Текст книги "Инструктор. Снова в деле"

«Может, день все-таки не испорчен? – задумался Илларион. – Может, так и должно было случиться, чтобы я с ней повстречался? В конце концов, все вышло не так уж и плохо. Я жив-здоров, и она тоже. Приятная собеседница, пусть иногда и смахивает на стерву, но, когда ведет себя нормально, вполне милая и добрая девушка. Стоп! Притормози, Забродов, – неожиданно остановил себя Илларион, когда уж совсем размечтался. – Уж не решил ли ты за ней приударить? Вначале был готов голову ей свернуть за машину, а теперь начинаешь ее оправдывать. Да она моложе тебя в два раза, с чего это ты решил, что она тобой заинтересовалась? Ты для нее обыкновенный сосед!»

– О чем вы думаете, признавайтесь? – прервала его размышления Катя. – Только не делайте вид, что вы ни о чем не думали, а просто устали. Я по лицу вашему видела…

Илларион налил еще чаю в фарфоровые чашечки, которые извлекал из шкафа в особо торжественных случаях. Пользовался ими он достаточно редко, потому что торжественных случаев было как-то маловато, да и Федоров с Сорокиным чай не жаловали. А если случались серьезные проблемы, так не чайку хотелось выпить, а чего-нибудь покрепче. Шутка ли, когда ввязываешься в какое-нибудь опасное дело и совсем не знаешь, чем оно может завершиться, останешься ты жив или нет.

– Думал о том, как хорошо, когда рядом есть приятный собеседник. Одиночество, знаете ли, тоже иногда бывает гнетущей штукой, несмотря на это духовное наследие, – Забродов показал рукой на этажерку с книгами.

– Да, вы правы, – после некоторого раздумья ответила Катя, словно и сама не раз оказывалась в подобной ситуации, когда пообщаться было не с кем, разве что с увлекательной книгой, – часто общение с живым человеком дает гораздо больше, чем прочтение самой интересной книги. У вас шикарная библиотека. Кем вы работаете, если не секрет?

– Солдафоном на пенсии, – отшутился Забродов. – Это мое хобби; пожалуй, этими книгами я готов заниматься вечно. Перелистывать, перебирать, переставлять с места на место. Бывает, возьму наугад какую-нибудь книгу, открою и начну читать. Абзац за абзацем, так и не замечу, как день пройдет.

Катя сделала вид, что удовлетворилась ответом Забродова. Хотя, ясное дело, как и все любопытные женщины, она не отступится от своего и, если захочет, рано или поздно узнает, кто он такой. Жизненный опыт научил Забродова скупо делиться информацией о своей жизни. Может быть, именно поэтому он и жил до сих пор один, потому что доверительные отношения предполагают искренность с обеих сторон, а вот Забродов не мог быть искренним во всем по вполне понятным причинам. Чтобы его скрытность не испортила о нем впечатления в глазах гостьи, он в свою очередь поинтересовался, чем же занимается Катя.

– Я студентка. Учусь на четвертом курсе. Факультет психологии.

– Это выходит, что вы и меня можете по полочкам разобрать? Угадать все мои мысли? Женщина-психолог – это, наверно, что-то вроде экстрасенса.

– У женщин, к вашему сведению, интуиция развита гораздо лучше, чем у мужчин.

– Не спорю, – согласился Илларион. – И этим, видимо, объясняется тот факт, что женщин в мире больше, чем мужчин. Конечно, болезни, неправильный образ жизни, войны делают свое дело. Но интуицию тоже не стоит сбрасывать со счетов. Мужчины часто действуют напролом и попадают в неприятные ситуации, а женщины, чувствуя природным чутьем опасность, обходят ее стороной. Может быть, только потому, что так предопределено природой.

– А вы как действуете? Напролом? – усмехнулась Катя.

– Не всегда, – немного подумав, ответил Илларион. – Так можно все испортить. А что, разве я похож на верзилу, который сразу пускает в ход кулаки?

Катя посмотрела на Забродова и звонко рассмеялась, словно он сказал детскую наивность, которой она от него не ожидала.

– Почему вы так решили? – отсмеявшись, спросила она и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, добавила, в один момент сделавшись серьезной: – У меня такое чувство, вы только не обижайтесь, Илларион, будто вы что-то недоговариваете, темните и храните какую-то тайну.

– Как все загадочно, – улыбнулся в ответ Забродов, не подтверждая и не опровергая ее догадку. – Но, кажется, для этого вам и дана интуиция, чтобы разгадать мою тайну.

– Я попытаюсь, – пообещала Катя и, допив чай, звякнула чашечкой о блюдце. Задумалась и замолчала, а Илларион как заколдованный смотрел на ее длинные и тонкие пальцы. Пребывая в своих мыслях, они не замечали друг друга и, казалось, были способны так сидеть целую вечность.

– А знаете, – прервала молчание Катя, пристально глядя на Иллариона. – Вы ведь очень одиноки. Просто не хотите в этом признаться.

«Ох уж эти женщины, – проворчал про себя Забродов, – вечно им надо твою душу разворотить, разбередить все раны и убедить тебя во всякой сентиментальной чепухе, которой, к сожалению, мужчины имеют свойство поддаваться. Или она просто блефует, смотрит и пробует, каков я характером? И какая ей, в конце концов, разница, одинок я или нет. Она что, замуж за меня собралась?»

– Допустим. Это вы говорите с целью предложить мне свое общество?

– Ничего я предлагать не собираюсь, – вспыхнула Катя, как будто Забродов уличил ее в непристойных замыслах. – Я просто констатирую очевидный факт. Это не так уж трудно заметить, как вам кажется. Первый раз вы прокололись, когда пригласили меня к себе домой. Женатый мужчина, который живет с семьей, не будет приглашать к себе незнакомую девушку, а если и будет, то явно не на лестничной площадке, перед глазками всех соседей. В прихожей висит только мужская одежда, нет ни единой пары женских туфель, ни одной сумки и женских перчаток. Как видите, ничего сложного.

Она была права больше чем на сто процентов, Забродов чувствовал это так же ясно, как однажды в горах, ночью, на спецоперации, учуял в местном жителе врага и вовремя метнул в него кинжалом. Только что получится, если он начнет во всем с ней соглашаться? Неизвестно куда заведет она его в своих рассуждениях, запутает и, может так статься, поймает на противоречиях. Илларион промолчал с полуулыбкой на губах, а потом взглянул на часы с явным намеком.

– Кстати, вы же говорили, что спешите в театр? Уже прошло больше часа, и вы наверняка опоздаете.

Теперь он ясно понимал, что театр – это была лишь уловка. «Та еще гордячка, – подумал Илларион. – Решила, чтобы я не зазнавался, не говорить, что вырядилась так ради меня. Ну зачем все эти увертки? Сказала бы честно, что вы мне понравились, Илларион, и я передумала и захотела прийти к вам в гости, и нарядилась только для того, чтобы вы оценили меня по достоинству.

– Ах! – Катя притворно всполошилась, прилежно разыгрывая роль опаздывающей девушки. – Как хорошо, что вы мне напомнили. Я совсем заболталась и все забыла.

– Можете не торопиться, – усмехнулся Илларион, наблюдая за ее наигранной спешкой. – В театр вы все равно не поедете.

– Это почему же не поеду? У меня билет!

– Эх, Катя, Катя, кто же в такое время в театр едет? Вы хоть на часы смотрели? И допустим, даже если бы вы собирались в театр, то тогда вы бы точно не зашли ко мне в гости, потому что до театра женщина всецело сосредоточена на подготовке. Красится, моет голову, выбирает наряды. Неужели вы хотите меня убедить в том, что за час до выхода можете и в булочную побежать, и подружке позвонить, и еще квартиру прибрать?

Она перестала суетиться и, кажется, поняла, что допустила какую-то оплошность, потому что опустилась на стул и о чем-то задумалась.

– Интуиция у меня тоже развита, можете не сомневаться. За все время нашего разговора вы ни разу не взглянули на часы, не обмолвились, куда и с кем идете и что будете смотреть. Удивительное безразличие! Особенно для вас, такой утонченной натуры!

Она подняла на него глаза и выпалила в одночасье:

– Если я и обманула вас, это не означает, что вы можете так грубо надо мной подшучивать. И если вы упрекаете меня в этом, то в свою защиту я могу сказать, что за все время нашего разговора я не услышала от вас ни одного комплимента.

«Начинается, – с тоской подумал Забродов. – Опять переходит в атаку и начинает меня упрекать. Зачем вообще было выдумывать эту историю с театром? Это же какой-то детский сад получается: каждый старается обхитрить другого, но это так заметно, что становится смешно. Хорошо, вот ты ее упрекаешь, ну а ты ведь действительно Забродов – солдафон на пенсии. Мог бы сказать девушке пару приятных слов, или совсем разучился?»

Илларион мучительно раздумывал, что бы ей сказать такого приятного, но его размышления прервал телефонный звонок.

– Да, слушаю.

– Забродов? Это Марат Иванович звонит…

– Рад слышать, Марат Иванович. А я сегодня как раз собирался вам звонить.

Илларион чувствовал на себе любопытный взгляд Кати. Она словно следила за каждым его движением и проявляла любопытство ко всему, что было с ним связано. «Я как микроб под микроскопом, – подумал Забродов с раздражением и подошел с телефонной трубкой к окну, став спиной к Кате. – Пусть лучше в спину смотрит со своим неумеренным женским любопытством. Все ей знать надо».

– Илларион, тут… – Марат Иванович говорил так, словно задыхался. Он запинался чуть ли не на каждом слове, тяжело дыша в трубку и выстреливая рваными фразами. – Дело такое…

– Да какое такое дело, Марат Иванович?

– Помнишь нашего старого друга? Аркадия Николаевича?

– Так… так… Вы про Тихого говорите? – спросил Забродов и почувствовал, как засосало под ложечкой, словно он стоит на краю обрыва. – Не томите душу, выкладывайте.

– Повесился он. Дома, – упавшим голосом прошептал Марат Иванович и замолчал.

Забродову показалось, словно он только что пропустил сильный удар от невидимого противника. Резко отвернулся от падавших за окном снежинок, сделал несколько размашистых шагов по комнате, и сжал трубку так, что еще немного, и она разлетелась бы с хрустом.

– Алло… Пигулевский… – но в трубке послышались гудки; видно, Марату Ивановичу стоило больших усилий сообщить эту новость так, чтобы он мог продолжить разговор и тем более отвечать на неминуемые расспросы.

– Что? Что-то случилось? – с беспокойством спросила Катя, видя, что Забродов помрачнел и прямо при ней откупорил бутылку коньяка и сделал большой глоток, после чего опять подошел к окну.

– Друг. Друг детства повесился, – с печальной растерянностью пробормотал Забродов, рассеянно наблюдая за падающим снегом. Услышав страшную новость, он все не мог поверить в смерть Тихого, наверно, оттого, что свершившееся было слишком жутким и трудным для понимания. – Больше сорока лет друг друга знаем. Точнее, знали…

Глава 3

Сентябрьским вечером, когда осень еще не полностью заявила свои права и давала москвичам роскошную возможность насладиться последними теплыми деньками, молодой человек лет двадцати семи стоял с решительным выражением лица у входа в метро и бросал нетерпеливые взгляды на входивших в кафе возле станции метро «Маяковской». Темнело. День обесцвечивался, теряя свои яркие краски. Еще немного – и исчезнет розоватая дымка на небе, поглощаемая мраком подступающей ночи, зажжется яркий свет фонарей и город начнет жить другой жизнью.

Одет молодой человек был щеголевато, словно бросал вызов обществу. Черный деловой костюм сидел плотно по фигуре, подчеркивая крепость торса его обладателя. Молодой человек периодически нервно вскидывал руку с часами, не столько для того, чтобы узнать время, сколько для того, чтобы подчеркнуть свой статус, который, впрочем, никого не интересовал в этом обычном кафе. Место встречи выбирал не он. Евгений Чуб никогда бы не решился назначить встречу в такой забегаловке. «Надо быть полным идиотом, чтобы назначить встречу в таком затрапезном месте, – с раздражением подумал он, в который раз глядя на улицу уставшим взглядом. – И надо быть полным ублюдком, чтобы опаздывать на такую важную встречу. Распоряжаются своим временем так, будто собираются жить никак не меньше тысячи лет». Беспокойный взгляд его то и дело падал на новенькую «БМВ», стоявшую возле кафе, свою любимицу, которую он недавно приобрел в кредит.

Прошло еще несколько минут, руку с часами он вскидывал все чаще, и, глядя на него со стороны, можно было подумать, что он ждет любимую девушку и сердится оттого, что точно знает, что сегодня она так и не явится.

Но он оживился, когда у входа появился молодой человек невысокого роста, в черных джинсах и красном свитере, с пухлым кожаным портфелем в руках. Надменный взгляд Евгения Чуба встретился с ищущим взглядом молодого человека, который застыл у входа, словно был в этом кафе впервые и растерялся в незнакомой обстановке.

«По Сеньке и шапка, – подумал Чуб, мысленно насмехаясь над парнем, направившимся к нему с радостной улыбкой, словно они были закадычными друзьями и не виделись неизвестно сколько. – И одет как лох полный, впрочем, как обычно. Теперь понятно: это замшелое кафе – предел его жизненных мечтаний».

Игорь Охотников радостно подскочил к столику и, вместо того чтобы протянуть руку своему старому приятелю Чубу, в растерянности ухватился за спинку стула, а потом, словно сообразив, какую допускает оплошность, собрался протянуть руку, но Чуб едва заметно, с царственной небрежностью кивнул. Сидел он не шелохнувшись и руку, конечно же, подавать не спешил. Охотников напряженно опустился на стул. Евгений Чуб взглянул на него с презрением, он никогда не уважал людей с подобными манерами, не умеющими вести себя культурно в обществе, и считал, что такие люди часто попадают в какой-нибудь переплет. «У него все на лице написано. Ничего спрятать не может. Читай как раскрытую книгу. Теперь мне понятно, чего он в журналистику подался. Там таким ублюдкам и место». С недавних пор Евгений Чуб начал относиться ко многим своим знакомым с пренебрежением и насмешкой, несколько возвышая себя над ними, и это чувство с ростом его успехов только усиливалось. А он делал неплохую карьеру! Для своих двадцати семи он неплохо зарабатывал по московским меркам, мог позволить себе снимать квартиру на Кутузовском проспекте, каждую пятницу отдыхать в престижном ночном клубе. Летом – отдыхать в бассейне Карибского моря, носить дорогую одежду и входить в общество элитарной публики. Работа ему нравилась, и Чуб работал с остервенением, без которого в его деле обойтись было нельзя, да и, наверное, без него не обойтись всем людям, желающим построить успешную карьеру.

Евгений Чуб, успешно окончив университет, решил податься в риелторы, прошел стажировку и без какой-либо протекции вырвал место под солнцем в престижной компании «МосРиэлт». Поначалу он не мог рассчитывать на доверие и был под ежечасным наблюдением. Сперва занимался недвижимостью на рынке вторичного жилья. Природа наградила Евгения острым умом и располагающей внешностью: улыбаясь и говоря несколько вежливых фраз, он ловко втирался в доверие к людям; произнося то, что люди хотели бы услышать, он ловко расставлял наживку, и люди проглатывали не сомневаясь. Таким образом он продавал неудачные квартиры за вполне приличные деньги. Делая успехи на своем поприще, он обратил на себя внимание начальства и был вознагражден за свое рвение тем, что его допустили к продажам квартир из новостроек. Евгений оправдал это доверие, развернув бурную деятельность, работая с утра до ночи и лишь в пятницу напиваясь до беспамятства, чтобы хоть как-нибудь расслабиться. Рвение его легко объяснялось тем, что от каждой проданной квартиры ему шел неплохой процент, и чаще всего этот процент выходил в несколько раз больше его месячной зарплаты. Тем не менее Чуб не останавливался на достигнутом и, приобретая связи, годам к тридцати рассчитывал открыть собственное риелторское агентство.

Он и нервничал потому, что не привык распоряжаться временем так небрежно, как мог позволить себе Игорь Охотников, мелкий журналист из какой-то там газетенки. Чуб брезгливо оглядывал его с головы до ног. Охотников походил на студента. Небритый, с взлохмаченной шевелюрой, взглядом безумного гения, изобретение которого отказывается понимать мир, он улыбался так активно, словно хвастался своей голливудской улыбкой.

Охотников был ровесником Чуба и дружил с ним уже несколько лет, если это можно было назвать дружбой. Чуб, пока его карьера не обещала значительных успехов, иногда скучал и потому за неимением лучшего досуга встречался с Охотниковым, они шли куда-нибудь, знакомились с девушками, в общем стремились как-то убить время в веселой компании. Но когда обстоятельства переменились и Чуб был занят круглые сутки, а Охотников продолжал бегать по газетенкам со своими статьями, их дороги разошлись: Чуб считал ниже своего достоинства водить дружбу с таким человеком и не мог позволить себе появляться на людях в обществе Охотникова. Охотников не обиделся, хотя бы потому, что увлекся журналистикой и получил второе высшее образование, поначалу он учился на экономиста. Ирония судьбы заключалась в том, что в итоге карьера бывших друзей была связана со строительством. Только если Чуб собирал сливки, то Охотников подметал полы и, расшаркиваясь в своей газетенке перед шефом, рассчитывал на небольшую премию, когда Чуб зарабатывал в разы больше. И вот теперь они смотрели друг на друга, как на классовых врагов, которых общее дело свело за одним столом.

– Ты пунктуален, – не без издевки заметил Чуб. – Мне всегда говорили, что у газетчиков много дел.

– Мы с тобой, брат, по одну сторону баррикад работаем, – заметил Охотников. – Только дел у меня гораздо больше, чем у тебя. Тут, Женька, можешь со мной даже не спорить. Мне надо материал подготовить, потом просмотреть все, успеть в срок, доделать, переделать. А ты квартиру продал, день рабочий закончился и иди гуляй как ветер.

– Да… Я вот тоже думаю в журналистику податься, – на его манер продолжил разговор Чуб, которого чрезвычайно раздражила высокомерная реплика Охотникова, самоуверенного без какой-либо на то причины. – Там, знаешь, совсем другие бабки крутятся. Что я квартирами занимаюсь! Банальщина! А ты можешь писать интересные статьи. Творчество. Деньги хорошие.

– Подожди! – нервно остановил его Игорь, закуривая сигарету. – Ты что, хочешь сказать, что все упирается в деньги? Так получается?

– Время – деньги, – веско изрек Чуб и щелкнул золотой зажигалкой. Не мог он обойтись без таких дорогих вещичек, их покупка оправдывалась хотя бы тем, что можно было показать свое место таким, как Охотникову. – А, не бери в голову. Счастье, брат, в любви!

– Издеваешься, – покачал головой Охотников.

Чуб не решился что-либо заказывать из блюд, опасаясь, что в этом кафе отвратительная кухня и он отравится, когда впереди веселая ночь в клубе и похмельное субботнее утро.

Охотников заказал спагетти с морепродуктами и бутылку пива. Чуб ограничился бутылкой воды. Поймав на себе недоуменный взгляд, лениво мотнул головой к окну:

– Я на колесах.

Охотников изобразил на своем лице искреннюю радость за Чуба, когда тот, словно речь шла о покупке какой-нибудь мелочовки вроде зубочисток или пачки сигарет, сообщил о том, что купил новую машину, из тщеславия умолчав, что тридцать штук достались ему в кредит.

Чуб с отвращением наблюдал за тем, как ест Охотников. Игорь жадно жевал, пил пиво из горлышка, когда рядом стоял бокал, и успел заляпать вокруг себя весь стол, так что Чуб предусмотрительно отодвинулся от стола, чтобы ненароком не запачкать свой костюм.

– Ну, – поторопил Чуб, когда стало очевидно, что Охотников может сидеть так целый вечер, попивая пиво. – Давай ближе к делу. Сколько ты готов выложить мне за информацию?

– А у тебя есть информация? Не шутишь? Документы сможешь достать? Мне факты нужны, факты, понимаешь? – говорил Охотников с горящими от жадности глазами, перегнувшись через стол к Чубу и дыша на него пивом.

«Вот урод, – с неприязнью подумал Чуб. – Наверняка уже воображает, как его хвалит шеф, жмет его потную руку и выпивает с ним бутылку водки в своем кабинете. Выслужиться хочет, собака».

– Достать смогу. Вопрос в деньгах. Ты пойми, не так просто получить доступ к документам. И учти, я смогу отснять только копии, оригиналы никак.

– Да какая разница! Главное, чтобы документы были настоящие. Понимаешь?

Чуб смотрел на него холодно и спокойно. Охотников, напротив, выглядел взбудораженным, словно еще один шаг – и он сделает открытие мировой важности.

– Достану, – снова пообещал Чуб и повторил свой вопрос: – Сколько заплатишь?

– Да сколько надо. Ради такого не жалко! – махнул рукой Охотников, словно деньги для него всегда стояли на последнем месте. Может, так и было, если учесть, что он был фанатиком своего дела, куда угодно был готов сунуть нос, только бы в газете напечатали его статью и еще желательно со скандалом и громкими разоблачениями.

– Пятнадцать штук, – сказал Чуб и вперился в Охотникова испытующим взглядом. Тот растерялся, словно не ожидал услышать такую цифру.

– Пятнадцать? – переспросил с растерянностью Охотников, как будто хотел, чтобы Чуб сказал: «Нет, друг, тебе показалось».

Но Чуб повторил с ухмылкой.

– Пятнадцать. Ты же сам сказал мне: говори, сколько надо. Вот я и сказал. Только давай так договоримся: деньги вперед, а потом информация. Тут вообще дело скользкое, и я многим рискую, ты должен это прекрасно понимать, – напомнил Чуб и, неожиданно хлопнув Охотникова по плечу, добавил: – Но чего не сделаешь ради друга! Я готов рискнуть! Только можно один вопрос?

– Давай, – вяло кивнул Охотников, не пытавшийся спорить с Чубом по поводу цифры, так как знал, что бесполезно: раз Чуб решил что-то – его уже не переубедишь.

– Ты мне скажи, что ты потом собираешься делать, когда все это на газетные страницы выплеснется? Ты хоть представляешь, какая шумиха поднимется? Вдруг твоя инициатива не найдет одобрения?

– Найдет, – уверенно кивнул головой Охотников, словно сам давал себе одобрение на осуществление задуманного плана. – Точно знаю, что найдет. Я реально классную статью напишу, просто понимаешь, мне нужны факты. Без них разоблачения не выйдет, а получится одна клевета.

– Ну, допустим, – лениво усмехнулся Чуб, – разоблачишь ты их, и что дальше? Думаешь, премию получишь, похвалу от начальства?

– Что ты как маленький совсем, ничего не понимаешь! Меня повысят, доверят что-нибудь серьезное, и я перестану быть мальчиком на побегушках. Разве так сложно догадаться?

«Нет, это ты ничего не понимаешь, – думал Чуб. – Не понимаешь, куда суешь нос и чем все это может закончиться. Хотя мне какая разница, чем все это закончится? Я тебе намекнул, парень, что могут ногами вперед вынести, но ты думаешь в Бэтмена поиграть, стать героем, разоблачающим злодеев. Не надо мешать таким людям. Раз хотят, то пожалуйста, возможность попасть в переплет всегда присутствует. А я заработаю на тщеславии этого дурака, которому захотелось славы. Что ж, слава бывает и посмертной. Это в лучшем случае, на что он сможет рассчитывать».

– Чего ты так смотришь на меня? Мысли отгадать хочешь, что ли? – спросил Охотников, учуявший, о чем думает Чуб.

– А чего отгадывать? У тебя на лице все написано. Сидишь и думаешь, где пятнадцать штук достать. Ладно, я не из тех, кто на друзьях зарабатывает, могу сделать для тебя исключение. На десятке условимся, только давай деньги все и сразу, без всяких «я тебе буду должен».

– Обижаешь! – Охотников повеселел и с радости заказал еще пива. – Словно гора с плеч свалилась. С ног собьюсь, а десятку найду.

«Какой дурак! – думал Чуб. – Ведет себя как последний лох. Я его на деньги развожу, а он еще радуется и спасибо говорит. Но это не моя беда, что он лох, я его таким не делал. А какой дурак от дармовых денег станет отказываться? Сразу треть кредита погашу, там еще месяц-два – и рассчитаюсь за тачку, если все пойдет как надо, а этот лох успокоится и геройствовать больше не будет. Нельзя быть героем посмертно дважды».

Евгений Чуб вновь взглянул на часы и отодвинулся от стола.

– Что, уже уходишь? – расстроился Охотников, глядя на него так, словно были еще тысячи важных тем, которых они обсудить не успели.

– Да, мне пора ехать. Короче, как найдешь деньги, отзвонись мне, и мы договоримся о встрече. Хорошо? Только не тяни резину, Охотников. Будь пошустрее.

Охотников машинально кивнул и, по всей видимости, мыслями уже был в будущем, быть может домечтавшись до кресла главного редактора газеты, в которой он работал. Охотников был уже пьян, и потому мечты бежали легко и быстро, разрастаясь и расширяясь, застилая собой горизонты сознания и затуманивая реальность. Он замечтался настолько, что не заметил, как опустело кафе и на столике давно лежал счет. Он сидел безмолвный и безучастный ко всему и прихлебывал пиво.

* * *

Перед выходом Евгений Чуб еще раз оглянулся, не в силах отказать себе в желании лишний раз подтвердить свое превосходство над Охотниковым. Тот сидел как изваяние, как будто медитировал. Чуб не сдержал ухмылки и вышел. «Странный какой-то. Чем только люди не занимаются, куда только не лезут, – рассуждал Евгений Чуб, глазами ища свою новехонькую машину, которую припарковал близ кафе. – Нет, чтобы сразу выбрать перспективную отрасль и там делать карьеру, хотя бы как я, он бросается в какую-то журналистику, думает о каком-то разоблачении! Награда! Похвала! Воображаемые регалии. Лучше бы Охотников честно признался, что хочет денег, много денег, я бы его сразу понял и стал, наверно бы, уважать. И было бы за что. И сразу все стало бы понятным, человек рискует ради денег. А так, сидит как лунатик. Идиот!»

Машина приветливо моргнула фарами, встречая своего владельца. Чуб отворил переднюю дверцу, нагнувшись, бросил на соседнее сиденье портфель, после оправил пиджак и, сев на кресло боком, отряхнул лаковые туфли, постучав одной ногой о другую. После проделанных манипуляций завел двигатель, заблокировал двери на случай, если лихой вор вознамерится выкинуть его на ближайшем светофоре, и со всей осторожностью, на какую был способен, занял свое место в транспортном потоке. Движение было интенсивное, и потому он подавил в себе желание позвонить прямо сейчас своему шефу. Слишком велик риск. Он решил немного подождать, а лучше сразу поехать к шефу, без звонка. Так даже надежней будет. Его должна заинтересовать информация подобного рода. Вряд ли он любит таких непризнанных героев, как Охотников, особенно если учесть, что журналюга собирается косвенно вставлять палки и в его бизнес. «Я все расскажу, только, конечно, про деньги рассказывать не буду, лучше выглядеть в его глазах бескорыстным парнем, – рассуждал Чуб. – Он должен оценить мои усилия. В конце концов, я не виноват, что смогу поднять свой рейтинг с помощью Охотникова. Он сам под руку подвернулся, все рассказал, и не воспользоваться этой информацией себе во благо тупо». Охотников допустил очень серьезную ошибку, честно рассказав о своих планах. Теперь им вряд ли суждено было сбыться.

Чуб ехал в тишине, думая о том, как может отнестись к его служебному рвению Мячиков Григорий Константинович, то бишь его шеф. Чуб, отъявленный карьерист, не останавливался ни перед какими средствами, только бы продвинуться по карьерной лестнице, и если бы завтра у него появилась возможность застрелить своего шефа или подставить, то он не преминул бы ею воспользоваться. Все в своей жизни, до самых последних мелочей, Чуб измерял деньгами и считал, что соображает правильно, раз делает успехи и зарабатывает с каждым годом все больше. По крайней мере, он не страдал, что его жизненные принципы зачастую противоречили нормам морали, и всецело был озабочен собственным благоустройством. «Сам о себе не позаботишься, – думал Чуб, – никто не поможет. Люди – звери; зазеваешься – не заметишь, как загрызут. Потому надо грызть первым и ни капли жалости. Упустишь момент, простишь – и завтра сам станешь жертвой. Мячиков ценит меня только потому, что я приношу его конторе приличные бабки, и кормит меня бонусами, чтобы я не думал воровать. Но если завтра мои продажи упадут и я сделаю несколько школярских ошибок, он первым же выматерит меня и выгонит с работы на улицу, и с того дня ему будет на меня плевать. Но теперь он убедится, что я не лох и могу узнавать кое-что полезное».

Чуб вел машину уверенно и ловко, перестраивался из ряда в ряд и держал солидную дистанцию на тот случай, если передний «жигуленок» неожиданно затормозит и «БМВ» поцелует его в задний бампер. Кутузовский проспект был запружен машинами. Они тянулись, словно ленивое стадо с пастбища. Чуб, ценивший время превыше всего, начинал раздражаться и нервничать, в сердцах думая, что, будь у него возможность, летал бы по Москве только на вертолете, хотя не факт, что это добавило бы ему удобства передвижения. Где бы он садился на своем вертолете? На крыше многоэтажек? Нет, это все-таки трудноосуществимая идея, есть и проще, которые Чуб, несомненно, претворил бы в жизнь, занимай он кресло мэра и имей в своих руках рычаги власти. Первым делом он бы запретил разъезжать по Москве этим старым колымагам. Сразу стало бы просторнее, и ездить лучше было бы, а так едешь и думаешь, что за лох тащится там впереди. Стукнется в тебя ненароком и будет потом с тобой за машину разбитую всю жизнь расплачиваться. Да и время твое отнимет на всякие судебные дрязги и выбивание грошовой компенсации. Нет, как Чуб ни старался, а быть спокойным в пробках не мог: сильно раздражала его дорожная обстановка в Москве.

Когда Чубу посчастливилось добраться до места назначения, тащась долгое время по Кутузовскому, когда под капотом томились реактивные четыре с половиной литра, он первым делом открыл бардачок, сделал несколько глотков минеральной воды и, желая окончательно успокоиться перед важным разговором с шефом, выкурил две сигареты, жадно затягиваясь, словно курил последний раз в жизни. Проводил взглядом брошенные в открытый люк бычки и с облегчением подумал, что для полного счастья ему не хватило нескольких метров: попасть колесом в открытый люк и познать со дня приобретения автомобиля неприятные хлопоты, связанные с этим. Он ослабил галстук и вытянул ноги, отрегулировав сиденье таким образом, словно лежал на шезлонге. «Засиделся я с этим Охотниковым, – Чуб, взглянув на часы, с неудовольствием обнаружил, что уже одиннадцать часов вечера, и на какой-то момент задумался, стоит ли набирать Мячикова. – Интересно, чем сейчас занят шеф? Дрыхнет как сурок или с женой своей прыгает на кровати? – при этой мысли Чуб невольно поморщился от отвращения. Перед глазами замаячил образ Мячикова. Откормленный как кабан, с одутловатым тройным подбородком и блестящей лысиной, влажными толстыми пальцами, он ни при каких обстоятельствах не мог походить на красавца, что, судя по всему, с лихвой компенсировал должностью генерального директора и соответственно толщиной кошелька. Жена, по мнению Чуба, была у него что надо, ни дать ни взять настоящая красавица. И где он такую откопал? Чуб был бы сам не прочь наставить рога своему шефу, только не готов был рисковать своей карьерой ради бабы. Такие, как Мячиков, ничего не спускают своим конкурентам и отыгрываются по полной программе, дай только случай. А может, жирный ублюдок опять в сауну уехал? Интересно, ему и в самом деле мало или он пытается доказать парням вроде меня, что он еще тот мачо и даст нам фору?» Некоторое время, думая о подобной ерунде, Чуб мысленно подготавливался к разговору и все никак не решался потревожить шефа в столь поздний час. «Лучше все-таки, наверное, позвонить, чем сразу вваливаться в квартиру без предупреждения, – решил Чуб, посомневавшись еще с минуту. – Даже самая мелкая промашка с моей стороны чревата увольнением». Все еще сомневаясь в правильности своего поступка, Чуб, приложив трубку к уху, глядел на дверь подъезда, словно дожидаясь, что из нее кто-то выйдет.