Текст книги "Петля для губернатора"

Губанов стиснул челюсти, чтобы промолчать. Не следовало заострять ее внимание на чем бы то ни было. Рано или поздно она устанет болтать и вырубится. Тогда ее можно будет погрузить в машину и отвезти туда, откуда она сбежала. При мысли о том, что он сделает с охранником, который допустил это безобразие, Губанов почувствовал, как онемели щеки и лоб.

Он поискал глазами по углам и нашел бутылку. В литровой емкости оставалось еще граммов двести коньяка. Майор покосился на большой винный бокал, все еще зажатый в кулаке у Ирины, и его слегка перекосило. Понятно, когда мужики в полевых условиях хлещут спирт стаканами, но чтобы женщина, да еще такая холеная, утонченно-изысканная, с таким высокопоставленным папой и при двух высших образованиях… Другая на ее месте от такой дозы давно откинула бы копыта, а эта еще ораторствует.., клеймит и обличает, черт бы ее побрал!

– Ладно, – примирительно сказал он, беря бутылку в руку и доставая коньячную рюмку. – Кто старое помянет, тому глаз вон. Давай-ка дернем по маленькой за мир во всем мире. Давненько я тебя по кровати не валял, как ты полагаешь?

– Ишь, чего выдумал, – проворчала Ирина, с пьяной поспешностью отодвигаясь в самый угол дивана и плотно сжимая колени, словно находилась в обществе уличного маньяка, а не собственного мужа. – Зэчек у себя на работе валяй, половой гигант. И пить я с тобой не буду, еще чего не хватало. Я статью буду писать, понял? Где бумага?

– В секретере, – спокойно ответил Губанов, усаживаясь рядом с ней на диван и свинчивая пробку с бутылки. – А что за статья?

– Про ваши с папашкой делишки. Съел, майор?

– Так ты пиши не статью, а заявление в прокуратуру, – посоветовал Губанов. – Кто же в наше время верит газетам?

Он наполнил свою рюмку, аккуратно завинтил колпачок и поставил бутылку на пол между собой и Ириной.

– А кто в наше время верит прокуратуре? – заплетающимся языком парировала Ирина. Глаза ее помимо воли следили за бутылкой, словно та гипнотизировала ее.

– Так что же делать? – озабоченно спросил Губанов. – Некуда крестьянину податься… Слушай, а может, написать в ООН? В комиссию по правам человека, а? Подумай. А я пока пропущу рюмочку с твоего позволения. Ин вино веритас, знаешь ли. Твое здоровье!

Он выпил коньяк, смачно крякнул и с преувеличенным удовольствием втянул воздух носом. Покосившись на жену, он заметил, что ее ноздри тоже возбужденно трепещут. Майору даже показалось, что ее глаза, неотрывно следящие за бутылкой, слегка увлажнились.

– А хорош коньячок, – задумчиво сказал он. – Не понимаю, какого дьявола я его берег для каких-то гостей? Давно надо было выпить! А гости пускай хлещут водку, если им невтерпеж… Нет, ты молодец, что открыла бутылку.

Если бы не это дело, вечер, можно сказать, пропал бы. Он снова потянулся за бутылкой, но Ирина опередила его. Не теряя времени на то, чтобы наполнить бокал, она припала губами к горлышку и присосалась к бутылке, как клоп. Губанов сделал вид, что хочет отнять бутылку, и Ирина оттолкнула его локтем. Губанов ухмыльнулся, засек время по наручным часам и стал ждать. Ирина еще что-то говорила, но майор уже перестал ее слушать. Он рассматривал ее длинные голые ноги и кокетливо выглядывавший из-под наброшенной на плечи блузки темный сосок, следил за тем, как двигается красиво очерченный рот со следами ее любимой бледно-розовой помады, и с привычной грустью думал о том, как это жалко, что с ней нельзя нормально жить. Тело у нее все еще было великолепное, но вот от психики остались одни руины, и существование рядом с ней было очень похоже на жизнь в жерле действующего вулкана. Будь он водопроводчиком или дворником, с этим можно было бы мириться, но он был майором ФСБ и начальником охраны губернатора, а Ирина знала слишком много и о многом догадывалась, так что ему поневоле приходилось выбирать между ее телом и своей карьерой. “Да что тут выбирать, – подумал он, скользя взглядом по плавной линии ее бедра. – На Тверской этих тел навалом. Доступно и, что самое главное, абсолютно безопасно. Трахнул и забыл, а назавтра привел другую и тоже забыл… Тоже мне, фокус. О каком выборе можно говорить в такой ситуации? "

Он прислушался, краем уха уловив изменения в тембре ее голоса. Ирина уже несла околесицу, едва ворочая языком.

– Ну, хватит, – сказал Губанов и сдернул с нее блузку. Ирина этого, похоже, даже не заметила, и отреагировала только тогда, когда муж боком повалил ее на диван и принялся сдирать последнюю оставшуюся на ней деталь туалета.

– Ты что? Да ты что-о?! – совершенно пьяным голосом выкрикнула она, слабо отбиваясь. Это еще больше возбудило Губанова: он обожал сопротивление.

– Молчи, сучка, – пропыхтел он, возясь с брючным ремнем. – Ты мне весь вечер испортила, так что будь добра выплатить компенсацию.

– Ну и хрен с тобой, – прекращая сопротивление, заявила Ирина. – Только не думай, что я тебе это забуду. Ты у нас еще и насильник, оказывается…

Губанов не ответил – он был занят. Кожаная обивка дивана ритмично поскрипывала, на загорелом лбу майора бисером выступил пот. Лежа на боку со спущенными на пол ногами, Ирина издавала короткие невнятные звуки в такт неистовым толчкам. Внезапно из ее груди вырвалось протяжное утробное клокотание, она слегка подалась вперед, и ее обильно вырвало прямо на диван. Губанов грязно выругался, но не прервал своего занятия, и через минуту издал торжествующий звериный рык.

Он встал с дивана, испытывая смесь отвращения и триумфа. Кислый запах рвоты забивал ему ноздри, смотреть на лежавшее на испачканном диване смятое, как грязная салфетка, бесчувственное тело жены было неприятно, но майор был, по большому счету, доволен. Он попал домой очень вовремя, чтобы нейтрализовать эту полоумную тварь и вернуть ее в клетку, да еще и получил при этом какое-никакое удовольствие.., да чего греха таить, удовольствие было преизрядным. Ну и что с того, что ему нравится грязь? Она нравится многим, а ему всю жизнь приходится копаться в грязи, он привык к грязи, даже, можно сказать, полюбил ее. И потом, где вы видели в наше время что-нибудь чистое? Только не говорите про чистоту детей и служителей церкви. Дети начинают с того, что гадят под себя, а потом принимаются портить мебель и воровать конфеты, а попы через одного по совместительству работают платными информаторами. Так чего вы хотите от майора спецслужбы? Тоже мне, грех: трахнул пьяную жену.

Рассуждая подобным образом, Губанов сходил в ванную за тряпкой, тщательно затер вонючую лужу на паркете, сполоснул тряпку, слегка передвинул спящую тяжелым пьяным сном Ирину и протер под ней диван. Затем он тщательно вымыл руки, смочил полотенце теплой водой и более или менее умыл жену. Ее вид майора не волновал, но пачкать одежду не хотелось.

Порывшись в шкафу, он нашел чистое белье и халат.

Одевать тяжелое, безвольно обмякшее тело было трудно, но он справился с этим неприятным делом довольно быстро – сказывался богатый опыт. Завязывая на талии жены пояс халата, он невольно припомнил, сколько раз ему уже приходилось заниматься чем-то подобным. Перед тем, как окончательно отрубиться, Ирина Бородин просто обожала раздеться донага невзирая на личности присутствующих, и всякий раз не кому-то, а именно майору Губанову приходилось с каменным лицом выносить ее на руках из наполненного расфуфыренными ротозеями помещения. Больше всего его бесило то, что наутро она ничего не могла вспомнить, а все рассказы о своих вечерних похождениях воспринимала как заведомую ложь.

Губанов подумал, что наследственность – страшная штука. Вот и мать Ирины, насколько он понял из материалов дела, сиганула в окошко нагишом при большом стечении народа. Не то сама сиганула, не то тестюшка, дай ему бог здоровья, подтолкнул… Что там у них вышло на самом деле, Губанову было неинтересно: на месте Бородича он сам ни за что не упустил бы такого случая. И думать здесь не о чем, не пойман – не вор. Очень простая философия и к тому же единственно верная. Было, не было – неважно. Важно то, что господин губернатор очень болезненно реагирует на всякое упоминание об этой давней истории, а значит, в критический момент ее можно будет использовать в качестве кнута. Не дай бог, конечно, но мало ли что?

Майор достал из-под грязного белья свой пистолет, вложил его в кобуру и натянул сверху пиджак. За окном уже совсем стемнело, можно было трогаться. Все равно, пока все угомонятся, любимая женушка, не ровен час, проснется. Спиртного в доме больше не было ни капли, и чем он станет отключать супругу во второй раз, майор не знал.

Вздохнув, он взвалил Ирину на плечо и вышел на лестничную площадку. Ни в подъезде, ни во дворе ему, слава богу, никто не встретился, и он без приключений дотащил свою ношу до машины и затолкал на заднее сиденье.

Полгода назад в подобной ситуации он наверняка задумался бы о том, не утопить ли ее в каком-нибудь пригородном водоеме, сделав потом голубые глаза: как, разве она не на даче? Но теперь ее жизнь стоила несколько миллионов долларов, и Губанов был рад, что по дороге с дачи с ней ничего не случилось.

Он уложил Ирину поудобнее, повернув ее на бок, чтобы не захлебнулась, если ее опять станет рвать, и заботливо одернул завернувшийся подол халата. Только теперь он заметил, что жена босая, и, сняв пиджак, накрыл им маленькие замерзшие ступни, испытав при этом прилив сентиментального чувства. Где-то когда-то майор Губанов прочел, что повышенная сентиментальность свойственна патологически жестоким людям, но воспоминание об этом оставило его вполне равнодушным: мало ли что понапишут бумагомараки! И потом, хорош он или плох, переделывать себя уже поздновато. В будущем году сорок лет стукнет, не мальчик уже, чтобы бредить высокими материями и духовным совершенствованием…

Он сел за руль, предусмотрительно запер центральный замок и вывел машину со двора. Через несколько минут он окончательно восстановил душевное равновесие и принялся насвистывать “Гимн демократической молодежи”, что было у него признаком отличного настроения.

Глава 5

У ворот загородной резиденции губернатора его встретил угрюмый начальник караула. Он шагнул к дверце, играя желваками на высоких, словно вырубленных из темного камня скулах, и открыл было рот, но Губанов отстранил его нетерпеливым жестом и, обронив короткое: “Позже”, загнал машину на стоянку.

Оттолкнув подоспевшего охранника, он собственноручно вынул Ирину из машины, взял на руки и отнес в отведенную ей комнату на втором этаже. Откинув смятое шелковое покрывало, он уложил жену в постель, бережно укрыл и вышел из комнаты, не забыв задвинуть недавно привинченный на наружную сторону двери засов. Черная железяка с торчащими наружу гранеными головками мощных болтов смотрелась на полированном красном дереве дико и неуместно, но Губанов подумал, что, принимая во внимание последнее происшествие, этого, пожалуй, даже маловато.

"Гвоздями ее забить, что ли?” – сердито подумал он и обернулся на звук торопливых шагов, приближавшихся со стороны лестницы.

Как он и ожидал, это был начальник караула. Его скуластое обветренное лицо выражало угрюмую покорность: дескать, я не виноват, а фитиль мне положен по долгу службы. “Будет тебе фитиль”, – подумал Губанов, разминая сигарету.

– Ну, что скажешь, капитан? – спросил он и чиркнул колесиком зажигалки. – Обгадился? Иван Алексеевич здесь?

– В городе, – глухо ответил капитан, глядя в сторону.

– И то хлеб. Позорище, мать вашу так… Почему сразу не доложили?

– Я вам звонил, – продолжая изучать рисунок обоев, сказал начкар. – Ваш номер не отвечает.

– Ну да?! – весело изумился Губанов. – Это ж надо! Он вынул из кармана трубку мобильника и убедился в том, что батарея разряжена.

– Ладно, капитан. Считай, что одно штрафное очко ты отыграл. Но только одно. А их, сам понимаешь, у тебя до хрена и даже больше. Рассказывай, как это у вас вышло.

Капитан подвигал тяжелой нижней челюстью, кашлянул в кулак и неопределенно дернул здоровенным плечом. Он был похож на школьника, не выучившего урок.

– Ну, – холодно сказал Губанов, – и что должна означать сия пантомима? Что ты кривляешься, как б.., перед участковым?!

– Я думаю, будет лучше, если вы сами разберетесь, – буркнул капитан, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза. – Звонарев в караулке, вот вы у него и спросите, что да как.

– Не понял, – строго сказал Губанов. – Что за тон? Ты будешь давать мне советы? Или, может быть, ты все-таки ответишь мне, как вышло, что пятеро здоровенных мужиков упустили одну-единственную бабу, которая сидела взаперти на втором этаже?

Начальник караула снова несколько раз подряд выдвинул вперед и убрал на место квадратную нижнюю челюсть, еще больше набычился и плотно стиснул зубы, так и не проронив ни звука. Губанов разглядывал его с немного презрительным интересом. Капитан был отличным бодигардом, выбивал девяносто восемь очков из ста на стрельбище и мог ударом кулака убить человека, но дипломат из него был аховый: он мог либо очертя голову резать правду-матку, либо, вот как сейчас, тоскливо молчать, здорово смахивая при этом на клинического дебила. “А дело-то пахнет керосином, – подумал Губанов. – Что-то здесь такое произошло, о чем он ни в какую не хочет говорить. Умирает, но не сдается, как Брестская крепость. Дрянь какая-то здесь приключилась, и касается эта дрянь либо лично меня, либо самого господина губернатора. Ведь он же не со страху запирается, ни черта он не боится, не приучен бояться… Это у него просто язык не поворачивается, вот и все. Есть такие вещи, о которых не говорят. Как, в самом деле, женщина может выбраться из запертой комнаты? Дверь в полном порядке, засов на месте, решетка на окне такая, что вывернуть ее можно разве что вместе со стеной – не гляди, что на вид это не решетка, а произведение искусства. Не могла она сама оттуда выбраться, просто физически не могла. Значит, кто-то выпустил. Значит, кого-то она купила. Денег у нее там нет ни копейки, золота, камешков тоже нет, я сам проверял. Так чем же она его купила? Кто там у нас в караулке сидит, Звонарев? Ну, этот кобель известный, ни одной юбки не пропустит. Вот тебе и ответ, майор, и нечего мучить начальника караула. Звонарева этого ты лично на работу принимал, лично инструктировал, так что оставь капитана в покое, его вины тут нет. Господи, ну и позорище!"

Капитан к этому времени уже по самую макушку налился темной кровью и стал похож на человека, готового умереть от апоплексического удара.

– Я вами недоволен, капитан, – сухо сказал ему Губанов и, обогнув начальника караула, как неживой предмет, твердым шагом направился в сторону лестницы.

Начкар четко выполнил поворот кругом и угрюмо затопал следом. На пороге расположенной в полуподвале караулки Губанов остановил капитана, уперевшись ладонью в его твердую, как чугунная плита, широченную грудь.

– Я сам, – сказал он. – Побудь здесь, капитан. Начальник караула отступил от двери и отошел к стоявшему посередине подвала биллиардному столу, над которым висела накрытая похожим на гроб жестяным колпаком люминесцентная лампа. Губанов отпер дверь торчавшим в замочной скважине ключом и вошел в караулку, слегка поморщившись от шибанувшего в нос запаха казармы. Наличие этого запаха было необъяснимо, поскольку никто из охранников губернатора не носил кирзовых сапог и не пренебрегал правилами личной гигиены, но запах был неистребим, и Губанову оставалось только смириться с фактом его существования.

Звонарев сидел на топчане напротив двери, привалившись спиной к обшитой сосновыми досками стене и придерживая у лба мятый носовой платок. Губанов с удовлетворением разглядел на платке несколько пятен крови.

При виде Губанова Звонарев испуганно вскочил и вытянулся по стойке “смирно”, словно дело происходило где-нибудь на плацу. Рожа у него при этом была бледная, перепуганная, а слева на лбу синела здоровенная, сочащаяся прозрачной сукровицей гуля. Пиджака на нем не было, и Губанов издалека разглядел, что висящая у Звонарева под мышкой кобура пуста.

Подойдя поближе, он с отвращением увидел на воротнике белой рубашки охранника смазанный след бледно-розовой губной помады. Звонарев, похоже, понял, куда он смотрит, и попытался отступить назад, но позади был топчан, и он, пошатнувшись, замер в неудобной позе, сильно отклонившись назад и полусогнув ноги.

– Ну что, лейтенант, – миролюбиво сказал Губанов, – идут мне рога? Что же ты, сукин сын, раньше этого не сделал, если у тебя так уж под хвостом чесалось? Почему надо было дождаться именно того дня, когда тебе, кобелю, поручат ее охранять?

– Товарищ майор, – пролепетал Звонарев, – товарищ майор, разрешите… Ничего же не было, товарищ майор! Бес попутал, но ничего не было! Я же не успел ничего! Она меня почти сразу по башке гвозданула.., даже не знаю, чем. Так врезала, что свет потух. Поверьте, Алексей Григорьевич…

Губанов бросил на пол окурок, растер его подошвой ботинка и немедленно закурил снова. Без сигареты он не знал, куда девать руки и что делать с лицом, которое время от времени принималось противно дергаться, как гальванизированная лягушка.

– Чудак, – сказал он. – Да мне плевать, трахнул ты ее или нет. Все мы взрослые цивилизованные люди, а это значит, что каждый может совокупляться где и с кем угодно, не нарушая при этом закон, общественный порядок и не пренебрегая своими служебными обязанностями. Ты пренебрег своими служебными обязанностями, дружок. Эта женщина.., моя жена, – поправился он после короткой паузы, – больна. Дав ей возможность сбежать, ты поставил под угрозу ее жизнь и репутацию губернатора, не говоря уже о моей. А все потому, что всю жизнь думаешь не головой, а головкой. Что ты на это скажешь?

– Виноват, – сказал на это лейтенант Звонарев. Он был высок, строен, широкоплеч и умел улыбаться так, что устоять перед его улыбкой не могла ни одна баба.

«Красавец, – подумал Губанов, в упор глядя на него. – Генофонд нации. Но при этом дурак. Дело действительно не в том, трахнул он ее или нет, и даже не в том, что дал ей сбежать. Дело в том, что он дурак и хвастливый кобель, и если не завтра, то пару месяцев спустя, когда страх пройдет, примется звонить на каждом углу, что трахался с дочкой губернатора, которая приходится его начальнику женой. В генофонде нации не место дуракам, у которых главная движущая и направляющая сила всего их существования болтается между ног. А жаль. Паренек и вправду красивый. Шел бы на завод. Вольно же ему было переться в нашу контору!»

– Виноват, – согласился он, подходя к Звонареву еще на шаг. – Что виноват, то виноват, ничего не скажешь.

– Что… – Звонарев поперхнулся, откашлялся, сглотнул всухую и попытался снова встать прямо. – Что со мной будет?

– Теперь уже ничего, – равнодушно сказал Губанов. – Ты уволен, лейтенант.

Он сложил пальцы правой руки в щепоть и сделал ею короткое стремительное движение, похожее на бросок змеи.

Звонарев страшно захрипел, схватился обеими руками за горло и косо рухнул на топчан, скатившись оттуда на пол.

Губанов повернулся к двери, распахнул ее и поманил к себе начальника караула. Тот вошел в комнату, остановился, окинул лежавшее на полу у топчана тело равнодушным взглядом и снова поднял голову, ожидая распоряжений.

– У тебя есть вопросы, капитан? – дымя зажатой в углу рта сигаретой, спросил Губанов.

– Нет, – односложно ответил начальник караула.

– Тогда, может быть, ты сам хочешь что-нибудь сказать? Может быть, у тебя есть какие-то замечания, предложения.., возражения, наконец?

– Есть, – неожиданно сказал капитан. – Мне нравится эта работа. Здесь хорошо платят, и вообще… Звонарев сам виноват в том, что с ним… – он снова покосился на тело, – в том, что с ним случилось.

– А что же с ним случилось? – вкрадчиво поинтересовался Губанов.

– Я полагаю, автомобильная катастрофа, – ответил капитан. – Не справился с управлением на повороте, ну, и…

– Пьяный, – полувопросительно добавил Губанов.

– Пьяный так пьяный, – не стал спорить капитан. – Конечно, пьяный! У нас же все-таки не Кавказ, серпантинов нету, да и погода более или менее… Да, точно, пьяный. Не меньше бутылки выжрал, я думаю.

Звонарев издал негромкий хрип и слабо шевельнулся.

– Разрешите приступать? – спросил начальник караула.

– Конечно, – кивнул Губанов. – Погоди-ка, капитан. Твои люди в курсе событий?

– А что вас больше устраивает?

– Меня устраивает, чтобы никто ничего не зная.

– Тогда я не стану ставить их в известность, – пообещал капитан.

Губанов ухмыльнулся. Разумеется, охрана была в курсе, и обещание капитана не ставить в известность своих подчиненных означало только то, что эта информация будет надежно похоронена.

– За что я тебя люблю, капитан, – сказал Губанов, – так это за прямоту.

Он поднялся наверх и через несколько минут услышал, как со двора, рыкнув двигателем, выехала машина. Этот вопрос можно было считать улаженным, но майор знал, что не успокоится, пока за его женой не закроется дверь отдельной палаты со звуконепроницаемыми стенами. Он снова ухмыльнулся, подумав, что звуконепроницаемость еще не возведенных стен находится под вопросом: Кацнельсон мог увлечься экономией и заложить в проект внутренние перегородки из оберточной бумаги. “Надо бы его проконтролировать”, – подумал майор, но тут во дворе снова зашумел мотор, по ровному асфальту подъездной дорожки коротко прошуршали широкие колеса, и, выглянув в окно, Губанов увидел любовно отполированный черный “мерседес”, плавно затормозивший у крыльца.

Он скинул с плеча ремень кобуры, наспех поправил галстук и заторопился вниз: помимо всего прочего, он был начальником охраны, и вечерний рапорт любимому тестю входил в его прямые обязанности.

Губернатор вошел в вестибюль, как обычно, благоухая смесью изысканных ароматов и гордо неся свою неподвластную времени густую шевелюру. “А что ему сделается, – подумал Губанов, с улыбкой идя ему навстречу и протягивая руку для пожатия. – Это мы привыкли: старик да старик, а ему всего-навсего пятьдесят четыре года.

Посмотреть бы на него лет через двадцать. А сейчас он, конечно, орел. На стройке, на морозе, небось, горбатиться не приходилось. На это дело он других посылал, кто рылом попроще, а ему нельзя, он у нас смолоду комсомольский вожак и вообще тыловой лидер.

Это про таких в войну говорили, что у них медаль “За оборону Ташкента”. Старый козел… Ничего, мы тебя выдоим”.

Бородич пожал ему руку и приобнял за плечи, увлекая за собой. Видно было, что губернатор пребывает в отличном настроении, и у Губанова екнуло сердце от радостного предчувствия. Всю последнюю неделю старик насмерть дрался с банкирами, выколачивая деньги под свой проект, и приезжал домой чернее тучи, но сегодня вид у него был совсем другой, и Губанов понял, что дело выгорело.

– Ну, как тут у нас дела? – бодро спросил Бородач, вместе с зятем поднимаясь на второй этаж.

– У нас тут все в пределах нормы, – дипломатично соврал Губанов, решив придержать плохие новости для более подходящего момента. – А вот у вас, я вижу, какое-то событие. На презентации побывали?

– Какая презентация? – скривился Бородич. – Терпеть не могу это дерьмо, ты же знаешь. Хитришь, Алексей, хвостом вертишь! По физиономии твоей вижу, что уже обо всем догадался.

– О чем это вы? – округлив глаза, удивился Губанов. – Ума не приложу.

– Вот артист! В общем, можешь звонить своему Айболиту, пусть понемногу избавляется от своих пациентов и вообще собирает вещи. Строить будем под Звенигородом, я уже присмотрел местечко.

– А деньги? – осторожно спросил Губанов.

– Что – деньги? Пожертвования будем собирать!

Что ты дурачка из себя строишь? Раз я говорю, что будем строить, значит, деньги есть. Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть…

– Когда такие люди в стране Советской есть! – в тон ему подхватил Губанов, и оба расхохотались.

– Точно, – отсмеявшись, сказал губернатор. – Эх, было времечко! Помнишь, Алексей?

– Как не помнить, – с ухмылкой ответил Губанов, открывая перед тестем дверь его кабинета. – Никогда не забуду, как вы меня на бюро райкома имели за джинсы с глазами.

– Ну, а как же без этого, – благодушно сказал Бородач, опускаясь в свое кресло. – Если есть бюро райкома, то надо же на нем время от времени кого-то иметь. А у тебя, понимаешь, глаза во всю задницу. Да еще на фирменных джинсах! Завидно же, как ты полагаешь?

– Я тогда примерно так и понял, – Губанов опять ухмыльнулся, – но промолчал.

– Попробовал бы ты что-нибудь сказать! Коврова бы от тебя мокрого места не оставила.

– Да, Нина Константиновна женщина железная.

– Ха, железная. – На этот раз ухмыльнулся Бородич. – Очень даже мягкая, а уж темперамент, скажу я тебе…

– Что вы говорите! – воскликнул Губанов, для которого отношения тестя с Ковровой вовсе не были тайной.

– Ну, это дело прошлое, не стоит его ворошить, – сказал Бородич. – Давай-ка поговорим о деле, Алексей. Я хотел просить тебя об одной услуге.

– Я весь внимание.

– Мне хотелось бы, чтобы все организационные вопросы, связанные с этим строительством, ты взял на себя. Наш главный архитектор – мужик, конечно, грамотный, но привык работать по старинке, дедовскими методами: СМУ, ПМК всякие… А центр нужно построить быстро и, главное, качественно, без этой нашей славянской разухабистости, когда лес валят гектарами, грязь разводят на пол-области, технику гробят колоннами, ан, глядишь – построили трансформаторную будку, да и та через полгода завалилась… Надо бы частников каких-то нанять, что ли, и лучше из-за рубежа…

– Турок, – сказал Губанов. – Или югославов. А прорабом назначим одного.., одного Кацнельсона. Губернатор поморщился:

– А что, русского найти нельзя?

– Его главное достоинство заключается именно в том, что он не русский, – возразил Губанов. – Вы же сами только что…

– Ладно, ладно. – Бородич махнул рукой. – Ты прав, наверное. В общем я тебе доверяю, но имей в виду: в случае чего спрос будет по полной программе. Не посмотрю, что зять.

– Ну, Иван Алексеевич…

– Верю, верю, потому и прошу: займись ты этим делом. Знаю, что у тебя служба, но я тебя от нее временно освобождаю. Как ты считаешь, этот твой капитан справится?

– Да я и сам справлюсь. Служба необременительная. Любят вас в области. Иван Алексеевич, так что охране при вас вроде бы и делать нечего.

– Уж сколько лет твердили миру, что лесть глупа, вредна… – процитировал губернатор. – Кстати, ты не помнишь, как там у Крылова: глупа или гнусна?

Губанов виновато развел руками, давая понять, что не помнит.

– Ну, черт с ней, с лестью. Давай-ка дернем по пять капель за успех мероприятия.

Он полез в тумбу стола за бутылкой, а Губанов тем временем принес рюмки и нарезанный ломтиками лимон на фарфоровом блюдечке. Они выпили по чуть-чуть и разошлись, весьма довольные друг другом.

В тот вечер Губанов так ничего и не сказал губернатору о выходке его любимой дочери.

* * *

Лето закончилось как-то незаметно, да и осень показалась лишь незначительным эпизодом, наподобие краткого предисловия к зиме. После первых настоящих морозов вдруг наступила долгая оттепель, и Москва на несколько недель погрузилась в море слякоти, от которой не было никакого спасения. Отвратительная серо-коричневая жижа веером разлеталась из-под колес автомобилей и сыто чавкала под ногами пешеходов, налипая на брюки и голенища сапог мокрыми неопрятными лепешками. Время от времени с неба принимался падать густой мокрый снег. В основном это происходило по ночам, и тогда город просыпался белым и нарядным, но уже через несколько часов снег таял, и все возвращалось на круги своя.

Было начало третьего ночи, когда лежавший на прикроватной тумбочке телефон издал негромкую мелодичную трель. Ирина Быстрицкая проснулась от этого звука, но не стала открывать глаза: под одеялом было тепло и уютно, и сон ей снился теплый, уютный – такой, что с ним жалко было расставаться, да и телефон сразу же замолчал, потому что Глеб взял трубку и молча поднес ее к уху.

Некоторое время он неподвижно сидел на постели, видимо, вслушиваясь в то, что говорил ему звонивший посреди ночи человек, потом коротко сказал: “Да”, положил мобильник на тумбочку и потянулся за брюками.

– Кто звонил? – не открывая глаз, сонным голосом спросила Ирина.

– Никто, – ответил Глеб, шаря в темноте в поисках рубашки. – Ошиблись номером.

– А ты куда собрался?

– Пойду прогуляюсь, – сказал он, и Ирина услышала, как звякнула пряжка ремня. – Надо подышать, подумать… Ты спи.

Ирина окончательно проснулась, но осталась лежать на боку, подавив невольный вздох. Теперь она знала, что не уснет, пока Глеб не вернется, а вернется он наверняка не скоро…

– Ты надолго? – спросила она.

– Как получится, – ответил Глеб. – Если что, завтракай без меня.

Ирина снова украдкой вздохнула. Спорить было бесполезно и пытаться переделать Глеба тоже вряд ли стоило. Да и сколько, в конце концов, его можно переделывать? Ирина знала, что в жизни Глеба Сиверова и без нее было предостаточно реформаторов и специалистов по переделыванию личности, и не испытывала никакого желания вливаться в их ряды.

Пока Глеб бесшумно расхаживал по квартире, одеваясь, умываясь и, кажется, даже бреясь, Ирина тихо лежала в постели, думая о том, что в нормальных семьях в таких ситуациях все происходит совсем иначе: жена встает, варит мужу кофе и кормит его завтраком, ворчливо сетуя на дурацкую работу, из-за которой ее благоверный вынужден покидать семейный очаг посреди ночи. Она быстро справилась со вспыхнувшим было раздражением: ну, и что с того, что их с Глебом отношения несколько выходят за рамки того, что у обычного российского обывателя считается нормой? Они любят друг друга, и лучшее тому подтверждение, между прочим, – вот этот телефонный звонок, раздавшийся посреди ночи. В былые времена Глеб ни за что не остался бы у нее на ночь, если существовала хотя бы ничтожная вероятность того, что какое-нибудь неожиданное событие приоткроет перед ней завесу тайны, которая окутывала капитана ФСБ Глеба Сиверова. В те времена, помнится, Ирина даже не знала его настоящего имени. Он был для нее Федором Молчановым, таинственным незнакомцем, делившим с ней постель и кров. Им пришлось пройти через страдания, кровь и смерть, чтобы ложь, наконец, рухнула. Они наконец-то стали по-настоящему близки.

Они изменились, но правила игры остались прежними: работа Глеба не подлежала обсуждению, как и все, что было с ней связано. Они без слов договорились вообще не упоминать о его службе. Ирина снова тихонечко вздохнула: можно подумать, если не говоришь об опасности, она от этого становится меньше…

Глеб все-таки услышал этот вздох, а может быть, просто догадался, о чем думает Ирина. Он присел на краешек постели и обнял ее за плечи сквозь одеяло.