Текст книги "Спецназовец. Точка дислокации"

При этом душа Баклана пела, как соловьиная роща в мае. Все было, как в том часто повторяющемся сне: он снова был в разведке, снова шел по горам, ступая след в след за прокладывающим путь Ти-Рексом. На плечи, как встарь, давили лямки рюкзака, на шее висел автомат, идеально подогнанное снаряжение не издавало ни одного постороннего звука. Правда, колонна на этот раз состояла всего из двух человек, а не из пяти, как во сне, но все остальные были поблизости, на своих местах согласно боевому расписанию, даже покойный Макар: Баклану почему-то верилось, что бесплотный дух подорвавшегося на растяжке старлея парит где-то поблизости, храня снова собравшихся вместе боевых друзей от всех мыслимых напастей.

Повернув голову налево, Баклан посмотрел вверх, но, разумеется, ничего не увидел, кроме частокола карабкающихся по крутому склону деревьев, путаницы наполовину оголившихся ветвей и намертво схваченных узловатыми пальцами корней, присыпанных опавшей листвой каменных осыпей.

Зато его взгляд не остался незамеченным. Увидев в бинокль, что Баклан смотрит в его сторону, Якушев показал ему отставленный средний палец и вернулся к наблюдению, обшаривая взглядом круто уходящий из-под ног лесистый склон. Убедившись, что впереди чисто, он двинулся дальше, привычно положив руки на висящую поперек груди винтовку Драгунова. Под ногами у него очень кстати оказалась узенькая тропка. Ее так и подмывало назвать козьей, но Якушев подозревал, что козы тут ни при чем: петляя между стволами деревьев и огибая каменные лбы, тропка тянулась более или менее параллельно дороге – то есть, с точки зрения ищущих спуск к текущей по дну ущелья речке коз, в никуда. Ступая по этой тропинке, Юрий невольно прикидывал, сколько схронов с оружием и тайных убежищ он уже миновал и сколько еще минует, прежде чем они достигнут конечной точки маршрута. И хорошо, если схроны не охраняются, а убежища пустуют; в противном случае продвигаться придется с боем, а для настоящего боя их, мягко говоря, маловато…

Откуда-то послышался отдаленный гул. Остановившись, Якушев снова поднес к глазам бинокль. Вскоре в просвете между ветвями мелькнуло что-то белое, движущееся по извилистой горной дороге со скоростью, свидетельствующей о том, что за рулем приближающейся машины сидит либо профессиональный гонщик, либо один из лихих местных джигитов, которым все нипочем и которых ничто не берет как раз потому, что они ни черта не боятся.

Якушев потянулся к микрофону рации, но прежде, чем нарушить радиомолчание, все-таки посмотрел туда, где несколько секунд назад видел Данилыча и Баклана. Там уже никого не было, лишь слабо колыхались потревоженные кем-то – уж, наверное, не Ти-Рексом – ветки. Машина, белая «Лада» престижной некогда шестой модели, выскочила из-за поворота и, лихо прыгая с кочки на кочку, промчалась мимо. Глядя на нее в бинокль, Якушев заметил, что ветровое стекло треснуло по диагонали, а боковые затонированы так густо, словно их просто оклеили изнутри плотной черной бумагой. Передний регистрационный знак отсутствовал, а задний был такой грязный, ржавый и даже, кажется, мятый, что Якушев не сумел разобрать номер. Юрий хмыкнул; машина скрылась за поворотом, и сейчас же из придорожных кустов двумя пятнистыми призраками выскользнули Быков и Баклан.

Баклан проводил машину долгим прищуренным взглядом: она ему не понравилась, хотя назвать причину своей неприязни он бы затруднился. Впрочем, причина эта лежала на поверхности: он еще слишком живо помнил, чем подчас бывают начинены вот такие консервные банки на колесах в здешних неспокойных местах. Любой из тех, кто сидел внутри проехавшего мимо автомобиля, мог оказаться врагом; так было, когда Баклан наведывался сюда в последний раз, и с тех пор вряд ли что-нибудь изменилось. Тем более что сейчас, как и тогда, он приехал на Кавказ вовсе не чаи с бубликами распивать…

Ти-Рекс посмотрел на часы, покосился на затянутое плотными тучами небо, а затем заглянул в извлеченную из наколенного кармана карту.

– Километров пять, – сообщил он вполголоса. – Дойдешь, боец?

– Обижаешь, Данилыч, – сказал Баклан.

– Да кто ж тебя знает, чем ты в своем ночном клубе занимался, – хмыкнул майор, убирая карту в карман и застегивая клапан. – На фейс-контроле стоять – не по горам лазать.

Он, как и Баклан несколько минут назад, посмотрел налево и вверх, где скрывался затянутый тучами гребень хребта, и сейчас же, словно отвечая на незаданный вопрос, в наушниках послышался мягкий удар: Якушев хлопнул подушечкой пальца по укрепленному у щеки микрофону, подавая условный сигнал, означавший, что он жив, ведет наблюдение и что путь перед ними свободен.

– Айда, – сказал Ти-Рекс и первым двинулся вперед, по-прежнему держась ближе к обочине, чтобы при первых признаках опасности мгновенно и бесшумно раствориться в лесу.

Баклан двинулся за ним. Для этого ему пришлось преодолеть некоторое внутреннее сопротивление; его будто что-то не пускало, и, осознав, что это неприятное чувство ему хорошо знакомо, он удвоил внимание. Конечно, впереди шел Данилыч, за которым все они привыкли чувствовать себя как за каменной стеной. Он молчал, но что-то в поворотах его головы и в том, как напряженно сутулились его широкие плечи, подсказывало: Ти-Рексу тоже не по себе, и молчит он только потому, что, как и Баклан, еще не уяснил причин своего беспокойства.

Если хорошенько разобраться, причин для тревоги у них хватало, и у Быкова их было куда больше, чем у всех остальных. Им, как пролетариату накануне революции, нечего было терять, кроме своих цепей, а вот майор рисковал многим – в первую очередь своими погонами и только потом свободой и головой. В данный момент их четверка представляла собой не что иное, как незаконное вооруженное формирование – то есть, говоря простым языком, банду наемников, тайно проникшую на территорию субъекта Российской Федерации с целью слегка пощипать перышки так называемому мирному населению. Уже само по себе это было достаточно скверно – по крайней мере, с точки зрения упомянутого населения, не говоря уже о правоохранительных органах. А если станет известно, что маршрут вооруженной банды начался от ворот российского военного аэродрома, скандал может получиться грандиозный. Ти-Рекс все это знает, помнит и имеет в виду, и его это не может не беспокоить: он, кадровый офицер, привык действовать по приказу, который снимает с него хотя бы часть ответственности за пролитую в ходе выполнения задания кровь. А здесь он действует на свой страх и риск, под свою полную ответственность, и чувствует себя, наверное, так, словно, выходя утром из дома, забыл надеть какую-то важную часть гардероба – например, штаны…

«Нет, – подумал Баклан, – вряд ли дело в этом. Данилыч – железный мужик, его этими юридическими закавыками не проймешь. И потом, Данилыч Данилычем, а меня-то почему так плющит? Мне-то что до всего этого? Даже если поймают и посадят, что я теряю? Какая мне разница, торчать в ночном клубе или на нарах в лагерном бараке? Нет, ребята, тут что-то другое…»

Додумать эту мысль до конца он не успел: Ти-Рекс вдруг остановился и поднял руку, подавая сигнал «замри», и в то же мгновение в наушниках послышались три быстрых коротких удара: шедший верхом Якушев заметил опасность на долю секунды позже, чем Быков ее почуял.

Опустив бинокль, Якушев снял с шеи ремень «драгуновки», расчехлил прицел и приник глазом к окуляру. Перекрестие скользнуло по пестрым от красно-желтой листвы ветвям и замерло, нащупав среди камней фигуру в сером городском камуфляже. Человек лежал в удобной ложбинке между замшелыми валунами, держа в руках направленный на дорогу автомат. Якушев повел стволом винтовки, отыскивая новые цели. Те не заставили себя долго ждать; не сходя с места, Юрий насчитал шесть стволов и четыре гранатомета – ручных противопехотных «мухи». Все как один участники засады щеголяли в камуфляже, но камуфляж был, во-первых, без знаков различия, а во-вторых, разный: у кого черно-серый, милицейский, у кого армейский коричнево-зеленый, а двое были одеты в брюки и куртки цвета осеннего листа. Заметив на одном из них резиновые сапоги, Юрий окончательно успокоился: это была не армия и даже не милиция. Просто аборигены готовили кому-то торжественный прием, и Якушев озадачился: интересно, кому?

Ответ напрашивался сам собой, и Якушеву он активно не нравился. Дорога, возле которой сидели в засаде горячие сыны кавказских гор, была малоезжая. Она вела в небольшое высокогорное селение, издавна служившее родовым гнездом могущественному клану Исмагиловых, на протяжении десятилетий, если не веков, находившемуся в состоянии кровной вражды с родом Расуловых. Полчаса назад из селения вниз, в сторону Махачкалы, пропылила рейсовая маршрутка; пять минут назад в обратном направлении проехала белая «шестерка». Оба автомобиля беспрепятственно миновали засаду. Это означало, что о банальном разбое не может быть и речи; вообще, количество и экипировка людей, которых Якушев рассматривал через прицел снайперской винтовки, наводили на воспоминания о лихих деньках контртеррористической операции с активными боевыми действиями и массированными нападениями на военные конвои, сопровождаемые бронетехникой и спецназом. Чтобы расстрелять из кустов какого-нибудь местного чиновника или бизнесмена, пускай себе и с охраной, такого количества стволов не требуется. Значит, горцы готовились отразить вооруженное нападение, а, по имеющимся в распоряжении группы оперативным данным, нападать на Исмагиловых никто не собирался, то есть никто, кроме майора Быкова и его группы.

В наушниках послышалась серия быстрых мягких щелчков: Быков запрашивал дополнительную информацию. Перед выходом в поле они не договаривались о системе условных сигналов: все это было оговорено и накрепко усвоено давным-давно, задолго до их первого совместного рейда. Маленькие хитрости, невинные штучки-дрючки, позволяющие группе оставаться не замеченной до тех пор, пока на ничего не подозревающего противника не обрушится шквал прицельного огня, вошли в плоть и кровь так глубоко и прочно, что Якушеву иногда казалось: они записаны в генетическом коде и теперь будут передаваться его потомкам из поколения в поколение. Он просто не мог это забыть, как опытный радист не может забыть морзянку, а знающий механик – принцип действия двигателя внутреннего сгорания.

Конечно, намного проще было передать сообщение простым человеческим языком, но где гарантия, что у противника нет рации и что рация эта не настроена на ту же волну? Да, вероятность этого невелика, но она существует. Маловероятно, что в наше время кто-то оставит открытым канализационный люк, скажем, посреди Арбата, но это вовсе не означает, что там можно гулять, совсем не глядя под ноги!

Постукивая пальцем по шарику микрофона, Спец передал ответ.

– Он видит шестерых, – чуть слышно сказал Быков Баклану, прикрыв ладонью микрофон.

Баклан кивнул: у него тоже была рация, и он понял сообщение дозорного не хуже командира.

– По нашу душу? – спросил он.

Быков пожал могучими плечами. На какое-то короткое мгновение его лицо стало озадаченным, почти растерянным, но это выражение пропало так быстро, что Баклан не был уверен, видел он его на самом деле или оно ему померещилось.

– Сейчас узнаем, – сказал майор и, после недолгого раздумья выбрав из двух зол меньшее, негромко произнес в микрофон: – Наблюдать. Огонь только в самом крайнем случае.

– Есть, – сказал Якушев и снова приник к прицелу.

Судя по тому, что он видел, состоявшийся только что обмен репликами в эфире остался не замеченным противником. Продолжая наблюдать, он задумался о том, не была ли эта удача следствием предпринятой Ти-Рексом, показавшейся в тот момент абсолютно излишней предосторожности. В самом начале пути, расставшись с Жуком, который должен был подобрать их после набега на горное гнездо Исмагиловых, Данилыч отобрал у них с Бакланом рации и лично перенастроил их на другую волну. Ничего объяснять он не стал, и Якушев, поразмыслив, решил, что это сделано на тот случай, если Жука возьмут в плен: чего не знаешь, о том не проболтаешься. С его точки зрения, такая осторожность уже граничила с паранойей, но он промолчал, привычно остановившись на том, что командиру виднее. Сейчас на ум ему опять пришла аналогия с открытым люком посреди мостовой: сменив волну, Ти-Рекс дал небольшого крюка, чтобы обойти люк, который то ли был, то ли не был открытым. Возможно, эта предосторожность и впрямь была излишней, но проверять это предположение Якушеву не хотелось: все-таки эфир – не городская канализация, а отряд вооруженных до зубов кавказцев – не какой-то там люк; эта яма не из тех, откуда легко выбраться, поэтому лучше сто раз перестраховаться, чем по неосторожности дать маху и угодить этим горячим парням на мушку…

Быков бесшумной пятнистой тенью скользил между тонкими искривленными стволами, постепенно забирая влево, вверх по склону. Правее и ниже таким же беззвучным призраком, хищно сгорбившись и выставив перед собой автомат, двигался Баклан. Глядя на него, Роман Данилович про себя отметил, что проведенные на гражданке годы не слишком сильно отразились на его физической форме: парень не растерял навыков, и оставалось лишь сожалеть об утрате, которую понесли в его лице Вооруженные силы Российской Федерации.

В ухо снова толкнулся короткий мягкий удар: Спец предупреждал, что они подошли уже достаточно близко к засаде. Эта засада, как и всякая засада, явилась для Быкова сюрпризом, вдвойне неприятным оттого, что ее происхождение и цель оставались для него загадкой. Можно было предположить, что Исмагиловы, приложив руку к исчезновению Магомеда Расулова, ожидают мести со стороны его родственников и загодя заняли оборону, чтобы задать своим кровникам перцу на дальних подступах к родному аулу. Но Быков сильно в этом сомневался. Что же, они так и будут денно и нощно держать круговую оборону, контролируя все дороги и козьи тропки в ожидании нападения, которое может случиться и через месяц, и через год? И потом, старший сын Расулова клятвенно пообещал Шапошникову не предпринимать никаких активных действий, пока не дождется хоть какой-нибудь весточки из Москвы…

А может быть, это никакие не Исмагиловы, а как раз наоборот? Обмануть неверного – не грех, и отпрыск Душмана, наговорив Шапошникову с три короба, запросто мог послать своих людей сюда, чтобы те планомерно, по одному и пачками отстреливали предполагаемых обидчиков…

Если верить Спецу, в засаде их было всего шестеро, то есть по два на каждого члена группы. Преимущество было пустяковое, особенно с учетом того, что засевший у кавказцев в тылу Якушев давно держал их на прицеле, в то время как они даже не подозревали о нависшей над ними угрозе. Перебить их всех до единого Быкову и его ребятам было не труднее, чем хорьку передушить дремлющих в темном курятнике несушек. Но кровь никогда не льется просто так, без последствий, особенно здесь, на Кавказе. Око за око, зуб за зуб – так здесь обстоят дела, и ничья смерть не останется неотомщенной. Если вырезать этих джигитов, мимоходом убрав их с дороги, как подвернувшуюся под ноги корягу, их друзья и родственники не станут тратить время на дипломатические ужимки, а просто возьмутся за оружие и пойдут мстить. Если Быкову и его людям удастся остаться незамеченными, их месть обернется против клана, возглавляемого Магомедом Расуловым, а если об участии в этой резне российских военных станет известно, мстить будут уже не Исмагиловы, а весь Дагестан. Так или иначе, большое кровопролитие станет неизбежным, а это как раз то, что майор Быков должен предотвратить.

На пути у него встал выветренный, крошащийся, как гнилой клык, выход скальной породы. К серому камню неровными пятнами лепился седой и рыжий мох, из трещин торчали пучки жесткой сухой травы.

– Данилыч, ты рядом, – чуть слышной скороговоркой пробормотал в наушнике голос Спеца. – Он за этим камнем, можно делать.

Быков снова посмотрел туда, где, по его расчетам, находился дозорный. Ему почудилось, что там, наверху, в густой паутине ветвей и пестрой мешанине осенних красок коротко блеснула линза прицела. Он сделал в ту сторону короткий приветственный жест, а затем, подав Баклану условный сигнал быть начеку и вести наблюдение, беззвучно заскользил в обход скалы.

Глава 6

Мощный внедорожник без особых усилий уверенно карабкался вверх по пыльному, каменистому и ухабистому серпантину, который в здешних краях именовался дорогой. Тугой встречный ветер беспрепятственно врывался в салон, хлестал по лицу, заставляя глаза слезиться и жмуриться, а ногу – инстинктивно уменьшать давление на педаль акселератора. Мелкие стеклянные призмы – все, что осталось от ветрового стекла, – подпрыгивали и елозили по пыльному пластику передней панели, собираясь в ее впадинах продолговатыми, похожими на ледяные торосы в миниатюре, валиками. Ветер трепал клочья обивки распотрошенных автоматными очередями сидений и на разные голоса посвистывал в пулевых отверстиях, из-за которых кабина пикапа слегка напоминала дуршлаг.

Спохватившись, Жук открыл бардачок и, пошарив внутри, нацепил на нос янтарные противобликовые очки. Лес остался позади, внизу, а вокруг, куда ни глянь, распростерлось царство мертвых, громоздящихся до самого неба камней. Блестеть на солнце, слепя глаза, тут было нечему, но ему сразу стало легче: очки неплохо защищали от ветра, и он смог наконец увеличить скорость. Впрочем, ехать так, как привык, на пределе возможностей, Жук все равно не мог; то есть он как раз и ехал на пределе возможностей, но здесь этот предел диктовался не мощностью двигателя и не быстротой его реакции, а дорогой, которая, мягко говоря, оставляла желать лучшего.

За очередным поворотом открылся вид на руины заброшенного аула, издалека напоминающие прилепившуюся к каменной стене колонию ласточкиных гнезд. Судя по некоторым признакам, когда-то селению крепко досталось от полевой артиллерии, а может быть, и от авиации. Поработали над аулом основательно, не жалея боеприпасов, так что даже упрямые горцы были вынуждены уйти отсюда, бросив драгоценные могилы своих предков, чтобы попытаться заново наладить жизнь где-то в другом месте. А может, все они остались здесь, под грудами камней и битого кирпича, в которые превратились их жилища? Отдавая должное национальной политике родной страны, Жук тем не менее повидал на своем веку достаточно, чтобы такой вариант не казался ему невозможным.

Он еще прибавил газу, чтобы добраться до места без малейшего опоздания, минута в минуту. Особого смысла он в этом не видел, но главная прелесть воинской дисциплины как раз в том и заключается, что точное и беспрекословное выполнение приказа снимает с подчиненного всякую ответственность за конечный результат. Если операция, в которую ты внес свою крошечную лепту, завершилась успешно, честь тебе и хвала. А если дело не выгорело, орденов на грудь ты не дождешься, зато и спроса с тебя никакого: ты добросовестно выполнил приказ, и не твоя вина, что приказ был глупый…

С филигранной точностью вписывая изрешеченный пулями пикап в многочисленные крутые повороты и между делом получая от этого простое невинное удовольствие, Жук уже не впервые задумался о том, как дошел до жизни такой. Честно говоря, в детстве и юности он мечтал о чем-то ином – о чем именно, так до конца и не разобрался, но уж точно не о карьере спецназовца, служащего по контракту.

«Сын поварихи и лекальщика, я с детства был примерным мальчиком», – вспомнились ему слова песенки, которую, бывало, любил распевать под гитару Якушев. Данное музыкальное произведение исполнялось в ритме танго с утрированным еврейским акцентом и повествовало о юности, загубленной на вечеринках в компании «пьющих товарищей». Разумеется, песенка описывала биографию Валерия Жукова далеко не буквально. Родители его были интеллигентами во втором поколении – школьными учителями, если быть точным, – и молодость его пропала вовсе не на пьяных вечеринках, а как раз тут, среди диких красот Кавказского хребта, под пулями бешеных чеченских джигитов и обкуренных в хлам арабских наемников. Но, невзирая на разницу в деталях, итог получился точь-в-точь как в песне: «Уходят годы, и нет исхода, и мать-старушка слезы горькие льет».

Ничего удивительного в том, что книжный мальчик, фантазер и романтик с ярко выраженными гуманитарными наклонностями стал тем, кем стал, Жук не видел. Если взять щенка, скажем, немецкой овчарки – породистого, здорового, умненького и так далее, – то независимо от его наклонностей и желаний из него можно воспитать кого угодно: сторожа, специалиста по поиску наркотиков и оружия, следопыта, охотника… С таким же успехом его можно превратить как в изнывающий от безделья, разжиревший придаток дивана в гостиной, так и в нерассуждающего убийцу, готового по первому знаку хозяина рвать зубами глотки и, захлебываясь кровью, выпускать жертве кишки. Именно это с ними со всеми и произошло. Процесс вовсе не был легким и безболезненным; в зависимости от свойств исходного материала каждого из них изуродовало по-своему – кого-то больше, кого-то меньше, но каждого. Это было нормально: в конце концов, то же самое на протяжении жизни происходит с любым человеком, будь то лауреат Нобелевской премии или бомж с Казанского вокзала. Выбирая из великого множества дорог какую-то одну, ты автоматически отказываешься от всех остальных. И чем дальше ты уходишь от перекрестка, на котором стоял в юности, тем меньше у тебя остается шансов вернуться назад и пойти другой дорогой. И кто знает, кем лучше быть – хорошим солдатом или плохим ученым, толковым учителем труда или бездарным литератором?

– А я все дозы увеличивал, пил и простую, и «Столичную», – во всю глотку с наслаждением пропел Жук, – и в дни обычные, и в праздники вином я жизнь свою губил…

Он притормозил и, переключившись на вторую передачу, свернул на крутой, малоезжий проселок, что, петляя по каменистому склону, карабкался в гору, к развалинам аула. На развилке стоял покосившийся бетонный столбик с жестяным прямоугольником указателя. Указатель был крепко побит ржавчиной и в нескольких местах прострелен навылет. Почти вся краска с него облупилась, и прочесть название селения уже не представлялось возможным. Впрочем, судя по карте, свернуть с этой дороги больше было некуда, так что заблудиться Жук почти не рисковал. Вот именно, почти; пропустив этот неприметный поворот, он неминуемо должен был вскоре очутиться у въезда в тот самый аул, который намеревались почтить своим визитом Ти-Рекс, Баклан и Спец. Эта ошибка могла дорого обойтись всем четверым, и Жуку вовсе не улыбалось стать виновником провала всей операции. Провал с большой долей вероятности означал безвременную кончину, но, зная Данилыча, можно было не сомневаться: прежде чем его настигнет пуля, он еще сто раз пожалеет, что не умер в колыбельке, не успев нагрешить и разозлить товарища майора.

С тех пор как выбор был сделан, жилось ему сравнительно легко, и то обстоятельство, что дорогу для него выбрал кто-то другой, мало что меняло: он стал-таки хорошим солдатом, и это устраивало его чем дальше, тем больше. Он шагал вперед почти без усилий, и ему не раз приходило в голову, что это неспроста: как правило, легкость походки объясняется тем, что ты движешься под уклон. Но у него было оправдание: в конце концов, он не бегал за военкомом, дергая того за полы шинели и умоляя, чтобы его отправили на войну. Никто не спрашивал, хочет он стать солдатом или нет, и, с треском вышибая Жука из армии, его мнением тоже никто не интересовался. Так что теперь, если так называемое общество чем-то недовольно, пенять ему, обществу, остается только на себя: за что боролись, на то и напоролись, как выразился нынешний российский премьер, говоря о влиянии мирового финансового кризиса на отечественную экономику…

– И хоть имел я представление, что это есть мое падение… – пропел Жук.

Слух у него был не ахти, а голос и того хуже, так что петь он обычно стеснялся даже наедине с собой. Так было всегда, и сейчас, нарушив установленное им же самим правило, он испытал при звуках своего так называемого пения привычную неловкость, такую сильную, что замолчал и даже огляделся по сторонам, как будто опасаясь, что в машине вдруг появились слушатели – ветром их надуло или запрыгнули на ходу, пока он философствовал на горном серпантине при скорости девяносто километров в час…

Машину тряхнуло на ухабе, в открытом кузове глухо брякнули плохо закрепленные канистры с бензином. Встречный ветер был холодным, пронизывающим; вдыхать его было все равно что пить ледяную, кристально чистую воду из родника, с той лишь разницей, что от родника, напившись, можно отойти в любой момент, а перестать дышать – значит умереть. Дышать приходится тем, что есть, и тут, как и в случае с выбором профессии и судьбы, твои желания и предпочтения никого не интересуют.

Откуда-то долетел до боли знакомый звук, похожий на сильный отдаленный удар молотком по доске. Звук повторился, затем последовала целая серия громких раскатистых хлопков: пах-пах-пах-пах; прямо по курсу над развалинами аула поднялось клубящееся, растущее вширь и ввысь шарообразное облачко дыма, и лишь спустя мгновение слуха коснулся громовой удар разрыва.

– Ого, – изумленно приподняв брови, пробормотал Жук. – Это еще что такое?

Наблюдаемое им явление действительно было довольно странным. По плану он должен был пригнать машину в аул к назначенному сроку и, подыскав укромное местечко среди развалин, дожидаться там прибытия Быкова с группой. Ти-Рекс с ребятами (и, если повезет, освобожденным из плена Расуловым) собирался подойти к аулу с другой стороны. Поскольку перед этим им предстояло еще наведаться в гости к Исмагиловым, их появления здесь можно было ожидать не раньше чем через час-полтора. Тем не менее в развалинах шел бой, и это не лезло ни в какие ворота. Впрочем, на войне как на войне; здесь поговорка «Человек предполагает, а Бог располагает» верна, как нигде, и самые подробные, тщательнейшим образом разработанные планы сплошь и рядом оказываются ни на что не годными, потому что противник тоже не сидит сложа руки, у него тоже имеются свои планы. А конечный итог, как правило, зависит от того, насколько точными были данные разведки, легшие в основу этих планов…

Откуда-то сверху и справа, вывернув с какого-то почти незаметного с дороги бокового ответвления, наперерез «лендроверу» Жука вдруг выскочила потрепанная зеленая «Нива» и с ходу, не дав ему времени на раздумья, ударила в борт стальной рамой самодельного «кенгурятника». Удар едва не сбросил пикап с дороги; слева за частоколом хлипких бетонных столбиков ограждения туманно голубела пропасть, и тот факт, что он едва туда не спикировал, мгновенно вышиб у Жука из головы всю философию, приведя его в состояние холодного расчетливого бешенства – то самое, в котором он становился по-настоящему опасным для любого противника.

Пока Жук выравнивал машину, уводя ее подальше от обрыва, «Нива» вырвалась на полкорпуса вперед и круто вильнула влево, норовя довести начатое дело до конца. Ее водителю явно не терпелось проверить, умеет ли Жук летать самостоятельно, без крыльев, винтов и купола над головой. Жук, в свою очередь, точно знал, что летать он умеет – так же, как все, строго по вертикали, сверху вниз, – и вовсе не горел желанием демонстрировать это умение первому встречному лицу «кавказской национальности». Поэтому он резко затормозил, уходя от удара, и сразу же газанул, чувствительно наподдав бампером «лендровера» в пыльный багажник «Нивы».

Удар был рассчитан точно и пришелся в правую сторону. «Ниву» неудержимо повело влево, к обрыву; водителю пришлось довольно резко затормозить, чтобы избежать той участи, на которую он только что пытался обречь Жука. Последний взял еще правее, «лендровер» круто накренился, карабкаясь на каменистый склон обочины. В клубах белесой пыли, которыми заволокло «Ниву», забилось косматое злое пламя выстрелов; чудом уцелевшее окно слева от Жука разлетелось вдребезги, окатив его водопадом осколков; мимо лица, обдав кожу могильным сквознячком, с противным визгом пронеслась пуля. Мысленно поблагодарив господина олигарха за основательность, с которой тот подошел к вопросу экипировки, Жук правой рукой сорвал с пояса гранату. Кольцо с чекой осталось болтаться на петле брюк; Валерий разжал пальцы, отпустив рычаг, и услышал характерный металлический щелчок пружины.

– И – раз, – давясь пылью, летящей из-под колес идущей почти впритирку «Нивы», неторопливо произнес он. – И – два…

Почти не глядя, он швырнул гранату через плечо в разбитое окно. Стальное яйцо, вертясь, мелькнуло в пыли и, как в колодец, беззвучно кануло в черный оконный проем «Нивы». Жук даже не посмотрел в ту сторону – он и так знал, что не промахнется. Он вдавил педаль газа в пол, резко вырвавшись вперед, и услышал за спиной оглушительный кашляющий звук разрыва. Пикап тряхнуло, по крыше что-то полоснуло с пронзительным скрежетом, по кузову градом забарабанили мелкие осколки. Жук бросил взгляд в боковое зеркало, ничего не увидел, кроме клубящегося облака дыма и пыли, а в следующее мгновение зеркало разлетелось вдребезги, разбитое просвистевшим мимо куском дымящегося железа. Повернув голову, Жук увидел охваченный чадным пламенем остов автомобиля, который как раз в этот момент, сбив столбик ограждения, медленно, будто нехотя, перевалил через край обрыва, клюнул носом и скрылся из глаз, оставив после себя лишь тающее облако дыма да россыпь коптящих ошметков на дороге.

Жук отнесся к этому событию вполне спокойно. Минуту назад его могли убить, но противник допустил ошибку, дав ему возможность нанести ответный удар. И раз уж случилось так, исход дела можно было считать решенным: когда речь заходила о том, чтобы что-нибудь куда-нибудь бросить, равных Жуку не было. И как ни странно, этим редким умением точно бросать всевозможные снаряды в цель он был обязан не столько школе, пройденной в ВДВ под чутким руководством сначала инструкторов учебного центра, а потом незабвенного Ти-Рекса, сколько своей книжной начитанности и богатому воображению. У его бабушки, в прошлом тоже школьной учительницы, среди прочих подписных изданий на полке стоял роскошный шеститомник Фенимора Купера. Валерку Жукова приучали к чтению, что называется, с младых ногтей, и уже к девяти годам он мог часами напролет чуть ли не наизусть заливать сверстникам о приключениях Натаниэля Бампо – Кожаного Чулка, Большого Змея Чингачгука и его сына Ункаса – последнего из могикан. Он бредил индейцами и требовал, чтобы его называли Большим Змеем; он мастерил луки при помощи позаимствованного дома кухонного ножа, а потом, наскучив рукодельем, метал этот нож во что попало – в дерево так в дерево, в забор так в забор, а бывало, что и в дверь. За изуродованные двери и стены ему не раз доставалось на орехи, и любой другой пацан на его месте в два счета остыл бы к этой забаве, благо мальчишкам в этом возрасте не приходится долго ломать голову, придумывая, что бы еще учудить, – безумные затеи сами собой так и лезут из них, как дрожжевое тесто из кастрюли. Но Жук не переключился на другой предмет, неожиданно для себя обнаружив, что метать нож в цель у него получается лучше, чем у сверстников. Он стал развивать это умение, доводя его до совершенства, и со временем достиг неплохих результатов в метании чего угодно, будь то камень, перочинный нож, найденный на чердаке бабушкиного дома ржавый серп, топор или обыкновенная кривая палка. Поэтому попасть с двух метров гранатой в окно движущегося автомобиля ему было все равно что высморкаться: с одной стороны, дело нужное, приятное и для здоровья полезное, а с другой – ну чем тут хвастаться?