-атвечать!

Руки по швам, ноги на ширине плеч.

– Осмелюсь доложить, господин фельдфебель! В крепости непременно обязано быть финансирование!

Дезертир Запал негромко хохотнул:

– Кто бы спорил! А еще? Башни, стены, редуты, равелины, страшные легенды, привидения в черных плащах…

– И… И подземный ход! – осенило Лонжу. – Со скелетами в железных цепях!

– Точно!

Фельдфебель вновь кивнул на правую дверь.

– Скелетов не обещаю, но ведет этот ход прямиком в Мертвецкий равелин. Ходов и всяких лазов тут полно, прямо как в муравейнике. Некоторые далеко за крепость уводят…

Вздохнул и добавил невесело.

– Только нам их никто не покажет. Плана всех подземных ходов и у господина коменданта нет. Может, в Берлине, в военном министерстве, и то сомневаюсь… Ну, пошли!

Громкий скрип стальных петель, сырой холодный воздух, влажная земля под сапогами…

Тьма!

– Держи фонарь, командир. Я – первый, ты за мной. В Мертвецкий равелин, шаго-о-ом!..

* * *

В первый раз крепость Горгау погибла в 1520 году под пушками Короны Польской. Пали стены и башни, лишь одна, случайно уцелев, осталась стоять горьким напоминанием о давней войне. Через полвека крепость восстановили, но уже не с башнями, а с бастионами, согласно последнему слову фортификационной науки. Но и это не помогло. Во время Семилетней войны австрийцы под командованием генерала Хадека ворвались в Горгау на плечах бегущей прусской пехоты. Капитулировали все, лишь сотня солдат и несколько храбрых офицеров, запершись в одном из равелинов, сражались еще три дня, пока артиллерия и пороховые мины не сказали последнее слово.

На обломках выстроили новый равелин, но мертвецы не успокоились. В лунные ночи часовые на стенах видели их безмолвный строй. Порванные в клочья мундиры, проржавевшие кремневые ружья, истлевшие шарфы офицеров, желтая кость, черные глазницы.

Смотр мертвецов…

Эту легенду Лонжа услыхал в первый же вечер от своих новых соседей. По обычаю новичков полагалось стращать. Гефрайтер Рихтер, дабы не обижать сослуживцев, очень испугался, а те сделали вид, что поверили.

Сейчас равелин пустовал, как и все прочие. Крепость занимал всего один батальон, людей не хватало, и часовые на стенах исчезли. Смотреть на мертвецов стало некому.

Славные традиции гибли.

* * *

Он думал, что идти придется невесть сколько, но ход кончился очень быстро – три каменные лестницы и короткие наклонные коридоры между ними. Люди тут явно бывали. Несколько раз фонарь высвечивал пустые бутылки, причем пара явно попала сюда совсем недавно.

– Там наш унтер-офицерский клуб, – пояснил фельдфебель, когда одолели третью лестницу. – Собираемся в свободное время, треплемся, выпиваем иногда. Начальство знает, но смотрит сквозь пальцы, только чтобы в казарму вовремя возвращались. У них, кстати, есть свой клуб, офицерский. Тоже у равелина, только у другого.

Фонарь скользнул по старому железу. Еще одна дверь. Дезертир Запал снял с пояса ключи.

– Я тебя представлю, командир, а дальше ты сам. Но учти, хоть мы с «красными» не деремся, но соглашаемся редко. Вообрази, что ты снова в Губертсгофе.

Лонжа кивнул, соглашаясь. Вообразить легко. Вместо зеленой формы – серая роба, синий винкель на груди, полутьма барака, слева «красные», «черные» справа.

Каждый умирает в одиночку.

И танго, предсмертное, последнее.

 
Лишь одно воскресенье,
Без надежды воскреснуть,
Ты меня разлюбила,
Навек прощай!
 
 
Рай не светит нам, шагнувшим в бездну,
Новых воскресений нам не знать!
 

Скрип стальных петель, свежий вечерний воздух, низкие осенние тучи над головой…

Он переступил порог.

* * *

Между крепостной стеной и равелином – узкий простенок. Желтая, влажная после дождей старая трава, камни и несколько деревянных ящиков в облупившейся зеленой краске. Еще один, побольше, в самой середине, вместо стола. Поверх него мокрая разорванная газета. Пепельницы – старые консервные банки. Горький папиросный дым.

Четверо в зеленой повседневной форме.

– В крепости размещен саперный батальон, – доложил первый. – По штату – семнадцать офицеров, один военный чиновник, 60 унтер-офицеров, 442 сапера. На самом деле несколько меньше. Вторая рота – по сути штрафная, в нее переводят тех, у кого есть дисциплинарные нарушения и политических из «кацетов». Таких сейчас более тридцати, всем им запрещены переписка и увольнения. Связь с волей есть, но крайне ненадежная. Общее настроение – подавленное, почти все политические участвовали в боях на территории Румынии и Вайсрутении, рассчитывали на свободу. Ходят упорные слухи, что политических отсюда живыми не выпустят. Тем не менее, практически все подчиняются партийной дисциплине, созданы и действуют ячейки компартии, Черного фронта и социал-демократической партии.

– Сейчас происходит передача Горгау из военного ведомства в подчинение СС, – добавил второй. – Из крепости вывезено все важное имущество и техника, однако передача откладывается из-за большого склада боеприпасов в подвалах. Военные не считают возможным разгрузить их имеющимися силами. Передан пока только Новый форт, где уже организован концлагерь с самым строгим режимом. Связь с ним пока установить не удалось.

– Партийные ячейки действуют разрозненно, не доверяя друг другу, – сообщил третий. – Удалось достичь соглашения только по двум пунктам. Первое – сотрудничество с Германским сопротивлением и второе – подготовка вооруженного восстания в крепости в качестве крайней меры самозащиты.

– Что предлагает товарищ Вальтер Эйгер? – спросил четвертый. – Мы очень рассчитываем на его помощь. Германское сопротивление – наша последняя надежда.

Тяжелые серые тучи над головой, слезинки воды на камне, негромкие сдержанные голоса. Но вот они стихли, четверо смотрят на одного. Надо отвечать.

Последняя надежда…

* * *

От командира роты Лонжа вернулся уже перед самым отбоем. Дезертир Запал поджидал его у входа в казарму. Взяв за руку, в сторону отвел, дохнул нетерпеливо.

– Ну что? Эрльбрух, говорят, сегодня особенно в духе.

– Осмелюсь доложить, трезв, как свинья, – согласился Лонжа. – Хотя по виду и не сказать, даже запаха нет. Умеет! Поставил по стойке «смирно» и доложил: главное для сапера – маршировка и ружейные приемы, потому что после них мыслей лишних не остается. Потом спросил, не повар ли я. Пришлось разочаровать.

Задумался, поглядел вокруг.

– Слушай, а где тут у нас танк?

Фельдфебель недоуменно моргнул.

– Т-танк?! Погоди, погоди, что-то такое у нас в гараже и вправду стоит. Точно! Мне господин обер-фельдфебель, который Столб, рассказывал!

– Значит, здесь есть танк…

Пушечный «Mark II», в просторечии «гермафродит»[12]12
   «Гермафродит» – пушечно-пулеметный танк.


[Закрыть], был захвачен германской штурмовой группой в апреле 1918 года под Аррасом во Франции. Трофей, изрядно поврежденный, отправили в тыл, дабы починить и поставить в строй. Управились, однако, только к концу лета, и на фронт «Марк» попасть не успел. А потом грянуло Перемирие, по условиям которого «гермафродита» полагалось непременно вернуть.

Горе побежденным!

Не вернули, жалко стало трофея. И пригодиться еще мог – неспокойно было в проигравшей войну стране. Танк оформили, как разобранный на металлолом и спрятали в Горгау, подальше от глаз союзнической комиссии. Там он и стоял, постепенно ржавея. Вспомнили о нем только после того, как Рейхсвер превратился в Вермахт. Три года назад кто-то в Берлине распорядился танк оживить, привести в порядок и торжественно водрузить на пьедестал. Попытались, прислали ремонтников, но так и не довели до ума.

– Безнадежно, – резюмировал бывший шарфюрер. – Не тебя первого посылают. Там двигатель сдох.

Август Виттельсбах, несостоявшийся командир танкового взвода, поглядел камраду в глаза.

– А если все же попытаться?

В свое время отказался, спешил в Испанию, а потом жалел. Танки ему нравились. Словно живые – рычат, сердятся, упираются, но потом, если уговорить, делают свое дело.

Камрад Лонжа, представитель Германского сопротивления, улыбнулся, оправил зеленый мундир.

– Осмелюсь напомнить, господин фельдфебель! При вооруженном восстании требуются внезапность и хотя бы временное преимущество в решающей точке. Навалиться и задавить! Людей у нас немного, неполный взвод, зато у нас будет…

– …Танк?

– Так точно, камрад! Танк!..

3

Зажигалку он украл у господина Кампо, легко и непринужденно, легким касанием. Щипачем-профессионалом Локи никогда не был, но самые простые навыки усвоил сразу. Не в том хитрость, чтобы в карман заглянуть, главное, чтобы клиент не заметил. А для этого клиента следует отвлечь, и лучше всего разговором о нем самом, единственном и неповторимом.

Сперва, как дурачина с утра к нему заглянул, разговор начался скучный, опять про подполье да про шпионов. Правда, когда речь о Париже зашла, стало интересно. Шпионы и шпионки из тех, что посерьезней – они в отелях проживают, причем в самых лучших, потому как для дела полезно. Один адресок Хорст на всякий случай выучил. «Гранд Отель», что на Рю Скриб, госпожа Ильза Веспер. Из намеков понял, что богата, в бриллиантах ходит, к тому же соотечественница, к такой и подкатиться можно. Арман-дурачина явно пытался – пока рассказывал, мечтательность с физиономии не сходила. Размяк парень!

Локи это почуял и усугубил. В прошлый раз Кампо цирк помянул, что, мол, на арену выходил, и не один, а с другом Августом. Хорст о том напомнил и не ошибся. Дурачина вначале смутился, а потом принялся рассказывать взахлеб, так что и подталкивать не нужно.

Созрел!

Болтовню Локи слушать перестал – за лицом клиента следил. Момент улучил, зашел справа – водицы из графина налить, наклонился слегка…

Не повезло, только и было в кармане, что зажигалка. Но Хорст брезговать не стал, прихватил. Зачем, после подумает. Теперь же самое время клиента с глаз сплавить. Надоел, болтун! Как именно, уже знал. Не на приятное следует намекнуть, а на то, что совсем наоборот.

Наотмашь!

Намекнул да так, что Арман-дурачина пятнами пошел. Теперь долго о зажигалке не вспомнит!

* * *

– …Это не твое дело, слышишь! Ты – кукла, подсадка, чучело, манекен с граммофоном. Какого дьявола!.. Ладно, вдруг тебя и в самом деле кто-нибудь спросит. Отвечу… Ты понимаешь, куманёк, что такое большие деньги? Очень большие, тебе столько за жизнь не наворовать. Так вот, серьезные люди в США, у которых эти деньги есть, решили вложить их в Баварию. После поражения Рейха Германию поделят на части, и Бавария станет независимой. Понимаешь? Но этим людям нужна независимая страна – и зависимый от них король. Август не годится, не тот характер, но у него есть младший брат, этот за корону согласен даже ислам в Баварии ввести. Август сделал главное – короновался, возобновил преемственность династии. И стал больше не нужен. А знаешь, кто все это придумал, куманёк? Одна очень красивая девушка, моя бывшая невеста, кстати. Повезло, вовремя распрощался… Сам бы я тоже кое-что получил, если бы не схватили, возглавил бы Баварский национальный комитет в изгнании, только для этого следовало одного парня ликвидировать. А я не убийца, нервы тонкие… Я тебе о нем уже рассказывал. Зигфрид, граф Шейерна, троюродный брат Августа. Теперь он наверняка все и возглавит, этот негодяй тоже Виттельсбах… Ну что, запомнил, куманёк? Перед тем, как в Августа выстрелить, я еще подумать успел: «Лучше так, лучше сразу». В одном ошибся, следующую пулю надо было в себя, в висок. Но это я сейчас понимаю, поумнел я, дурачина, только поздно уже…

* * *

Когда дверь за господином Кампо закрылась, Локи вытряс из ушей чужие ненужные слова. Прав унтерштурмфюрер Глист! Был Арман Кампо человеком, а теперь один шлак остался. Ну и пусть себя поедом ест до белых костей!

…Зажигалка в кармане – в его кармане. Даже рассмотреть не решился, вдруг в дверь заглянут? Пока же время есть, делом занялся – обошел комнату, всю изучил, уголка не пропуская, а потом присел на кровать и принялся набрасывать план квартиры, в мыслях, понятно. Когда конвоировали, многое не запомнил, но кое-что в голове осталось. Этажи отсчитал, даже коридор ногами промерил.

…Комната господина Виклиха напротив, дверь в дверь. Правее коридор и еще одна дверь, тоже направо. Там охранник в штатском, который его выводит по нужде. Дальше туалет и ванна, за ними входная дверь. Маленькая квартирка, много народу не поселишь. Кампо-дурачину сюда привозят, и у господина Виклиха гости случаются, но к ночи все уходят. Немало сквозь дверь услыхать можно, если времени не пожалеть.

А когда ночь пришла, Локи в последний раз все взвесил. С одной стороны, от добра добра не ищут. Не бьют, кормят, от суда и тюрьмы избавлен, жив – и еще жив будет, если себя умно поведет. А на другой стороне что? А на другой – Смерть, куда ни оглянись. Если уж короля, помазанника Божия, не пожалели, то какой у него шанс? Посмеялся бы, да не смешно.

И еще одного короля вспомнил – Людвига из фильма. Как его убивали, там не показано, только намекнули ясно. Тучи над озером, мокрый плащ на песке, свечи в часовне… А ведь в те годы Гитлер еще не родился!

А как бы на его, Хорста Локенштейна, месте нынешний король поступил? Август Первый?

Локи вынул зажигалку, высек желтый трепещущий огонек.

Так бы и поступил!

* * *

Штора загорелась с третьей попытки. Локи даже пальцы обжег, но результат того стоил. Нижний край сразу почернел, пламя, набирая силу, начало неспешно подниматься выше…

Хорст щелкнул зажигалкой и негромко рассмеялся. Теперь простыня. Впрочем, ее и от портьеры подпалить можно, а зажигалку, не выключая, на пол, где коврик!

Все? Нет, не все! Он взвесил графин в руке и, что есть силы, врезал по оконному стеклу. Пусть тяги будет больше! Могут, конечно, услышать, но шум в таком деле не беда.

Полюбовался тем, что вышло. Хорошо горит, ярко, ветерок пламя в комнату задувает!..

Пора? Пора!

– Пожар! Горим! Пожа-а-ар!..

Прислушался, и когда за дверью что-то стукнуло, а в замке заскрипел ключ, добавил от души.

– Пожар! Помогите! Помоги-и-ите!..

И лег на пол ничком, к порогу поближе. А вдруг ногой зацепятся?

– Помогите! Помогите!..

Кто первым вбежал в комнату, он сразу не понял. Судя по шагам – охранник, а если по голосу – сам господин Виклих.

– Verdammte Scheisse! Schwanzlutscher! Убью мерзавца!..

А вот и второй…

– Унтерштурмфюрер! Вода! Вода в ванной… Ведро… Только бы обои не занялись. Beschissen! Я мигом…

Чья-то подошва больно отдавила ладонь, но Локи даже не пошевелился. Schwanzlutscher, говорите? А вот сейчас поглядим!

В ванной уже шумела вода, возле окна кто-то громко топал ногами, не иначе занавеску затаптывал. Локи мельком пожалел, что с ним нет ножа. Это у Армана-дурачины нервы тонкие, а он и оскоромиться может.

Сейчас? Сейчас!

Он взлетел над полом и, не оглядываясь, прыгнул в темный дверной проем. Направо! У входа в ванную он увидел силуэт с ведром…

– Verpiss dich!

…И, не раздумывая, двинул охранника ногой в пах.

Дверь!

 
Меня не запрут
Подвальные своды,
Напраснейший труд —
Мне вдоволь свободы!..
 

Дверь – самое слабое место плана. Ее могли запереть на ключ изнутри, и тогда все напрасно. Открыл бы, но лишней пары минут ему никто не даст. Однако, подумав, рассудил: едва ли. От кого запираться? Он-то и так в комнате под замком. Значит, либо и в самом деле замок-«американец», либо…

Ладонь скользнула по двери. Сейфовый, с кнопкой внизу и… И задвижка.

Раз! Два! Три!

 
Ведь мысли – что бомбы:
Засовы и пломбы
Срывают подряд:
Нет мыслям преград!
 

Уже на лестничной площадке он обернулся и от души врезал ногой по двери. Получи, fotze!

* * *

Ему везло еще долгих три минуты. Локи успел спуститься вниз, прыгая через ступени, крикнуть растерянному привратнику: «Звоните пожарным!», отворить дверь подъезда и даже сделать несколько шагов по тротуару. Стоявший слева черный автомобиль он заметил слишком поздно – как и две метнувшиеся к нему фигуры. От первого удара уклонился, второй сбил с ног…

* * *

Когда дверь камеры открылась, он заставил себя встать. Лежал на полу, поэтому пришлось цепляться ладонями за нары. Тела почти не чувствовал, но все-таки сумел удержаться на ногах.

– Локенштейн? На выход с вещами!

Трое в черной форме. Лица пустые, равнодушные, в глазах – оловянный блеск. Локи успел удивиться. Вещи? Какие у него вещи? Но потом вспомнил: так здесь принято. Если с вещами, значит – конец.

Его торопили, но идти было трудно, тогда двое взяли под руки и потащили. Коридор, запертые двери камер, лестница, площадка, еще лестница… Что за тюрьма, он так и не понял, но точно не Плетцензее. Потолки ниже, «черная» охрана, и решетки на окнах другие.

«Колумбия», что в Темпельгофе? Впрочем, какая разница!

…Снова площадка, запертый решеткой коридор, лестница, уже поуже.

Дверь…

Когда понял, что он в подвале, хватило сил не закричать от страха. Может, здесь тоже камера – особая, секретная, для таких, как он? Но Локи уже понимал, что привели его сюда не за этим.

И только когда ткнули коленями в бетон, он заплакал. О таком Локи слыхал. Сейчас приставят к затылку пистолет… Нет, не к затылку. Стреляют в углубление между затылком и шейным позвонком, сила выстрела отбрасывает тело вперед, чтобы черная палаческая форма не испачкалась кровью.

Секунды текли, стоявшие рядом молчали. Шея заледенела, затылок пульсировал болью. Он вдруг подумал, что на его месте король, из-за которого приходится умирать, вел бы себя как-то иначе. Сказал бы правильные слова – или даже песню спел про мысли, ставшими птицами…

– Теперь вы поняли, Локенштейн, что за все приходится платить?

Чужие слова прозвучали, словно «Лазарь, воскресе!» Лонжа встрепенулся, стряхивая смертную оторопь. Да-да, он все понял, он виноват, он будет послушным! Только не убивайте, не убивайте, не убивайте!..

– А я не жалею!

Прикусил язык – поздно. Сказано!

И снова секунды, долгие-долгие, каждая – словно целая жизнь. Наконец, другой голос негромко заметил:

– А вы знаете, господа, парень мне нравится. Поднимите его!

Ноги не чуяли пола, расползались, сгибались в коленях, но все же он сумел устоять. Чье-то лицо, немолодое, с моноклем в глазу, приблизилось, дохнуло дорогим табаком.

– Нам ведь нужен король, а не слизняк? Вот вам, господа, и король!

4

Она проснулась на рассвете, привстала, бросив взгляд на циферблат настенных часов. 4.25… Вытерла пот со лба, поправила подушку. Сон уже уходил, оставляя после себя мелкие, быстро тающие обломки. Коридор старого дома, двери, комнаты, в которые нельзя войти, люди, которых она помнила живыми. Сон повторялся вновь и вновь, не помогали ни снотворное, ни чай с тремя ложками меда. Привычно заныл затылок, и Пэл решила выпить первую таблетку не после обеда, а утром. Усиленная доза, пока еще выручает…

…Вставать еще рано, но о том, чтобы заснуть не было и речи. «Худышка! Мисс Худышка!..» Зачем вновь и вновь напоминать, она и так знает!

Нет, хватит! Надо срочно подумать о чем-то другом, отвлечься, сон – всего лишь сон, небывалая комбинация бывалых впечатлений, страх разума и поиск выхода. Она по-прежнему открывает двери, ищет, надеется…

Отвлечься… А на что? Выбор невелик: окно, акварели не стенах, циферблат, люстра… Люстра? А почему бы и не люстра? Та, что в комнате ей не нравилась, бронза с хрусталем, пошлый ампир. Но люстра может быть и плоской, словно тарелка, белое стекло и… И павлиньи перья? Да, павлиньи перья, зеленое с синим и желтым…